Текст книги "Патрик Мелроуз. Книга 1 (сборник)"

– Ой! – Она вскочила, отряхивая платье. – Мамочка уселась на кусочек стекла, – объяснила она Патрику, который уныло посмотрел на нее. – Ничего страшного, лучше расскажи мне, как ты упал.

– Я спрыгнул с лестницы.

– С бокалом в руках, солнышко? Это очень опасно.

– Так и было опасно, – буркнул Патрик.

– Ну конечно же, – согласилась Элинор, неловко ероша русую челку сына. – А завтра мы с тобой поедем в «Ле вестерн», – сказала она, гордясь, что вспомнила о парке аттракционов. – Хочешь? Мы с Анной сегодня туда заглянули, проверить, понравится ли тебе. Там есть ковбои, индейцы и всякие качели с каруселями. Поедем завтра, а?

– Я хочу уехать отсюда, – сказал Патрик.

На втором этаже, в своей монашеской келье, Дэвид вошел в ванную и отвернул оба крана. Вода с грохотом устремилась в ванну, заглушая отвратительный плач сына. Дэвид высыпал в воду соль для ванн из фарфоровой вазочки и подумал, что этим летом без няни жить невыносимо, мальчишку по вечерам занять нечем, а Элинор понятия не имеет, как воспитывать ребенка.

После смерти няни в лондонском особняке одна за другой сменялись девчонки-иностранки, отчаянно тоскующие по дому. Спустя несколько месяцев эти нахалки, особо не продвинувшись в изучении английского, а то и забеременев, неизбежно возвращались на родину. За Патриком обычно присматривала Кармен, угрюмая прислуга-испанка, которая ни в чем ему не отказывала. Она жила в цокольном этаже. Боль в ногах, увитых варикозными венами, не позволяла часто подниматься в детскую на пятом этаже, и, к счастью, эта унылая крестьянка не баловала Патрика вниманием. Однако же очень раздражало то, что каждый вечер Патрик выбирался из детской и сидел на лестнице, поджидая Элинор.

Из «Аннабели» они обычно возвращались очень поздно, а ходили туда так часто, что Патрик однажды спросил: «Кто такая Аннабель?» Все рассмеялись, а Банни Уоррен заявил со свойственной ему простосердечной прямотой, за которую его все обожали: «Аннабель – очень милая девочка, твои родители ее очень любят». Николас, не желая упускать удобного случая, добавил: «Я предполагать, ребенок рефнофать родители к другим детям».

Вернувшись домой и обнаружив Патрика на лестнице, Дэвид отправлял его в детскую, но по ночам часто слышал скрип половиц на лестничной площадке и догадывался, что Патрик пробрался в материнскую спальню, где искал утешения и ласки у Элинор, бесчувственно распростертой на кровати. По утрам спящие мать с сыном напоминали беженцев в роскошной приемной.

Дэвид закрыл краны и обнаружил, что плач стих. Слезы, которые длятся не дольше, чем набирается ванна, совершенно не заслуживают внимания. Дэвид проверил воду пальцами ноги. Вода была очень горячей, тем не менее он погрузил ногу до безволосой щиколотки, почти ошпарившись. Инстинкт требовал отдернуть ногу, но Дэвид призвал на помощь глубинные запасы презрения, доказывая, что возобладал над болью.

Одной ногой опираясь на дно ванны с горячей водой, а второй касаясь прохладного пола из пробковой плитки, Дэвид снова рассвирепел, вспомнив, как Бриджит опустилась на четвереньки под деревом. Очевидно, Николас рассказал глупой сучке об инжире.

Ах, счастливые деньки, вздохнул Дэвид. Куда же они исчезли, те дни, когда его ныне изнуренная, а тогда покорная и послушная жена мирно ползала под деревом среди гниющей падалицы, доставляя ему удовольствие.

Дэвид опустил в воду другую ногу, надеясь, что боль подскажет, как лучше отомстить Николасу за ужином.

Как только дверь в спальню Дэвида захлопнулась, Николас упрекнул Бриджит:

– Какого черта ты это сделала? Дэвид наверняка все видел.

– Что?

– Тебя, на четвереньках.

– Просто так, – сонно отозвалась Бриджит с кровати. – Ты мне так увлекательно все описывал, вот я и решила повторить, думала, тебя это возбудит. Тебе же тогда понравилось.

– Что за ерунда! – возмутился Николас, укоризненно уперев руки в бока. – А что касается твоих дурацких восклицаний… «Какой прекрасный день, какой прекрасный вид…» – передразнил ее он. – Ты хотя бы догадываешься, как это вульгарно и глупо звучит?

Бриджит по-прежнему не принимала грубость Николаса всерьез.

– Будешь так себя вести, я сбегу с Барри, – сказала она.

– И кстати, – прошипел Николас, сняв шелковый пиджак и оставшись в рубашке с полукружьями пота под мышками. – Ты в своем уме?.. Нет, об уме и говорить не стоит. Зачем ты дала этому типу номер телефона Мелроузов?

– Он меня попросил, обещал позвонить.

– Надо было соврать! – выкрикнул Николас. – Лгут же люди. И обещания не сдерживают.

Бриджит скатилась с кровати и направилась в ванную.

– Да пошел ты… – сказала она, захлопнув за собой дверь и закрыв ее на ключ.

Присев на край ванны, она вспомнила, что оставила в спальне «Татлер» и, что гораздо хуже, свою косметичку тоже.

– Открой дверь, тупая сука! – потребовал Николас, дергая дверную ручку.

– Иди к черту, – сказала Бриджит, твердо намереваясь как можно дольше не пускать Николаса в ванную, хотя заняться ей было совершенно нечем, разве что отмокнуть в пенной ванне.

11

Лишенный доступа к ванной комнате, Николас разобрал вещи, уложил свои рубашки на самые удобные полки, а его костюмы заняли больше половины шкафа. Тумбочку справа от кровати заняла биография Ф. Э. Смита{38}38
  Ф. Э. Смит – Фредерик Эдвин Смит, граф Биркенхед (1872–1930), британский юрист и политик, занимал пост лорд-канцлера в правительстве Ллойда Джорджа, а впоследствии ряд других высоких правительственных должностей.


[Закрыть], которая путешествовала с Николасом все лето. Попав наконец в ванную, Николас расставил у раковины свои туалетные принадлежности в обычном порядке: с одной стороны – барсучья кисточка для бритья, с другой стороны – ополаскиватель рта с запахом розы.

Бриджит, не собираясь распаковывать вещи, швырнула на кровать ветхое платье из темно-красного жатого бархата, а чемодан оставила посреди комнаты. Николас, не удержавшись, пнул чемодан, но промолчал, понимая, что если ей сейчас нагрубить, то за ужином стыда не оберешься.

Не говоря ни слова, Николас надел темно-синий шелковый костюм и бледно-желтую рубашку, самую строгую из коллекции мистера Фиша{39}39
  …бледно-желтую рубашку, самую строгую из коллекции мистера Фиша. – Имеется в виду Майкл Фиш (р. 1940), британский модельер, один из отцов «павлиньей революции» середины 1960-х гг., создатель «мужского платья», широкого яркого галстука-«селедки» и рубашек с кричащим цветочным узором и оборками.


[Закрыть]. Теперь он был готов к ужину. От волос веяло ароматом какой-то помады, изготовленной по особому заказу в цирюльне Трампера{40}40
  …в цирюльне Трампера… – Имеется в виду «G. F. Trumper», фешенебельная мужская парикмахерская в Лондоне и магазин дорогих туалетных принадлежностей для мужчин, основанные Джорджем Трампером в конце XIX в.


[Закрыть], а от кожи щек – непритязательным лаймовым одеколоном, запах которого Николас считал «чистым» и «мужественным».

Бриджит сидела за туалетным столиком, тщательно и слишком густо подводя глаза черной тушью.

– Пора спускаться к ужину, не то опоздаем, – сказал Николас.

– Ты всегда так говоришь, и мы всегда приходим первыми.

– Дэвид гораздо пунктуальнее меня.

– Тогда иди один.

– Нет уж, пойдем вместе, – с затаенной злостью вздохнул Николас.

Бриджит продолжала любоваться собой в плохо освещенном зеркале. Николас присел на край кровати и поправил манжеты рубашки, чтобы лучше продемонстрировать королевские запонки. Массивные, золотые, с вензелем «E.R», запонки выглядели вполне современными, хотя на самом деле это был дар Эдуарда VII прадеду Николаса, тогдашнему сэру Николасу Пратту, записному щеголю королевского двора. Не зная, чем еще украсить себя, Николас встал, лениво прошелся по комнате, снова вернулся в ванную и поглядел на себя в зеркало. Очертания подбородка слегка оплыли, кожа немного обвисла, загар пойдет ей на пользу, подумал Николас и смочил кожу за ушами каплей лаймового одеколона.

– Я готова, – сказала Бриджит.

Николас подошел к туалетному столику, обмахнул щеки пуховкой Бриджит, смущенно коснулся переносицы. В дверях он критически оглядел Бриджит, не вполне одобряя красное бархатное платье, которое когда-то ему нравилось. Наряд навевал воспоминания о лавке старьевщика на Кенсингтонском рынке и дешево смотрелся на фоне настоящих антикварных вещей. Красный бархат оттенял светлые волосы и стеклянную голубизну глаз, но покрой платья, будто сшитого для средневековой ведьмы, и неумело заштопанные прорехи в ветхой ткани, теперь выглядели неуместно. Впервые Николас увидел Бриджит в этом платье на какой-то богемной вечеринке в Челси, устроенной амбициозным перуанцем. Николас и прочие вершины лондонского света, которых пытался покорить хозяин вечеринки, собрались в одном конце комнаты и презрительно обсуждали незадачливого альпиниста. За неимением лучшего они снизошли к его гостеприимству, однако дали понять, что любое проявление фамильярности с его стороны на вечеринках, заслуживающих внимания, будет встречено потоком оскорблений.

Чувство принадлежности к сливкам общества подтверждалось либо выставлением напоказ своей привилегированности, либо злобной завистью посторонних, либо соблазнением какой-нибудь красотки, либо, как сегодня, демонстрацией шикарных запонок.

– Все дороги ведут в Рим, – самодовольно пробормотал Николас, но Бриджит не поинтересовалась, что это значит.

Как она и предполагала, в гостиной еще никого не было. Полутемную комнату с задернутыми шторами освещали лишь лампы под оранжевыми абажурами, расплескивавшие лужицы желтого, как моча, сияния. Обстановка выглядела мрачно и богато. Вот и друзья у меня такие же, подумал Николас.

– А, Extraits de Plantes Marines, – сказал он, громко втянув носом ароматный воздух. – Между прочим, ее уже не достать{41}41
  …Extraits de Plantes Marines… ее уже не достать. – Ароматическая эссенция «Экстракт морских водорослей», освежитель воздуха, выпускаемый фирмой «Герлен» до 1967 г.


[Закрыть].

Бриджит промолчала.

Николас подошел к черному шкафчику, вынул из серебряного ведерка со льдом бутылку русской водки, налил в стопку тягучей холодной жидкости.

– Раньше ее продавали со специальной бронзовой кадильницей, которая иногда перегревалась, брызги горящей эссенции попадали на электрические лампы и… Однажды вечером мсье и мадам де Келькешоз{42}42
  …мсье и мадам де Келькешоз… – Французское словосочетание «quelque chose» означает «что-нибудь», «кое-что».


[Закрыть] одевались к ужину, а лампа в их столовой взорвалась, абажур загорелся, огонь перекинулся на шторы. В общем, эссенцию сняли с производства.

Бриджит не выказала ни удивления, ни любопытства. Где-то в доме тихонько звонил телефон. Элинор не выносила телефонных звонков, поэтому единственный аппарат стоял на столике под черной лестницей.

– Тебе чего-нибудь налить? – спросил Николас, осушив стопку водки так, как, по его мнению, это принято в России.

– Кока-колы, – ответила Бриджит. Она не любила спиртного, потому что от него был слишком жесткий приход. Во всяком случае, так утверждал Барри.

Николас откупорил бутылку кока-колы и снова налил себе водки, на этот раз в высокий стакан со льдом.

Послышалось цоканье каблуков по терракотовым плиткам пола, и в гостиную робко вошла Элинор в длинном лиловом платье.

– Вас к телефону, – с улыбкой сказала она Бриджит, чье имя успела забыть по пути от телефона в гостиную.

– Ух ты! Меня? – уточнила Бриджит и встала, не глядя на Николаса.

Элинор объяснила, как пройти к телефону, и спустя какое-то время Бриджит обнаружила столик под лестницей.

– Алло? – сказала она. – Алло?

Трубка молчала.

Когда Бриджит вернулась в гостиную, Николас рассказывал:

– Однажды маркиз и маркиза де Келькешоз переодевались к банкету, который устраивали у себя в замке, но абажур воспламенился, и вся гостиная сгорела дотла.

– Великолепно. – Элинор не имела представления, о чем говорит Николас, потому что только что пришла в себя после очередного забытья; в такие моменты она совершенно не знала, что происходит, понимала только, что на какое-то время отключилась. – Ну как, поговорили? – спросила она Бриджит.

– Нет. Я взяла трубку, а там никого. Наверное, у него деньги кончились.

Раздался телефонный звонок, на этот раз громче, потому что Бриджит оставила все двери открытыми. Она снова метнулась к черной лестнице.

– Не представляю, чтобы кому-то хотелось говорить по телефону, – сказала Элинор. – Телефонные разговоры меня пугают.

– Эх, молодость… – вздохнул Николас.

– В молодости они меня пугали еще больше.

Элинор налила себе виски. Она чувствовала себя изможденной и беспокойной одновременно. Впрочем, это чувство было ей хорошо знакомо. Она уселась на свое обычное место – низкий табурет в темном уголке рядом с каминной ширмой. В детстве, еще при жизни матери, она часто сидела у ширмы, расписанной обезьянами, и притворялась невидимкой.

Николас, осторожно присевший на край трона дожа, нервно вскочил:

– Ох, это же любимое кресло Дэвида.

– Ну, он же тебя не сгонит, раз уж ты там сидишь, – сказала Элинор.

– Вот как раз в этом я и не уверен, – вздохнул Николас. – Ты же знаешь, он любит, чтобы все было так, как ему угодно.

– И не говори, – уныло кивнула Элинор.

Николас пересел на ближайший диван и пригубил водку из бокала. Водка уже приобрела вкус растаявшего льда. Николасу это не нравилось, однако он задержал глоток во рту, потому что не знал, о чем разговаривать с Элинор. Отсутствие Бриджит раздражало, Дэвида он ждал с опаской, поэтому напряженно следил, кто первым войдет в гостиную. К его разочарованию, первыми появились Анна с Виктором.

Анна сменила простое белое платье на простое черное. В руке она держала зажженную сигарету. Виктор, переборов необходимость выбора наряда к ужину, пришел в своем толстом пестром свитере.

– Привет, – сказала Анна Элинор и ласково поцеловала ее в щеку.

Покончив с приветствиями, Николас не удержался от замечания в адрес Виктора:

– Дружище, ты будто собрался на Гебридские острова ловить макрель.

– Этот свитер у меня с тех самых пор, – объяснил Виктор, протягивая Анне бокал, – как мне достался аспирант, избравший темой для диссертации «Абеляр, Ницше, де Сад и Беккет». Понятное дело, он не мог с ней справиться{43}43
  …избравший темой для диссертации «Абеляр, Ницше, де Сад и Беккет». Понятное дело, он не мог с ней справиться. – Имеются в виду Пьер Абеляр (1079–1149), средневековый французский схоласт, теолог и поэт; Фридрих Вильгельм Ницше (1844–1900), немецкий мыслитель, композитор и поэт; Донасьен Альфонс Франсуа, граф де Сад (1740–1814), французский аристократ, политик и философ; Сэмюэл Беккет (1906–1989), ирландский писатель, поэт и драматург.


[Закрыть].

«Интересно почему», – подумала Элинор.

– В последнее время все любыми путями стремятся обзавестись степенью, – продолжил Виктор, входя в роль, которую ему полагалось исполнять за ужином.

– А как тебе сегодня работалось? – спросила Элинор. – Я весь день размышляла над этим самым непсихологическим методом исследования личности, – солгала она. – Я правильно выразилась?

– Совершенно верно, – ответил Виктор. – Кстати, и я весь день обдумывал твое замечание о том, что личность в уме, так что никаких других мыслей мне в голову не приходило.

Элинор покраснела, подозревая насмешку.

– По-моему, Элинор права, – галантно вмешался Николас. – Разве можно отделить личность от того, что ты о себе думаешь?

– Разумеется, нельзя, – сказал Виктор, – если рассматривать ее с этой точки зрения. Но я не использую психоанализа, который, между прочим, в наши дни выглядит так же замшело, как средневековая картография, потому что у нас есть точное представление о том, как именно работает мозг.

– Ну конечно, ученые мужи обожают критиковать чужие дисциплины, – заметил Николас, опасаясь, что Виктор продолжит скучную дискуссию и за ужином.

– Психоанализ нельзя назвать дисциплиной, – рассмеялся Виктор. – Бессознательное, которое можно обсуждать, лишь когда оно перестает быть бессознательным, – это еще один инструмент средневековых методов исследования, который позволяет аналитику рассматривать отрицание как доказательство противоположного. Исходя из этих правил, следует отправлять на виселицу того, кто отрицает, что совершил убийство, и выпускать на свободу того, кто признается в убийстве.

– Ты отвергаешь саму идею бессознательного? – спросила Анна.

«Ты отвергаешь саму идею бессознательного?» – пробормотал Николас себе под нос, подражая истерическому женскому голосу с нелепым американским акцентом.

– Я всего лишь говорю, что, если нами движут некие непознанные силы, такое положение вещей следует именовать невежеством. Мне претит, когда невежество превращают во внутреннюю среду и притворяются, что истинную науку представляет вот этот аллегорический подход, который был бы по сути безвредным и даже приятным, если бы не был таким дорогостоящим и влиятельным.

– Но он помогает людям, – возразила Анна.

– Да, терапия много обещает, – умудренно кивнул Виктор.

Дэвид уже некоторое время стоял в дверях, наблюдая за беседой. Его присутствия не замечал никто, кроме Элинор.

– А, Дэвид! Здравствуй, – сказал Виктор.

– Привет, – сказала Анна.

– Милочка, как я рад тебя видеть, – бросил Дэвид и тут же повернулся к Виктору: – Ну-ка, расскажи, что именно обещает терапия.

– Лучше ты расскажи, – улыбнулся Виктор. – Ты же врач.

– За свою краткую врачебную карьеру, – скромно заметил Дэвид, – я уяснил, что пациенты всю жизнь представляют, будто вот-вот умрут. Единственным утешением для них становится то, что в один прекрасный день они оказываются правы. Только авторитет врача спасает их от непрерывной душевной пытки. Лишь таким образом обещания терапии сбываются.

Николас облегченно перевел дух, потому что Дэвид его игнорировал. Анна отстраненно следила, как Дэвид с наигранной властностью устанавливает свое господство в гостиной. Элинор, пытаясь слиться с ширмой, сжалась в комочек, будто беглый раб на болоте, окруженный сворой господских псов.

Дэвид величественно прошелся по комнате, уселся на трон дожа и милостиво обратился к Анне:

– Моя дорогая, ты уже пришла в себя после героической самопожертвенной поездки в аэропорт с Элинор? – Он чуть поддернул жесткий шелк темно-красных брюк и скрестил ноги.

– Это было не самопожертвование, а сплошное удовольствие, – с невинным видом отозвалась Анна. – Кстати, я с удовольствием возвращаю тебе «Жизнь двенадцати цезарей». В смысле – я с большим удовольствием прочла книгу, а теперь ты с удовольствием вернешь ее в свою библиотеку.

– Весь день – сплошные удовольствия, – сказал Дэвид, уронив с ноги желтую комнатную туфлю.

– Вот именно, – сказала Анна. – Чаша наша преисполнена{44}44
  Чаша наша преисполнена. – Парафраз строки из библейского псалма (Пс. 22: 5): «Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих, умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена».


[Закрыть].

– Я тоже прекрасно провел день, – сказал Дэвид. – Просто волшебно.

Николас воспользовался возможностью присоединиться к беседе, не вызывая гнева Дэвида, и спросил Анну:

– И как тебе «Жизнь двенадцати цезарей»?

– Из них вышла бы замечательная коллегия присяжных заседателей. Суд они вершили бы споро, – ответила она, поворачивая большой палец книзу.

– Ха! – воскликнул Дэвид, выражая свое одобрение. – И делали бы это по очереди. – Он резко повернул большие пальцы к полу.

– Иначе нельзя, – согласилась Анна. – Представь, что было бы, если бы им пришлось выбирать председателя коллегии.

– Лучше представь императорскую боль в больших пальцах, – сказал Дэвид, с мальчишеским удовольствием крутя ноющими пальцами.

Появление Бриджит прервало эти счастливые фантазии. Поговорив с Барри по телефону, она выкурила еще один косячок, и все цвета вокруг стали очень яркими.

– Классные желтые туфли, – заявила она Дэвиду.

Николас поморщился.

– Тебе нравятся? – спросил Дэвид, благосклонно глядя на нее. – Я так рад.

Он понимал, что Бриджит постесняется рассказать о телефонном разговоре, но времени расспросить ее не осталось – Иветта доложила, что ужин готов. Ничего страшного, подумал Дэвид, разберемся позже. В погоне за знанием нет смысла убивать кролика преждевременно, сначала надо выяснить, как его глаза и кожа переносят шампунь и тушь для ресниц. И вообще, зачем «бабочку колесовать»{45}45
  …зачем «бабочку колесовать»… – Вошедшая в поговорку фраза из сатирической поэмы Александра Поупа «Послание к доктору Арбутноту» (1735); в июле 1967 г. с таким названием была опубликована редакционная статья в газете «Таймс» в защиту Мика Джаггера, арестованного по обвинению в хранении и распространении наркотиков.


[Закрыть], когда ей самое место на булавке. Обрадованный этими утешительными размышлениями, Дэвид встал с кресла и торжественно провозгласил:

– Пойдемте ужинать.

Огоньки свечей в столовой задрожали, потревоженные сквозняком из раскрытых дверей, и расписные панели на стенах ожили. Вереница благодарных крестьян, так восхищавшая Дэвида, чуть продвинулась по извилистой дороге к воротам замка, а потом снова отдалилась, когда пламя качнулось в сторону. Колеса телеги, застрявшей в канаве на обочине, словно бы со скрипом шевельнулись, а осел, впряженный в телегу, оброс новыми мышцами.

Иветта внесла две мисочки с соусом руй для рыбного супа, а на каждом конце стола стояла запотевшая зеленая бутылка шампанского.

По пути из гостиной в столовую Николас еще раз попытался привлечь внимание к своему навязчивому рассказу. Теперь действие разворачивалось в особняке князя и княгини де Келькешоз.

– Вжух! – выкрикнул Николас, отчаянно жестикулируя. – И бесценные гобелены пятнадцатого века вспыхнули, и весь их hôtel particulier[12]12
  Частный особняк, резиденция (фр.).


[Закрыть] сгорел дотла. Прием пришлось отменить. После этого скандала, о котором говорила вся Франция, эссенцию водорослей отозвали отовсюду, а ее производство запретили по всему миру.

– С фамилией им тоже не повезло, – заметила Анна.

– И сейчас этой эссенции нигде не достать, – воскликнул Николас, совершенно измотанный своими усилиями.

– Ну и правильно. Кому хочется, чтобы их партикулярный отель сгорел дотла? Мне вот нисколечко не хочется.

Все ждали, когда их рассадят, и вопросительно смотрели на Элинор. В общем-то, задача была несложной – женщины рядом с Дэвидом, мужчины рядом с ней, и пары порознь, – но Элинор почему-то решила, что обязательно допустит ошибку, что приведет Дэвида в ярость.

– Анна, будь добра… нет, не туда… нет, извини… – растерянно лепетала Элинор.

– Хорошо, что нас всего шестеро, – громким шепотом сказал Дэвид Николасу.

– Есть надежда, что она разберется, кого куда, и суп не успеет остыть, – преданно поддакнул Николас.

Ненавижу званые ужины, подумала Бриджит.

Иветта внесла дымящуюся супницу.

– А скажи мне, дорогая, как тебе император Гальба? – спросил Дэвид у Анны, вежливо склонившись к ней, чтобы подчеркнуть полное отсутствие интереса к Бриджит.

Именно такого поворота разговора Анна и опасалась. «Кто это – Гальба?» – подумала она, но вслух сказала:

– Любопытная личность, но меня больше заинтересовал Калигула. Как ты думаешь, почему он так зациклился на сестрах?

– Ну ты же знаешь поговорку, – ухмыльнулся Дэвид. – Порок не плох, но кровосмешенье – лучшее развлеченье{46}46
  Порок неплох, но кровосмешенье – лучшее развлеченье. – Сомнительная шутка Дэвида «Vice is nice, but incest is the best» пародирует форму известного двустишия американского поэта-сатирика Огдена Нэша (1902–1971) под названием «Reflections on Ice-Breaking» («Размышления о способах заводить знакомства»): «Candy is dandy, but liquor is quicker», то есть «Конфеты хороши, но с выпивкой дело идет быстрее».


[Закрыть].

– Но в чем здесь психологическая подоплека? – с притворным изумлением спросила Анна. – Что это – нарциссизм? Желание соблазнить самого себя?

– Нет, скорее убеждение, что только самые близкие родственники были способны осознать всю глубину его страданий. Как известно, Тиберий вырезал почти всю семью Калигулы, уцелели только Калигула и Друзилла. Только она его понимала.

Дэвид пригубил вино, а Анна, все еще притворяясь примерной ученицей, поинтересовалась:

– А почему Калигула считал, что сможет пытками вытянуть из жены объяснение своей привязанности к ней?

– Официально ее обвинили в колдовстве, но, судя по всему, он с подозрением относился к теплым чувствам, испытываемым не под страхом смерти.

– И в общем он питал те же подозрения относительно всех своих подданных, римских граждан, верно?

– В общем, да, лорд Коппер{47}47
  В общем, да, лорд Коппер. – Вошедшая в поговорку фраза из романа Ивлина Во «Сенсация» (1938); именно так подобострастный мистер Солтер, редактор международного отдела, отвечает на любые, даже ошибочные замечания своего грозного начальника (перев. А. Бураковской).


[Закрыть], – ответил Дэвид с таким видом, будто ему было известно то, чего он никогда и никому не расскажет.

«Вот они, преимущества классического образования», – подумала Анна, которая часто слышала, как Дэвид и Виктор о них беседовали.

Виктор молча и очень быстро поглощал суп, а Николас рассказывал ему о поминках Джонатана Кройдена. Элинор, отставив тарелку, закурила сигарету – несколько таблеток декседрина отбили у нее аппетит. Бриджит сосредоточенно грезила о чем-то.

– Я не сторонник поминок. – Виктор пожевал губами, будто пробуя на вкус неискренность своих слов. – Они просто предлог для вечеринки.

– Плохо то, что они предлог для плохих вечеринок. Вы с Николасом Кройдена обсуждаете?

– Да, – кивнул Виктор. – Говорят, его интереснее было слушать, а не читать. Ну, к его творчеству тоже есть претензии.

Дэвид сверкнул зубами, одобряя колкость:

– А Николас тебе сказал, что твой приятель Виджей тоже был на поминках?

– Нет, – ответил Виктор.

– Кстати, ты ведь до сих пор не объяснила, почему он так неожиданно уехал, – сказал Дэвид, поворачиваясь к Анне.

Она уже несколько раз уклонялась от ответа на этот вопрос, поэтому Дэвид нарочно задавал его при каждой встрече.

– Не может быть, – подыграла ему Анна.

– Он страдал недержанием мочи? – спросил Дэвид.

– Нет, – ответила она.

– Неужели он пытался с тобой заигрывать?

– Ни в коем случае.

– Он просто вел себя как обычно, – предположил Николас.

– Вполне может быть, – сказала Анна. – Но уехал он не из-за этого.

– Желание распространить информацию сродни голоду и часто возникает в тех случаях, когда собеседник проявляет любопытство или, наоборот, демонстративно остается равнодушным, – с важным видом изрек Виктор.

– Что ж, – сказала Анна, чтобы спасти Виктора от молчания, которое наверняка последовало бы за его заявлением. – Вряд ли вам, людям широких взглядов, это покажется странным, но когда я принесла в его спальню рубашки из стирки, то обнаружила стопку жутких журналов. Не порнографических, а гораздо хуже. Нет, разумеется, я не стала бы указывать ему на дверь. В конце концов, пусть себе читает что угодно. А он неожиданно вернулся, застал меня в спальне и устроил скандал на пустом месте. Ну, я и не выдержала.

– Молодец, – робко заметила Элинор.

– А что за журналы? – осведомился Николас, откинувшись на спинку стула и скрестив ноги.

– Надо было их конфисковать, – хихикнула Бриджит.

– Да ну, гадость какая-то. Распятие. Всякая зоофилия.

– Как интересно, – заявил Николас. – От Виджея я такого не ожидал.

– Правда? Вот и бедная свинья тоже не ожидала, – сказала Анна.

Решив замять неловкость, Виктор хохотнул:

– Этика наших отношений с животным миром – дело темное.

– Мы их убиваем, если нам этого хочется, – отрезал Дэвид. – Ничего темного в этом нет.

– Дэвид, этика изучает не поступки, а то, как следует поступать, – пояснил Виктор.

– Поэтому не стоит тратить на нее время, – шутливо заметил Николас.

– А почему ты считаешь аморальность превосходным качеством? – спросила его Анна.

– Дело не в превосходстве, – ответил он, раздувая ноздри. – А в том, чтобы не быть занудой или хлыщом.

– В Николасе все превосходно, – сказал Дэвид. – Даже если бы он был занудой или хлыщом, то и в этом бы всех превзошел.

– Спасибо, Дэвид, – с нарочитым благодушием отозвался Николас.

– В английском языке, – начал Виктор, – слово «зануда» сродни словам, обозначающим профессию, например, как «юрист» или «кондитер». Другие языки выражают это словосочетаниями «скучный человек» или «с ним скучно», то есть имеется в виду преходящее состояние, которое может перемениться. Пока неизвестно, указывает ли это на повышенную нетерпимость англичан к скучным людям или на особую интенсивность английской скуки.

«Это указывает на то, что вы – нудные старые пердуны», – подумала Бриджит.

Иветта унесла суповые тарелки и закрыла за собой дверь. Язычки свечей качнулись, крестьяне на стенах снова ожили.

– Надо стремиться к ennui, – заявил Дэвид.

– Разумеется, – сказала Анна, – это не просто слово, которым французы называют старую добрую скуку. Это скука и богатство или скука и высокомерие. Для меня все скучно, поэтому я привлекаю всеобщий интерес. Почему-то никому не приходит в голову, что невозможно объять картину мира и при этом не быть ее частью.

Воцарилось молчание. Иветта внесла в столовую блюдо с жареной олениной и овощами.

– Любимая, у тебя великолепная память, – сказал Дэвид Элинор. – Ты точь-в-точь повторила меню ужина, которым мы в прошлый раз угощали Анну и Виктора.

– Боже мой, извините, – сказала Элинор.

– Кстати, об этике животных, – вмешался Николас. – Говорят, что в прошлом году Джеральд Фрогмор настрелял птиц больше, чем кто-либо в Англии. Неплохо для человека в инвалидной коляске.

– Может, ему не нравится, когда у других есть свобода передвижения, – съязвила Анна и, мысленно улыбнувшись, почти пожалела о сказанном.

– Ты же не против охоты? – спросил Николас тоном, в котором ясно слышалось невысказанное «ко всему прочему».

– А как же иначе, – ответила Анна. – Это предрассудок среднего класса, основанный на зависти. Я правильно говорю?

– Ну, я этого говорить не собирался, – сказал Николас, – но ты выразила мою мысль лучше меня самого.

– Ты презираешь людей из среднего класса? – спросила Анна.

– Я не презираю людей из среднего класса, наоборот, чем дальше от него, тем лучше, – сказал Николас, выставляя напоказ манжету. – Меня раздражают люди среднего класса.

– А могут представители среднего класса быть «из среднего класса» в упомянутом тобой смысле?

– Конечно, – великодушно согласился Николас. – Вот Виктор, например.

Виктор изобразил улыбку, показывая, что не обиделся.

– Безусловно, девушке легче, – продолжил Николас. – Для нее замужество – настоящее благословение, которое вызволяет из тусклого унылого существования и выводит в свет. – Он покосился на Бриджит. – А вот мужчине приходится строго соблюдать правила, если, конечно же, он не педик, который только и знает, что шлет почтовые открытки всем знакомым в надежде, что им нужен лишний гость к ужину. Нет, мужчина должен быть приятен в общении и хорошо образован, – добавил он, мило улыбнувшись Виктору.

– Николас в этом большой специалист, – вмешался Дэвид. – Он лично вывел в свет нескольких девушек из низов. Из грязи, можно сказать.

– За огромные деньги, – согласился Николас.

– А когда тебя самого окунают в грязь, это стоит еще дороже, правда?

– Видит бог, шеф, грязь – это еще цветочки, – сказал Николас, подражая комичному выговору кокни. – Вот когда в помоях топят, это вам не шутки шутить…

Элинор до сих пор не понимала, почему англичане именуют хорошими манерами смесь неприкрытой грубости и гладиаторского боя. Она знала, что Дэвид позволял себе переходить все мыслимые границы дозволенного, но любая попытка пресечь издевательства расценивалась как «занудство». Когда Дэвид напоминал гостям об их слабостях и просчетах, Элинор разрывалась между желанием спасти несчастную жертву, поскольку сама разделяла их чувства, и не менее сильным желанием избежать упрека в том, что «испортила праздник». Чем больше она задумывалась над этим противоречием, тем больше в нем увязала и никогда не знала, что сказать, ведь что ни скажи – все плохо.

Ей вспомнился отчим, который орал на мать за необозримым столом, уставленным английским серебром, в зале, полном французской мебели и китайских ваз. Длина стола не позволяла отчиму перейти к рукоприкладству. Этот коротышка-импотент, будучи французским герцогом, всю жизнь пребывал в уверенности, что цивилизация погибла в 1789 году, однако же требовал с торговцев десять процентов от выручки за предметы дореволюционного антиквариата, приобретаемые его женой. Он заставил Мэри продать собранную матерью коллекцию картин Моне и Боннара{48}48
  …картин Моне и Боннара… – Имеются в виду французские художники-импрессионисты Клод Моне (1840–1926) и Пьер Боннар (1867–1947).


[Закрыть], утверждая, что декадентское искусство не представляет никакой ценности. Для него Мэри была наименее ценным предметом в его музейных особняках, и он, доведя ее до смерти, с удовлетворением решил, что наконец-то избавил свою жизнь от любых признаков современности, за исключением огромных прибылей от продажи моющих средств для химчистки, изготавливаемых в Огайо.

Элинор наблюдала за мучениями матери с тем же выразительным безмолвием, с каким переживала свой постепенный распад за ужином. Она никогда не была жестокой, но не могла удержаться от смеха, глядя, как отчим, страдавший к тому времени болезнью Паркинсона, набирает на вилку горошины, которые рассыпались, пока он нес ее ко рту. Однако же она ни разу не обмолвилась о силе своей ненависти. Она тогда ничего не говорила и сейчас не скажет.

– А вот взгляните на Элинор, – сказал Дэвид. – С таким выражением лица она всегда вспоминает свою обожаемую богатую покойную матушку. Я прав, любимая? – ласково спросил он. – Прав ведь?