Текст книги "Журналист для Брежнева или смертельные игры"

16 часов 42 минуты

– С ума можно сойти – уже пять часов! – Светлов устало опустился в милицейский «Мерседес», который ждал нас у подъезда сысоевского дома на Фрунзенской набережной. Нужно ли говорить, что вокруг «Мерседеса», этой новинки московских улиц, стояла плотная ватага мальчишек, они заглядывали во все окна, трогали бамперы, ручки и приставали к водителю с сотней вопросов. Светлов отшвырнул от дверцы самых назойливых, мы сели в машину, он устало откинулся на сидение. – Я ж не ел сегодня ни черта!

– Куда? – осторожно спросил водитель.

– Отъезжай, разберемся.

На радиотелефоне мигал и гудел сигнал вызова коммутатора Петровки. Трогая машину и одновременно скосив глаза на радиотелефон, водитель сказал мне:

– Вас уже четвертый раз вызывают.

Светлов взял трубку и щелкнул рычажком усилителя, чтобы я мог слышать разговор.

– Подполковник Светлов. Слушаю.

– Товарищ подполковник, наконец-то! – сразу ворвался голос капитан Ласкина, начальника группы слежения за объектом «племянником».

– Спокойно! – сказал Светлов. – Что такое?

– Этот племянник какой-то псих! Он развез наркотики в шестнадцать точек! Весь Арбат – Старый и Новый, магазин «Руслан», гостиницы «Белград», «Украина». И везде собирает деньги – я не знаю, наверно, собрал тысяч сто!

– Хорошо, а где он сейчас?

– Сейчас он в лифте сидит, как вы приказали.

– Что я приказал?

– Вы приказали задержать его на час-полтора, пока вы освободитесь. Вот он и сидит в лифте уже час пять минут вместе с народным артистом Сличенко.

Светлов развеселился.

– С кем? С кем?

– Вам смешно, товарищ подполковник, а у меня тут скандал. Чтобы его тормознуть в лифте, пришлось свет отключить во всем доме. А тут на первом этаже ювелирный магазин «Агат», это на Новом Арбате. И дом огромадный – одни академики живут, артисты, дипломаты всякие. И уже больше часа света в доме нет.

– Ладно, получишь премию за находчивость! – сказал Светлов. – Терпи, я сейчас приеду. Где ты стоишь?

– А у самого дома, у нас ремонтный «рафик», сделали ограждение, тарахтим отбойными молотками по асфальту, как будто ищем повреждение кабеля.

– Ясно. Молоток! А что он делает в этом доме, племянник?

– А был в гостях у Жлуктова, хоккеиста. Оставил последнюю упаковку морфина. Время уже пять часов, а ему еще в «Чародейку» надо.

– Все! Отключайся! Буду через пять минут, – Светлов дал отбой и тут же сказал телефонистке: – Так, золото мое, дай мне Дежурную часть.

– Они вас сами вызывают, – ответила телефонистка и вслед за ней прозвучал голос помощника Светлова, оставшегося в Дежурной части. – Товарищ подполковник! Тут Мосэнерго мне уже плешь проели!…

– Знаю, знаю! Скажи, что через пять минут починим кабель. И слушай меня: полковник Марьямов там?

– Здесь. Спит в уголочке.

– Разбуди. Пусть возьмет на первом этаже директора вагона-ресторана и срочно к «Чародейке». Я сейчас туда подъеду. Вопросы есть?

– Нет. Все ясно.

Светлов отключил рацию, взглянул на меня:

– Ну? Теперь посчитаем еще раз. Есть два варианта: взять племянника сразу, сделать очную ставку с Акеевым и всеми, кому он сейчас раздал наркотики. Спекуляция наркотиками в особо крупных размерах карается по статье 224 до 15 лет. Выдаст доктора?

– Может и выдать… – сказал я не очень уверенно. «За» были неопровержимостью улик в торговле и перевозке наркотиков, «против» – графское происхождение Долго-Сабурова. Его, наследного графа, отпрыска рода советская действительность заставила превратиться в железнодорожного проводника! Уже одно это может толкнуть на преступление, причем – обдуманное, без раскаяния и предательства соучастников. А если учесть его влюбленность в сестру этого доктора, о которой сказал только что Акеев… н-да, возможно, его не запугаешь статьей 224.

Я вспомнил телефонный разговор в квартире Долго-Сабурова, этот анонимный грудной женский голос, интимно-ласковый и завораживающий… Теперь я не сомневался, что это была Наташа, что это она звонила Долго-Сабурову и что в нее же влюбился Белкин на Бакинском аэродроме. «Шерше ля фам», ищите женщину! В каждом преступлении.

– А второй вариант, – говорил между тем Светлов, – сыграть ту же шутку, как с этой Смагиной. Я при этом племяннике буду трепаться, как Ожерельев, мол, МУР идет по следу всей банды, но тот, кто выдаст Белкина, получит помилование, вчистую.

– Вряд ли он пойдет на предательство… – сказал я. – Он граф.

– Хорошо. Пусть не пойдет. Допустим, он не ринется к нам с адресом Белкина. Но он должен хотя бы предупредить этого доктора и его сестру…

– Сестра и доктор, возможно, уже все знают. Я же тебе говорил: женский голос звонил Долго-Сабурову домой, я с ней разговаривал. Это скорее всего Наташа. То, что она сказала мне, она, конечно, уже сказала брату.

– Ну и что? Долго-Сабуров об этом не знает! Вот он и должен их предупредить!

– Хорошо, – сказал я, – Давай играть этот спектакль! В конце концов, чем мы рискуем?

Мы уже катили по Новому Арбату и еще издали заметили у ювелирного магазина «Агат» «бригаду ремонтников» – капитана Ласкина с его группой. Причем двое настоящих, вызванных Ласкиным ремонтных рабочих буравили асфальт Нового Арбата натуральными отбойными молотками.

Мы подъехали. Светлов приказал сворачивать «ремонтные работы» и ушел в «Чародейку» встречать машину с директором вагона-ресторана. Через пару минут, когда Ираклий Голуб прибыл в сопровождении Марьямова, Светлов скомандовал Ласкину пустить лифт. Все было готово к приему «племянника» – дежурные топтуны-ремонтники и электромонтеры торчали возле выхода из дома, Светлов и Ираклий Голуб прохаживались возле «Чародейки». Я сидел в машине капитана Ласкина, ждал.

Наконец, вместе с известным цыганским певцом Николаем Сличенко из подъезда вышел Герман Долго-Сабуров. Приятельски попрощавшись, они поспешно разошлись к своим машинам. То, что Сличенко спешил к своей «Волге», было понятно, но зачем Долго-Сабурову его синий «Жигуленок», если до «Чародейки» только улицу перейти? Впрочем, может быть, ему нужно взять что-то? Нет, он сел на водительское место, хлопнул дверцей, выхлопная труба фыркнула облачком газа, и синий «Жигуленок» отчалил от тротуара, причем сразу – на большой скорости.

Я тревожно взглянул на Ласкина – нахмурившись, он выводил «ремонтный» «рафик» в поток машин, и поскольку никто не знал, что это милицейская машина, нам, как на зло, не давали возможности войти в поток. Несколько топунов-"ремонтников" на ходу заскакивали в открытую дверцу «рафика». Я взял микрофон рации, вызвал Светлова:

– Марат, я Шамраев. Что-то случилось. Он едет мимо «Чародейки». Я его пока вижу, но он вот-вот скроется!

– Никуда он не скроется, – сказал мне Ласкин и щелкнул тумблером какого-то аппаратика – в «ремонтном» «рафике» было полно всяческой аппаратуры, не имеющей отношения к ремонту дорог или электросети, но имеющей прямое отношение к подслушиванию на расстоянии, магнитофонной записи и перископическому наблюдению. Аппаратик, который включил Ласкин, тут же отозвался негромким попискиванием, и на экране портативного пеленгатора забрезжила мерцающая точка. – Никуда он не скроется, у него «маячок» под задницей и микрофон в машине. Он их с самого утра возит, мы еще на Каланчевке ему поставили. Теперь опять будет водить по всей Москве…

Мерцающая точка на экранчике сделала правый поворот с разворотом. Капитан Ласкин прокомментировал:

– На Дорогомиловскую набережную свернул возле «Украины». – И прибавил газ. Чуть в стороне от нас уже шла черная, без милицейских знаков «Волга», в ней сидел Светлов. Лицо у него было хмурое.

Машина Долго-Сабурова затормозила у светофора, мы тоже остановились машин за пять позади него, Светлов пересел в нашу машину.

– Куда он теперь едет? – спросил он недовольно у Ласкина.

– Сходить спросить у него? – усмехнулся Ласкин.

– Весь день подготовки коту под хвост! – сокрушился вместо меня Светлов. – Директора ресторана ему приготовили, в «Чародейке» его баба ждет, а он! А ну прижми! – Действительно, как только дали «зеленый», «Жигуленок» рванулся с места, и опять превышая дозволенную скорость, помчался к Киевскому вокзалу. Мы преследовали его на расстоянии, не приближаясь. Молчали. Потом Светлов сказал:

– А почему я его не слышу? Что он – не кашлянет даже в кабине?

– Да у него там уроки английского языка на магнитофоне, – отозвался Ласкин. – Офигеть можно слушать все время. Включи, Саша, – приказал он технику-лейтенанту, сидевшему в глубине «рафика», и мы тут же услышали «металлический» голос, начитывающий английские упражнения и их русский перевод. Ласкин сказал: – И вот так целый день гоняет по Москве и слушает одно и тоже – ай хэв бин, ши хэз бин… Даже я выучил.

Неожиданно он нажал на тормоз – синий «Жигуленок» остановился впереди, прямо под часами Киевского вокзала, и в машину к Долго-Сабурову нырнула стройная женская фигурка в летнем плаще. Я взглянул на небо – действительно, собирался дождь, в этой беготне и погоды не видишь. Урок английского прервался и я услышал сначала негромкий звук короткого поцелуя, а потом уже знакомый мне грудной женский голос:

– Ну ты и жопа! Сорок минут я жду! Не знала, что думать. Не мог позвонить?

Машина тронулась, свернула по набережной направо, к Ленинским горам, и продолжение разговора мы слушали на ходу с нарастающим интересом, техник-звуковик писал его на магнитофон.

– Ни позвонить, ничего не мог! – ответил Долго-Сабуров. – Час проторчал в лифте на Арбате, хорошо еще со Сличенко, хоть веселей было.

– С кем? С кем?

– Со Сличенко, с певцом. Но ладно об этом. Что нового?

– Больше ничего узнать не смогла, Катюха утром сменилась с дежурства. Но скажи спасибо, что я тебе утром домой звякнула, а то бы влип в ловушку. Они уже там сидят, у тебя дома. Главное, я его сразу обозвала, говорю: «ты что, жопа, спишь там?». Я правда, тебя имела в виду…

Светлов посмотрел на меня, усмехнулся насмешливо. Я считаю, что материться и не выглядеть при этом вульгарно – привилегия только очень красивых женщин, да и то не всех, это нужно еще уметь делать с небрежным артистизмом. Но, кажется, здесь был именно этот случай.

– А что они мне могут пришить? – отозвался Долго-Сабуров. – Наркотиков у меня уже нет, ни морфия, ни опиума – проморгали! И тетку я не убивал. Так что я чистый. Конечно, Старик – паскуда, зачем было ее душить, мне бы она сама все отдала.

– Да он ее только пугал…

– Пугал! Уж если он пугнет – я представляю! Ладно, она свое пожила… Жалко только, что из-за этого они теперь у нас на пятках сидят и все как в лихорадке.

– Почему? Паники нет еще. В розыске только боксер и Старик. Старик далеко, а на боксера они пока еще выйдут! Он из дома не выходит, пустой сейф стережет, даже Ленку к себе пускает раз в три дня, по расписанию.

– Слушай, ты так разговариваешь, как будто мы чай пьем. А мы, между прочем, по Москве последний раз едем, – сказал вдруг голос Долго-Сабурова.

– Ну и что? Она мне до лампочки, я уж тут каждую дырку знаю. А впереди – целый мир!

– А я люблю Москву. Не было бы этой советской власти, чтоб они сгорели, я бы в жизни не уехал!

– Даже со мной?

– Да ты, Натали, как только там свои цацки получишь, пошлешь меня подальше.

– Дурак! Я тебя люблю. Не дрейфьте, граф! Я вас люблю! Все будет о-кей! – голос будто улыбался, потом послышался чмок поцелуя. – А какая жизнь будет, дарлинг!

– Знаешь, это еще бабушка надвое сказала!

– Что ты такой злой сегодня?

– Будешь злой! В такой день час проторчать в лифте! Я на этом пять тысяч потерял – некогда было зайти в «Чародейку».

– Ах, вот в чем дело! Ты не повидал свою Зойку-Чародейку? Так и скажи, можем вернуться.

– Не могу. Борис велел быть не позже семи, иначе мы не успеваем на самолет. Ты даже чемодан с собой не взяла…

– А все уже там, у Бори. Сколько ты собрал сегодня?

– Девяносто две. Да черт с ними! Хватит нам на вылет.

– Дай телеграмму взглянуть.

– Ты что! Я ее утром съел, при обыске вагона.

Тут я покраснел, как мальчишка, хотя Светлов, слушая этот разговор, даже не повернул голову в мою сторону. Впрочем, я-то искал у этого Долго-Сабурова бриллианты его тетки, какой был смысл заглядывать ему в рот.

– Но текст-то ты помнишь? – на мое счастье, спросила Долго-Сабурова эта Наташа.

– «Приданное стоит двести, свадьба через неделю, срочно вылетайте с деньгами, папа», – произнес Долго-Сабуров. – Тебе все ясно?

– Ясно. За двести тысяч он купил начальника погранзаставы или кого-то на аэродроме, и через неделю мы уже – фьють! Только ему деньги срочно нужны.

– У него там при себе сто ровно, девяносто я собрал сегодня, а полсотни есть у Бориса. Так что на дорогу нам как раз, а дальше советская капуста ни к чему, перейдем на инвалюту. Сколько было у Сысоева в сейфе?

– А Старик тебе не сказал? Или ты нас перепроверяешь?

– А черт вас знает! Может, вы сговорились заработать на моей доле.

– Ты невозможный! Я тебя люблю, балда! Сговориться могли только Боря и Старик, когда брали сейф Сысоева. Но ты можешь себе вообразить, чтобы Боря сговаривался о чем-то у меня за спиной?!

– Ну, от твоего брата можно всего ожидать…

– Сейчас схлопочешь по морде, граф! – всерьез сказал нежный и грудной женский голос. – Боря – гений! Выпутаться из этой истории с вашим дурацким гробом с опиумом! Знаешь, что Сысоев под гипнозом сказал тогда Боре?

– Знаю, слышал об этом. Только никто при этом гипнозе не был, и может, твой Боря все выдумал. Может, вообще никакого гипноза не было.

– Идиот, а код сейфа откуда?

– Ну-у… – протянул голос Долго-Сабурова. – Но, допустим, код он из него вытянул под гипнозом, но остальное… Он мог просто придумать, чтобы втянуть в это дело меня, тебя, Старика.

– О-кей, ты можешь выйти из игры. Хоть сейчас. Приедем к Боре, получишь свою долю и – катись!

– Нет, теперь, когда вы оторветесь с сысоевскими бриллиантами, они меня точно пришьют. Так что я уж с вами, до конца. Просто это как в кино – бежать через границу с бриллиантами…

– Типун тебе на язык! В кино беглецов ловят. Потому что так положено по цензуре, мне один режиссер рассказывал. Иначе кино не выпустят на экран…

– Ты с ним спала?

– С кем?

– С этим режиссером?

– О Боже! При чем тут это, граф?! Запомни: любишь ты Москву или не любишь, хочешь со мной уехать или нет – мы здесь оставаться не можем, и это – по твоей вине, а не по нашей. Из-за вашей дурацкой авантюры с гробом!…

– Почему дурацкой?! – резко вспылил Долго-Сабуров. – В конце концов, именно этот гроб навел нас на твоего Белкина с его пограничными документами, по которым Старик уже там, на границе. Так что нет худа без добра.

Светлов, по-моему, впитывал в себя каждое слово, да и я – тоже. Мы оба пригнулись к динамику, чтобы не пропустить ни одного слова, интонации, нюанса. Это было лучше любого допроса и хотелось, чтобы эта дорога длилась подольше. Неожиданно женский голос сказал:

– Не гони. Смотри, какой дождь.

Действительно, проливной июньский дождь вдруг обрушился на юго-запад Москвы, куда катили синий «Жигуленок» Долго-Сабурова и наши машины – «рафик» и две милицейские «Волги» без милицейских номеров.

– Не дрейфь, графиня, – ответил голос Долго-Сабурова. – Живы будем – не помрем!

– Вот именно, – усмехнулся женский голос. – Моему брату надо в ноги кланяться – сысоевская капелла нас всех определила в расход пустить за вашу левую ходку с гробом.

– Суки, конечно! – сказал Долго-Сабуров. – Им можно и наркотики через границу посылать, и счета в швейцарских банках держать, и на государственные деньги по заграницам ездить! Брежневский сынок яхту нанимал и ездил в Африку слонов стрелять! Ну, ничего! Они еще приедут на Запад, я их там встречу – и Сысоева, и Балаяна и всех! Никаких бриллиантов не пожалею, чтобы их достать там! Уж я поговорю с этими советскими слугами народа, едри их мать! Душу выну!

– По-моему, ты кое-что не понимаешь, – сказал женский голос врастяжку, явно затягиваясь сигаретой. – У Бори совсем другая идея. Послушай. Приезжает какой-нибудь Сысоев или Балаян на Запад в командировку, мы там узнаем по газетам, где они и что, воруем их, как этого Белкина, и они нам выдают шифры своих вкладов в швейцарских банках. При этом они даже в полицию заявить не смогут, иначе им в СССР не вернуться. Жалко, что мы сейчас Сысоева в Женеве перехватить не успеваем…

– Фьють! – Светлов даже присвистнул, слушая эти планы. – Ничего себе кино! – И кивнул на медленно вращающийся диск магнитофонной записи. – Ценная пленочка!

Внезапно в эфире прозвучал щелчок включенного в «Жигулях» магнитофона и послышались звуки урока английского языка. Впрочем, тут же все и стихло, голос Наташи спросил удивленно:

– Что это?

– Это английский, – ответил Долго-Сабуров. – Я учу, готовлюсь.

– Фу, как ты меня напугал! Я думаю: что за голос? Уф… Дарлинг, я тебя научу английскому и французскому, будь спок. Лэт ми джаст крос тсе брод… У тебя музыки никакой нет?

– Что ты сказала только что? – послышалось поверх включенного на небольшую громкость джаза, и весь дальнейший разговор шел уже действительно как в кино – под негромкую джазовую песню.

– Я сказала: лет ми джаст крос тсе брод. Дай мне только пересечь границу! А вообще стыдно, граф, шейм он ю, я знаю английский и французский, Боря – английский, даже Старик – уголовник, профессиональный бандит знает азербайджанский, а ты! Где твои бонны, гувернантки?

– Вот именно! – сказал Долго-Сабуров. – Моих гувернанток кокнули сначала в семнадцатом, потом – в тридцать седьмом, еще до моего рождения.

– А между прочим, бай тсе вэй, дарлинг, лично мне кое-что эта советская власть дала. Без нее после иняза я стала бы только бонной твоих детей, а так у меня есть шанс стать графиней…

Теперь, когда они заговорили о менее значительном, можно было чуть отвлечься, проанализировать информацию. Итак, эта милая четверка – доктор Борис (фамилия неизвестна, в рукописи Белкина он выведен как Зиялов), его сестра Наташа, Старик (он же Генерал, он же Семен Гридасов) и Герман Долго-Сабуров занимали каждый свое положение в мафии, торгующей наркотиками на черном рынке. Во главе мафии – Виктор Сысоев, начальник Аптечного управления, еще выше некий Балаян, и не исключены другие высокопоставленные лица, но Сысоев у них вроде казначея. Операции по продаже наркотиков широкие, деньги накоплены огромные и переводятся в драгоценности и инвалюту, которые затем каким-то образом переправляются за границу. Нужно дать этот материал Малениной и в КГБ – это уже по их части. А мои «герои», по всей видимости, «пошалили» – в тайне от своего руководства перебросили из Средней Азии в Баку «левый» опиум, целый гроб – это, конечно, была затея не меньше, чем на миллион, вот они и рискнули. Такие вещи мафия не прощает, тут Наташа абсолютно права, и Долго-Сабуров не ошибся – «предателей», «стукачей» или тех, кто слишком много знает, мафия за деньги достанет в любом лагере и нередко в ГУИТУ приходят короткие сообщения: «Заключенный такой-то погиб на лесоповале в результате нарушения техники безопасности» или еще что-нибудь в этом роде. А то и просто человек исчезнет без следа, как исчез в одном из мордовских лагерей чемпион СССР в беге на коньках мастер спорта Геннадий Воронин. В 1965 году он из ревности убил свою жену, всемирно известную чемпионку, конькобежку Ингу Артамонову-Воронину, и в ходе следствия рассказал о грандиозных махинациях в Спортивном Комитете СССР – коррупции, взяточничестве, воровстве, развращении несовершеннолетних спортсменок и т.д. При этом назывались высокие имена вплоть до работников ЦК ВЛКСМ И ЦК КПСС. Осужденный к 10 годам лишения свободы, Воронин через полгода в буквальном смысле растворился в одном из потьминских лагерей – по приказу спортивной мафии уголовники бросили его в цистерну с соляной кислотой.

Таким образом, подумал я, действительно, если они под гипнозом выяснили у Сысоева, что мафия приговорила их к устранению от дел, им нет спасения на территории СССР, и, кстати, нужно подумать об Акееве – возьмем мы всю мафию или опять не дадут тронуть верхушку, заставят «выделить в особое производство», Акеева нужно будет «устроить» в лагерь для ответработников, там все-таки поспокойней. Два таких лагеря появились лет десять назад, о них не принято говорить, но они существуют – куда-то же надо деть проворовавшихся партработников, секретарей горкомов, председателей горсоветов, начальников отделений милиции, прокуроров и т.д., когда их преступления становятся настолько очевидными общественности, что ЦК дает санкцию на их арест. Сажать их в обычные лагеря – это обрекать на неминуемую смерть, заключенные приканчивают их рано или поздно. Таким образом, для касты привилегированных у нас теперь есть и привилегированные лагеря и тюрьмы…

А что касается Долго-Сабурова и К°, то роли их в мафии примерно ясны: Долго-Сабуров – один из перевозчиков наркотиков, Гридасов организовал рынок сбыта наркотиков в Баку, Акеев был у Сысоева охранником ценностей и наркотиков, привозимых с юга и украденных из складов Аптечного управления. Заодно он подключил к продаже наркотиков свою любовницу Лену Смагину, так же, как Долго-Сабуров Зою Кириленко из «Чародейки». А вот о роли доктора и его сестры еще предстояло узнать. Как бы то ни было, пропуск в погранзону, который Белкин с таким легкомыслием не сдал в Управление погранвойск в Ташкенте, попал к ним в руки, видимо, еще в Баку, когда они с его документами удрали из аэропорта. Кстати, о пропаже этих пропусков Белкин почему-то не упоминает в своей рукописи, тоже гусь хороший! А когда у этих спекулянтов наркотиками провалилась левая ходка с большой партией опиума, упрятанного в гроб, и мафия решила расправиться с ними за это, пропуск Белкина в погранзону оказался очень кстати – у них появилась идея удрать за границу, похитив у казначея все ценности. Для этого Акеева выманили из квартиры на пару часов в ресторан «Прага» и обчистили сысоевский сейф. Вор у вора дубинку украл! Кроме того – гулять так гулять! – Гридасов придушил тетку Долго-Сабурова и вытряс из нее последние, или, скорей, предпоследние фамильные долго-сабуровские бриллианты. Вслед за этим Гридасов вылетел в Узбекистан, по белкинскому пропуску (скорее всего переделал фамилию в пропуске, важно было иметь бланк и подпись на нем самого начальника ПВО Средне-Азиатского военного округа), проник на пограничный аэродром в Чаршанге и за двести тысяч рублей подкупил начальника погранзаставы или кого-то из вертолетчиков, а то и тех и других, двести тысяч – деньги немалые. Телеграмма догнала Долго-Сабурова в пути, когда он уже ехал из Ташкента в Москву, ее могли принести ему в поезд на любой станции следования, и поэтому Долго-Сабуров так метался сегодня по Москве – собирал сто тысяч рублей. Распродал весь свой запас наркотиков и, наверно, хотел с Аптечного склада еще наркотики прихватить для продажи. Он собрал девяносто тысяч, еще сорок есть у доктора Бориса, и не позже семи они должны быть у этого Бориса, чтобы лететь в Среднюю Азию, к Гридасову. Впрочем, никуда они уже, конечно, не летят. В борьбе преступника с сыщиком важно прежде всего, кто из них знает о действиях своего противника хотя бы на ход дальше. За эти четыре дня мы практически догнали банду доктора и Гридасова почти во всем объеме информации (кроме каких-то проходных деталей), а в чем-то даже обошли. Например, они еще не знают, что нами взят и расколот Акеев, так же, как не знают, что сегодня каждый шаг Долго-Сабурова нами прослежен и даже в эту минуту мы просто висим у него на хвосте и буквально на его спине въедем, наконец, к этому гению-доктору, который «стирает память» Белкину. Конечно, в ходе следствия сделано немало ошибок, и масса времени потрачена зря – глупые обыски в квартире и купе Долго-Сабурова, постыдный прокол с наркотиками, спрятанными в сотах меда; телеграмму от Старика прошляпили; зря подготовили Ираклия Голуба – директора вагона-ресторана, и еще было немало лишней суеты и хлопот. Но не ошибается только тот, кто ничего не делает. Зато, вот они, перед нами – похитители Белкина, их слышно и видно, мы идем за ними на расстоянии километра, не приближаясь, чтобы не спугнуть, и они ведут нас прямо в свое логово, и единственное, чего мы еще не знаем – жив ли Белкин, и если жив, то где он, в каком состоянии. Но не все сразу, товарищ Генеральный прокурор, как говорится, будет вам и Белкин, будет и свисток…

Дождь заканчивался, мы катились по Севастопольскому проспекту к окраине Москвы, к окружной дороге. В синем «Жигуленке» Долго-Сабуров и Наташа слушали джазовую музыку и строили планы будущей жизни во Франции, причем, как я понял, больше всего они боялись не перехода границы, а чтобы их в первый же день не ограбили в Афганистане, и тут, по словам Наташи, единственная надежда была на знание азербайджанского (то есть, практически, турецкого) языка Гридасовым, Борисом и немножко Наташей, поскольку они с братом выросли в Баку.

– Ну, не только! – сказал ей на это Долго-Сабуров. – Смотри! Девятизарядный! Игрушка!

– А мне? – тут же воскликнула Наташа.

– Тебе ни к чему. У Старика есть «Калашников», у Бориса «тэтэшник», как-нибудь тебя защитим.

Светлов переглянулся с капитаном Ласкиным, потом со мной. Нахмурился, взял микрофон радиосвязи, сказал следовавшим за нами «Волгам»:

– Внимание! Всем одеть пуленепробиваемые жилеты и приготовить оружие. Возможна перестрелка.

– А может подождать, пока они любовью займутся, товарищ подполковник?

– откликнулись из одной машины.

– Юмор отставить. – Вслед за этим Светлов переключился на Дежурную часть Петровки, доложил Дежурному по городу: – Товарищ полковник, докладывает Светлов. Веду преследование преступников, вооруженных огнестрельным оружием. Нахожусь на выезде из Москвы в районе Калужского шоссе. Время и место захвата банды еще не ясно, сижу у них на хвосте и жду, когда приведут к малине. При аресте не исключено применение оружия. Прошу в мою колонну срочно прислать «Скорую помощь».

– А людей тебе еще нужно? – спросил Дежурный по Москве полковник Серебрянников, старый милицейский волк.

– Спасибо. Обойдемся. У меня восемь стволов, у них два. Справимся.

– Все-таки желательно оружие не применять.

– Это я знаю.

– На всякий случай я сейчас подниму вертолет.

– Это ни к чему, товарищ полковник, это их может спугнуть.

– Вертолет будет гаишный. Гаишные давно летают над Окружной дорогой, все водители привыкли.

– Ладно, только пусть не снижаются без моей команды.

– Я перевожу вас на ежеминутный доклад…

Теперь операция вступила в самую острую фазу, и я представил, как там, в Дежурной части все свободные от других дел собрались в зале Дежурного по Москве, у пульта связи. Уже из ближайшей к нам больницы выезжает бригада «скорой помощи», а на аэродроме в Домодедово в вертолет Госавтоинспекции садятся вооруженные оперативники. Светлов должен ежеминутно докладывать Дежурному о ходе операции. Четверо сидевших в «ремонтном» «рафике» оперативника уже надели пуленепробиваемые жилеты и сняли пистолеты с предохранителей. Один из них протянул пару таких же жилетов мне и Светлову, и мы молча стали надевать их.

Все было по-рабочему – деловито, почти буднично, хотя в ближайшее время каждый мог отправиться на тот свет или на больничную койку в Склифосовского. И все это происходило под веселенькую французскую песенку, которую мы слышали из синего «Жигуленка», двигавшегося далеко впереди по подсыхающему шоссе. Я взглянул на часы. Было шесть двадцать. Голос Дежурного по городу полковника Серебрянникова сообщил:

– Марат, «скорая помощь» идет к вам из соседней больницы, будет минуты через три-четыре в вашем распоряжении. Вертолет ГАИ взлетит через минуту. Оба у меня на связи. Доложите обстановку.

– Все нормально, товарищ полковник, – доложил Светлов. – Продолжаю вести объект, подхожу к окружной дороге, объект приближается к посту ГАИ на выезде из города… – И вдруг этот же спокойный Светлов закричал матом:

– Е… твою мать! Что он делает?!

– Что там, Марат? – тревожно спросил Серебрянников.

– Гаишник сраный остановил мой объект! Сережа, срочно дай команду Гаи, – пусть его отпустят! Ласкин, тормози!

Ласкин дал отмашку двум следовавшим за нами «Волгам», и мы табунчиком причалили к тротуару в ожидании событий. Там, впереди, у гаишной будки произошло непредвиденное: дежурный капитан ГАИ, стоявший у бровки шоссе, жезлом остановил машину Долго-Сабурова, лениво подошел к «Жигуленку» и мы услышали стандартный разговор офицера ГАИ с водителем:

– Превышаем, товарищ водитель.

– Никак нет, товарищ капитан, – ответил напряженно-веселый голос Долго-Сабурова.

– Да дай ты ему трояк, – почти шепотом сказала Наташа.

– А сюда посмотри, – сказал голос капитана, и видимо, капитан показал Долго-Сабурову оптический аппарат для фиксирования скорости движущегося автомобиля. – Ваша скорость – 54, а положено – пятьдесят. Штраф сразу будем платить или акт составим?

– Сразу! – мгновенно согласился Долго-Сабуров.

– Дай ему червонец, – шепотом приказала Наташа.

– Я даю, даю, спокойно, – так же негромко ответил ей голос Долго-Сабурова. – Прошу, товарищ капитан.

– Документики, – сказал голос капитана ГАИ.

– Ну зачем же документики, товарищ капитан? Мы спешим, ей-Богу! Вот десяточка, и квитанцию не надо и сдачи.

– Документики! – уже жестче сказал голос капитана ГАИ.

– Е… твою мать! – аж хряпнул кулаком по сиденью Светлов. – Да возьми ты взятку, паскуда! Возьми взятку! – И закричал в микрофон Дежурному по городу: – Товарищ полковник! Да что же там?! Сергей! Пусть ему прикажут взять взятку и отпустить!

– Ему уже звонят на пункт, – сообщил полковник Серебрянников. – Сейчас уладим.

– Да ни хрена ему еще не звонят! Звонили – он бы слышал!

– Живенько, документики! – требовательно сказал Долго-Сабурову голос капитана ГАИ. – У меня телефон звонит. Или нет документов?

– Ну что вы, товарищ капитан? Вот, пожалуйста. Просто мы спешим, взяли бы десяточку.

– Десяточку тоже возьмем, товарищ… как фамилия? Долго-Сабуров? Интересно. Долго-Сабуров Герман Веньяминович. Интересно. Подъедьте сюда, к бровочке, на площадочку, товарищ Долго-Сабуров. Сейчас мой напарник подскочит, проедите с ним в четвертое отделение, там с вами поговорить хотят… Ну иду, иду, – произнес он, видимо, в сторону своей будки, где трезвонил телефон, и приказал Долго-Сабурову: – Живо, живо, на площадочку!

– Еду…

Мы увидели, что «Жигуленок» медленно покатил вбок, к штрафной площадке, а фигура капитана двинулась к будке ГАИ.

– Все! – сказал в «Жигуленке» голос Наташи. – Влипли!

– Спокойно, – ответил ей голос Долго-Сабурова. – Не смотри назад. Я вижу его в зеркало.

– Ну и что ты будешь делать? Поедешь в четвертое отделение? Ведь это уже неспроста…

– Никуда я не поеду. Спокойно.