Текст книги "Ванечка"
Автор книги: Эдуард Тополь
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
– Игнатьев Ваня, – сказала Надя.
– Рецепт из поликлиники!
– Понимаете, у нас нет рецепта. Так получилось…
– Без рецепта не отпускаю. Следующий!
– Ну пожалуйста! – попросила Надя. – Вы посмотрите, он же есть в списке! Игнатьев.
– Мало кто в списке! Так кто угодно придет! Отойди, не мешай очереди!
Кряжистый дед оттолкнул Надю от прилавка:
– Ходят тут бомжи!..
– Дедушка, – чуть не плача, сказала Надя, – у нас родители в аварию…
Но он перебил:
– Да слыхали мы эти сказки! Как в метро ни зайдешь… Иди, а то милицию вызову!
Ваня на руках у Нади проснулся и – в плач.
Надя со слезами на глазах вышла из молочной кухни, женщины в очереди индифферентно отводили глаза, какая-то старуха, сухо поджав губы, сказала:
– Скоро уже пионерки будут рожать! Ужасть!..
На экране небольшого телевизора «Самсунг» шли – без звука – вечерние новости. Все те же шахтеры, пикетирующие Белый дом… Уборка поваленных деревьев в Москве… Ельцин, кривя толстыми губами, учит Кириенко уму-разуму… Открытие «Кинотавра»… В США скандал с Моникой Левински и Клинтоном…
Открыв все тумбочки и шкаф, Надя вытряхивала из одежды Игнатьевых последние монетки, ссыпала на стол. На столе были пять баночек с детским питанием «Хайзер», полстопки памперсов, початый пакет с кашей «Хипп», початая бутылка подсолнечного масла, стеклянные банки с остатками сахара, пшенки, манки и засохшего в банке варенья. Отдельно стопочкой – смятые рубли и горка мелочи.
Ванечка, стоя в манеже и держась за его борт, внимательно смотрел телевизор.
Надя, деловито отбирая более-менее приличные вещи, сложила в расстеленную на полу простыню Зоины шубу, две пары сапог и какие-то кофточки. Завязала все узлом и села за стол, пересчитала деньги.
– Девятнадцать рублей и мелочь. Что будем делать, Ваня?
Ваня внимательно посмотрел на нее.
– Смотри, – сказала она, – еды у нас на два дня, памперсов тоже. Денег – девятнадцать с мелочью, это вообще ничего. Даже если вещи твоей мамы возьмут в ломбард, я за похороны платить не буду, мне тебя кормить не на что. А за папу с мамой не переживай – милиция их сама похоронит. И мне нужно экзамены сдавать, я для чего в Москву приехала? Ну? Что скажешь? Зинка от нас сбежала…
Ване не понравился ее тон, он стал кукситься.
– Ладно, ладно! Не плачь! – Она взяла его на руки. – Выживем, Ваня, мир не без добрых людей. Тебе спать пора. – И запела, укачивая: – Спят усталые игрушки, куклы спят… Одеяла и подушки ждут ребят…
А когда он уснул, уложила его в кровать и встала у окна на колени:
– Боженька! Дорогой! Пожалуйста! Помоги нам! Я не знаю как! Но как-нибудь помоги! Я тебя очень прошу! Очень!..
Пронзительный звонок в дверь прервал ее молитву.
Надя, глянув на спящего Ванечку, испуганно побежала к двери.
– Кто там? Зина, ты?
– Милиция! – сказали из-за двери. – Открывайте!
Надя сняла цепочку, и в тот же миг дверь распахнулась от мощного пинка. В квартиру, грубо оттолкнув Надю так, что она еле устояла на ногах, ввалились трое коротко стриженных – Виталик, Силан и Татарин.
Ванечка, проснувшись, заплакал.
Татарин закрыл дверь, а Виталик с ходу наотмашь ударил Надю по лицу и, не дав ей упасть, схватил за волосы.
– Ты, тварь! Ты знаешь нас? Ты нас видела? Да или нет?
– Ну, видела, – сказала Надя испуганно. – А что?
Виталик озверел:
– Ах, видела?! Ах ты, сука!..
Снова ударил, но упасть не дал, а за волосы потащил к люльке с орущим ребенком.
– Я его счас об стенку шибану! Мозги вылетят! Ты видела нас, курва сраная? Говори: видела?
Надя наконец сообразила:
– Нет, не видела…
Виталик встряхнул ее как куль:
– Не слышу! Громче!
– Не видела, – произнесла Надя окровавленным ртом.
– Громче! Последний раз говорю! А то щас раком поставлю!
Надя закричала в истерике:
– Не видела! Не видела! Не ви…
Виталик отшвырнул ее на пол:
– Все! Заткнись! – И бросил орущего Ваню на кровать. – И запомни, падла! Не только нас не видела, но и нашу машину не видела, и номер не видела. Ты поняла, бля?!
– Поняла! Поняла!..
– Что ты поняла? Повтори!
Татарин кивнул на орущего Ваню:
– Может, заткнуть ему рот?
– Пусть орет – соседям нас меньше слышно, – сказал Виталик. – Я не слышу – что ты поняла?
Надя, все еще на полу, утирая кровь, в панике и ужасе сказала скороговоркой:
– Я вас никогда не видела! Вашу машину не видела! Номер не видела. Не видела. Не видела…
– То-то! И смотри мне! – Виталик повернулся к Татарину и Силану: – Все, пошли!
Силан показал на Надю с ее заголенными ногами:
– А может…
– Сказано «без крайностей»? – напомнил Виталик и, уже уходя, снова повернулся к Наде: – И скажи спасибо, что мы с тобой по-человечески. Ну! Не слышу «спасибо»!..
– С-с-спа… С-спасибо…
Силан и Виталик вышли, а Татарин сказал с порога:
– Дверь подопри. Бандиты щас на каждом шагу.
Но через пару дней Москва пришла в себя, умылась солнцем и опять зазвенела трамваями и церковными колоколами. Дети кормили двух лебедей на Патриарших, Ельцин удил рыбу на Валдае, москвичи приносили молоко и кофе шахтерам на Горбатом мосту, а во ВГИКе, в 302-й аудитории профессор Джигарханян, сидя за столом приемной комиссии, недовольно сказал Наде Петелькиной:
– Какой-то у вас вид помятый. Вы не больны?
– Нет, я здорова.
– Ну-ну… А эти круги под глазами?
Лариса Ивановна Удовиченко вступилась за Надю:
– Это от нервов. Бессонница перед экзаменами. – И Наде: – Верно? – И Джигарханяну: – Когда я поступала, у меня было то же самое… – Снова Наде: — Этюд приготовила?
– Конечно.
– Подожди, – сказал Джигарханян Ларисе Ивановне. – Начнем с импровизации.
Он сделал знак аккомпаниаторше. Та, сидя за роялем, заиграла «Песню Сольвейг».
– Слышите? – сказал Наде Джигарханян. – Вот импровизируйте – сделайте под эту музыку все, что хотите. Хочется петь – пойте, хочется танцевать – танцуйте…
Надя некоторое время слушала музыку, и вдруг из глаз ее брызнули слезы, она разрыдалась.
Джигарханян и Удовиченко испугались:
– Что с вами? Девушка, что случилось? Выпейте воды…
Аккомпаниаторша перестала играть, ассистентка спешно налила в стакан воду из графина и подала Наде.
Надя дрожащей рукой взяла воду и, всхлипывая и стуча зубами по краю стакана, принялась пить, но вода выплескивалась.
– Ну, успокойтесь! – повысил голос Джигарханян. – Успокойтесь, я говорю! В чем дело?
– Ни-ни-ни-чего… – всхлипывала Надя. – Вы-вы-вы… Вы ска-сказали: «Д-делай что х-хочешь п-под эту м-музыку…» Я з-захотела плакать…
Джигарханян смягчился:
– А ты когда-нибудь слышала эту музыку?
– Н-нет…
Джигарханян переглянулся с Удовиченко, та под столом показала ему руку с поднятым кверху большим пальцем.
И тут с улицы сквозь открытое окно донесся крик Зины:
– Надя! На-дя-а!
Надя бросилась к окну.
На противоположном тротуаре, под забором бывшего Института марксизма-ленинизма, Зина, растопырив руки, кричала, глядя на окна ВГИКа:
– На-дя-а-а!!!
Надя высунулась из окна:
– Чего, Зин?
И увидела: рядом с Зиной на тротуаре лежит распеленатый Ваня.
– Ты куда его положила, дура?! – испуганно крикнула Надя.
– Надь! Он поносит!
Надя сорвалась с места и, подхватив у двери свою заплечную сумку-рюкзачок, выбежала из аудитории.
Джигарханян и Удовиченко подошли к окну, выглянули наружу и увидели, как Надя, выбежав из ВГИКа, подхватила с тротуара ребенка, достала из своей сумочки-рюкзачка запасной памперс-подгузник и стала менять его на ребенке. Но Ваня продолжал орать и тужиться…
Джигарханян и Удовиченко огорченно переглянулись.
– Н-да… – сказал профессор. – Жалко… Талантливая девочка…
– Нужно ее взять, – ответила Лариса Ивановна.
– С ребенком? Ты с ума сошла!
А на улице Надя с Ваней, орущим у нее на руках, опасно выскочила на дорогу и стала голосовать.
Машины, гудя, объезжали ее.
Наконец останавливаются какие-то «Жигули», Надя открыла дверцу, хотела сесть.
– Стой! Куда тебе? – сказал водитель.
– В больницу! В Склиф!
Водитель принюхался:
– Ну и вонища! Нет, ну тебя!..
Дал газ и отъехал так резко, что Надя чуть не упала от рывка, а Ваня заорал еще пуще.
– Сволочь! Козел! – крикнула Надя вслед «Жигулям» и со слезами на глазах повернулась к проезжающим и гудящим машинам. – Ну остановитесь кто-нибудь, москвичи сраные!.. Потерпи, Ванечка! Потерпи! Животик болит?
Тут, на их счастье, появилось и даже остановилось желтое такси, редкое по тем временам.
Надя обрадованно открыла заднюю дверь и села в машину.
– Вот спасибо!
Пожилой водитель в линялой майке, хмуро утираясь от жары застиранным вафельным полотенцем, сказал не поворачиваясь:
– Куда едем?
– В больницу, пожалуйста!
Водитель отпил воду из пластиковой бутылки:
– Вылазь. Я в гараж.
– Ну, я вас очень прошу! У меня ребенок…
– Я сказал – вылазь.
Надя взорвалась:
– А ну ехай, блин!
Водитель изумленно повернулся:
– Что?
– Ехай, я сказала! А то щас ребенком всю машину обосру! Езжай!
Водитель, полотенцем утерши пот с шеи, переключил скорость и поехал.
Мимо ВДНХ, то есть, простите, ВВЦ… мимо разобранных на части мухинских рабочего и колхозницы… вниз по проспекту Мира, в сторону Института им. Склифосовского…
Сидя на заднем сиденье, Надя качала на руках плачущего Ваню.
– Сейчас, Ванечка, сейчас! Не плачь! Щас нас доктор посмотрит…
– А чё с пацаном? – спросил водитель через плечо.
– Не знаю, поносит… Тише, родной, тише… Сейчас к доктору приедем…
Водитель неожиданно свернул к тротуару и затормозил.
– В чем дело? – спросила Надя.
Водитель вышел из машины, обошел ее и открыл заднюю дверь.
Но Надя отпрянула:
– Нет! Я не выйду!
– И не надо. Дай ребенка глянуть. Разверни памперс…
Надя прижала Ваню к себе:
– А вы чё? Доктор, что ли?
– Я лучше доктора. Патологоанатом. Клади его, не бойся…
Надя недоверчиво положила Ваню на сиденье. Ваня орал и сучил ножками.
Водитель открыл памперс, посмотрел на фиолетово-коричневую жижу в нем. Одной рукой снял со своей шеи вафельное полотенце, второй умело поднял Ваню за ножки и подложил полотенце под памперс. А памперс вынул из-под обкаканного ребенка и понюхал.
– Ты ему сливовый сок давала?
– Нет. Что вы!
– Не ври! Понюхай! – Он протянул ей обкаканный памперс. – Нюхай, не бойся! Это ж твой ребенок!
– Да не давала я, клянусь!
– Ну, мне-то не заливай! – сказал водитель. – Я тридцать лет желудки вскрывал. Смотри, цвет какой…
Свернув памперс, он баскетбольным броском забросил его в мусорную урну на тротуаре. Затем, перегнувшись через сиденье, достал свою пластиковую бутылку с водой, умело поднял орущего Ванечку, обмыл ему спинку, попку и промежность. И сказал:
– Молодец, Иван! Хорошо кричишь! Легкие развиваешь!
Ваня умолк – то ли от воды и чистоты на теле, то ли от голоса водителя.
– Давай салфетку, подгузник, – сказал Наде водитель.
– Нету больше. Это последний был…
– Да? Думать надо, когда из дома выходишь!..
Водитель обтер Ваню одним краем полотенца, обернул его попку сухим краем и ловко закутал, как в пеленку. И приказал Наде:
– Все, вылезай. Вон аптека, купишь марганцовку и разведешь. С тебя десять рублей.
Надя, выйдя из машины, удивилась:
– Сколько?!
– А сколько ты думала?! Давай, давай! Неча детей рожать, если денег нет. У меня шесть внуков, и всех я кормлю.
Порывшись в своей заплечной сумке-рюкзачке, она отдала ему десять рублей.
– Держи, – передал он ей запеленатого в полотенце и разом заснувшего Ваню. – А в больницы не суйся – там одни рвачи остались.
Домой добирались в метро.
Надя стояла в конце душного вагона, все места были заняты, и пассажиры, обозленные кризисом на всё и вся, делали вид, будто не видят Надю с ребенком.
А Ванечка спал, устало уронив потную головку ей на плечо.
Поезд затормозил, радио сообщило:
– Станция «Улица 1905 года». Осторожно, двери закрываются!
В другом конце вагона появилась хлипкая пятнадцатилетняя нищенка с грудным ребенком, закутанным в тряпье. На груди у нищенки была картонка с надписью химическим карандашом: «ЛЮДИ! ПОДАЙТЕ ХРИСТА РАДИ! УМИРАЕМ ОТ ГОЛОДА!» Придерживая ребенка одной рукой, нищенка держала в другой руке железную кружку и молча шла по проходу.
Нищенке никто не подавал – кто делал вид, что спит, кто отгораживался газетой с заголовками о грядущем кризисе…
Надя смотрела на это во все глаза, и ее глаза встретились с глазами нищенки, которая, Наде казалось, шла по проходу прямо на нее, словно будущая судьба.
Поезд остановился.
– Станция «Беговая»…
Нищенка посмотрела на Надю и вышла из вагона.
– Осторожно, – предупредило радио, – двери закрываются.
За окном было по-июльски светлое ночное небо.
Ванечка спал в люльке рядом с Надиной кроватью.
Надя лежала в кровати, смотрела в потолок и беззвучно плакала, слезы катились из глаз на подушку. Затем отерла слезы, села, достала из-под подушки школьную тетрадку с карандашом, посмотрела на заложенную в тетрадке фотографию, вырезанную из цветного журнала, заложила ее в тетрадь и, пришептывая, стала писать на чистой странице:
Дорогой мой, родимый!
Если только бы мочь,
Если только бы мочь
Слать тебе телеграммы,
Чтобы мысли мои о тебе
Передать,
Ты бы горы скопил
Бумажного хлама,
Их не в силах —
Одну за другой разорвать…
Посмотрела в окно, пошептала и продолжила:
В день сто раз бы стучались
К тебе почтальоны,
Высыпали б мешки телеграмм на порог!
Сам начальник главпочты,
Пожалуй, поклоном
Нас при встречах случайных
Приветствовать смог!
Если ж ты, мой любимый,
Додумавшись, ими
Станешь печку топить
Средь зимы, в гололедь,
Без обиды твое я шептать буду имя —
Мне тебя хоть бы этим
Немного согреть…
Шепотом перечитала написанное, достала из тетрадки заложенную в ней вырезку из журнала – фотографию Сергея Бодрова, еще раз полюбовалась им, поцеловала, заложила в тетрадь, сунула тетрадь под подушку и успокоенно заснула.
* * *
Чуть позже Надя варила на плите манную кашу. «Акаи» стоял на подоконнике, по радио звучал «Вальс цветов». Надя помешивала кашу ложкой и одновременно разговаривала с Ванечкой, сидящим на детском стуле:
– Кашка на воде, молока у нас нет, но будет вкусно, вот увидишь!
Выскребла из банки засохшее малиновое варенье, положила в кашу и размешала. Каша стала малинового цвета.
Ванечка от нетерпения и голода сучил ножками и что-то лепетал.
– Сейчас, дорогой, сейчас! – Надя достала из морозильника тарелку. – Ой, холодная!
И стала остужать кашу – переливать из кастрюльки в холодную тарелку и обратно.
Ванечка от нетерпения и голода расплакался.
– Все! Все! Даю! Даю, дорогой! Даю, мой родненький! – Чайной ложкой Надя зачерпнула кашу, подула на ложку, попробовала, снова подула и стала кормить Ванечку. – Вот так, дорогой!.. Вот так!.. Вкусно?.. О-о-очень вкусно!..
Оголодавший Ванечка жадно ел, улыбался ртом, раскрашенным в малиновый цвет так широко, как у циркового клоуна, кряхтел от удовольствия и ручонкой даже тянул тарелку с кашей к себе. А Надя кормила его, открывая рот вместе с ним:
– Во-от так! Умница! У нас еще четыре дня, но мы их ждать не будем, мы с тобой завтра в Уярск уедем. Сейчас отнесем вещи в ломбард, купим билет и – тю-тю, Москва! Ну ее! Ишь чего придумали – детдом! Нет, в Сибири ты станешь сильным мальчиком! Настоящим мужчиной! Во-о-от так! Вкусно? А Зинка плохая – дала тебе сливовый сок! Вот подлая! А ведь мы с ней по жизни подруги, с детского сада! Но теперь мы с ней больше не будем дружить! Конечно, там такой конкурс! Девять человек на место! Они же не могут из одного Уярска двух актрис принять! Вот она и… Все съел?! – Надя собрала ложкой кашу у Ванечки вокруг рта и скормила ему. – Вот молодец! Ничего мне не оставил! – Выскребла с тарелки остатки каши и съела сама. – Да, вкусная была… Ой, смотри!
В открытое окно один за другим влетали мыльные пузыри, радужные от утреннего солнца.
Надя, подхватившись, выглянула на улицу.
Там, на балконе над Ваниной квартирой, стояли два восьмилетних близнеца и выдували мыльные пузыри. Пузыри, переливаясь и лопаясь на солнце, летели вниз, иные залетали в Надино окно.
Ванечка потянул руки к летящим пузырям.
– Ой, ребята, еще! – попросила Надя пацанов.
Близнецы выдули еще.
Надя прибавила звук в «Акаи», подхватила Ванечку и под «Вальс цветов» стала танцевать с ним среди радужных мыльных пузырей. Ваня смеялся и тянул руки к пузырям, но тут зазвенел дверной звонок. Надя, вальсируя с Ваней на руках, подошла к двери:
– Кто там?
– Откройте! – сказал женский голос. – Служба опеки!
– Как? Еще четыре дня! – испугалась Надя и заметалась с Ваней по квартире.
А дверной звонок не умолкал.
Надя глянула в кухонное окно – внизу стояла пустая милицейская машина, а наверху, на балконе два пацана продолжали выдувать мыльные пузыри.
– Ребята! Мальчики! – позвала Надя. – Веревку!..
Подставив стул к окну, она влезла с Ваней на подоконник.
Взломанная, распахнулась входная дверь, в квартиру ворвались майор Никуленко, инспектор «Русланова» и ее практикантка.
Майор, забежав на кухню, увидел на подоконнике Надю, опасно высунувшуюся с ребенком в окно к висящей сверху веревке. Выхватил из кобуры пистолет и закричал:
– Стоять! На месте! – И, направив на Надю пистолет, стал медленно приближаться к ней, приказывая негромко: – Отдай ребенка!.. Отдай по-хорошему!.. Убью на х…! Отдай!.. Медленно!.. Медленно отдавай!..
Под дулом пистолета Надя заторможенно протянула ему Ваню.
Не опуская пистолет, майор второй рукой выхватил ребенка и передал инспекторше, стоявшей у него за спиной. Опустил пистолет, утер пот со лба и с пренебрежительным жестом руки сказал Наде:
– Теперь прыгай! Хочешь прыгать? Прыгай! – И вдруг заорал в истерике, выталкивая Надю в окно: – Ну, прыгай! Прыгай, дура ёманая!..
Инспектор, передав Ваню практикантке, оттащила майора от Нади. Но его продолжало трясти, он рвался к Наде.
– Блин! Достала она меня, сука такая! У меня и так гипертония… Я ее щас вообще арестую!..
– Ну, все, все, успокойтесь… – говорила ему инспектор. – Слезай, альпинистка…
Надя покорно слезла с подоконника на пол.
Майор шумно пил воду из кухонного крана, смачивал шею.
Ваня стал хныкать на руках у практикантки.
Инспектор «Русланова» ходила по квартире, собирала в наволочку Ванины вещи – одежду, игрушки. Надя брела за ней и просила слезливо:
– Не забирайте его!.. Ну пожалуйста!..
В гостиной, продолжая собирать Ванины распашонки, инспектор ворчливо и как бы втихую от майора сказала:
– Дурында, у тебя восемь дней было! За восемь дней могла выйти замуж и – все, оформить опеку. И квартира бы ребенку осталась. А теперь…
Тут в гостиную вошел умытый, но еще злой майор.
– Все, вали отсюда! – приказал он Наде. – Я опечатываю квартиру! Где твои вещи? – И стал швырять к двери не то Надины, не то покойной Зои юбки и блузки. – Чтоб я тут твоего духу не видел!..
Через десять минут инспектор с наволочкой-баулом и практикантка с Ваней на руках сели в милицейскую машину.
Надя, глядя на них, стояла у подъезда со своим рюкзачком-сумочкой за плечами, глотала слезы.
Во дворе, возле детской песочницы, гуляла кошка с котятами и сидели соседские старушки, издали смотрели на Надю и милицейскую машину.
А наверху майор Никуленко крест-накрест заклеивал дверь Ваниной квартиры желтыми милицейскими лентами с жирной надписью «ОПЕЧАТАНО МВД». Дышал на резиновую печать и шлепал ею, как молотком, по всем лентам. Затем с чувством выполненного служебного долга вышел из подъезда, сел, не глядя на Надю, в свою милицейскую машину, но тут же и высунулся из нее, погрозил Наде пальцем:
– И не вздумай печати трогать! Срок получишь!
Хлопнула дверь, заворчал мотор, машина тронулась и, увозя Ванечку, выехала со двора на улицу.
Надя смотрела ей вслед.
Возле нее опускались и лопались радужные мыльные пузыри, оставляя на асфальте мокрые пятна.
Проливной июльский дождь накрыл город. На Горбатом мосту мокли шахтеры, и с ними, молясь, мок юный священник с Библией в руках. Возле Думы мокли пикетчики с красными знаменами и лозунгами: «ВСЯ ВЛАСТЬ СОВЕТАМ!», «ЕЛЬЦИНА И КИРИЕНКО – ПОД СУД!» В Шереметьево-2 Чубайс и Кириенко, стоя под зонтиками у трапа прибывшего «боинга», встречали первого заместителя директора МВФ Стенли Фишера, прибывшего для переговоров о выделении России 10 миллиардов долларов стабилизационного кредита. И мокла под дождем Надя, стоя на улице у входа во ВГИК.
Мимо нее, показывая вахтеру экзаменационные книжки, гордо проходили в институт абитуриенты, допущенные к экзаменам. Вот и Зина прошла, делая вид, что не видит Надю. А Надя все мокла под дождем. Изредка у вгиковского входа останавливались машины, из них выходили и спешили во ВГИК киношные знаменитости: профессор Сергей Соловьев, профессор Вадим Абдрашитов. А Надя все мокла под дождем.
Наконец из подъехавшей машины вышел профессор Джигарханян. Под зонтиком направился в институт, увидел на своем пути Надю и остановился.
– А ты тут что стоишь?
– Я… Я в-вас ж-жду…
– Зачем?
– Я… Я хоч-чу экзамены сдавать.
– Ну и сдавай. Мы тебя допустили ко второму туру.
– Ой! Правда? – изумилась Надя. – Так я могу зайти?
– Конечно. Идем…
Они прошли мимо вахтера в вестибюль.
– Вот спасибо! – говорила на ходу Надя. – А я…
– Это не мне спасибо. Ларисе Ивановне. А где твой ребенок?
– Нету. Отняли…
Профессор даже остановился:
– Как отняли? Кто?
– Это не мой ребенок, – объяснила Надя. – Это… В общем, у него родители погибли, мои знакомые. Они в аварии погибли, а Ванечка на мне остался. А теперь его забрали…
– Кто забрал? Куда? – Профессор сдавал в гардероб свой плащ и зонтик.
– Служба опеки. А куда – не сказали. В детдом… – Надя заплакала.
– Убрать слезы! – приказал, нахмурясь, профессор. – Не пережимай! Ты что, навещать его хочешь?
Надя разом перестала плакать.
– Конечно. Если б они сказали, в какой детдом, я б ему передачи… А они…
– Ясно. Пошли… – И профессор пошел по коридору в сторону ректората. – Когда это случилось? Как ребенка фамилия?
Надя, идя за ним, говорила на ходу:
– Вчера… Ваня Игнатьев…
Профессор открыл дверь приемной ректора.
– Идем, я Ельцину позвоню.
Надя остолбенела:
– Ко… кому?!
Две секретарши – одна ректора, вторая проректора – вскочили с мест при появлении Джигарханяна.
– Заходи, заходи! – сказал он Наде. И секретаршам: – Здрасте, девочки. Я позвоню…
И, сев за стол одной из секретарш, придвинул к себе телефон. А секретарша поспешно вставила ключ в дверь кабинета ректора:
– Армен Борисович, мы вам кабинет откроем!..
– Не нужно, я по-быстрому. – Профессор набрал номер. – Алло, приемная? Здравствуйте, это Джигарханян… Да, тот самый… А Бориса Николаевича можно услышать? На Валдае? Ч-черт, тут вся страна загибается, а он на Валдае!..
Надя в ужасе смотрела на профессора.
– А с Фаиной Ильиничной можете соединить? – спросил он в телефон. – Спасибо. Я жду… – И Наде: — Ничего, мы сейчас Фаину попросим, это даже лучше… – И в телефон: – Алло! Фаина Ильинична, это Джигарханян… Да нет, вашими молитвами жив-здоров, всё в порядке… Слушай, золото, у меня к тебе просьба. Вчера органы опеки взяли в Москве одного ребенка-сироту и отправили в детдом… – Профессор вопросительно глянул на Надю.
– Игнатьев Ваня… – подсказала она. – Иван Николаевич, тринадцать месяцев…
– Игнатьев Ваня Николаевич, тринадцать месяцев, – сообщил профессор в трубку. – Можно узнать, в какой его детдом определили?.. Хорошо, буду ждать, спасибо. – И профессор положил трубку, повернулся к Наде: – Она мне сегодня позвонит. Завтра приходи на второй тур, я тебе все скажу…
– Ой, спасибо!!!
Но профессор нахмурился:
– У тебя опять вид как с вокзала! Ты вообще где живешь?
– Ну, раньше я у Ванечки. А вчера они квартиру опечатали, так я это…
– Что «это»?
– Н-ну, это… Я… Ну… На Ярославском вокзале, действительно…
– Вот я и вижу! Просто какая-то вокзальная… – проворчал Джигарханян. И секретарше ректора: – Так! Звони коменданту общежития. От моего имени. Чтоб ее поселили в приличную комнату! Срочно! – И Наде: – Иди отоспись! И чтоб завтра была как штык надраенный!
На пятом этаже вгиковского общежития, на кухне, на конфорке стояла на малом огне жестяная банка с «ваксом». Помешав палочкой эту смолу, высокая и длинноногая Лара несла эту палочку к своей упертой в подоконник и оголенной до причинного места ноге, намазывала смолой ляжку у самого верха, прикладывала к смазанному месту кусок бязевой тряпки, прижимала и затем резко, рывком отрывала. Бязь отходила от кожи вместе со смолой и волосками, ляжка становилась идеально чистой.
Здесь же несколько абитуриенток, одетых по-домашнему в халатики, спортивные шорты и еще во что-то затрапезное – кто в бигуди, у кого мокрая голова завернута полотенцем, – варили кашу «Быстров», курили и обсуждали Надину ситуацию.
– Из детдома в любой момент ребенка могут продать за границу, – авторитетно говорила Лара.
– Как продать?! – ужаснулась Надя, сидя на подоконнике.
– Элементарно. За границей сплошные импотенты. Сами делать детей не умеют, приезжают сюда и…
– Если его сама Ельцина устроила в дом малютки, его никуда не продадут, – сказала молдаванка, чистя картошку.
– Сейчас! – возразила третья, грузинка. – Именно оттуда иностранцы и забирают детей – из лучших детдомов!
– Ну, это вообще беспредел! – возмутилась Надя. – У него своя квартира в Москве!
– Поверь мне, у тебя один выход, – сказала Лара, – выйти замуж и самой его оттуда вытащить. Легально.
– Ну вы даете! «Замуж»! – усмехнулась грузинка.
– А чё? Элементарно, – сказала четвертая и показала за окно: – Вон их, козлов, – пол-Москвы на «мерседесах»…
Действительно, внизу, под окнами общежития, гуртовались роскошные иномарки, это московские ухажеры кавказского разлива караулили будущих кинозвезд…
Тут на кухню вбежала еще одна юная кинодива с глазами Лайзы Минелли:
– Девочки! Достала голливудскую диету! Шарон Стоун, Деми Мур и эта, как ее, жена Тома Круза – все на ней сидят!
Все заинтересовались:
– Ну-ка! Ну-ка!
– Значит, принцип простой, – сообщила «Минелли». – Вот список продуктов! Сто грамм каждого продукта имеет свое количество жировых единиц, и в день таких единиц можно съедать не больше сорока. То есть, смотрите, икру и омары можно есть сколько угодно…
– Это нам не грозит, – сказала грузинка.
– А картошку? – спросила молдаванка.
– В ста граммах картошки – шестнадцать единиц, – сообщила «Минелли». – То есть в твоей сковородке еды на пять дней!
– А я за день съедаю и ни хрена! – сказала Лара. – Подруга, шла бы ты со своей диетой знаешь куда? Мы тут серьезным делом заняты, Надьку замуж выдаем.
– Как замуж? За кого?
– Да вот думаем. Но она боится.
– Чё – замуж боишься? – повернулась «Минелли» к Наде. – Целка, что ли?
– Ну! – подтвердила Лара.
– Ну и что? – сказала «Минелли» Наде. – Чему быть, того не миновать!
Тут на кухню вошла Зина, и все разом умолкли, глядя на нее в упор.
Зина с независимым видом взяла одну из сковородок с картошкой и унесла с кухни.
– Сучка гребаная! – сказала молдаванка. – Ребенку – сливовый сок…
– Знала бы я, что это ее сковородка, – нассала бы, сука буду! – заявила Лара и спросила у Нади: – Ты Достоевского читала? Все страдания мира не стоят слезы невинного ребенка. – И оторвала бязь от ляжки. – А ты замуж боишься. Смешно.
Электричка, грохоча, летела по Подмосковью. В вагоне, в простенках меж окнами, в обрамлении свастик красовались лозунги:
«Россия, стряхни с себя паразитов жидов!»
«Убей жида!»
«На этой линии общественный порядок охраняют раменские члены Российского Национального Единства».
Под одним из таких лозунгов – одни на скамье – сидели Надя и Лара.
Вагон был пуст, но по мере движения электрички постепенно заполнялся пассажирами.
Надя, держа в коленях свой заплечный рюкзачок-сумочку и пачку визиток, читала с визиток:
– Мамедов Имран Расимович, председатель совета директоров…
Лара, прищурившись, сказала после паузы:
– Нет, Мамедов отпадает. Следующий.
– Мамаладзе Вано Ризоевич, генеральный директор…
– Не годится. Дальше.
– Гужиев Армен…
– Слушай, к тебе что – одни чурки клеятся? – перебила Лара. – Ни грузины, ни армяне тебе не нужны.
– Почему? Разве у тебя сейчас не грузин?
– Это для другого. А тебе… Неизвестно, сколько у них там дома детей! Следующий.
Надя, пожав плечами, прочла со следующей визитки:
– Лукашенко…
– Ты что – Лукашенко сняла? – изумилась Лара.
– Наверное, однофамилец…
На остановке в вагон зашли новые пассажиры.
Надя прочла с новой визитки:
– Шапиро Борис Яковлевич, Русский купеческий банк.
– Еврей… – Лара, прикидывая, в сомнении покачала головой: – Нет, в принципе для мужа это ничего. Евреи не пьют. Но…
– Но что?
– Ладно, отложи в запас. И запомни: тебе нужен мужик, за которым и ты, и ребенок будете как за каменной стеной.
Надя прочла со следующей визитки:
– Кибицкий Павел Антонович, банк «Энергия века». Не помню, кто такой…
По вагону, уже полному пассажиров, в инвалидном кресле покатил молодой одноногий и однорукий парень в камуфляже и берете десантника. Держа на колене алюминиевую кружку, пел про Афганистан и матерей, которые получают «груз-200»…
А из другого конца вагона навстречу ему двигался патруль баркашовцев – трое молодых парней в черной гестаповской форме и с красными повязками на локтях. На повязках – свастика и буквы «РНЕ». Патруль сопровождал милиционер с погонами капитана.
– Документы! – говорили патрульные пассажирам. – Документы!..
Пассажиры послушно предъявляли паспорта, кто-то попробовал возмутиться:
– А вы по какому праву?
– А вы мне предъявите! – тут же вмешался капитан милиции. – Паспорт!
Тут патрульные остановились возле другого пассажира, пожилого кавказца. Рассматривая его паспорт, процедили:
– Так… Аслуханов… Прописан в Раменках… А что, Раменки уже Чечня, что ли?
Пожилой кавказец молчал.
Патрульный отдал паспорт капитану милиции:
– Здесь печать похожа на подделку.
– Пройдемте, – сказал капитан пассажиру.
– Да вы что? – испугался кавказец. – Я тридцать лет в Раменках живу!
– Ну и хватит, – сказал патрульный. – Россия теперь для русских.
– Пройдемте! – повторил капитан.
– Куда я пойду?! До Раменок еще!..
Один из патрульных, юный и скуластый брюнет, наклонившись к кавказцу, негромко попросил:
– Лучше встань и сам выйди, сука!
– Не выйду я. – Пожилой кавказец повернулся к другим пассажирам: – Люди!
Но пассажиры индифферентно отвернулись.
А двое патрульных загородили этого кавказца от вагона, скуластый коротким боксерским ударом ударил его под дых. Кавказец охнул, согнулся, двое других ловко и быстро заломили ему руки и почти волоком повели из вагона. А скуластый в сопровождении капитана милиции продолжил движение по проходу:
– Документы! Прошу документы!..
В другом конце вагона инвалид-афганец продолжал петь и собирать подаяние.
Поезд остановился на станции, в окно Наде и Ларе было видно, как патрульные баркашовцы вывели кавказца на платформу и сдали группе молодчиков в такой же гестаповской форме с повязками «РНЕ».
Надя попыталась встать:
– Они его бить будут!
– Сиди! – одернула ее Лара. – Ну, теперь тебе все ясно? Сегодня без мужика за спиной жить невозможно.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.