Текст книги "Акулы из стали. 5 в 1"

Автономка

В то время, когда мы уходили в автономку, ни у кого ещё не было имперских амбиций и мечтаний о независимости по национальному признаку. Экипаж наш представлял собой разношёрстную солянку из русских, украинцев, белорусов, казахов, дагестанцев, молдаван и одного черемиса.

Общие цель и равенство перед Смертью настолько упрощают взаимоотношения между людьми, что национальный признак стоял где-то на двадцать восьмом месте в сложной градации структуры взаимоотношений людей. Русских называли «кацапами», украинцев – «хохлами», белорусов – «бульбашами», всех остальных называли «чурками нерусскими», кроме молдаван, которых называли «молдаване», и черемиса, которого называли «Станислав Анатольевич».

Но применение в споре такого аргумента, как «да что с тобой спорить, ты ж хохол!», считалось сливом спора в чистом виде.

Отдельно скажу про двух матросов-дагестанцев. Оба они плохо говорили по-русски, но при этом были ловкими, отважными и отлично обучаемыми ребятами. Один служил дизелистом и через два месяца на корабле запускал оба дизеля в полной темноте, открыв рот и засунув лампочки ТЛЗ[29]29
  ТЛЗ – индикаторы сигнальные тлеющего разряда.


[Закрыть] в уши, ровнёхонько по инструкции, вызывая некоторую зависть даже у части офицеров на борту. Второй служил электриком и заведовал кормовым шлюзовым люком.

– Да ладно? – прошептал мне на ухо проверяющий из УПАСР[30]30
  УПАСР – управление поисковых и аварийно-спасательных работ.


[Закрыть]. – У вас дагестанец шлюзовым люком заведует? Вы чё, охуели?

– Велкам, – говорю, – попробуйте его завалить.

Матрос по кличке Чингачгук рассказал проверяющему весь алгоритм шлюзования на ломаном русском, показал все клапана и доложил количество оборотов каждого, а в конце наизусть доложил таблицу декомпрессии и количество мусингов на каждой глубине, начиная со ста метров.

– Ну ни хуя себе, – сказал проверяющий из УПАСР, злой дядька с Камчатки, который считал всех северян распиздяями и тупыми бездельниками. – Ну а не слабо ли тебе, уважаемый, прямо вот сейчас отшлюзоваться на сухую самостоятельно?

– Пф-ф, – сказал матрос Чингачгук.

– Давай, гадёныш, не подведи экипаж! Дембель в опасности! – подбодрил матроса я.

Матрос-дагестанец самостоятельно надел ССП[31]31
  ССП – спасательное снаряжение подводника.


[Закрыть], включился в ИДА[32]32
  ИДА – индивидуальный дыхательный аппарат.


[Закрыть] 59М, растянул юбку под люком и в верном порядке закрепил её на палубе, проимитировал поддув отсека, водрузил на голову буй-вьюшку и вылез на корму.

– Тащ капитан второго ранга, а закурить у вас не найдётся? – крикнул он сверху с абсолютно ровным дыханием, грамотно и тонко подъебнув проверяющего.

– Йоб его мать! – восхитился проверяющий, глядя на часы. – Это же рекорд военно-морского флота!!!

А ещё у нас служил матрос Юра, откуда-то из русской глубинки. Спортивный, озорной, исполнительный – просто идеальный матрос. Но был он сиротой и срок его службы подходил к концу, а тогда был такой период, когда запретили брать матросов на контрактную службу.

– Тащ командир! – просил Юра у командира. – Помогите, пожалуйста! Мне некуда ехать, понимаете? У меня нет родственников, у меня нет жилья, у меня вообще ничего нет!

И командир взял рапорт матроса Юры и поехал на приём к командующему флотом. Шесть часов он сидел в приёмной командующего и ожидал, пока его примут. Командующий, выслушав историю, написал на рапорте: «Лично приказываю заключить контракт с матросом таким-то. Доложить об исполнении лично мне ЗАВТРА!!!»

Кроме проблем с ЗИПом[33]33
  ЗИП – запасные изделия и приборы.


[Закрыть] и продуктами питания были ещё проблемы с зарплатой. Ну как проблемы – не было денег вообще. И заместитель командира БЧ-5 по воспитательной работе, «комсомолец» по-нашему, отнёс в магазин свой паспорт и взял под его залог в долг коробку астраханских сигарет «Столичные». Блядь, что это были за сигареты! Чтоб курить, их вымачивали в чае, сушили в УРМах[34]34
  УРМ – установка регенеративная морская.


[Закрыть], и тогда можно было не задохнуться от второй тяжки.

Нас долго ебали, учили, проверяли перед выходом в автономку. С месяц, наверное, проверки следовали одна за другой, и к концу уже было не различить – кто из штабов нас сегодня проверяет и на какую тему. Автономка предстояла сложная, и все немного опасались. А мы к концу проверочной содомии уже прямо стучали копытами, так хотелось быстрее уже уйти в эту автономку.

Ушли наконец. По плану сначала должны были всплыть на Северном полюсе, а потом стрельнуть ракетой из приполюсного района. Пока пару недель гребли до льдов, не спали почти вообще. Понимаете, плавать подо льдом, мягко говоря, опасно: ни всплыть, если что, ни погрузиться, и поэтому мы тренировались практически без остановок. Тренировались всплывать без хода, бороться с заклинкой рулей на погружение/всплытие, бороться с пожаром и водой. Командир дивизии, который шёл с нами на борту, был большим любителем повоевать в условиях, приближенных к боевым.

– Ну что, сидите? – спрашивал он, приходя в центральный. – Разлагаетесь от безделья?

А потом молча подходил к боцману и ставил все горизонтальные рули на 25 градусов вниз. И начиналось: реверс турбинам, пузыри в нос и «всёвотэтовот». Когда уже подошли к кромке льда и вот-вот должны были под него занырнуть, он сделал объявление по громкоговорящей связи:

– Внимание экипажу! Говорит командир дивизии. Мы подошли к паковому льду, и я спокоен, как удав. Я уверен в вашем профессионализме, выдержке, умении, и мне не страшно. А кому страшно, тот пусть начинает молиться, а я буду молиться на вас и вашего командира! Удачи нам!

С нами в ту автономку вышла съёмочная группа Первого канала: режиссёр Боровяк Владимир Ричардович и оператор Валентин Кузьмин. Это были тёртые калачи, но на подводной лодке находились впервые.

– А кем вы работаете в Останкино? – спросил я как-то у Владимира Ричардовича.

– Полковником, – ответил он.

– Вот, Эдуард, – сказал Антоныч, когда тот вышел из центрального, – учись, как нужно строить военную карьеру – работать полковником!!! Завидуешь небось?

– Однозначно, Антоныч!

Недели через три Ричардович жаловался:

– Ребята, а чем вы тут занимаетесь? Я уже от скуки не знаю чем мне заняться, даже от сауны уже тошнит! Чем тут у вас ещё можно развлекаться?

Мы с Антонычем смотрим друг на друга красными потрескавшимися помидорами, которые у нас вместо глаз, и Антоныч у меня спрашивает:

– Эдик, а что, у нас и сауна на борту есть?

Мы-то трюмные же. У нас матчасть по всему кораблю в самых труднодоступных местах, и надо же, чтоб она работала как бы, а для этого же её надо обслуживать, ну не скажешь же ты насосу: «Насосик, ну поработай ещё пару деньков без смазки, а то мне спать так хочется», – ему же пофиг, он же бездушная тварь. Мы и мылись-то в основном водичкой из-под испарителей в турбинных отсеках. А так, чтобы с чувством и вдумчивым намыливанием яиц, – и некогда было первые две недели.

– Ричардович, – говорит Антоныч, – ты не обижайся, но по вопросу борьбы со скукой ты обратился к самым неподходящим людям на корабле. Ты у разведчика сходи спроси, у замполитов или особиста – они в этом у нас мастера!

Про быт в автономке. Быт и быт, в общем. Взяли для релаксации с собой трёх попугаев и рыбок в аквариуме, но один попугай сдох ещё до полюса, второй – после, а третий продержался до конца и умер в тот день, когда мы вернулись. До полюса дошли практически без происшествий – один пожар всего был, и то не очень большой. Три минуты от начала обнаружения – и в отсеке ничего не видно, всё затянуто вонючим сизым дымом.

Половина ПДА (которые на флоте только-только ввели вместо ПДУ) не сработали, и наш умница-начхим разбрасывал новые веером по проходной палубе и орал, сам при этом не включившись, чтоб его было лучше слышно:

– На палубе!!! На палубе новые ПДА!!!

– Да блядь, ты ж ноги всем поотбивал уже ими! Горшочек, не вари!!! – орали ему в ответ.

Но так-то он рисковал немножко своей жизнью, чтоб остальных выручить.

В итоге он ног побил больше, чем пожар тот вреда нанёс, но был героем потом у нас, и все его горячо благодарили и жали его мужественные руки.

В общем, доплыли до полюса, всплыли в девятистах метрах от географической точки. Водрузили там флаги, расписавшись на них всем экипажем, и зарыли чехол от лампы с посланием потомкам. Так что когда будете на Северном полюсе – поищите там.

Потом начали очень тщательно готовиться к стрельбе, потому что никто и никогда оттуда не стрелял баллистическими ракетами. Вообще никто и никогда. Сначала нам подкозлил МИД: забыл оповестить по своим каналам врагов и стрелять нам запретили, велели ждать. А полынья, в которой мы всплыли, двигается, и из стартовой точки мы медленно, но уверенно выходили. Но повезло – успели. Для съёмок всего этого на лёд высадили съёмочную группу, помощника командира и корабельного хирурга. Выдали им провизии на две недели, рации, два автомата и шестьдесят патронов к ним. Попрощались с ними, конечно, потому что в случае аварии с ракетами лодка должна немедленно погрузиться, а всплыть потом в той же самой полынье – это невысчитываемо невероятно. Сидели они на льду часов шесть, наверное, а может, и больше. За это время съели три килограмма спирта, банку тушёнки и две пачки галет.

Как я жалею, что потерял ту видеокассету с записью, как они потом возвращались на борт! Как мы ржали, глядя на них! Представьте – огромнейшее белое поле, льды, посредине торчит абсолютно чёрная, обгоревшая «Акула» длиной сто восемьдесят и высотой пятнадцать метров, а они идут куда-то вбок – не видят её. Ну, поржали, конечно, да выслали за ними боцманскую команду, чтоб домой вернуть блудных сынов. На палубу затаскивали их бросательными концами, потому что по шторм-трапу и трезвым-то не особо поскачешь.

– Йа сам пойду! – сказал доктор, когда его втащили на ракетную палубу, и пошёл. Только на четвереньках почему-то.

Но старт ракеты они всё-таки сняли по всем своим канонам телевизионного искусства. А через два часа у меня случился приступ аппендицита.

Как я был султан

Я очень редко болею. За всю мою службу в военно-морском флоте и службе спасения в медицинской книжке, кроме ежегодных медосмотров, всего две записи. Одна из них – аппендицит. Вот вы в своей в основном скучной гражданской жизни что делаете, когда у вас начинает болеть живот? А я сейчас расскажу, как было со мной.

После того как мы стрельнули ракетой, нам дали поспать. Впервые за месяц плавания на лодке царила тишина и покой – спали все. Началось это часа в три, а в семь меня подняли на ужин. Проснувшись, я подумал, что, видимо, никогда в жизни столько не спал и так не пух ото сна, поэтому даже и не сразу обратил внимание на то, что у меня болит живот. Ай, ну болит и болит, в общем-то. На ужине похлебал супа и съел котлету – ничего больше не лезло, что и было для меня первым тревожным звоночком – молодой организм в условиях подводного плавания есть хочет постоянно и много.

– Эдуард, – спросил у меня Антоныч на вахте, – чё ты зелёный и скрюченный какой-то?

– Антоныч, живот болит – шопипец.

– Скока котлет съел на ужине?

– Одну, и то не до конца.

– Это термальное состояние, тогда иди к дохтуру, ты меня пугаешь.

– Дык а на вахте кто сидеть будет?

– Борисыча вызови – он уже пять часов беспрерывно спит, чем нарушает устав, который предписывает ему терпеть тяготы и невзгоды!

Вызываем Борисыча. Понуро бреду в больницу. Больницей называлась у нас амбулатория в первом отсеке. Представляла она собой комплекс из трёх помещений – сначала смотровая и операционная (комната четыре на три метра с кушеткой, стоматологическим креслом и всякими приборчиками), из неё за дверью – комната для лёжки больных (полтора на два метра, двухъярусная койка и тумбочка), а из неё уже вход в гальюн. Служили в нашей больнице три медика: два доктора и один фельдшер. На дежурстве сидел, естественно, терапевт (он же стоматолог, он же психиатр, он же уролог, он же офтальмолог, он же отоларинголог) Андрей. Хирург Саша после танцев на льду в бессознательном состоянии вонял перегаром на месте нижнего больного за дверью. Я не скажу, что мы с докторами были большими друзьями, как, например, с Борисычем, но тут важно, чтобы вы понимали – доктора у нас не были гондонами, и я не был гондоном, и поэтому мы были друзьями. Потому что если два человека на подводной лодке не гондоны, то они – друзья, несмотря на любые различия в характерах. Без вариантов.

– Чё припёрся? – ласково спросил меня Андрей.

– Живот болит.

– Запор?

– Сам ты запор, просто болит.

Андрюха насыпал мне горсть каких-то пилюль и с чувством выполненного долга взялся дальше штудировать теорию преферанса. Я наелся таблеток и пошёл дальше бдить. Бдил я минут пятнадцать, наверное, потом побежал в гальюн исторгать из своего нутра полупереваренные пилюли. Опять вызвали Борисыча, и я пошёл к Андрюхе – боль-то в животе усилилась.

– Ты издеваешься, что ли? – Андрей как раз изучал любимый докторский приём «мизер в тёмную».

– Андрюха. Вырвало меня твоими пилюлями. Что ты мне подсунул, гад?

– Да ладно? И болит так же?

– Нет. Сильнее уже болит.

– А ну-ка, ложись на кушетку.

Ну, лёг. Андрюха понажимал на живот, поспрашивал, чё да как.

– Похоже, братуха, что у тебя аппендицит!

– Хде апиндитсит? – в соседней комнатушке мгновенно прекратился храп, и из облака перегара выплыли с сильной бортовой и килевой качкой красные опухшие глаза хирурга Саши.

– В животе, блядь, Саша, где же ещё?! Так, Эдик, на тебе специальную таблетку, выпей и полежи час спокойно, с вахты я тебя снимаю. Командир в центральном? Пойду на доклад.

Выпил специальное «колесо» я и пошёл наслаждаться заслуженным для меня моим животом отдыхом. Может, час прошёл, может, чуть больше, и вахтенный вызвал меня в амбулаторию. Иду как огурчик уже, боль прошла, но в отсеках уже все всё знают и как-то подозрительно ласково на меня смотрят. Оба доктора сидят и улыбаются в предвкушении предстоящего веселья. От Саши, конечно, попахивает перегаром, и у него красноватые глазёнки, но, блядь, он абсолютно трезв и у него даже не дрожат пальцы! Не помню, когда последний раз, начиная с пяти лет, я так сильно удивился. В пять лет-то я первый раз увидел, как мотоциклы ездят вверх ногами в шаре, и уверовал в волшебство.

– Саша! – Я не мог держать это в себе. – Как это может быть, блядь? Ты же только вот недавно на ногах не стоял! Какому из подводных демонов ты продал душу?!

– Оссспаде, как ты эмоционален! Чему ты думаешь меня учили шесть лет в медицинской академии? Аппендициты вырезать? Нет! Быстро и эффективно бороться с похмельем! Ложись на кушетку, буду тебя пальпировать!

– А это законно вообще? – уточнил на всякий случай я, так как мои познания в медицине в тот момент не доходили ещё до слова «пальпировать».

– Ну не во всех, конечно, странах мира, но под водой на боевом корабле точно можно.

Не помню, говорил ли я вам, но доктора у нас были те ещё юмористы! Ну, потискал меня Саша, посовал мне градусники и говорит:

– У меня для тебя плохие новости, брат. Похоже это перитонит, а не аппендицит.

– Александр! Я, блядь, офицер минус инженер военно-морского флота! Я не знаю ваших матерных слов и поэтому ни хуя не понимаю, что ты мне сейчас сказал, и ни разу не огорчён!

– Пошли к командиру, – говорит Андрей, – он нас ждёт для принятия решения.

– Ну что, гадёныш, – обрадовался командир в центральном нашему с Андреем приходу, – допрыгался? Скока там, доктор, ему жить осталось?

– Несколько часов, ну, может, пару дней максимум.

– Значит, так, Эдвард. Мы имеем два варианта. Первый: мы на всех парах летим сейчас к чистой воде, забив на боевую подготовку и планы флота. Дней пять-семь у нас на это уйдёт. У кромки льдов нас будет ждать госпитальное судно, если на флоте наскребут солярки для него и оно дочухает до нас, не сломавшись. Второй: ты отдаешься в руки наших эскулапов. Решай – колхоз дело добровольное.

– Конечно, – говорю, – мысль про госпитальное судно с его медсёстрами наполняет мой зоб слюной, не скрою. Но вдруг там не окажется симпатичных и я зря буду терпеть мучения и рисковать своей молодой жизнью?

– Естественно, – говорит командир, – такая вероятность есть. Так как сейчас там весь флот на ушах стоит от твоей новости, то я могу запросить, чтоб нам личные дела медсестёр и поварих выслали с фото в фас и профиль. Но делать я этого не стану, ибо нехуй вызывать у меня зависть!

– Ну тогда – наши эскулапы, раз вариантов больше нет.

– Записать в вахтенный журнал: «Согласился на операцию сам, даже бить не пришлось».

– Саша, блядь, что ты пишешь? – спрашивает Антоныч, глядя через плечо секретчика. – «Даже бить не пришлось» – это же шутка была!!!

– Ничего не знаю, – бурчит Саша, – я секретчик, а не Петросян и шутки понимать не обучен. Что слышу, то и пишу!

– Так, Эд, – инструктирует меня Андрей, – мы начинаем готовить операционную, а ты иди в душ. Помойся напоследок, вдруг умрёшь, так хоть чистый будешь. И заодно волосья все сбрей от сосков и до ствола. И ещё, тащ командир, нам нужен один человек, который не боится крови и кишок, для исполнения обязанностей нестерильной медсестры.

– Женщина нужна или мужик подойдёт? – веселится командир.

– Женщина. Но подойдёт и мужик!

Через пять минут на корабле уже все всё знают и смотрят на меня с благоговейным ужасом. Когда я с полотенцем, шампунем и бритвой иду в душ, вахтенный седьмого отсека, трюмный контрактник Дима, чуть не под ручки меня провожает:

– Анатолич, ты мойся, а я тут за дверью постою, чтоб напор был, нагреватели не выключались и всё такое!

– Дима, может, ты мне пузико ещё побреешь? Лишь бы, блядь, не работать! Пиздуй отсеки осматривай, а не под дверью душа яйца чеши. А то я минёр тебе, можно подумать, и напор себе с нагревателями не включу сам!

Ну, помылся, побрился, оделся во всё чистое, как у нас, у русских, принято, и иду в амбулаторию. Дима идёт впереди меня.

– Дима, ты куда из отсека? Ты дурак, штоле?

– Анатолич, из центрального приказали проводить тебя до амбулатории и все переборочные люки тебе перед тобой открывать, чтоб ты не перетрудился!

– А кричать «покойник идёт» при этом тебе не приказывали?

– Ой, да пошёл ты на хуй со своими шуточками!

– Сам пошёл на хуй, как ты, блядь, со старшим по званию разговариваешь?

– Я и так на хую, только ножки свесил!

– Ой, блядь, детский сад!

Дима был очень хорошим специалистом: грамотным, исполнительным, работящим и весёлым парнем. Абсолютным не гондоном, и поэтому, как вы уже знаете, мы с ним дружили и посылали друг друга на хуй очень даже запросто. Это метафора, конечно, в данном случае «посылали друг друга на хуй» значит общались, проявляли друг к другу высшую степень мужского уважения.

Вахтенные в отсеках повылазили из трюмов и влажными глазами смотрели мне вслед.

В амбулатории меня застала следующая картина: фельдшер мыл операционную из ведра со спиртом, а доктора читали книжки: терапевт Андрей «Аппендицит для чайников. Пособие для ВМФ. Лениздат 1957 год», а хирург Саша с удивлением рассматривал «Атлас внутреннего строения гуманоидного организма планеты Земля». И тут, конечно, мне стало как-то немного не по себе.

– Э, чуваки, а вы точно знаете, что надо делать?

– А ты пройдись по больнице, найди других! – посоветовал мне Саша, и докторишки начали мерзко хихикать.

Разделся я и лёг на белую простынку. Над головой – белый потолок с белыми лампочками, вокруг люди в белых халатах. Не сказать, что очень уютно. Долго решали, кого назначить нестерильной медсестрой. Решили, что это будет флагманский штурман, потому что у него самая навороченная видеокамера и он сможет снять заодно самый эпичный фильм для Истории.

– Ну, до скорого, ребята, и удачи вам!!! – пожелал я докторам.

– В смысле «до скорого»? – спросил Андрей. – А ты собрался куда-то?

– Ну как же, – говорю, – наркоз там и всё вот это вот! Я же сейчас отрублюсь и проснусь уже новым человеком в лайт-версии!!!

– Да ладно? – удивился Андрей. – У тебя знакомые анестезиологи на борту имеются? Я-то ни одного не знаю, поэтому новокаин – наш выбор, дружище, и никуда ты не денешься, а будешь вполне себе присутствовать при операции!

– Дык и чё – больно же будет?

– Да уж наверняка! И вообще, Эдик, запомни золотое правило врача: «Хорошо зафиксированный пациент в анестезии не нуждается!»

И вешают они мне простынь на какую-то корягу в районе груди, чтоб я не видел, значит, что там они забывать будут у меня в животе.

– Э! – протестую я. – Я не согласен на простынь!!! Я, может, всю жизнь мечтал заглянуть внутрь себя, чтоб разобраться со своими душевными терзаниями, и не могу позволить себе упустить такую шикарную возможность!

– Хуй тебе, – буркнул Саша. – Однозначно не положено.

– А чё такого-то?

– Нельзя, чтоб ты без сознания был.

– А чего я буду без сознания?

– Эдик, не пизди, отвлекаешь!

– Ну, так-то страшновато же немного, что за наплевательское отношение к пациенту?

– Вон у тебя нестерильная медсестра – с ним и развлекайся!

Не, ну нормальные люди? О чём мне развлекаться с флагманским штурманом, который мало того что штурман, так ещё в процессе создания нетленки находится?

Укололи уколов в живот мне и со словом «Поехали!» вскрыли брюшину (или как она там называется). Нестерильная медсестра немедленно упал в обморок. В принципе, нетленка на этом и закончилась.

– Ну йоп его мать! Ну, просил же того, кто крови и кишок не боится! – возмущается Андрей, потому как Саша с фельдшером что-то там усердно режут дальше.

– Центральный! – орёт Андрей в «Лиственницу». – Давайте следующего, тока выберите там кого-нибудь посуровее, мы же время тянем!

– Я тогда внутрь не полезу пока, – говорит Саша и складывает руки на животе. А фельдшер очнул штурмана и выгнал его наружу.

Минут через двадцать прибежал второй, кто это был, я уже не помню.

– Ну, смотри, – сказал Саша и приподнял салфеточку у меня на животе. Второй начал зеленеть.

– Так, на хуй отсюда! Андрюха, вызывай следующего!

– Центральный!!!! Следующего!!! Нормального, нормального кого-нибудь дайте!!!

Третьим пришёл наш комсомолец Олег. Он был заядлым охотником и очень возмутился, что сразу не послали его, потому как он по штатному расписанию мой воспитатель и забота о моём внутреннем мире – это его прямая обязанность.

– Привет, ребята!! – вошёл Олег с радостной улыбкой. – Чтобля, ничего без меня сделать не можете?

– Смотри, – говорит Саша.

Олег с улыбкой смотрит:

– А что я тут не видел? Всё как у кабана или оленя, тока шерсти нет. Тоже мне.

– Наш человек!!! – обрадовались доктора. – Инструктируй его!

Фельдшер показал ему, где лежат всякие там их кенгуты и прочие приблуды, и рассказал, что и в каком порядке нужно будет подавать.

– Всё понял, – сказал Олег, – а сейчас-то чем заниматься?

– Развлекай пациента и не давай ему сознание терять!

– Ну как тебя развлекать? – улыбается Олег мне. – Хочешь, про шестой съезд РСДРП (б) расскажу?

– Сестричка, – стону я, – помру сейчас, дай хоть за сиську подержаться!!!

– Откуда у меня сиська-то? Я ж писят килограмм вешу, это надо было у флагманского штурмана просить! А-а-а! Так вот чего он в обморок грохнулся-то!!!

Ну и, в общем, с шутками и прибаутками терпим с ним дальнейшую боль. Я-то терплю, а он делает вид, что сочувствует.

Вскрыли мне, значит, все слои там положенные, развернули всё. Смотрят внутрь с детским любопытством.

– А где аппендикс-то? – спрашивает Андрей.

– Да вот тут должен быть, вообще-то.

– Ну, я знаю, что тут, дык нет-то же его тут?

– Ну, повезло, значит, нам, чё. Олег, ну-ка, вот тот атлас раскрой нам быстренько!

Олег раскрывает какую-то полутораметровую цветную картинку и прикладывает ко мне сбоку. Доктора смотрят в неё.

– Слышь, – говорит Саша, – а зачем ты ему сфинктер к носу приложил? Наоборот разверни!

– Мне главное знать, где печень и ливер остальной находится! – парирует Олег, переворачивая атлас.

Посмотрели доктора и начали копаться в моём богатом внутреннем мире в поисках этого злополучного отростка. Ну, больно, конечно, было. Не так больно, как при разлуке с любимым человеком, но о-го-го тоже. Нашли гада этого.

– Он сейчас лопнет, ребята, – сказал Саша тихо, наверное, для того, чтоб я не слышал, но я слышал, – работаем очень быстро! Кишки как попало, потом сложим на место!!!

И понеслось вот это вот классическое: «пинцетскальпельзажимтампонотсос». Отрезали его и бросили в банку с формалином. Потом уже Саша показывал мне его и объяснял, в каком месте он вздут, и как бы он лопнул, и отчего бы я умер. По его расчётам, успели они в пределах полчаса-час, не больше.

Потом начали зашивать кишки и укладывать их на место, сверяясь с атласом. К этому моменту прошло уже порядком времени, и у меня так затекли спина и, прошу прощения, жопа от лежания на доске, что я думал, что умру именно от этого желания почесать себе спину.

– Ребята, – просил я к концу докторов, – не отвлекайтесь уже на новокаин! Шейте так, только быстрее снимите меня с доски этой!

Олег пытался, конечно, просунуть мне линейку и почесать, но безрезультатно. Операция получилась долгой у них, что-то больше часа ушло на всё, почти два, с моей покладки на стол, так как полчаса они только медсестёр меняли. Потом я показывал свой шов гражданским врачам и врачам из центра медицины катастроф, и все в один голос говорили, что для условий операции на подводной лодке шов охуенен просто.

В конце доктора, фельдшер и комсомолец перенесли меня на простыне в соседнее помещение на кровать, отходить, а сами, доложив в центральный об успешном завершении операции, естественно, уселись замачивать мой аппендикс. Потом, кстати, Андрей предлагал мне забрать домой эту банку с формалином, в которой плавал этот кусок плоти, для того чтобы я всегда помнил о Смерти. Я отказался – и так о ней всегда помню. Докторам выдали по медали впоследствии, а мне предложили покинуть борт и не продолжать автономное плавание для восстановления и реабилитации. Естественно, я отказался, сославшись на закон «Русские на войне своих не бросают».

Моих докторов зовут Андрей Марченко и Александр Молочников. Я понимаю, что мир тесен, и, может, когда-нибудь кто-нибудь из вас столкнётся с ними в жизни. И тогда я очень прошу вас поцеловать их от меня прямо в дёсна и передать им мои контакты со словами о том, что я помню, что они спасли мне жизнь, и моё чувство благодарности им с годами только усиливается.

Когда я очнулся на следующий день после операции и меня осмотрели хмурые доктора, они разрешили всем меня проведывать. И началось.

Комсомолец Олег принёс мне маленький телевизор, приставку «Сега Мега Драйв» и пакет картриджей. Электрик Рома принёс мне видеомагнитофон (мой же «Акай») и коробку с видеокассетами разнообразного содержания, начиная от Ларса фон Триера и заканчивая глубокими глотками знойных негритянок.

– По всему кораблю собирал! – гордо доложил Рома.

– Я вижу, похоже, и на арктическую станцию сплавал.

Управленец Борисыч принёс мне книгу Покровского «Расстрелять!». Она у него была тогда в одном экземпляре на весь экипаж, и очередь на неё была расписана на месяц вперёд. Борисыч забрал книгу у командира дивизии, посчитав, что командиры дивизии приходят и уходят, а друзья остаются.

– И опять же, – рассуждал Борисыч, сидя у меня на краешке кровати, – а вдруг у тебя заражение крови или эскулапы пинцет какой внутри оставили? Ты ж тогда можешь умереть, не прочитав Покровского, а я не могу этого допустить как твой старший товарищ!

Учитесь, кстати, заботе о друзьях!

Потом пришёл проведывать меня Борисыч, который трюмный, и принёс банку черешневого компота. Про трюмного Борисыча я писал много раз и напишу ещё не раз, так что здесь упомяну только, что он был командиром седьмого отсека и заведовал холодильными установками провизионных камер, поэтому доступ к компоту и всяким другим мелким приятностям у него был практически не ограничен.

– Так, стоять! – закричали доктора на Борисыча. – Что в кармане прячешь?

– Компот черешневый!

– Ему нельзя ягоды, давай сюда банку, мы компот отцедим!

И пока мы с Борисычем разговаривали, айболиты трескали мои черешни за все четыре щеки, а мне оставили полстакана компотика. Диетологи, блядь.

– Слушай, Борисыч, – говорю, – вы там с Андрюхой (второй трюмный) простите, как-то неудобно вышло, вы же теперь вдвоём на вахте стоите.

– Да ваще заебись, Эд! Нас теперь никто не трогает ни на отработки, ни на учения, всем старшины командуют, а мы вроде как перенапряжённые и отдыхаем! Я не помню уже, когда я так хорошо высыпался! Мы с Андрюхой уже думаем, как тебя потом из строя вывести – может, отравить или там руку сломать?

Какие же замечательные боевые товарищи! Вы понимаете это, да?

А со сном я тоже не знал что делать в первые день-два. Организм, который настроился уже на три-четыре часа сна в сутки, был в шоке, когда я пытался его заставить спать по шесть, а то и по восемь часов.

Доктора в первые два дня проверяли вообще всё, что мне приносили.

– Что там?

– Да вот… бульонный кубик «Магги»…

– Проходи. У тебя что?

– Шыкаладка…

– Какая?

– С фундуком и изюмом.

– Сюда давай, на! Мы фундук с изюмом выковыряем, а шоколад ему отдадим потом.

Думаете отдавали? Индейская национальная изба, как говаривал пёс Шарик.

Кормили меня, конечно, по отдельному меню, которое составляли доктора. Кок лично приносил мне еду на подносе (!) с белой салфеточкой (!) и с компотом в хрустальном бокале (!!!). Говорил, что они очень за меня переживали всей службой снабжения и от души будут стараться мне угодить. Конечно, готовили на славу, вообще без вопросов. Даже с ходу и не скажу, ел ли я где-нибудь в ресторанах такие вкусные котлеты, пюре и бефстроганов. Готовили, правда, порции, как на крокодила, ну а хули – два крокодила у меня сидели в амбулатории-то, прямо за дверью.

На подводной лодке курят в курилке, она тоже в седьмом отсеке и рассчитана на шесть человек, из-за чего там вечно превышена концентрация вредных газов. Курить в ней, конечно, то ещё удовольствие – дым стоит, как большое кучерявое облако, и щиплет тебя за глаза и нос, а ты в это время ещё и курить пытаешься. А у докторов в гальюне можно было курить. Так-то, конечно, категорически запрещено под страхом расстрела, но технически, по устройству системы фильтрации, – можно. Гальюн этот находился ровно в одном шаге моего скрюченного организма от койки.

Заходил ко мне и командир, конечно.

– Ну что, косильщик, бока отлёживаешь, пока мы спокойный сон наших граждан стережём?

– Есть такое дело, Сан Сеич!

– Стыдно тебе хоть?

– Ага… Сан Сеич, тут обед вот мне принесли: котлеты и пюре. Вы угощайтесь, а то вы же вроде как в гости ко мне пришли. Не в «Сегу» же вам предлагать играться?

– А сам?

– Да я не голоден, мне тут нанесли вон всего.

– Ну давай тогда свои котлеты, а то мне на вахту. У-у-у-у, – сказал командир, уже уплетая котлету, – ни фига себе они тебя тут кормят! Я и не знал, что они так готовить умеют! В туалете-то куришь тут?