Текст книги "Астро. Любовник Кассиопеи"

В Беркли, с бензозаправки на пересечении 219-й и 64-го хайвэя, я из телефона-автомата снова позвонил домой. Кэт все еще не было дома, но Энни сказала, что мама звонила по pay-phone, из телефона-автомата, она уже едет домой и велела мне передать, чтобы я не гнал как сумасшедший, у них все в порядке. Меня это, конечно, не успокоило – что у них может быть в порядке, если в стране нет ни Интернета, ни радио, ни мобильной связи, а пол-Калифорнии панически бежит от побережья на восток?

Тем не менее я уже без спешки заправил машину up to the ring, до предела, – благо, индусы, которым теперь принадлежат все американские бензозаправки, испугавшись полного отсутствия машин на дороге, еще не взвинтили цены на бензин. Я бы купил и еще сотню галлонов про запас, но у этих лентяев не было ни пустых канистр, ни баков на продажу. Я отдал сто десять баксов за бензин (7.99 за галлон, вот сколько он стоит теперь, в 2015-м!) и еще пять долларов за бумажный стакан дрянного кофе, сел в машину и уже не со скоростью ста тридцати миль в час, а всего сто десять покатил по 64-му хайвэю. Было четыре после полудня, солнце раскаленным шаром висело над дорогой прямо перед моим капотом и слепило глаза даже через темные очки. Но с этим я ничего не мог поделать, впереди было две тысячи миль дороги прямо на запад.

Я ехал и думал о своей дочке. Двенадцать лет назад в военном госпитале Сан-Франциско два черных санитара пулей выскочили из операционной и бегом, буквально бегом помчались по коридору, толкая перед собой кофр на колесах, похожий на авиабомбу с герметически притертой крышкой.

– Это твоя дочка! – на ходу крикнули они мне.

Я побежал за ними:

– Куда вы?

– В отделение для недоношенных. Тебя туда не пустят. Расслабься, она жива! – и с этими словами они скрылись за дверью с надписью: «НЕ ВХОДИТЬ!»

Конечно, я вошел. Пятнадцать минут ушло на объяснения с дежурной медсестрой, еще десять на разговор с врачом. Совершенно не помню, что я им говорил, но, наверное, обещал ударить по Сан-Франциско изо всех ракетных стволов «Джона Кеннеди», если мне не дадут увидеть дочку. Поскольку я в то время служил на авианосце и был в парадной форме морского офицера, они капитулировали. Мне выдали стерильные зеленые бахилы с голенищами до паха, стерильный зеленый халат, стерильную зеленую шапочку и стерильные перчатки. Под строгим надзором медсестры я надел весь этот камуфляж и завязал на все тесемки. Потом по какому-то стерильному коридору мы пошли вглубь госпиталя. При этом медсестра строго предупредила, чтобы я ни к чему не прикасался и даже не думал не только брать дочку на руки, но и дышать на нее! После этого меня «так и быть, на одну минуту» завели в зал, похожий на космическую лабораторию XXIII века. Три десятка каких-то блестящих аппаратов, похожих на ванночки с прозрачными крышками и на высоких ножках, располагались в этом зале шестилепестковыми ромашками. В центре каждой ромашки была высокая тумба с мониторами, соединенными проводами и кабелями с каждой ванночкой-кювезом. Стараясь не дышать и осторожно ступая в бахилах по ламинатному полу, я шел следом за медсестрой мимо этих «ромашек» и поражался тому, что видел. В каждом кювезе лежал крошечный голый человеческий сморчок с подключенными к его (или ее) тельцу двумя, тремя или даже четырьмя тонкими трубочками и проводами. Медсестра на ходу объясняла мне, что в этих кювезах постоянно поддерживается теплый микроклимат, соответствующий температуре материнской утробы, и подается стерильно чистый воздух, смешанный с кислородом. И на каждые шесть кювезов приходится по дежурной медсестре, которая сидит над ними, как курица на яйцах, и видит на мониторах частоту пульса и другие параметры жизнедеятельности каждого ребенка.

После этого меня подвели к кювезу моей дочки. Под его прозрачной крышкой, на дне плоского корытца-ванночки, покрытого зеленой простынкой, лежал голый и крошечный, величиной с бутылку, розовый комочек с коротенькими черными волосиками на голове. Поджав крохотные ножки, она спала на правом боку, к ее носу тянулся тонкий шланг с кислородом, к виску был приклеен провод от монитора, а к ее маленькой, величиной с квотер[1]1
  Монета достоинством 25 центов.


[Закрыть], ступне была тесемкой привязана табличка с надписью «Mother – Kathy Windsor. 2,7 pounds»[2]2
  «Мать – Кэтти Виндсор, 2,7 фунта».


[Закрыть].

– Вот ваша принцесса! – сказала медсестра. – Поздравляю! Красавица!

Конечно, она могла и не говорить этого. Я и сам это видел. Моя дочь весом 2,7 фунта была самой красивой принцессой не только в этом отделении для недоношенных младенцев, но и во всем мире!..

Удар по тормозу!

Черт побери!

Я с такой силой вжал педаль тормоза, что машина юзом пошла по асфальту, в кузове загрохотали канистры, а в бардачке гулко клацнули несколько DVD и «Беретта». Но иначе я бы на полном ходу врезался в семейство из шести оленей, которые стояли прямо на шоссе в десяти метрах от машины и, повернув ко мне головы, смотрели на меня без всякого страха, а, я бы сказал, в изумлении. Словно это не они преградили мне дорогу, а я невесть откуда вторгся в их владения. Пришлось нажать на сигнал. И держать его до тех пор, пока они нехотя и как бы даже с презрительной ленцой спустились с шоссе на обочину и направились к лесу.

Я проехал, изумляясь своему открытию. Всего три часа, как обезлюдело это шоссе, а природа уже решила, что мы вообще исчезли, и эти аборигены леса вернули себе всю свою территорию. Иными словами, если завтра космические пришельцы аннигилируют человечество, природа за каких-нибудь пять десятков лет прорастет лесами через наши дома, дороги, аэродромы и даже небоскребы, и от всей нашей цивилизации не останется ничего, кроме статуи Свободы на дне Атлантического океана. А мы в своих радиообсерваториях и телескопах рыскали по Вселенной и даже по умершим галактикам в поисках себе подобных homo sapiens. Да, теоретически не исключено, что среди миллиардов планет, возникших в результате Большого взрыва, наша Земля не единственная, на которой зародилась жизнь. Дункан Форган из университета Эдинбурга создал комьютерную модель нашей Галактики и проиграл на этой модели несколько вариантов зарождения и развития жизни. По его подсчетам, при переносе жизни с одной планеты на другую в Галактике могло развиться 37 965±20 цивилизаций. Еще 361 цивилизация могла возникнуть и развиться обособленно, подобно земной. И 31 574 цивилизации могли возникнуть и самоуничтожиться (к чему, собственно, и мы стремительно шли, создав ядерное оружие). Таким образом, хотя многие говорили, что, шаря по Вселенной своими радиотелескопами, мы ищем иголку в космическом стогу, шанс кого-то найти все-таки был…

Но зачем мы их искали? Для чего?

Впрочем, теперь эти поиски прекратились. Пришельцы отключили наши телескопы не только на Земле, но и на русской космической обсерватории «Астрон» и космической станции «Мир». Ужас! Как же без радиосвязи космонавты вернутся на землю? И вернутся ли?

А может, им и не нужно возвращаться, вдруг подумал я и вспомнил, что первое слово, которое произнесла наша Энни, было «Нельзя!». Да, как-то летом, когда ей еще и года не было, она, сидя в манеже с игрушками, вдруг громко и внятно сказала: «Don’t-do-it!» Мы с Кэтти изумленно замерли, распахнув рты. Потом посмотрели друг на друга, и я увидел, как Кэт покраснела от стыда до корней своих прекрасных каштановых волос. А она увидела, как покраснел я. С тех пор и по сей день в нашем доме запрещено произносить эту фразу. Но если бы сейчас мне позвонили космонавты и сообщили, что планируют вручную осуществить спуск на мыс Канаверал, на Байконур или еще куда-то, я бы наверняка им сказал: «Don’t do it! Не делайте этого! Обождите хотя бы неделю!»

Это случилось на пересечении 64-го и 75-го хайвэев, когда я проезжал городишко Лексингтон в штате Кентукки. Справа лежал зеленый массив Lexington Country Club, а слева обезлюдевшие городские пригороды и пустая North Broadway street, Северный Бродвей. Я не первый раз катил по этой дороге. Вот уже четыре года, как я каждые два-три месяца пересекаю страну с востока на запад и обратно, и всегда попадаю в Кентукки, родину знаменитого Kentucky Fried Chicken, кентуккского жареного цыпленка, под вечер, когда тут, в пригородах Лексингтона, возле каждого дома подростки играют в баскетбол, а вдоль дороги реклама и запах жареных цыплят такой, что проехать, не съев хотя бы одного, просто невозможно. Историю вознесения местного бедняка Гарланда Сандерса, создателя Kentucky Fried Chicken, в миллиардеры и олигархи тут знают абсолютно все, как легенду о вознесении Иисуса Христа. Сандерс всю жизнь был неудачником: после шестого класса ушел из школы, работал подсобным рабочим на фермах, пастухом, пожарным, железнодорожником, страховым агентом, продавцом автомобильных шин, заправщиком на бензоколонке и т. д. и т. п. В 1955 году, когда в заштатном городочке Корбин он напротив своей бензоколонки открыл крохотный ресторанчик, в двадцати милях от этого Корбина построили 75-ю скоростную дорогу, и оба его бизнеса остались без клиентов. Сандерсу как раз исполнилось шестьдесят пять, и он вышел на пенсию банкротом. Но, в отличие от многих, не пал духом. Наоборот, с нищенской пенсией и пылкой верой в спасение человечества рецептом приготовления жареного цыпленка в приправе из одиннадцати трав и специй пенсионер Сандерс обошел несколько сотен или даже тысячу инвесторов, уговаривая их дать ему денег на придорожный ресторанчик «Жареный цыпленок». Тысячу инвесторов отказали (какой нормальный инвестор вложит деньги в шестидесятипятилетнего старичка?), но тысяча первый, так и быть, дал ему какую-то сумму. Так родился первый придорожный Kentucky Fried Chicken, а десять лет спустя Сандерс стал легендой и символом американского предпринимательства – у него уже было шестьсот таких ресторанов по всей Америке и в Канаде. Он продал их за два миллиона долларов (тогда это было как двести сегодняшних миллионов), а сам занялся созданием таких же ресторанов на всей остальной территории земного шара, стал владельцем международной франшизы «Жареных цыплят» и до своих девяноста лет ежегодно проезжал и пролетал 250 000 миль, посещая каждый свой ресторанчик и проверяя в них качество жарки цыплят в приправе из одиннадцати трав и специй.

Но при всем моем восхищении седым старичком в белом костюме и с белой козлиной бородкой, зазывающим с рекламных щитов отведать его бесподобное блюдо, сегодня я не собирался останавливаться в Лексингтоне. Северный Бродвей был абсолютно пуст, и эта безжизненность города, тянущаяся на мили слева от шоссе, пугала и угнетала. Хотелось поскорей пролететь ее и снова нырнуть в безмятежные просторы природы. Но вдруг… Что это? Почему люди выскакивают из домов и застывают, тыча руками на север?

Я повернул голову направо и – тоже остолбенел.

Там, вдали, наверное, над Цинциннати, в совершенно чистом небе был виден гигантский зеленый конус с падающим к земле основанием никак не меньше сотни, а то и больше миль в диаметре. И с огромной скоростью этот конус смещался в нашу сторону. Так возникают смерчи и торнадо. Но тут не было никакого завихрения воздуха, никаких грозовых раскатов и молний. Просто чем быстрее приближался к нам этот неотвратимый зеленый конус, тем явственней был видим его источник в небе. Хотя я считаю себя больше компьютерщиком-астрометристом, чем астрономом, но за годы службы в военно-морском флоте и в обсерватории какие-то астрономические навыки появляются сами собой. Так вот, могу с уверенностью сказать, что эта огромная летающая тарелка величиной с весь наш поселок Green-Bank летела – а точнее, неслась юлой – на высоте никак не меньше десяти миль. Как она выглядела? Теперь, когда фото и видеосъемки межпланетного «H-1» не видел только новорожденный, подробно описывать этот космический корабль не имеет смысла. Поэтому скажу о своем первом и, не скрою, шоковом впечатлении. Знаете, когда вы видите в небе самолет, пусть даже очень низко, вы сравниваете его габариты с другими земными объектами – например, с кораблями, зданиями, монументами – и не пугаетесь. Но если на вас будет лететь – и притом совершенно бесшумно – Ниагарский водопад или пирамида Хеопса? Стальной (или титановый? или платиновый?) диск высотой в стоэтажный небоскреб и с диаметром Централ-парка, окруженный, как нимбом, светящейся плазмой и испускающий из себя этот зеленый конусообразный луч, который – я в этом не сомневаюсь – тщательно сканировал землю, одними своими размерами производил какое-то совершенно жуткое, угнетающее впечатление. А его нереальная скорость при полном отсутствии звука моторов, его вращение и свечение окружающей его плазмы, как при северном сиянии или холодной термоядерной реакции, – все это усиливало внушаемый ужас.

Я невольно остановил машину – во-первых, было бессмысленно пытаться выскочить из гигантского и быстро приближающегося зеленого луча, а, во-вторых, признаюсь, какой-то парализующий ужас вошел в душу еще даже до того момента, как этот луч накрыл соседний Lexington Country Club, 64-й хайвэй и мою машину на нем.

И такой же ужас, по-видимому, объял весь Лексингтон – мужчины падали на колени, женщины истерически кричали и рвали на себе волосы, а дети плакали.

Когда край этого конуса стал приближаться к хайвею и моей машине, я невольно сжался и стал трусливо сползать с сиденья вниз, к педалям газа и тормоза – мне показалось, что в голове начался какой-то гул, как при резком скачке давления, а воздух сгустился и наполнился резким запахом не то ацетона, не то какого-то дешевого парфюма. Потом, когда машину качнуло накатившей воздушной волной и зеленый конус накрыл ее, справа, в бардачке машины, послышался какой-то шорох, словно что-то просыпалось там. И всё – конус стремительно уполз с хайвэя в сторону Лексингтона и замерших в ужасе людей, сгустившийся воздух разрядился и странный запах исчез.

Вдохнув этот какой-то обновленный, словно стерильный воздух, я подождал несколько секунд, потом осторожно поднялся на сиденье и со страхом посмотрел в небо. Сияющий Межпланетный Циклопический Диск – такие аппараты нельзя писать с маленькой буквы – стремительно удалялся. Я выдохнул и осторожно нажал кнопку стартера. Машина, слава богу, завелась без проблем. Теперь можно было вздохнуть почти свободно. Я вытер холодный пот со лба и посмотрел на дверцу бардачка. Что там могло шуршать?

Медленно протянув руку, я открыл его. Вроде бы все на месте – и DVD, и «Беретта». И только когда я достал «Беретту» и открыл магазин, я понял, что случилось. Все донышки патронов оказались аннигилированы. Понимаете, они просто исчезли, ведь аннигиляция – это, грубо говоря, превращение материи в энергию.

И теперь я понял, что происходит и почему на всем пути от Грин-Бэнка я не видел в небе ни одного самолета и вертолета. Перед тем, как совершить посадку на Землю, эти пришельцы методично сканируют всю планету и аннигилируют не боеголовки, не ракеты, не снаряды и не пули, а стартовые механизмы и порох в капсулах взрывателей любого калибра – от новейших крылатых и баллистических ракет СС-40 до пятимиллиметровых пуль.

Сколько раз им нужно облететь вокруг земли, чтобы покрыть ее всю этим сканирующим зеленым лучом? Только после того, как они лишат нас всего воздушного транспорта, а также химического, огне-и ракетострельного оружия, они уже в полной безопасности совершат свою посадку.

Часть вторая

Сегодня кадры видеосъемки приземления космического корабля пришельцев в Голливуде, то есть на самых высоких холмах Лос-Анджелеса, стали уже такой же историей, как в прошлом веке кадры с первым прилунением «Аполло». С той только разницей, что прилунение «Аполло» было минутой торжества всего человечества, а приземление пришельцев было минутой нашего позора и бессилья.

Не мы, люди, снимали и транслировали на телеэкраны всего мира спуск к Земле исполинского корабля инопланетян, и не с нашей, земной точки зрения велись эти съемки, а они, пришельцы, неизвестным нам способом транслировали на все наши земные телеканалы свою, со снижающегося корабля видеосъемку. И весь мир увидел, как, сметенные плазменным вихрем под днищем их медленно опускающегося звездолета, буквально в пыль превращались голливудские киностудии, павильоны, склады, операторские краны и вообще все, что было построено на Голливудских холмах за последние сто тридцать лет. Роскошные дворцы и виллы Беверли-Хиллз и Вестсайда, Голливудский бульвар и Вайн-стрит, в тротуары которых вложено 2 600 звезд с именами знаменитостей, особняки Малхолланд-драйв, Лаврового Каньона, Бульваров Кахуенга и Бархама и целые голливудские города Бербанк и Глендейл – все, все, чем так гордились киношники и что было вожделенной мечтой миллионов киноманов всего мира, – все это в считаные минуты было аннигилировано вместе с теми упрямцами или инвалидами, которые не смогли или не захотели оставить свои жилища.

«Н-1» опустился на абсолютно голую, как ладонь, землю, где еще вчера проживали 300 тысяч человек.

300 тысяч!

Вам когда-нибудь приходилось бежать с того места, где вы родились и которое ваши предки поливали своим потом и защищали ценой своей жизни? Когда мне исполнилось десять лет, отец показал мне пожелтевшую фотографию 1908 года, наклеенную на старинный серо-желтый картон. На ней посреди абсолютно пустой и выжженной прерии странные взрослые люди в грубой холщовой одежде и их босые дети стояли у огромного вертела, на котором жарилась половина туши бизона. Позади была видна какая-то жалкая лачуга, а рядом с костром стоял крепкий нечесаный мужик в длинном мясницком переднике, с ружьем на левом плече и большим ножом в правой руке. «Это твой прадед, – гордо сказал мне отец. – И это наше первое ранчо! Запомни это!» Здесь, в Лос-Анджелесе, не было в то время даже бизонов. До конца девятнадцатого века на Голливудских холмах росли только цитрусовые деревья, и лишь когда тут открыли нефть, сюда пришла железная дорога, городская жизнь и вся баснословная роскошь нашего кинематографа. Но теперь триста тысяч человек, которые родились здесь и чьи недавние предки своими руками создали этот город, – все они стали беженцами или просто погибли. Триста тысяч!

Я не знаю, в каком муравейнике может быть такое количество муравьев, но я знаю, что эта стерва FHS-77427 с такой же легкостью раздавила Голливуд, как слониха своей ступней может раздавить муравейник.

На высоте ста сорока метров от земли эта «Н-1», эта гигантская летающая шайба величиной с треть Голливуда, застыла совершенно неподвижно, и вместе с ней в ужасе застыл весь мир.

Затем медленно, очень медленно эта шайба стала вращаться вокруг своей оси, словно озираясь по сторонам сквозь свои глухие – во всяком случае, для нас – стены. Повернувшись на 360 градусов, она остановилась и целую минуту висела, не шевелясь и без всяких признаков жизни.

А потом…

Нет, это почти неописуемо, и я призываю на помощь Мориса Метерлинка, бельгийского писателя, которым я зачитывался на авианосце «Джон Кеннеди» между вахтами и дежурствами у радара, а порой и во время них. Я вспомнил его «Жизнь пчел», которая меня потрясла:

«В то мгновение, когда дается сигнал, все двери улья открываются одновременно внезапным и безумным напором, и черная толпа [пчел] вырывается оттуда или, вернее, бьет оттуда двойной, тройной или четверной струей – прямой, напряженной, вибрирующей и непрерывной, которая тотчас же расширяется в пространстве сетью звучащей ткани из ста тысяч волнующихся крыльев. В течение нескольких минут эта сеть носится над ульем… Наконец, один ее край подымается, другой опускается, все четыре угла этой мантии соединяются, и, подобно ковру-самолету, мантия проносится над горизонтом…»

Метерлинк был поэт и романтик, он раскрасил прозу пчелиной жизни своим литературным даром. Но переведите это радужное впечатление в черно-белый фильм ужасов «Птицы» Альфреда Хичкока или менее известный фильм «Мухи» о нашествии мух на Нью-Йорк, и вы получите то, что мы все увидели на телеэкранах. Неподвижно провисев в воздухе целую минуту, «Н-1» вдруг открыл (распахнул) свою плоскую крышу, и оттуда «внезапным и безумным напором» «двойной, тройной или четверной струей – прямой, напряженной, вибрирующей и непрерывной» взлетел над Лос-Анджелесом гигантский рой двухметроворостых гуманоидных особей в черных закрытых шлемах-колпаках и зеленых, как госпитальные халаты, комбинезонах. Кажется, в начале своего рассказа я сказал, что экипаж космического корабля не может насчитывать сто тысяч членов. Так вот, я был неправ! Этих пришельцев было больше! Они тучей вырвались из своего межпланетного улья, и вот уже эта черно-зеленая мгла «сетью расширяется в пространстве… в течение нескольких минут сеть носится над ульем… и подобно ковру-самолету, уносится к горизонту…»

Нет, господа, долой поэзию метафор и вошебных сказок! Полет зеленых пришельцев над Л-А не сопровождала ликующая музыка, как в фильме «Аватар» Джеймса Кэмерона. В полной тишине и при ярком калифорнийском солнце эта черно-зеленая мгла, накрывшая вымерший город, была страшней и голубых племен киношной Пандоры с ее крылатыми птеродактилями, и беспощадных роботов-землян на их киношных вертолетах.

Когда эти пришельцы своими густыми роями разлетелись во все концы не только Лос-Анджелеса, но и Калифорнии, я вдруг понял, что значит буква «Н» в названии этого корабля. Hive! «Улей! Улей № 1»! Во все время полета в этом исполинском улье, в его сотах спал гигантский десант, ничуть не меньший, чем при высадке нашего десанта в Нормандии в конце Второй мировой войны. Сколько было тогда десантников? 170 тысяч! Так вот, если в 1944-м Эйзенхауэр смог доставить в Англию и бросить через Ла-Манш 170 тысяч солдат, то в 2015-м эта Железная Красотка FHS-77427 доставила на Землю и высадила на Л-А ровно столько же своих гуманоидных особей.

И знаете, почему я с такой уверенностью расшифровал «Н» в названии ее корабля? Потому что буквально через несколько минут после того, как черно-зеленая туча этих двухметроворостых разлетелась от Л-А по всей Калифорнии, на выдвижном капитанском мостике их проклятого корабля появилась в сопровождении свиты сама FHS-77427, действительно очень похожая на голливудскую Миллу Йовович, только вдвое выше нее! То есть если летающие гуманоиды в их зеленых комбинезонах были ростом два метра тире два двадцать, то их капитанша FHS-77427 была ростом метра три, а то и больше! Я не хочу загружать свой рассказ цитатами из Метерлинка, но выход этой Железной Красотки так точно совпадал с описанием выхода из улья Царицы пчел (так Метерлинк именует пчелиную матку), что если бы не роковой трагизм ситуации, я бы просто расхохотался.

Она появилась на своем выдвижном капитанском мостике, как опереточная прима на сцене провинциального театра, – в рыцарских доспехах а-ля межпланетная Жанна д’Арк. Возможно, там, откуда они прилетели, она, изучая Землю по нашим телепрограммам, насмотрелась The Tudors, Shakespeare in Love и других исторических фильмов и сериалов. Не спеша подойдя к краю капитанского мостика, она, не повернув головы, протянула влево свою царственную руку, и тотчас один из ее двуметроворостых слуг положил в эту руку небольшой перламутровый (или лазерный) бинокль, который FHS-77427 поднесла к своим глазам и стала через него рассматривать Лос-Анджелес.

Гигантский и практически мертвый город, частично разграбленный городской чернью в последние часы бегства богатого населения, простирался перед ее холодными глазами. Не знаю, сравнивала ли она небоскребы «Банка оф Америка», «Калифорнийской Плазы-2», «Вэлс Фарго-3» и еще сотню самых высоких зданий города с построенными ее предками египетскими пирамидами или бесконечную перспективу застроек Голливуд-фривэя с какими-нибудь марсианскими или кассиопейскими пейзажами и в чью пользу она вынесла свое решение. Никакого выражения лица не запечатлели ее корабельные видеокамеры, показывающие землянам эту космическую царицу, захватившую нашу планету. Думаю, что с таким же бесстрастным лицом рассматривали покоренные города Александр Македонский, Тамерлан и Наполеон.

Впрочем, не так уж и долго длился этот обзор омертвевших городских окрестностей. Буквально через несколько минут со всех концов горизонта стали возвращаться в город летающие неизвестно на каких двигателях (вшитых в их комбинезоны? вмонтированных в их шлемы или в башмаки?) эти тучи зеленых гуманоидных особей. Отяжеленные почти непосильной даже для них ношей, они летели медленно и тяжело, как бомбардировщики. Но не к своему кораблю и не к своей царице-матке. Очень скоро мы поняли цель их полета – открытый стадион «Мемориал Колизей», почти античная, построенная в 1923 году, чаша с трибунами на девяносто три тысячи зрителей.

Да, именно туда они тащили свой еще непонятный нам груз, но вскоре и эти ноши, и общий замысел их работы стал определяться со всей своей ужасной простотой и откровенностью.

Каждая или каждый (комбинезоны и шлемы скрывали их пол) из этих зеленых гуманоидов волокли в своих лапах по гигантскому, весом чуть ли не в полтонны гранитному кубу, вырубленному, наверно, в соседних с Л-А хребтах Сан-Бернардино, Сан-Хасинто, Сан-Габриэль и Сан-Горгонио. А дальше я снова передаю слово Метерлинку:

«…Едва уляжется неурядица, произведенная шумным падением пчелиного роя [в новый улей], как уже в смешанной массе замечается разделение, очень определенное и совершенно неожиданное. Самая большая часть пчел, подобно армии, которая повиновалась бы только очень определенному приказу, начинает карабкаться широкими колоннами по вертикальным стенкам здания….

В это время остальные пчелы, то есть все оставшиеся в низу улья осматривают здание и предпринимают необходимые работы. Пол заботливо подметается, и сухие листья, веточки, песчинки одна за одной уносятся… Потом они осматривают все щели, наполняют и покрывают их пчелиной смазкой и начинают полировку стен с верха до низа здания…»

Я прошу прощения за длинную цитату, но работа этих невесть откуда прилетевших на нашу голову межпланетных гастарбайтеров (или гастарбайтерш) шла именно с таким пчелиным упорством и с такой же организованностью. Этот черно-зеленый рой с неимоверной сноровкой складывал гранитные кубы друг на друга, скреплял их не знаю каким образом, тут же полировал швы, прорезал водостоки, и буквально через час на огромном зеленом поле стадиона «Мемориал Колизей» стало рождаться здание, удивительно и пугающе похожее на…

Сидя в своем доме в Sunny Pine, я оторвался от телеэкрана, испуганно глянул на Кэт и прочел в ее глазах точно такой же испуг.

Они строили Чичен-Ицу!

Да, хотите – верьте, хотите – нет, но в рубленых и ступенчатых формах этого глухого каменного сооружения с косыми стенами, боковыми лестницами и внутренними вентиляционными ходами мы с Кэт одновременно угадали и почти вслух произнесли:

– Чичен-Ица! Канкун!

Но в этот миг изображение пропало с экрана.