Текст книги "Нью-Йорк"

Джеймс продолжал работать. Он проводил в торговом доме Альбиона меньше времени, чем прежде, – к чему сам Альбион отнесся с пониманием, – но ни в коей мере не пренебрегал делами.

– Так ли тебе нужно быть таким торгашом, Джеймс? – спрашивала жена, но он лишь посмеивался.

– Я же не живу на складе, – отвечал он. – Альбион – джентльмен; он обосновался в почтеннейшем деловом районе, и я бываю там, чтобы присмотреть за сделками моего семейства, которые, напомню, довольно крупного характера.

– А может быть, Джеймс, – предлагала она, – купим загородное поместье? Ты справишься. Мне будет приятно видеть тебя в парламенте.

– Не возражаю ни против первого, ни против второго, – отзывался он. – Но семейное дело все равно требует внимания.

Он понял, что она, как многие женщины, задумала переделать любимого мужчину, и это его изрядно распотешило. Но он не имел ни малейшего намерения пренебрегать своими делами.

И несколько раз он обронил, что надо бы пересечь Атлантику да навестить родных, которым не терпится с ней познакомиться. Она же отвечала на это:

– Не сейчас, Джеймс. Уэстон еще слишком мал.

Он не стал спорить, так как довод показался разумным.

Когда она вновь понесла, он пришел в восторг. Теперь ему хотелось девочку. Она потеряла ребенка, и он сильно загоревал, но Ванесса перенесла утрату тяжелее.

Она пришла в подавленное состояние. Неделями сидела дома, выходя лишь ненадолго, и безжизненным взглядом рассматривала небо в окне. За что бы она ни взялась, все было, казалось, ей безразлично. Джеймс пытался утешить ее, убедить развлечься, но большей частью тщетно. Она уклонялась от близости. Ее мало радовал даже Уэстон. Поиграв с ним немного, она передавала его няньке и отсылала обоих.

Постепенно она вернулась в нормальное состояние или некое его подобие. Но перемена произошла. Она допускала Джеймса до супружеского ложа, но не приветствовала его домогательств. Он старался быть ласковым и надеялся на лучшие времена. Понять же ее отношение к Уэстону было чуть ли не труднее.

Он полагал, что всем женщинам присущ материнский инстинкт. Зов природы – так он считал. Поэтому он искренне удивлялся тому, что, даже выздоровев, Ванесса не сильно интересовалась сыном. Со стороны она казалась безупречной матерью, но лишь исполняла обряд, и в ее заботе о малыше было мало тепла. Однажды, когда мальчонка сидел у нее на коленях, она присмотрелась к его лицу и заметила Джеймсу:

– Он вылитый ты.

– На самом деле – мой отец, – поправил Джеймс.

– Вот как, – произнесла она печально. – Неужели?

И опустила малютку Уэстона на пол так равнодушно, что Джеймсу осталось гадать, любит ли она их с сыном вообще.

Вскоре после этого случая Джеймс повстречал на Стрэнде Бенджамина Франклина. Когда он представился и объяснил, кто такой, великий человек расположился к нему дружески.

– Пойдемте-ка ко мне и потолкуем, – предложил он.

Франклин был, как обычно, настроен просвещать. Они поговорили о позиции патриотов, и Джеймс сослался на разговор с молодым Хьюзом.

– Признаться, – сказал он Франклину, – с тех пор я часто обдумывал его слова и гадал, не был ли он прав. Возможно, британское правительство так толком никогда и не договорится с американскими колониями.

Но Франклин смотрел на это дело оптимистичнее.

– Логика вашего юного друга безупречна, – изрек он бодро, – но искусство политики взывает не к логике, а к переговорам и компромиссам. Вопрос не в осмысленности Британской империи, а в том, уживутся ли в ней ее граждане. Вот в чем штука. Я все еще надеюсь на это и верю, что понадеетесь и вы.

Настроение у Джеймса улучшилось, когда он тронулся в обратный путь от Стрэнда в сторону Пикадилли. Он свернул в район Мейфэр и дошел до дому, где ему открыл дворецкий, который доложил, что у его жены какая-то дама и они заняли малую гостиную. Поднявшись по лестнице, Джеймс подошел к двери и уже собрался войти, когда услышал голос жены:

– Я еле терплю. Каждый день в этих стенах превратился в пытку.

– Наверняка все не так уж плохо, – осторожно возразила гостья.

– Именно так. Я скована брачными узами с колонистом. С колонистом, который хочет утащить меня в свою проклятую колонию! Я содрогаюсь при мысли, что, если поедем, он может захотеть и остаться.

– Остаться в Америке, когда можно жить в Лондоне? Непостижимо!

– Ты его не знаешь. Ты не представляешь, какой он.

– Ты сказала, что как муж он…

– О нет, я не жалуюсь на его мужские достоинства. Какое-то время я даже, наверное, любила его. Но сейчас… Мне невыносимы его прикосновения.

– Для брака это не такая уж редкость. Может быть, и пройдет.

– Не пройдет. О, как я могла иметь глупость связаться с ним?! И все из-за его проклятого ребенка.

– Не говори так, Ванесса. Он знает о твоих чувствах?

– Он-то? Колонист? Знает? Он ничего не знает.

Джеймс тихо отошел от двери. Теперь знает, мрачно подумал он. Спустившись, он сказал дворецкому, что незачем сообщать жене о его приходе, потому что он как раз вспомнил об одном срочном деле. Он ушел и отсутствовал больше часа.

В следующем году Джеймс, как обычно, занимался своим бизнесом. Он пристально следил за женой, выискивая признаки либо отвращения, которое она скрывала, либо потепления чувств. Он не замечал ни тех, ни других. Как правило, осведомленность о ее чувствах не позволяла ему делить с ней ложе, а она не жаловалась. Иногда Ванесса давала понять, что ждет от него внимания, а поскольку она была красивой женщиной, а он крепким и здоровым мужчиной, ему удавалось удовлетворить ее, когда ей хотелось. В остальное время он исправно наведывался в одно потайное заведение в Мейфэре, где девушки имели репутацию чистых. И правду сказать, порой он сомневался, что сохранил бы это жалкое подобие брака, если бы не маленький Уэстон.

Между тем из американских колоний одна за другой летели новости о бунтах, укреплении позиции патриотов и созыве конгресса в Филадельфии, тогда как британское правительство тупо не шло на уступки, и Джеймс, часто думая о родных в Нью-Йорке и малыше в Лондоне, задавался вопросом: всерьез ли он хочет, чтобы Уэстон прижился в мире его матери – или пусть лучше живет в другом, который чище и проще, в котором вырос он сам?

Как же ему хотелось показать Уэстона деду и бабке! С какой мýкой он отвечал на письма отца, умолявшего его вернуться! Когда он раз или два заговорил об этом с Ванессой, пообещав даже, что визит не затянется, она не поддержала эту идею.

Странно, что ссора, наконец обнажившая положение дел, возникла не из-за его родни, а из-за Бена Франклина. Она состоялась в начале декабря 1774 года.

Когда благонамеренное вмешательство в историю с письмами Хатчинсона обернулось столь неприятной реакцией, Франклин возмутил не только колонии. Многие в Лондоне пришли к выводу, что он нарочно разжег страсти, и проклятия так и сыпались на него. В отместку Франклин написал пару статей, где указал на ошибки лондонского правительства. Это усугубило ситуацию, и Франклин стал непопулярной фигурой, хотя в парламенте у него еще остались влиятельные друзья.

Джеймс и Ванесса возвращались с обеда в экипаже, катившем по ледяным вечерним улицам, и Джеймс имел неосторожность посетовать на грубость, с которой там откровенно отзывались о Франклине.

– Ничуть не удивлена, – буркнула Ванесса.

– У него добрые намерения, – сказал Джеймс.

И тут Ванесса взорвалась без всякой причины – разве что гнев накапливался давно:

– Франклин – проклятый колонист! Грязный мелкий предатель, который рядится под джентльмена!

– По-моему, это немного несправедливо.

– Он приехал в Лондон. Пообещал помочь. Мы отнеслись к нему как к англичанину. Мы даже поручили этому сучьему сыну править Нью-Джерси! У такого выскочки, если он джентльмен, есть только один выход – помалкивать, пока не спросят! На мой взгляд, его и прочих изменников из колоний надо вывести в чисто поле и расстрелять! Тогда в колониях будет порядок.

– Ну что ж, теперь нам известно твое мнение.

– Я не знаю ни одного, кто думает иначе, чертов ты колонист! – выкрикнула она. – Скажи спасибо, что у тебя есть сын, который родился в цивилизованной стране! Я молю Бога, чтобы его нога не ступила на вашу собачью землю!

Джеймс велел кучеру, который наверняка слышал весь разговор, остановить экипаж. Он вышел. Ванесса не сказала ни слова.

Идя домой, Джеймс не испытывал ни горечи, ни гнева – только отвращение. Добравшись же до дому, он спокойно подошел к своему бюро и достал последнее письмо от отца. Перечитав его настойчивую мольбу повидать мать, он ощутил жгучий стыд. Джеймс решил плыть при первой возможности, пусть без семьи. Затем ушел в свою гардеробную и лег спать один.

Встал он поздно, позавтракал в одиночестве и уже собрался в контору Альбиона, когда дворецкий вручил ему письмо. Оно было написано четким почерком Ванессы. В нем говорилось, что рано утром она отбывает на континент и не знает, когда вернется.

В канун Рождества Джеймс пошел к Бену Франклину. К его удивлению, Франклин не стал его отговаривать, когда он сообщил старику о своем решении.

– Дело в том, – признался Франклин, – что я пришел к тому же выводу. В Лондоне я стучался во все двери, какие знаю. Некоторые еще открыты для меня, и все там говорят одно: британское правительство не дрогнет. Я всегда верил в возможность компромисса. Больше не верю, – улыбнулся он. – Похоже, прав был ваш молодой товарищ-адвокат. Возможно, скоро я последую за вами.

– Я и не думал, что нас, колонистов, настолько презирают.

– Британцы злы. Когда люди злы, в ход идут любые оскорбления, а предубеждение возводится в основание.

– Британской спеси я тоже так и не понял.

– Все империи спесивы. Это заложено в их природе.

Они распрощались, обменявшись сердечным выражением доброй воли. Осталось собраться в путь и взять с собой малыша Уэстона, коль скоро уехала его мать. Хвала Господу и за это. В конце концов Уэстон увидит бабушку с дедом.

Взяв малыша за ручку и приготовившись взойти на борт корабля, он мысленно поклялся в одном: мальчонка не должен знать, что мать его не любила.

Война

Март 1776 года

Снаружи синело небо. Гудзон уже сказал ей, что на улицах тихо. Абигейл вернула письмо отцу, вышла в прихожую, где ждал маленький Уэстон, и взяла малыша за руку.

– Идем гулять, Уэстон, – сказала она.

Мальчик уже стал ей как родной сын. Он был милейшим существом. Она скорее рассталась бы с жизнью, чем дала его в обиду.

До чего изменился мир через год после возвращения Джеймса! Какое-то время еще звучали голоса, призывавшие к умеренности. Континентальный конгресс поклялся, что хочет от Британии только справедливости. В Нью-Йорке Джон Джей и ему подобные пытались обуздать «Сынов свободы». Но недолго.

Восстание зажило своей жизнью. Сперва, после столкновений при Лексингтоне и Конкорде, где «красные мундиры» генерала Хау попытались разбить бостонцев, патриоты нанесли им тяжелейшее поражение на холмах Банкер-Хилл. Затем Итан Аллен и его «Парни с Зеленых гор» застигли красномундирников врасплох на севере, в верховьях Гудзона, и захватили небольшой форт Тикондерога со всей тяжелой артиллерией. После этого конгресс до того осмелел, что даже предпринял вылазку в Канаду.

Британский губернатор Виргинии посулил вольную всем рабам, которые сбегут и вольются в британские войска, что привело в ярость южных плантаторов. В Англии же король Георг объявил, что американские колонии восстали – теперь это было правдой, – и распорядился о закрытии их портов.

«Король объявил нам войну!» – доложили сыны свободы.

Но больше всего задели народ не военные действия, а анонимный памфлет, появившийся в январе 1776 года. Вскоре выяснилось, что его автором был англичанин Томас Пейн, недавно прибывший в Филадельфию. Памфлет назывался «Здравый смысл». «Подстрекательство, черт его побери», – отозвался Джон Мастер, но статья была блестящая.

Пейн не только ратовал за независимую Америку – Божий край, где беглая Свобода надежно укроется от древних европейских зол, – но и оперировал запоминающимися образами. Король Георг превратился в «царственное чудовище Британии». О британском правлении Пейн высказался так: «Есть что-то крайне нелепое в том, чтобы остров управлял континентом». А насчет независимости сказал просто и памятно: «Пора расстаться». Через несколько недель «Здравый смысл» читали во всех колониях.

Теперь война предстала неизбежной. Нью-Йорк, с его огромной бухтой и контролем над северным речным путем в Канаду, становился ключевым местом. Город уже проинспектировал Вашингтон из Виргинии, избранный конгрессом главнокомандующим. В начале 1776 года он поручил его укрепление доверенному генералу Ли.

Если генерал Ли и пребывал в родстве с известными виргинскими Ли, то оно было далеким. Он оказался эксцентричным англичанином. Он служил в Америке в годы войны с французами и индейцами, женился на индианке и отправился воевать в Европу. Однако недавно он вернулся, намереваясь осесть в Америке. Страстно поддерживая колонистов, этот взбалмошный вояка рыскал по городу со сворой псов, обычно в сопровождении толпы любопытной ребятни. Правда, дело свое он знал и за месяц заложил солидный фундамент для городских укреплений.

Его пребывание в городе имело последствия и для семьи Мастер. Когда Джеймс явился с предложением своих услуг, на него произвел сильное впечатление вспыльчивый генерал, который вскоре послал его к Вашингтону в Бостон.

Шагая по Бивер-стрит, Абигейл обратилась мыслями к дорогому брату – когда-то его увидит? Она пересекла улицу, направившись к Боулинг-Грин. Малыш Уэстон тянул ее за руку. Она отпустила его, чтобы бежал вперед.

Джон Мастер снова взглянул на письмо. Не лучшее время получать письма из Англии – ему, как известному тори, приходилось быть осторожным. За последние месяцы город покинули многие его друзья, такие же тори. Королевский губернатор Трайон укрылся в бухте на борту корабля. Тем лоялистам, кто посмел остаться, не следовало привлекать к себе внимание. Человека, состоявшего в переписке с Англией, могли счесть шпионом. Но умный Альбион отправил письмо через Бостон, и посыльный вручил его прошлым вечером Соломону на входе в дом.

Письмо было внятным, лаконичным и не очень обнадеживающим.

Собирали огромную армию. Такую большую, что «красных мундиров» не хватит. Правительство прибегло к услугам германских наемников. Была предпринята попытка получить военную помощь даже от России, но императрица Екатерина отказала. Пути назад не было.

Альбион напомнил Мастеру, что в Англии многие сочувствуют повстанцам. Особенно отличились лондонцы. Даже премьер-министр лорд Норт был до начала боевых действий настроен мирно. В палате общин за колонистов по-прежнему выступали Берк, Чарльз Джеймс Фокс и другие блестящие ораторы. В палате лордов на компромиссе собирались настаивать как великий Чэтем, приведший Англию к победе над Францией в последней войне, так и друг Франклина лорд Дартмут. Воевать с колонистами отказались даже некоторые армейские офицеры.

Но едва начали гибнуть британские солдаты, общественные симпатии развернулись к правительству. Другого и не стоило ожидать. А главное, в свой долг не уступать свято верил честный сердцем король Георг. С ним согласилось и парламентское большинство. Но даже если бы и нет, то лорд Норт все равно бы его обеспечил, благо многие парламентарии занимали посты с высоким жалованьем при отсутствии всякой деятельности, или заседали в военных комиссиях, где продвижение по службе зависело от правительства, или располагали друзьями с государственными подрядами, или могли быть попросту подкуплены.

Осталась ли надежда? Альбион писал, что да, по двум причинам. Первой была крайняя дороговизна отправки войск в такую даль. Второй было то, что Франция при виде занятости Британии Америкой могла напасть на другие колонии и попытаться вернуть утраченное в последней войне. А когда патриоты поймут, с чем столкнулись, и ужаснутся, они, вероятно, умерят свои аппетиты, и можно будет достичь компромисса.

Он закончил письмо на игривой ноте:

Сказал ли вам Джеймс о давнем слухе, что мать лорда Норта наставила мужу рога с отцом нашего короля? И что король Георг и его премьер-министр – сводные братья? (Они настолько похожи, что я уверен в этом.) Поэтому если премьер-министр устанет карать колонистов, то его августейший брат, который верит, что Бог на его стороне, постарается направить его к служению своей цели.

Мастер внимательно наблюдал за Абигейл, пока та читала письмо. Его развеселило ее потрясение, когда она дошла до места о короле и его брате.

– Папа, я и подумать не могла, что лорд Норт – бастард и брат короля. Так в Англии принято?

– Об этом даже в Америке знали, – с улыбкой ответил он.

Но главным, подумал он теперь, перечитав письмо, – действительно главным было то, что сохранилась надежда. Наверное, сражения не миновать, но когда патриоты поймут, что натворили, то пойдут на переговоры о том или ином урегулировании – вопреки Чарли Уайту и его сынам свободы, несмотря на генерала Ли с его укреплениями и невзирая на трагическую глупость его собственного сына Джеймса. Надежда еще осталась – для него, для Абигейл, для маленького Уэстона.

Какое-то время он сидел, обдумывая ситуацию, пока не отвлекся на шум и возню за дверью. Слегка удивившись, он вышел и обнаружил Гудзона, боровшегося с двумя крупными мужчинами. В следующую секунду с грохотом распахнулась дверь.

И он в ужасе уставился перед собой.

На Боулинг-Грин было почти безлюдно, и развлечь малыша Уэстона не составляло труда. Джеймс научил его бросать и ловить мяч, осталось лишь перекидываться им в течение часа.

Он кричал то «выше!», то «дальше!». Ему нравилось показывать, как он умеет подпрыгнуть или поднырнуть. Большой молодец для своих лет, думала Абигейл. Ее постоянно тревожило, что он тоскует по матери, и она надеялась отчасти возместить утрату. Играть часами было довольно утомительно, но все окупалось радостью при виде счастья и гордости малыша. Она жалела только, что рядом нет Джеймса.

Ну и разволновалась она, когда он впервые вернулся! До чего же он был высок и красив! Как здорово было видеть его за столом в семейном кругу! И какое это было облегчение… Она не сомневалась, что, окажись Джеймс здесь, дела пойдут лучше.

Он выложил новости на третий день. Они с отцом заперлись и просидели вдвоем около часа. Она услышала отцовский крик боли, потом – разговор на повышенных тонах, который сменился долгой приглушенной беседой, и вот отец вышел – бледный и мрачный.

– Твой брат решил поддержать патриотов, – сообщил он. – Я понимаю его доводы, хотя не согласен с ними. Теперь, Эбби, – продолжил он мягко, – семья останется на наших с тобой плечах. Постарайся не обсуждать это с Джеймсом. И ни в коем случае не спорь с ним. Он твой брат, ты должна любить его и поддерживать. А главное, чтобы маленький Уэстон не слышал в этом доме никаких раздоров.

Именно так они и поступили. Никому из гостей не пришло бы и в голову, что Джеймс и отец находятся по разные стороны баррикады. Новости обсуждались спокойно. Мастер мог высказаться о компетентности Вашингтона и бестолковости его войск. Джеймс мог покачать головой в ответ на те или иные неразумные или самонадеянные действия Лондона. Но оба вели себя неизменно вежливо.

Вскоре после возвращения Джеймса все семейство отправилось в графство Датчесс. У Абигейл сохранились счастливые воспоминания о ее деде, старом Дирке Мастере, у которого она в детстве гостила на ферме. После его кончины Джон Мастер сохранил дом, которым они время от времени пользовались летом. А обширными родовыми угодьями вкупе с собственным поместьем управлял муж Сьюзен.

На этот раз они остановились у Сьюзен. Гостить у нее было вполне приятно. Сьюзен превращалась в немолодую почтенную женщину. Она была рада видеть родню, но больше интересовалась своими детьми и хозяйством, чем мировыми событиями. Ее супруг, человек жизнерадостный и веселый, высказался об этом откровенно:

– Мы будем держаться подальше от заварухи, сколько сможем.

Они с Джеймсом неплохо поладили, но Абигейл видела, что у них мало общего, помимо родственных чувств.

Однако перед самым отъездом Сьюзен со всем своим пылом взяла Джеймса под руку и настоятельно попросила:

– Джеймс, приезжай к нам еще и не откладывай надолго. После стольких лет я рада, что брат снова рядом.

И Джеймс пообещал так и сделать.

Что касалось собственных отношений Абигейл с братом, то о лучшем не приходилось и мечтать. Он часто садился рядом и рассказывал о том, что повидал. Имея вид горделивый, он тем не менее умел развеселить ее историями из студенческой жизни. Вскоре он выяснил, что ей нравится, и постоянно чем-нибудь баловал, несмотря на то что порт был закрыт для торговли с Англией, – кружевами и лентами, книгой, а то и букетиком ее любимых цветов. Сынишке же он был образцовым отцом. Она бесконечно гордилась Джеймсом, смотря, как он играет с Уэстоном, учит его читать или ведет на прогулку.

И так ей, слава богу, удавалось любить и уважать обоих – отца и брата. Хозяйством теперь заведовала она – весьма неплохо, по ее мнению. Гудзон с женой советовались с ней по всем обыденным делам. Она всячески старалась быть утешением отцу, товарищем – Джеймсу и матерью – Уэстону.

Но почему Джеймс остался один? Где жена? Вскоре после его приезда Абигейл приступила с расспросами, но он ответил уклончиво и деликатно дал понять, что лучше не спрашивать. Отец знал не больше ее. Прошло три недели, прежде чем Джеймс взял себя в руки и сообщил, что они с Ванессой серьезно поссорились.

– Я все еще надеюсь на воссоединение, – сказал он, – но поручиться не могу.

По ходу дела было решено ни слова не говорить Уэстону. Ему сказали, что мама приедет, когда сможет, и он, хотя и скучал, как будто смирился с ее отсутствием как с некой необъяснимой необходимостью взрослого мира.

Через несколько месяцев от Ванессы пришло письмо. Он было написано все тем же уверенным почерком на толстой бумаге. Выражая любовь к малышу Уэстону, она признавалась, что встревожена восстанием, и спрашивала у Джеймса, когда он вернется, без всяких указаний на желание возобновить отношения.

Тем временем восстание набирало силу, и присутствие Джеймса в доме казалось необходимым как мера защиты. Многие тори-лоялисты уезжали – одни отправлялись в Англию, другие скрывались от греха подальше на своих фермах. Кое-кто подался к лоялистам в графства Кингс и Куинс на Лонг-Айленде, хотя патриоты время от времени наведывались туда и доставляли им массу беспокойства. Правда, дом Мастера считался станом патриотов, пока в городе находился Джеймс.

Поиграв с Уэстоном какое-то время, Абигейл допустила неосторожность и сделала слишком широкий замах. Малыш, метнувшись в сторону, ударился коленом о камень и ободрал кожу. Она бросилась к нему. Уэстон встал и сморщил личико. Она не только увидела струйку крови, но и поняла, что скоро образуется синяк. Сейчас расплачется, решила она.

– Ну что, пойдем домой? – спросила Абигейл, перевязывая окровавленное колено носовым платком.

Но он замотал головой. И она, поняв, что слез не последует, вернулась на свое место и выполнила простую подачу, одновременно жалея его и гордясь им.

Они поиграли так минуту или две, когда Абигейл услышала за спиной крики. Она остановилась, прислушалась, но шум стих. Мяч еще несколько раз перелетел туда и обратно, и тут она поняла, что люди, находившиеся на краю парка, бегут на тот самый шум, привлеченные неким зрелищем. Она замялась, не зная, что делать.

– Эбби, бросаю! – крикнул Уэстон и кинул мяч.

Она притворилась, что не поймала, и немного прошла за мячом назад, пытаясь рассмотреть происходящее, но тут же увидела бегущего к ней Соломона.

– Побудьте здесь, мисс Абигейл! – сказал он, запыхавшись.

– Что там стряслось?

– Босс! – шепнул он ей, чтобы не услышал Уэстон. – За ним пришли! Называют шпионом – мол, получает почту из Англии. Не ходите туда, – произнес он настойчиво.

Но Абигейл не стала его слушать.

– Останься с Уэстоном, – велела она и сунула ему мяч. – Никуда его не пускай.

И сорвалась с места.

Перед домом собралась изрядная толпа. Она томилась в ожидании. Абигейл попыталась протиснуться, но не успела дойти до ворот, как парадная дверь распахнулась и толпа взревела.

Ее отца раздели до пояса, ноги были босы. Он был еще крупным и крепким мужчиной, способным дать отпор, но с ним вышло не меньше дюжины человек – слишком много, чтобы сопротивляться. Он старался сохранить достоинство, но лицо было мертвенно-бледным. Она никогда не видела отца таким беспомощным и униженным. Его подталкивали в спину.

В толпе раздались крики. Судя по ним, обществу хотелось не только мести, но и потехи. Отца заставили остановиться на крыльце. У одного из мужчин было ведро с дегтем.

И тут Абигейл поняла: вмешиваться бесполезно, ей ничего не сделать. Пришлось думать быстро. Она развернулась и побежала. Куда податься? На Уолл-стрит? Там находился Сити-Холл. Там были люди, облеченные властью. Но форт ближе. Времени оставалось в обрез. Сколько его нужно, чтобы обмазать человека дегтем и вывалять в перьях?

Это был жестокий обычай. Ритуальное унижение. Раздеть, вымазать дегтем и обсыпать перьями, которые мигом прилипнут. Стыд наготы – раз, жгучая боль от горячего дегтя – два; в придачу к этому – якобы чернокожесть, намекающая на сходство с туземцем или рабом, да перья, как у цыпленка, которого ждет кастрюля. Покончив с делом, человека гнали по улицам на потеху толпе. Потом он отскребал и тер обожженную кожу. Были случаи, когда от этого умирали.

Абигейл мчалась во весь дух, дико озираясь по сторонам в поисках лица достаточно могущественного, чтобы остановить произвол. Достигнув ворот форта, она бросилась к часовому.

– Где ваш командир? – крикнула она. – Мне нужен офицер!

– Здесь его нет, – ответил тот.

– Мой отец… Его хотят вымазать дегтем и вывалять в перьях!

– Сходите в Сити-Холл, – пожал он плечами.

– Иди к черту! – вскричала Абигейл, в отчаянии повернулась и побежала по Бродвею.

Через сотню ярдов она увидела повозку. Она стояла на обочине, возчик болтал с прохожим. Абигейл не стала мешкать.

– Помогите! – крикнула она возчику. – Отца хотят вымазать дегтем и вывалять в перьях!

Тот, слава богу, не раздумывал. Могучая рука подхватила ее. Взглянув на лицо, она подумала, что где-то его видела, но вспомнить не смогла. Ни слова не говоря, он стеганул коня, и повозка резво выкатила на середину Бродвея. Но вместо того чтобы ехать на север, развернулась.

– В Сити-Холл! – воскликнула Абигейл. – Ради всего святого – в Сити-Холл!

Но возчик оставил это без внимания, а затем неожиданно бросил:

– Если хотите спасти его, мисс Абигейл, то держитесь крепче.

Она не успела понять, что происходит, как они уже очутились на Бивер-стрит. При виде толпы возчик и не подумал замедлить ход – он направил повозку прямо на нее, и люди бросились врассыпную. Отец Абигейл так и стоял на крыльце. Недруги успели намазать ему грудь и спину и собирались перейти к ногам. Они удивленно подняли глаза на неожиданную помеху.

– Прекратить! – гаркнул возчик. Он явно ждал повиновения.

Человек, державший просмоленную кисть, заколебался, но его товарищ, у которого было ведро, выругался и возразил:

– Это шпион тори, черт его подери!

Кнут возчика взвился так быстро, что Абигейл едва заметила. В следующую секунду человек с ведром взвыл от удара по руке и выронил ношу, так что деготь растекся по ступеням.

– Вздумал спорить со мной? – осведомился возчик.

– Нет, Чарли, – ответил человек с кистью. – Мы не спорим.

– Добро, – кивнул Чарли Уайт. – Тута дом Джеймса Мастера, офицера-патриота, и он под охраной. Любой, кто тронет его обитателей… – Заканчивать ему не пришлось.

– Порядок, Чарли, – согласился человек с кистью. – Как скажешь. Пошли, ребята!

И он увлек своих людей на улицу.

Чарли оглядел толпу и раздумчиво щелкнул кнутом поверх голов. Зеваки начали расходиться.

– Вам лучше заняться вашим батюшкой, мисс Абигейл, – негромко сказал Чарли и подал ей руку.

Когда она взошла на крыльцо, повозка уже покатила прочь. Он не обернулся.

После этого их не трогали, хотя отец был крайне удивлен заступничеством Чарли Уайта. Два дня спустя Абигейл, заметив Чарли на улице, остановила его и сказала:

– Отец хочет поблагодарить вас.

Но Чарли покачал головой.

– Дело не в нем, – ответил он грубо и отвернулся.

А через месяц, слава богу, вернулся Джеймс, ужасно довольный собой. Генерала Хау с его красномундирниками заставили покинуть Бостон и отступить в Новую Шотландию. А Джеймса Вашингтон произвел в капитаны. Но Абигейл навсегда запомнила отцовское унижение, а потому все больше переживала за родных. Однажды Джеймс беззаботно спросил:

– Ну как, Эбби, ты теперь тори или патриотка?

Она же вместо ответа сказала:

– По-моему, Уэстон простудился. Пусть посидит сегодня дома.

Иногда бывало трудно понять, кто правит Нью-Йорком. Королевский губернатор и старая ассамблея превратились в мертвую букву[36]36
  Мертвая буква – это словосочетание, обозначающее законы, правила или инструкции, которые еще формально существуют, но не соблюдаются или не выполняются.


[Закрыть]. Как правило, действовал патриотический Провинциальный конгресс под руководством представителей старой элиты – того же Ливингстона. Нью-Йоркский конгресс остался на умеренных позициях и продолжал надеяться на урегулирование. Однако на улицах Нью-Йорка все решалось сынами свободы.

Подготовка к войне шла своим чередом. Хотя британцы окопались в Новой Шотландии, все понимали, что они вернутся. Патриотические войска прибывали, и сыны свободы ликовали, расселяя их в брошенных лоялистами домах. Королевский колледж, бывший оплот тори, практически превратился в казармы. На выгоне за домом Чарли Уайта раскинулось море палаток. Когда Чарли Уайт и его люди потребовали направить всех незанятых мужчин на строительство вдоль реки земляных валов, то даже Джон Мастер после недолгих пререканий согласился отрядить Соломона.

– Если тебе от этого полегчает, – сказал ему Джеймс, – то генерал Ли не верит, что мы удержим город. Британские корабли могут войти в бухту и разнести нас в клочья, если захотят. Но он считает, что сперва мы должны дать чертовски хороший бой.

– А Вашингтон? – спросил отец.

– Он приказывает стоять до конца.

Придя в настроение чуть приподнятое, Джон сообщил Абигейл:

– Говорят, что Провинциальный конгресс покинет город, как только появятся британские корабли.

– Куда же они пойдут?

– Наверно, в Уайт-Плейнс. Это двадцать пять миль на север, – усмехнулся он. – Оттуда, я думаю, они могут запросто податься куда угодно.

В середине июня от Альбиона пришло очередное письмо, которое на сей раз доставило торговое судно из Вест-Индии. Он подробно расписал выступившую армаду и парой слов обмолвился о британских военачальниках: главнокомандующим был генерал Хау, а флот возглавил его брат адмирал Хау. Альбион также назвал генерала Клинтона, чье детство прошло в Нью-Йорке, – знающего военного, и Корнуоллиса – тоже грамотного, но вздорного. Он сообщил Мастеру и кое-что любопытное. Братьям Хау была обещана огромная сумма за мирный договор на приемлемых условиях. «Получается, что они стремятся сразу и к миру, и к войне».