Текст книги "Эдвард Сноуден. Личное дело"
Автор книги: Эдвард Сноуден
Жанр: Зарубежная публицистика, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Директор АНБ Майкл Хейден издал приказ об эвакуации до того, как большая часть страны узнала о произошедшем. В результате АНБ и ЦРУ (которое тоже 11 сентября эвакуировалось из собственной штаб-квартиры полностью, за исключением небольшой аварийной команды) объяснили свое поведение тем, что одно из агентств потенциально могло бы стать вероятной мишенью для атаки четвертого и последнего угнанного самолета, авиалинии США, рейс 93. Даже скорее, чем Белый дом или Капитолий.
Уж точно я не думал о следующей вероятной цели террористической атаки, выбираясь из транспортного коллапса, где все кинулись разъезжаться с одной и той же парковки одновременно. В тот момент я вообще ни о чем не думал. Я был занят исключительно послушным следованием за всеми, в чем сегодня усматриваю момент тоталитарного поведения. Автомобильные гудки (кажется, я никогда в жизни не слышал, чтобы вблизи американского военного объекта звучал клаксон!) и нестройные радиоголоса, выкрикивавшие все новые подробности об обрушении Южной башни, пока водители держали руль в коленях и лихорадочно нажимали кнопку перенабора своих телефонов… Я все еще помню это в настоящем времени. Помню ту пустоту всякий раз, когда мой звонок затухал в перегруженной сети. Помню постепенное понимание отрезанности от всего мира и скученности – бампер к бамперу. Даже несмотря на то, что я сидел на водительском месте, по сути, я был всего лишь пассажиром.
Сигнал светофора на Кейнайн-Роуд дал дорогу пешеходам, а спецподразделение полиции АНБ приступило к работе по регулированию движения на дорогах. Все последующие часы, дни и недели их будут сопровождать конвои армейских внедорожников с установленными на них пулеметами – охранять новые блокпосты и контрольные пункты. Многие из этих мер безопасности стали постоянными и дополнились бесконечными рядами проволоки и массовой установкой камер слежения. С подобными мерами предосторожности мне было трудно вернуться на базу и проезжать мимо зданий АНБ – до того дня, как я был принят туда на работу.
Эти меры предосторожности, оправдываемые позднее «войной против терроризма», не были единственной причиной моего расставания с Мэй после 11 сентября, хотя свою роль они, несомненно, сыграли. События того дня оставили ее потрясенной. Спустя время мы перестали работать вместе и отдалились друг от друга. Я время от времени перекидывался с ней парой слов – только чтобы убедиться, что мои чувства изменились и я сам изменился тоже. Позже Мэй рассталась с Нормом и переехала в Калифорнию, став для меня совсем чужой. Она была слишком не согласна с войной.
9/12
Попытайтесь восстановить в памяти самое крупное семейное событие, на котором вы когда-либо присутствовали, – может быть, сбор всей семьи. Сколько человек тогда собралось? Человек тридцать или пятьдесят? Хотя все они вместе образуют вашу семью, у вас, вероятно, еще не было возможности лично узнать каждого, пообщаться со всеми по отдельности. Число Данбара – знаменитая оценка того, сколько связей вы осмысленно можете поддерживать на протяжении жизни, – и это сто пятьдесят. А теперь мысленно вернемся в школу. Сколько человек было в вашем классе в начальной школе, а потом в средней? Сколько из них было друзей, а скольких вы просто знали как хороших знакомых и скольких только узнавали в лицо? Если вы посещали школу в Соединенных Штатах, допустим, что это тысяча человек. Что, безусловно, расширяет тот круг, о котором вы можете сказать: это «мои люди», – по крайней мере со всеми вы могли иметь дружеские отношения.
Примерно три тысячи человек погибло 11 сентября. Представьте себе всех, кого вы любили, всех, кого вы знали, даже тех, чьи имена вам просто знакомы или просто лица… И представьте, что их больше нет. Представьте себе пустые дома. Представьте пустую школу, пустые классы. Все они, те люди, среди которых вы жили, – теперь их больше нет. После событий 11 сентября осталась брешь. Бреши в семьях, бреши в обществе. В самой земле…
А теперь подумайте вот о чем: свыше миллиона людей убито в ходе американской ответной операции.
Два десятилетия после 11 сентября – это сеяние американского разрушения в ходе саморазрушения Америки, с применением тайных политических мер, тайных законов, тайных судебных процессов и тайных войн, травматическое воздействие которых – сам факт их существования – правительство США постоянно засекречивает, отрицает, отвергает, извращает. Проработав приблизительно половину этого периода в качестве сотрудника американской разведки и еще примерно половину проведя в изгнании, я знаю лучше, чем многие, насколько часто эти агентства вредят. Мне также известно и то, как сбор и анализ информации превращается в производство дезинформации и пропаганду – которая не менее часто используется против союзников Америки, как и против ее врагов, а порой и против ее собственных граждан. Но, даже зная это, я все еще пытаюсь осмыслить масштаб и скорость трансформации Америки, как страны, проявлявшей уважение к инакомыслию, в полицейское государство, чья милитаризированная политика требует тотального подчинения – что теперь повсеместно выражается фразой: «Прекратите сопротивление».
Вот почему, когда я пытаюсь понять, как проходили эти два десятилетия, я возвращаюсь к тому сентябрю – ко дню «Граунд Зиро» и его непосредственным последствиям. Возвращаться к той катастрофе – значит подходить к правде более темной, нежели ложь, которая связывает «Талибан» и «Аль-Каиду», и возвращаться к Саддаму Хусейну с выдуманными запасами оружия массового применения. А это, в свою очередь, значило бы отвергать тот факт, что кровавая расправа и злоупотребления, которыми отмечено мое взросление, были рождены не только в системе исполнительной власти и органах разведки, но также в сердцах и умах всех американцев, включая меня.
Я вспоминаю, как изо всех сил старался не быть раздавленным толпой шпионов, в панике мчавшихся из Форт-Мид, когда рухнула Северная башня. Уже на шоссе я, держась за рулевое колесо одной рукой и нажимая кнопки телефона другой, старался безуспешно дозвониться к кому-нибудь из родных, ко всем без разбора. Наконец мне удалось связаться с мамой, которая к тому времени уже ушла из АНБ и работала судебным секретарем в одном из госучреждений Балтимора. Их там по крайней мере не эвакуировали.
Ее голос меня напугал, и вдруг мне ужасно захотелось сделать только одно – подбодрить ее.
«Все в порядке. Я уехал с базы, – говорил я. – У нас нет никого в Нью-Йорке, да?»
«Я… не знаю. Не знаю. Не могу связаться с бабушкой».
«А дед, он в Вашингтоне?»
«Насколько я знаю, он должен быть в Пентагоне».
У меня перехватило дыхание. В 2001 году дед вышел в отставку как офицер Береговой охраны и служил теперь в высшем офицерском составе ФБР в качестве одного из руководителей авиационного сектора. Это значит, что он проводил много времени в многочисленных госучреждениях по всему федеральному округу Колумбия и окрестностям.
Прежде чем я подобрал несколько слов утешения, мама заговорила снова: «Кто-то звонит по другой линии. Возможно, это бабушка. Я отвечу…»
Когда она больше не перезвонила, я набирал ее номер бессчетное количество раз, но не мог дозвониться. Тогда я поехал домой и стал ждать, сидя перед орущим телевизором, и запускал новостные сайты. Новый кабельный модем, который, как мы быстро убедились, работал намного устойчивее, чем все спутники связи TELECOM и все натыканные по стране вышки сотовой связи, вместе взятые.
Из-за невероятной загруженности дорог мама долго и трудно ехала домой из Балтимора. Она появилась вся в слезах, но нам все-таки повезло. Дед оказался цел и невредим.
Когда впоследствии мы увиделись с бабушкой и дедушкой, было много разговоров – о планах на Рождество и Новый год. Но о Пентагоне и нью-йоркских башнях никто даже не упомянул. Отец, наоборот, рассказал мне о своем 11 сентября живо и подробно. Когда случилась атака на башни, он находился в штаб-квартире Береговой охраны. С тремя сослуживцами он покинул офис Оперативного управления и отыскал конференц-зал, где на большом экране можно было наблюдать за событиями. За ними туда же влетел молодой офицер, который на ходу выкрикнул: «Они только что бомбили Пентагон!» Заметив недоверчивую реакцию, он повторил еще раз: «Я серьезно – они только что бомбили Пентагон». Отец поспешил к окну во всю стену с видом на Потомак, где на противоположном берегу виднелось порядка двух пятых громадного здания Пентагона в клубящихся облаках густого черного дыма.
Чем больше отец предавался воспоминаниям, тем больше меня заинтриговывали эти слова: «Они только что бомбили Пентагон». Они! Кто же эти «они»?
Америка тут же поделила мир на «нас» и «них», и отныне каждый был либо за «нас», либо за «них», судя по известной фразе президента Буша, произнесенной им, пока на пепелище еще тлели обломки. Люди в соседних домах вывесили американский флаг, как бы стараясь показать, на чьей они стороне. Другие собирали красно-бело-синие картонные стаканчики и на каждом переходе у каждой автомагистрали между домом моей мамы и домом моего отца выкладывали из них фразы типа: «Сплотившись, мы выстоим. Помни!»
Я время от времени ездил пострелять в тир, и наряду со старыми мишенями – «бычий глаз» или плоский силуэт – там появились изображения мужчин в арабских головных уборах. В магазинах огнестрельное оружие, которое годами лежало за пыльным стеклом витрин, теперь повсеместно имело табличку «Продано». Американцы стояли в очередях, покупая сотовые телефоны, надеясь на своевременное предупреждение о новых атаках – или по крайней мере на возможность сказать «Прощай» из угнанного террористами самолета.
Почти сто тысяч шпионов вернулись на свои рабочие места в агентствах, как только узнали, что провалили свое первостепенное дело, а оно заключалось в том, чтобы защищать Америку. Подумайте, какое чувство вины они испытывали! Они, как и всякий тогда, испытывали гнев, но также они испытывали и чувство вины. Разбор их ошибок мог подождать – сейчас главным было искупить этот грех. Тем временем их боссы, пугая угрозой террористических атак, раскручивали кампанию по предоставлению гигантских бюджетов и чрезвычайных полномочий, дабы расширить комплексы вооружений и властвовать не только над воображением публики, но даже и тех, кто одобрил им эти бюджеты.
Двенадцатое сентября стало первым днем новой эры, которую Америка встретила в единодушном порыве, окрепнув за счет ожившего чувства патриотизма, доброй воли и сочувственной поддержки всего мира. Оглядываясь назад, думаю, что моя страна могла бы так много сделать, пользуясь этими возможностями. К терроризму можно относиться не как к теологическому явлению, за которое он себя выдает, а как к преступлению, чем он является на самом деле. Этот редчайший момент солидарности можно было использовать, чтобы укрепить демократические ценности и взрастить жизнестойкость в отныне взаимосвязанном глобальном общественном мнении.
Но вместо этого дело кончилось войной.
Величайшее сожаление всей моей жизни – моя безотчетная, безоговорочная поддержка данного решения. На меня напали, да! Но мое возмущение было «первым звоночком» процесса победы эмоций над рассудком. Я безоговорочно проглотил все утверждения, которые выдавались средствами массовой информации за правду. Я повторял их, словно мне за это платили. Я хотел быть освободителем. Хотел освободить угнетенных. Я принял мантру, сконструированную «для блага страны», которую в своем ошеломлении спутал с самим благом для страны. Мои индивидуальные политические взгляды, которые я выработал, как будто рухнули. Этос хакера, противника любой институциональности, который я впитал в Сети, а также аполитичный патриотизм, который унаследовал от родителей, одновременно испарились из системы моих взглядов. Я был перекован в готовое орудие мести. Самое острое унижение происходит от осознания того, как легко произошла эта трансформация и как податливо я ее принял.
Думаю, я хотел стать частью чего-то большего. До 11 сентября я колебался относительно армейской службы, потому что считал ее бесцельной, а то и просто скучной. Все знакомые, о ком я знал, что они были в армии, служили в мире после холодной войны – между падением Берлинской стены и атаками 2001 года. В этот промежуток, совпавший с моей юностью, у Америки не было врагов. Страна, в которой я вырос, была единственной глобальной супердержавой. Все казалось – по крайней мере мне и таким, как я, – процветающим и устойчивым. Не было нового фронтира, чтобы его отвоевывать, великих гражданских проблем, чтобы их решать, кроме тех, которые были онлайн. Атаки 11 сентября все изменили. И вот наконец появилось поле для битвы.
Мое решение тем не менее встревожило меня. Я думал, что больше пригожусь моей стране у терминала. Но нормальная работа в области информационных технологий казалась слишком комфортабельной и безопасной в мире асимметричного конфликта. Я думал, что буду походить на хакеров из кинофильмов или на ТВ – этакие сцены со стенами мигающих огней, предупреждающих о вирусах, когда ты преследуешь врагов и срываешь их коварные замыслы. К несчастью для меня, основные агентства, которые этим занимались – АНБ и ЦРУ, – пользовались списками требований по найму сотрудников, составленными полвека назад, и часто по традиции настаивали на дипломе об окончании колледжа. Получалось, что если техническая отрасль признавала мои документы об окончании Анн-Арандельского колледжа и квалификацию системного инженера Майкрософт (MCSE) подходящими, то правительство с этим не считалось. Чем больше я собирал материала в Сети, тем больше осознавал, что мир после 11 сентября был миром исключений. Агентства, особенно технического направления, разрастались так быстро, что иногда делались исключения для ветеранов военной службы. И вот тогда я решил поступить на службу в армию.
Вы можете подумать, что мое решение имело смысл или было неизбежностью, отвечало семейным традициям или характеру службы родных. Нет, все было не так. Записываясь в армию, я точно так же бунтовал против устоявшейся преемственности, как и подчинялся ей – потому что, поговорив с новобранцами из всех родов войск, я решил идти в армию, руководителей которой некоторые из моих родственников-пограничников традиционно считали полоумной «американской военщиной».
Когда я сообщил о своем решении маме, она плакала несколько дней. Я лучше знал, как стоит сообщить о своем выборе отцу, который уже достаточно ясно выразился во время гипотетической дискуссии, что я буду растрачивать там свой технический талант.
В день отъезда я написал ему письмо – от руки, а не на принтере. Я объяснил свое решение и подсунул конверт под переднюю дверь его квартиры. Оно заканчивалось словами, от которых меня до сих пор передергивает: «Прости, папа, – писал я, – но это жизненно необходимо для моего личностного роста».
Икс-лучи
Я вступил в армию, и, как утверждал известный слоган, должен был стать всем тем, кем я могу стать (о Береговой охране не было и речи).
Не помешало бы, если б на вступительных испытаниях я набрал больше очков, чтобы пройти подготовку (чем черт не шутит) на сержанта спецназа, осилив тренировочный цикл, который новобранцы называли 18 Икс-лучей[29]29
В оригинале: 18 X-Ray, или сокращенно 18Х. Также «X-ray» по-английски означает «рентген».
[Закрыть]. Он был предназначен для пополнения рядов небольших резервных групп, которые выполняли самые тяжелые боевые задачи во все более частых «невидимых» и неравноправных войнах Америки. Программа 18X была ощутимым стимулом, потому что до 11 сентября я, как полагалось прежде, уже был бы в армии и не имел такого шанса пройти запредельно сложные и необычайно строгие курсы квалификационной подготовки спецназа. Новая система работала на заблаговременный отбор перспективных солдат – с самым высоким уровнем физической, интеллектуальной подготовки и способностями к изучению иностранных языков. Шанс особой подготовки, как и перспектива быстрого продвижения по службе, действовали как безотказная приманка для перспективных кандидатов, которые в любом случае могли завербоваться куда угодно. Я потратил пару месяцев на изнурительные тренировки по бегу и был в великолепной форме, хотя всегда терпеть не мог бег. Специалист по набору пополнения позвонил мне и сообщил, что моя письменная работа была одобрена, я поступил, я это сделал. Я был первым кандидатом, которого он записал на программу. Слышно было, как он горд. В его голосе звучало торжество, когда он сказал, что после обучения меня, вероятно, направят в специальные войска связи: сержантом технической или разведывательной службы.
Вероятно. Но в первую очередь я должен пройти базовое обучение в Форт-Беннинге, штат Джорджия.
Всю дорогу туда, с автобуса на самолет и снова на автобус Мэриленд – Джорджия, я сидел рядом с одним и тем же парнем. Он был огромным опухшим бодибилдером, весившим где-то между 200 и 300 фунтами[30]30
Между 90 и 136 кг.
[Закрыть]. Говорил он не переставая, перескакивая с того, как он даст по физиономии сержанту-инструктору, если тот будет грубить, на рекомендации по стероидным циклам для наиболее эффективного набора массы тела. Кажется, не заткнулся он ни разу, пока мы не прибыли на тренировочную базу Сэнд-Хилл[31]31
Песчаный холм (англ.).
[Закрыть] в Форт-Беннинге, где, насколько мне не изменяет память по прошествии этих лет, песка было не так уж много.
Инструкторы приветствовали нас с выражением затаенной ярости и наградили прозвищами, основанными на наших первых шагах с неизбежными оплошностями в соблюдении правил. Как же пропустить, например, столь грубую ошибку, как то, что парень вылез из автобуса в яркой рубашке с флористическим принтом? Многие имена или фамилии тоже нетрудно переделать во что-нибудь более забавное. Так я моментально стал Снежинкой, а мой дорожный спутник – Маргариткой или просто Дейзи, и все, что ему оставалось, – это сжать зубы (посмел бы он сжать кулаки!) и молча пыхтеть.
Как только инструкторы заметили, что мы с Дейзи уже знакомы и он – самый тяжелый во взводе, а я – самый легкий, с весом 56 кг при росте 175 см, они решили развлечься по полной и быстренько поставили меня в пару с этим тяжеловесом. Я все еще помню упражнение по выносу раненого товарища с поля боя: расстояние с футбольное поле и можно использовать разные методы типа «волочение с захватом за шею», «пожарный» и особенно уморительный – «вынос невесты». Когда я пытался нести Дейзи на руках, меня из-за его туши не было видно. Он, казалось, плыл по воздуху, хотя я под ним потел и ругался, стараясь протолкнуть его гигантский зад за линию ворот, прежде чем рухнуть наземь. Тогда Дейзи вскакивал, взваливал меня себе на шею, как мокрое полотенце, и начинал бегать вприпрыжку, словно дитя, выросшее в лесу.
Мы все время были грязные, все время у нас что-то болело, однако через несколько недель я был в лучшей физической форме за всю мою жизнь. Худощавое сложение, которое я раньше воспринимал как наказание, скоро превратилось в преимущество, поскольку очень многое из того, что мы делали, представляло собой упражнения с собственным телом. Дейзи не мог лазать по канату, а я в один миг взбегал вверх, как бурундук. Он мучился, поднимая свой невероятный торс над турником, чтобы выполнить хотя бы минимум подтягиваний, а я мог подтянуться в два раза больше норматива одной рукой. Он с трудом отжимался от силы раз-другой, проливая пот, а я это выполнял с хлопками между отжиманиями, а то и с упором только на большие пальцы рук. Когда мы сдавали двухминутный тест на отжимание, меня останавливали раньше времени, чтобы не превышать норматив.
Куда бы мы ни шли, мы маршировали – или бежали. Бегали мы постоянно. Мили и мили до приема пищи, мили и мили после! Бежали по дорогам, полям и беговой дорожке, а сержант при этом громко отсчитывал шаги, выкрикивая вирши наподобие таких:
Я еду в пустыню
И только вперед!
Со мною мачете
И враг не уйдет.
Раз-два, раз-два! Бей-бей-бей!
Пуль, патронов не жалей!
Враг прячется в норах,
Сидит среди скал.
Я кину гранату –
И всех наповал!
Раз-два, раз-два! Бей-бей-бей!
Пуль, патронов не жалей!
Бежать строем, повторяя слова речевок, – это умиротворяет; твое «я» находится как бы вовне. В ушах стоит гул десятков мужских голосов, эхом вторящих твоему крику, вынуждая тебя неотрывно следить за движением ног бегущих впереди тебя. Совсем скоро ты перестаешь о чем-то думать, а просто мысленно ведешь счет, в то время как твое сознание переплавляется в сознание неприметного рядового, занятого только тем, как ставить ногу и бежать милю за милей вместе со всеми. Я бы назвал это состояние безмятежностью, если бы оно не было таким беспросветным. Скажу иначе: я был бы в гармонии с собой, если бы не был таким усталым. Именно этой цели и добивалась армейская подготовка. Сержант-инструктор не получит своей оплеухи не столько из-за страха «дающего», сколько из-за его переутомления: не стоит тратить силы зря. Армия создает бойца, прежде всего обучая его сражаться «за пределами себя»; измотанного настолько, что появляется безразличие ко всему прочему, кроме готовности выполнять команды.
Только вечером в казарме мы могли немного передохнуть, но и это следовало еще заслужить – отработать, выстроившись в линию перед нашими койками. Мы громко повторяли «Солдатское кредо»[32]32
Личный состав армии США должен жить в соответствии с нормами, устанавливаемые тем, что называется «Солдатское кредо». Это 13 предложений, которые должен знать наизусть любой солдат. Когда произносятся слова «Солдатского кредо», военнослужащие в честь него встают по стойке «смирно».
[Закрыть] и пели «Звездами усыпанное знамя»[33]33
Национальный гимн США.
[Закрыть]. Дейзи вечно забывал слова. К тому же у него совсем не было слуха. Некоторые ребята подолгу не засыпали, толкуя о том, что бы они сделали с бен Ладеном, если бы они его нашли (все поголовно были уверены, что именно они его найдут). Фантазии в основном вертелись вокруг обезглавливания, кастрации и разъяренных верблюдов. А мне тем временем снился бег, но не по роскошной, покрытой пышной растительностью глинистой Джорджии, а по пустыне.
Где-то на третьей или четвертой неделе мы вышли на занятие по ориентированию: когда твой взвод идет в лес и совершает дальний переход по неоднородной местности к указанной цели, прокладывая маршрут, карабкаясь на валуны и переходя вброд потоки, имея только карту и компас – ни GPS, ни цифровой технологии. Мы уже совершали такие вылазки раньше, но еще ни разу – в полном снаряжении, когда каждый из нас тащит на себе рюкзак с экипировкой весом в двадцать два с лишним килограмма. Хуже всего было то, что выданные мне армейские ботинки оказались слишком широки, и мои ступни в них буквально болтались. Волдыри появились на пальцах ног еще до того, как я пошел скакать по всей этой местности.
К середине движения я вышел к высоте и влез на поваленное бурей дерево, висевшее над тропинкой на уровне груди – нужно было взять азимут и определить, куда двигаться дальше. Убедившись, что мы на правильном пути, я собрался спрыгнуть и уже опустил одну ногу, как вдруг прямо под собой увидел на земле свернувшуюся в кольцо змею. Я совсем не натуралист, поэтому не могу знать, какой точно породы она была – но не все ли равно! Детям в Северной Каролине постоянно внушают, что все змеи смертельно опасны, и я тогда вовсе не собирался брать этот факт под сомнение.
Вместо этого я попытался пройти по воздуху. Я еще шире – в два или три раза – расставил ноги и вдруг понял, что падаю. Когда мои ноги коснулись земли на некотором расстоянии от змеи, их как будто огонь прожег. Это было больнее, чем если бы меня ужалила любая гадюка. Несколько неуверенных шагов, которые я сделал, чтобы восстановить равновесие, убедили меня, что дела неважные. Даже чересчур: боль была невыносимая. Но я не остановился, поскольку был в армии и мой взвод шел через лес. Я собрал все свое самообладание, вытеснил ощущение боли и просто сконцентрировался на поддержании равномерного ритма шагов – раз-два, раз-два, левой, правой, полагая, что ритм меня отвлечет.
Идти было все труднее, но я продолжал шагать. И хотя я сумел превозмочь боль и дошел, единственная причина тому – то, что у меня не было выбора. Пока я дошел до казармы, ноги совершенно онемели. Моя койка была верхней, и я едва сумел на нее взобраться. Пришлось ухватиться за столб, подтянуться, как будто выходишь из бассейна, а потом еще одним усилием перенести нижнюю часть туловища.
На следующее утро я был оторван от целительного сна звоном металлического бака для мусора, брошенного между кроватями в знак того, что кто-то нес службу не настолько исправно, чтобы удовлетворить этим сержанта-инструктора. Я взметнулся автоматически, перенес свое тело через край и спрыгнул на пол. Когда я приземлился, мои ноги не выдержали. Они подогнулись, и я упал. Казалось, их у меня нет вовсе.
Я попытался встать, хватаясь за нижнюю койку и пробуя повторить свой маневр с подтягиванием на руках, но, как только я пошевелил ногами, каждый мускул в моем теле судорожно сжался, и я пополз вниз.
Тем временем вокруг меня собралась толпа, со смехом, который сменился озабоченностью, а потом тишиной, когда подошел инструктор. «Что с тобой, чудило? – осведомился он. – Встань сейчас же с моего пола, иначе я тебя втопчу в него напрочь!» Тут он увидел гримасу острейшей боли у меня на лице, когда я немедленно, не задумываясь, попробовал выполнить его команду, и положил ладонь мне на грудь, чтобы остановить. «Дейзи! Перенеси Снежинку на лавку». Потом он наклонился ко мне, как будто не хотел, чтобы остальные услышали его тогда, когда он был внимателен и мягок, и тихо проскрипел: «Когда там откроют, рядовой, потащишь свой разбитый зад в санитарную часть».
Быть в армии раненым – большой позор, прежде всего потому, что армия существует не для этого. Армия существует, чтобы научить солдат чувствовать себя непобедимыми, к тому же ей приходится отбиваться от обвинений из-за несчастных случаев во время тренировок. Именно по этой причине все жертвы тренировочных травм третируются как нытики или – еще хуже – как симулянты.
Перенеся меня на лавку, Дейзи отошел в сторону. Он не страдал от боли – а тех, кто страдал, держали отдельно от остальных. Мы были неприкасаемыми, прокаженными, непригодными к обучению – из-за чего угодно, от растяжений, порезов и ожогов до сломанных лодыжек и некротизированных укусов ядовитых пауков. Мои новые боевые товарищи вынуждены были отойти от моей скамьи позора. Боевой товарищ – это тот, кто по уставу идет туда, куда идешь ты, точь-в-точь как ты идешь туда, куда идут все (если только есть хотя бы один-единственный шанс, что кто-то из вас может идти один). Быть в одиночестве – значит начать думать, а думая, можно причинить армии проблемы.
По воле судьбы, мой «товарищ по несчастью» был изящен и красив – прямо картинка из каталога, вылитый «Капитан Америка»! Он повредил бедро неделей раньше, но не принял никаких мер, пока боль не стала невыносимой, сделав его таким же калекой, как и меня. Ни один из нас не был расположен разговаривать, и мы ковыляли на костылях в унылом молчании: раз, два, раз, два – только медленнее, чем на занятиях. Мне сделали в госпитале рентген и сообщили, что у меня двусторонний перелом большеберцовой кости обеих ног. Это стрессовые переломы – то есть когда поверхностные трещины от времени и нагрузки углубились, что привело к дополнительному слому кости до самой середины. Все, чем можно было помочь излечению своих ног, – это отказаться от их использования и как-то обходиться без них. С такими комментариями я был выдворен из приемной и отправлен обратно в батальон.
Я не только не мог ходить, но и уехать без своего «товарища по несчастью» тоже не мог. Он ушел на рентген после меня и пока не вернулся. Полагая, что его все еще обследуют, я стал ждать. Проходили часы. Чтобы убить время, я читал газеты и журналы – недопустимая роскошь для рядового на стадии базовой подготовки.
Вошла санитарка и сказала, что мой сержант-инструктор на проводе. Пока я доковылял до конторки с телефоном, тот был в бешенстве. «Снежок! Ты там читаешь? Может, тебя там еще и манной кашей покормят или дадут несколько экземпляров «Космо» для девочек? Ты почему, паразит, еще не выехал?»
«Сарж…!» Я поперхнулся и невольно произнес слово «сержант» почти так, как все говорили в Джорджии, где мой южный выговор стал проявляться вновь. «Я жду своего товарища, сержант».
«А где его носит, Снежок?»
«Сержант, я не знаю. Он отправился к врачу на обследование и еще не вернулся».
Мой ответ его не обрадовал, и он заорал еще громче: «Так подними свою покалеченную задницу и пойди поищи его, скотина!»
Я встал и на костылях пошел к стойке записи, чтобы навести справки. Там мне сказали, что мой товарищ в операционной.
Лишь ближе к вечеру, после шквала звонков от сержанта, я узнал, что происходит. Мой «товарищ по несчастью» всю прошлую неделю, ясное дело, ходил, опираясь на сломанное бедро, и если бы теперь не был безотлагательно прооперирован, то остался бы калекой на всю жизнь. Перелом был настолько сложным и «острым как нож», что могли необратимо пострадать крупные нервы.
Меня отправили обратно в Форт-Беннинг одного и уложили на отдельную койку. Всякий, кто проводил на ней три-четыре дня, попадал под серьезный риск «пройти цикл заново», то есть повторить базовую подготовку с нуля. Или того хуже: его могли перевести в медсанчасть и отправить домой. А многие ребята всю свою жизнь мечтали служить в армии. Для них служба в армии была единственным выходом из жестокой семьи или зашедшей в тупик карьеры. Теперь перед ними маячила перспектива провала и возвращения «на гражданку» непоправимо сломленными.
Мы были изгоями, ходячим хромающим «адом», и у нас не было никаких дел, кроме как по полдня сидеть на скамейке, подпирая кирпичную стенку. Из-за травмы нас считали негодными к несению службы, и платой за это было то, что от нас все пятились и мы торчали отдельно от всех. Как будто сержант-инструктор опасался, что мы заразим остальных своей слабостью или мыслями, которые неминуемо приходят в голову, когда сидишь на скамье в одиночестве. Наказание было посильней физической боли, особенно когда нас вдобавок лишили такой маленькой радости, как праздничный фейерверк 4 июля[34]34
День независимости США.
[Закрыть]. Вместо того чтобы им любоваться, мы в ту ночь были зачислены в «противопожарный патруль» – смотреть, чтобы пустые здания не загорелись.
Мы дежурили в противопожарном патруле по двое в смену, и я, делая вид, что от меня есть какая-то польза, стоял в темноте на костылях рядом со своим напарником. Он был милым, простым, крепким восемнадцатилетним парнем с подозрительной, вероятно, самонанесенной раной. По его собственному мнению, ему ни в коем случае не следовало записываться в армию. Фейерверки гремели где-то поодаль, а он рассказывал, какую совершил ошибку и до какой жуткой степени был одинок, как скучал по родителям и родному дому, по семейной ферме где-то далеко в Аппалачах.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?