Текст книги "Акулы из стали. 5 в 1"

Тополя

Мне очень не повезло со словом «космос». Вот вы что представляете, когда слышите это слово? Ну, что-то же серьёзное наверняка, например бездонные пространства, полные мерцающих звёзд, кинотеатры, музыку или Юрия Гагарина. А я сейчас опишу картину, которая сама по себе всплывает в моём мозгу при слове «космос». Конечно, я её тут же прогоняю и немедленно заменяю чем-то торжественным и непостижимым, но тем не менее первое впечатление у меня прочно занято Пашей и тополями.

Паша после случая с морковкой не успокоился, конечно, и не начал активных поисков того предмета, который мог бы заполнить его мозг. Паша по-прежнему оставался девственно чист в духовном плане и абсолютно открыт для любых новых идей. Но, сами понимаете, путные идеи на дороге не валяются, поиски их могут занимать долгие месяцы и годы. А идеи пустые, но звучные своей привлекательностью, – только свистни (ну или, например, выйди на пирс, чтоб поехать на катере в увольнение). Паша не был дураком в широком понимании этого слова, но был классическим «тормозом». К этому быстро привыкли и даже перестали над ним потешаться, потому что удовольствия это не приносило, а в итоге становилось даже как-то неудобно смеяться над ним. Вот у каждого же человека есть определённое чувство юмора, но оно тоже развивается с годами, то есть сейчас вы вряд ли будете смеяться над теми же шутками и шутить так же, как делали это в двенадцать лет. Я на это надеюсь, во всяком случае. И все из вас, особенно те, которые находились в сугубо мужских коллективах, проходили этапы грубых одноклеточных шуток, которые вроде как и не смешны, но все смеются, потому что смеяться же хочется. Это из разряда, например: «молчишь – в жопе торчишь; отозвался – в жопе остался» – ну что смешного? Вроде как ничего, а при должной подаче все смеются. Или вот сидите вы, едите, мимо вас проходит ваш боевой товарищ и говорит «приятного» и как бы делает паузу, вы, конечно, на автомате отвечаете «спасибо», а он как бы продолжает свою фразу «…хуя в жопе». Вот сколько раз можно попасться на такую шутку? Ну, два максимум – один раз по незнанию и второй по невнимательности. А вот Пашу на эту шутку можно было ловить хоть каждый день. И это очень быстро надоедало, но не потому, что Паша обижался или ещё чего, а просто потому что каждый раз Паша начинал объяснять, что это не считается, потому что он ответил «спасибо», думая, что ему желают приятного аппетита. Как будто никто этого не знал и не строил шутку именно на ожидании такой вот реакции. Причём вот подходит он к тебе:

– Слушай, Эдик! Так это же не считается, что меня подъебнули!

«Блядь, – думаешь ты, – о чём он вообще говорит?»

– Я же думал, что мне Дима приятного аппетита желает, и поэтому так ответил!

Так часа два же уже прошло! Даже Дима уже забыл, что он так шутил над Пашей!

– Понимаешь, Паша, так шутка на том и основана, что ты именно так и подумаешь, а человек вроде как совсем и не это хотел сказать, но просто ты его не дослушал, а перебил.

– Так я его не перебивал! Он же замолчал!

– Как бы перебил, Паша, как бы.

– Так а шутка-то тогда в чём?

– Это шутка, Паша, как её можно объяснить?

– Нет, ну я хочу понять!

– Ой, Паша, мне пора, а то я на пару опоздаю!

Или этот прикол с пальцем, который якобы в жопу засовывают. Ну, когда человеку завязывают глаза, просят напрячь указательный палец и засовывают его в локтевой сгиб товарища, а потом развязывают глаза, и другой товарищ, который стоит спиной, натягивает штаны на свою жопу. Ну да, это тупо, но довольно весело со стороны смотреть на реакцию людей. По-разному люди реагировали, даже драться лезли, но только один Паша гордо кричал: «А я не напрягал палец! А я палец не напрягал!» – как будто именно это здесь всё и решало.

И, конечно, вот такого вот Пашу Космос не мог отпустить из своих объятий. Космос поджидал его в виде девушки, которая стояла на пирсе перед катером и раздавала листовки примерно следующего содержания: «Космос окружает вас! Вы ничего не знаете о Космосе! Космос – это энергия! Всего лишь два дня! На семинарах московского профессора мы научим вас пользоваться космической энергией и достичь небывалых вершин в своём развитии! Ваша жизнь станет подчиняться вам! И всё это довольно недорого!»

У девушки было две руки, две ноги и одна голова, то есть для курсанта второго курса военно-морского училища она уже была симпатичной, и поэтому, когда Паша задержался возле неё в то время, как мы дружным стадом заполняли катер, мы даже обрадовались, подумав, что он наконец-то себе девушку нашёл! Но потом, когда катер так и ушёл, не дождавшись Пашу, мы смотрели, как они стоят на пирсе, и девушка машет руками, всё время тыча пальцем в небо, а Паша заворожённо слушает её, открыв рот, Вова сказал:

– Морковь-два.

– Морковь возвращается! – добавил кто-то.

Ну сказали и сказали, но на самом деле мы не оценили, насколько Космос опаснее моркови!

– Ребята! Вот вы же ничего не знаете! Мы же все из Космоса энергией питаемся! – увлечённо пытался рассказать потом кому-нибудь Паша.

– Да ладно? А мы думали, что прямо в космосе и живём!

– Это не тот космос! Учёные вас обманывают! Настоящий космос – это энергия! А мы – его дети! Вы не умеете питаться его энергией и заряжаться, а я уже почти научился! Скоро даже смогу материализовывать свои желания!

– А пиво и девок сможешь?

– Да что вы всё о низменном! Это же Космос!

– Так, Паша, иди отсюда.

Сначала сеансы поглощения энергии из космоса были редкими и не обращали на себя внимания. Ну зависает Паша иногда и зависает себе. Его и так-то сложно было понять, а тут и подавно. Для связи с Космосом Паша использовал какие-нибудь подручные предметы, например кусочек фольги, который он носил под пилоткой, или деревья, так как его уровень владения космической энергией был ещё невелик и без антенны обойтись он пока не мог. Сначала мы подкалывали его, спрашивая, скоро ли ему выдадут световой меч и какого он будет цвета, но это быстро наскучило – Паша всё принимал с невыносимой серьёзностью. Потом дело ухудшилось. Сеансы связи, график которых просчитать было невозможно, начали происходить в абсолютно спонтанных местах: на камбузе, на занятиях и даже во время несения караула. От караулов Пашу отстранили на всякий случай. Он нахватал кучу двоек, так как закостенелые мозги преподавателей сопротивления материалов или теоретической механики не могли понять того, что курсант не может сейчас отвечать, потому что у него сеанс связи с Космосом. Но случай, который положил конец космической эпопее, произошёл с тополями.

Тополя росли у нас в рядок перед общежитием факультета. Им было наверняка не менее ста лет, они были стройными, как свечи, красавцами с толстыми, гладкими стволами, которые обхватить можно было только вдвоём. Тополя любили все. Несмотря на всю отчаянность и тягу к прекрасному в военно-морских душах, ни одного сердца или слова на букву «хэ» не было вырезано на коре этих исполинов. Именно перед ними мы и строились каждое утро на зарядку в трусах и прогарах. Не, иногда, конечно, разрешали надевать и тельняшки и уж совсем редко – штаны, в основном форма одежды была неизменна – трусы и прогары. Ну конечно, мы не любили по утрам бегать на зарядку, а, как и любые нормальные люди, по утрам мы любили спать, но нас об этом как-то забывали спрашивать. Поэтому каждое утро дежурный по факультету строил по очереди пять рот и отправлял их на пробежку, приняв доклады о том, что все на месте и никто не сидит в роте за батареей или в сушилке под шинелями. Так было и в этот раз – дежурный посчитал нас и, отправив в путь, пошёл к себе в рубку, покуривая папироску и медленно поднимаясь по ступеням к широким стеклянным дверям. И, конечно же, он шёл и любовался отражением тополей в стекле.

– Чтобля? – спросил он у дверей, когда дошёл уже до самого верха. Повернувшись, он увидел курсанта Пашу Молодцова, который стоял и обнимал один из тополей, прижавшись к нему лбом.

– Таварисч курсант! – грозно окликнул дежурный Пашу, абсолютно не понимая, что, собственно, происходит. Ни одна волосинка из Пашиного ёжика не дрогнула в ответ.

– Не понял! – офицер, конечно, ещё не злился, но был близок к этому. – Товарищ курсант у тополей! Я к вам обращаюсь!

Ноль реакции. Офицер был старым и опытным бойцом, он не стал торопиться. Докурил, оценивая обстановку, спустился и подошёл к Паше.

– То-ва-рищ курсант, вы меня слышите? – осторожно спросил он у Паши… – Товарищ курсант, у вас всё в порядке?

– …Помощник дежурного! – крикнул офицер мне, а я уже стоял на крыльце, ожидая развития событий. – Вызывайте «Скорую»!

– Тащ капитан третьего ранга! Да не надо «Скорую» – вон уже командир взвода бежит.

Командирами взводов у нас были пятикурсники. Это были крайне занятые учёбой и личной жизнью люди, и разбираться с душевными тонкостями салабонов им было некогда. Поэтому, подбежав, командир взвода просто дал Паше пендаля. Паша отлип от тополя и уставился на назойливых людишек своими пучеглазками.

– Так. Что происходит? – спросил дежурный офицер у всех нас троих.

– Я зарядку делаю! – доложил Паша. – Как положено по суточному распорядку дня!

– А остальные на стадионе что делают?

– Бегают.

– А ты что делаешь?

– От Космоса заряжаюсь!

– А тополь ты нахуя обнял?

– Это же не тополь! Это – антенна, вы просто не знаете!

– Такбля. Я – офицер военно-морского флота! У меня стаж службы – двадцать календарей, и я всякой хуйни насмотрелся. Но сейчас, уж простите, я вынужден доложить начальнику факультета. Мне тут ещё космонавтов не хватало!

После завтрака нас построили перед общежитием, и мы стояли и ждали командира, который был немедленно вызван к начальнику факультета на разборки. Командир пришёл такой хмурый, что даже редкие тучки на небе предпочли немедленно убежать в неведомые дали.

– Курсант Молодцов! Выйти из строя!

Потом командир молча ходил пару минут между строем и Пашей туда-сюда и о чём-то разговаривал в бороду сам с собой.

– Понимаете, – наконец обратился он к нам, – я даже не знаю, с чего начать! Ну, разные люди на флоте нужны. Нужны даже долбоёбы, такие, как Паша, чтоб остальные на их уровне казались лучше, умнее и проворнее. Но, ребята, есть же какие-то вещи, которые нужно понимать не умом, но душой. Кру-гом!

И мы развернулись лицом к тополям.

– Вот эти тополя посадили ещё при царе. Он это училище для сына своего построил, потому как в Питере климат говно и сырой. И тополя эти наверняка какие-то фрейлины садили, а может, даже и дочери офицеров. И хуй с ними, что они были из буржуазного класса, но садили они их в бархатных платьях и батистовых перчатках, а потом носили воду лейками, может, даже серебряными, и поливали. Ухаживали за ними и гуляли потом со своими кавалерами под ними, и кавалеры им стихи читали. Пушкина там, Лермонтова, ещё кого, а не за жопы их хватали сразу, как у вас модно. И вот росли эти тополя во всей вот этой высокой любви и бархате и питались любовью и высокими чувствами. Потом революция, а тополя растут себе и растут. Потом война, и кровь тут везде, и смерть, а тополя всё растут и растут. Красивые же они выросли, правда? Стройные вон какие. И вот представьте себя на месте этого тополя: фрейлины, Пушкин, комиссары, фашисты, а потом хуяк – и к вам Паша Молодцов в трусах прижимается! Представили?

– Так точно, – хором промычали мы.

– Кру-гом! Ну и как вам от этого представления? Оценили всю глубину пошлости этого момента? Вот что вам скажу. Я, например, думаю, что как хорошо, что я не тополь! И пусть меня не ласкали руки фрейлин, но и Молодцов, потный, в трусах, ко мне не прижимался! Молодцов! У меня сейчас какое-то дежавю, но у тебя два выхода. Или ты бросаешь немедленно заниматься этой хуйнёй, или я пишу рапорт о переводе тебя в военно-космические силы, а лучше в народное хозяйство. Понял?

– Так точно!

– Обнимай тополя прочно! – Это опять был старшина роты наш. Вот уж неуёмная тяга была у человека каламбурить от заката до рассвета и в обратном порядке тоже.

Паша связь с Космосом свою прекратил после этого случая, но всю свою жизнь, как только я слышу слово «космос», у меня в мозгу немедленно всплывает картинка, как квадратненький Паша в трусах синего цвета обнимает тополь и прижимается к нему лбом. Представляете, как мне тяжело?

«Космическая пехота» и теория марксизма-ленинизма

Читать полезно. В общем глобальном смысле все знают почему: чем больше читаешь, тем умнее становишься, даже если не всё понимаешь из того, что прочитал, то что-то накапливается, по-любому. Ну и так, по мелочам, множество приятных призов ожидает пытливый ум, который тянется к знаниям. И девушки. Что бы вы ни говорили мне в ответ, но девушки любят умных.

Изучали мы на втором курсе военно-морского училища теорию марксизма-ленинизма. Оно, в общем-то, понятно – что за инженер военно-морского флота, не знающий основ марксизма и тем более ленинизма? Так, мазута необразованная, а не офицер. Ни матросу лекцию прочитать, ни с дамой беседу светскую на балу вести. Полуофицер, короче. Поэтому и изучали.

Накануне экзамена по этому замечательному предмету заступаем мы в караул, а как раз моя очередь подошла «Космическую пехоту» Хайнлайна читать. Если очередь пропустить, бегай за ней потом месяц по факультету, поэтому даже малейших поводов для сомнений у меня не было – надо брать. Книжка в мягкой обложке, на серой бумаге, уже довольно потрёпана, а мне же её потом следующим передавать, поэтому в сумку с тушёнкой, салом и тортом «Чёрный принц» класть я её пожалел – засунул спереди под шинель, над ремнём, почти не видно.

Стоим на разводе. Вечереет, фонари на плацу включили, я весь в предвкушении. Скорей бы. Осмотр формы одежды производит дежурный по училищу, кап первого ранга, наш преподаватель по теории марксизма-ленинизма, завтра экзамен у нас и будет принимать. Осмотр формы одежды тщательный – моряки мы всё-таки, должны быть не только боеготовы, но и красивы… А то мало ли… Ну, вы понимаете. Подходит он ко мне сбоку (вот этого-то я и не учёл – второй курс ни дифракцию ещё не изучал, ни интерференцию) и, пальцем так на Хайнлайна показывая, спрашивает:

– А это у вас что, товарищ курсант?

А нрава он был сурового. Высшую математику легче сдавали, чем его предмет.

Я врать очень не люблю и стараюсь всячески этого избегать. Приходится, конечно, но обычно угрызения совести меня не мучают после этого: всегда заранее знаешь, что врёшь, кому и зачем. Но тут-то я не готов был и понимаю, что вот, в принципе, и окончился мой отпуск, который мог бы начаться после сессии, которую я мог бы сдать, если бы положил «Космическую пехоту» к тушёнке, а может, и в принципе моя карьера в военно-морском флоте заканчивается…

– Конспект по марксизму-ленинизму! – отвечаю я, не успев даже додумать дальнейшие варианты. – Завтра же экзамен, буду готовиться в свободное от несения дежурства время!

И подбородок так гордо вверх поднял. И слезу в глаз пустил. Вижу, как у этого пожилого, идейного коммуниста слёзы на глазах выступили от умиления, и чувствую, что краснеть начинаю от стыда (спасибо вам, жёлтые фонари, за то, что вы жёлтые). Неудобно как-то капитана первого ранга на плацу до слёз доводить. Стерпели оба.

– Похвально, товарищ курсант, – дрожа голосом, говорит он мне и многозначительно обводит строй взглядом. Типа, смотрите, гадёныши, как надо ученье любить.

В общем, это был, наверное, единственный мой караул, в котором я не спал: не мог оторваться от книги. А на следующий день приказ: я лучший караульный всех времён и народов. Прихожу на экзамен – освобождён с оценкой «отлично». Прихожу в общежитие – командир говорит:

– Собирай вещички, тебя приказано в отпуск без трудовой терапии отпустить.

Вот она, сила печатного слова. Читайте больше, читайте везде и всегда. Умными будете – раз, множество приятных призов – два. Читайте.

Акула

Даже если какая-то вещь не существует в данной точке пространства и времени по любой абсолютно причине, то всегда есть вероятность того, что вещь эта может случиться. А вероятность – это штука хитрая. Даже слишком маленькая, она, тем не менее, вероятна. Именно поэтому её и называют вероятностью, если кто ещё не в курсе. Вот все вы знаете, что в Чёрном море акул не водится, а я вам возьму и расскажу сейчас одну историю с акулой именно там.

Одна из первых наук, которую проходят курсанты военно-морского училища, – морская практика. Нет, есть ещё строевая подготовка и изучение всяческих уставов, но их мы рассматривать не будем, потому как овладение строевыми приёмами на месте и в движении является крайне несущественным научным знанием для получения гордого звания «военный моряк». То ли дело – вязание морских узлов, прокладывание курсов по карте транспортиром, параллельной линейкой и рейсфедером… Ну не рейсфедером, конечно, а карандашом, но больно уж слово красивое, не мог не вставить. А ещё управление шестивёсельным ялом веслом, рулём и парусом, постижение науки, как правильно пописать из шлюпки и пользоваться парусиновым ведром. Ну вот вы можете представить себе моряка, который не умеет правильно поссать в шлюпке? Я – нет.

Для кафедры морской практики в Голландии был отведён отдельный дом на самом берегу моря, прямо за шлюпочным причалом. На первом этаже был огромный шлюпочный ангар, в нём чинили снасти и ухаживали за самими шлюпками, и пахло там… Ой, даже не знаю, как и описать этот запах снастей и шлюпок. Это запах моря, пиратов и отчаянной романтики. Да. Именно так. А на втором этаже было несколько кабинетиков для преподавателей и огромная аудитория для роты численностью в сто человек. В ней не было никаких новомодных наворотов типа парт, стульев и прочих излишеств буржуазной жизни, а были длинные деревянные столы, лавки, и картины морских сражений перемешивались с морскими картами и стендами с такелажем на стенах. Ох, учился бы и учился в такой аудитории, вот честное слово, до чего там всё дышало вот этим вот морским духом.

А ещё преподаватели. Ну вот какие преподаватели могут быть на кафедре марксизма-ленинизма или, например, паропроизводящих установок? Да, они, безусловно, с погонами и тоже офицеры. Но. Они больше профессора, доценты и кандидаты наук, что, безусловно, вызывает чувство глубокого уважения у меня сегодняшнего, но не вызывало чувства «ах-х!» в семнадцать лет. А вот преподаватели на кафедре морской практики – они больше морские офицеры, чем профессора, если вы понимаете, о чём я.

– Я вам настоятельно ракомдую внематочно меня слухать, ибо слова мои есьм ссуть, которая сделает из ваших дрожащих земельных душонок настоящие солёные военно-морские полосатые нутры!

Говорил это нам худощавый капитан второго ранга с густыми чёрными усами, глубоким, хорошо натренированным баритоном прямо из груди. Его, кстати, так и называли – Ракомдую, чем он, кстати, очень гордился.

Говорил он это и ходил вдоль рядов широкими шагами, заложив руки за спину, и голос его громыхал где-то вверху над нашими склонёнными над картами головами. Эх, что за дивная была наука прокладывать курс по карте карандашом и линейкой по выданной тебе бумажке с заданием.

– Ой, – как-то сказал рядом со мной Вова.

– Что такое, тащ йуный моряк? – поинтересовался Ракомдую.

– А у меня это… море кончилось… И я, как бы, две мили хуярю по берегу уже! Ой, – ещё раз покраснел Вова за слово «хуярю».

– Во-о-о-от! – радостно смеялся усатый капитан второго ранга. – Запомните, кильки волосатые: море ни-ког-да не кончается! Ни. Ког. Да. Жизнь – кончается. Любовь – кончается. А море – оно не кончается! И «как бы» – это слово-паразит. Если тебе кажется, что хуяришь по берегу, то так и говори: «Хуярю по берегу, капитан!» Что за растекания тут мыслью по древу?

И ещё у него был излюбленный приём для борьбы со сном. Во время курса молодого бойца даже его грохочущий голос не мешал спать, поэтому в абсолютно произвольный момент лекции он говорил шёпотом: «Всем, кто меня слышит, – сидеть!» И потом орал: «Смирно!» Знаете, какие смешные эти семнадцатилетние юноши, которые только что спали на деревянных лавках, положив лица на деревянные столы, а сейчас вскакивают по стойке «смирно»? У них ошалелые глаза, отпечатанные крабы (кокарды по-морскому) на лицах, и они пытаются ровно стоять на затёкших ногах, отчего похожи на зомби, только милых, а не страшных.

– Эх, галубы вы мои, – радостно вздыхал Ракомдую, – вы даже не представляете себе, сколько у меня для вас работы в шлюпочном ангаре!

А потом началась, собственно, и сама практика. Ох, ребята и девчата, мне даже немного жалко вас сейчас стало, если вы никогда не гребли на шестивёсельном ялике и не рассекали на нём под парусом акватории морей в команде из задорных, весёлых парней с горящими от переполняющей мозг романтики глазами! Если вы не переворачивались на нём и не дышали тяжело, улёгшись на парус, чтоб не утонуть, не ели тушёнку из банок, зажав весло под мышкой, и не передавали из рук в руки буханку хлеба, отламывая от неё ломоть себе. И это чувство, когда хочешь отломать себе горбушку тёплого, мягкого хлеба с брызгами соли побольше, но и товарищам оставить достаточно считаешь своим необсуждаемым долгом. Дуализм, мать его, в самом что ни на есть материальном его проявлении, а не всякие книжные философии! А на корме при этом сидел Ракомдую и смеялся, смотря на вас, щурясь на солнце, и приговаривал: «Жуйте! Жуйте, блядь! Запомните главное правило моряка в море: медленно жуй, пусть работают скулы – мы же дети, а не акулы».

И так смешно было слышать это выражение от целого капитана второго ранга, у которого, если присмотреться, уже седина пробивалась в его иссиня-чёрных усах.

– Ну что, набили утробы? Отставить расслабляться! Море вас ждёт!

И мы, флотилией шестивёсельных бригантин под парусами, дружной, но немного хаотичной стайкой мчались в самое что ни на есть открытое море. Выходили за Константиновский равелин и шпарили до тех пор, пока города-героя уже не было видно. А там причаливали к песчаному берегу и, раздевшись догола, купались в синем-синем море, которому не было конца и края, сколько ни греби хоть кролем, хоть брассом. И пьянящее чувство свободы какой-то непонятной – ведь ты же в армии, – дисциплина и распорядок дня, а тут в душе такое щекотание, что просто смеяться хочется, как на выступлении Олега Попова в десять лет. И ещё такое странное чувство, которое ты не можешь описать словами, потому что ты же ещё пацан совсем, и слов таких, может, даже и нет в твоей голове. Вернее, слова-то есть, но нет понимания, к чему их привязать, слова-то эти.

– Ну что, так хорошо, что даже баб не нужно?! – кричит с берега Ракомдую.

А, точно, вот же оно как описывается, это странное для семнадцатилетнего организма чувство!

– Почувствуйте, сынки! Почувствуйте! Это – и есть море! Это – и есть ваша работа и призвание, если повезёт! Всё остальное – вторично!

А на обратном пути мы устроили регату, самую настоящую, со всеобщим почтением в качестве главного приза. И шлюпка наша с Ракомдую в качестве старшего на борту, скажем так, несколько отставала от остальных. То ли галсы мы не так лихо закладывали, то ли парусом не так ловко орудовали.

– Э, каракатицы! – заорал Ракомдую с кормы. – Вы что имеете мне сказать, что старший практики посмеет прийти не первым и не будет сегодня овеян славой?

– Не-е-е-ет, – пищали мы, но не совсем понимали, что же нам делать, дуть в парус, что ли?

– А давайте «бабочку»? – неожиданно предложил Вова.

– А ты мне нравишься, юноша бледный! Умеешь?

– Так точно!

– Точно?

– Точнее не придумаешь!

Откуда вот Вова из Черкасс, который был КМС по подводному ориентированию, знал приём «бабочка»? Но знал, чертяка!

Да простят меня моряки, но я вынужден всё-таки прервать гладкость повествования и объяснить сухопутным (а также лётным) сколопендрам, что же такое «бабочка».

Один отважный – а других и не бывает – моряк упирается ногами в борт ялика и отводит парус строго перпендикулярно борту. Сам он в это время, естественно, висит прямо над водой, вцепившись когтями в борт и обхватив парус так, как никогда в жизни не обхватывал тело возлюбленной, – потому что страшно же, а вы как думали, – и щурится что есть мочи от брызг и свистящего ветра. Площадь паруса при этом приёме максимальная, фок-мачта стонет от возбуждения, и маленький военно-морской флажок на корме рвётся от экстаза. Остальные пятеро гребцов могут закурить и внимательно следить за тем, чтобы никуда не впилиться, потому что роль их сейчас так же мизерна, как роль Тени отца Гамлета сами знаете где, а если не знаете, то я решительно не понимаю, что вы делаете в этом месте повествования.

И не знаю, что меня дёрнуло в данный момент подшутить над Вовой. Вот честно. Наверное, этот свист ветра в ушах, блеск воды и радостные дельфины, которые догоняли нашу шлюпку. Да, думаю, что именно дельфины и виноваты.

– Вова!!! Акула!!! – заорал я, показывая на дельфинов за Вовиной спиной.

Вова обернулся и в следующее мгновение уже сидел на фок-мачте. Как он туда попал? Кто после этого посмеет утверждать, что Силу выдумал Джордж Лукас? Только не я. Парус, конечно, мгновенно ушёл в нос, и шлюпка потеряла ход, но всем уже было на это наплевать, все ржали.

– Лопатю-ю-юк! – рыдал Ракомдую. – Ты что, в моряки прямо от мамкиной сиськи пришёл? Надо же было в школу походить сначала! Там бы тебе рассказали, что акулы не водятся в Чёрном море!!!

– А акулы-то ваши ходили в школу? Они-то знают, что они не водятся в Чёрном море? – краснел, слезая, Вова. – Да ну вас – дураки! Вообще не смешно!

– О-о-ох, как же смешно! Хер с ним, с первым местом, я не помню, когда смеялся так! – хотя в этот момент тёртый калач в звании капитана второго ранга уже плакал.

Этим выходом и закончилась наша морская практика, и с того момента мы уже считались полноценными моряками. То есть если вдруг случилась бы война, то уж матросами мы на корабли смело пошли бы. Но войны не случилось, а случилась жизнь, в которой всё меняется независимо от того, хотим мы этого или нет. И меняется не так, как мы хотим, а так, как меняется.

Мы сейчас созваниваемся в скайпах иногда, с кем-то встречаемся даже и видим, глядя друг на друга, каких-то седеющих дядек, пухлых в некоторых местах, с разной какой-то степенью мудрости и вселенской печали в глазах, но уже отнюдь не с тем юношеским задором, который нельзя натренировать и заставить искусственно сиять в глазах, а вот Вова в нашей памяти не меняется.

Худой и чуть сутулый на левое плечо юноша, готовый по первому свисту ввязаться в любую авантюру не зачем, а просто так, потому что это может быть весело, а может и не быть, но есть шанс, что будет.