Текст книги "Эдвард Сноуден. Личное дело"

Часть вторая

Система

Здесь я ненадолго поставлю повествование на паузу, чтобы вкратце объяснить мои политические взгляды в возрасте двадцати двух лет. У меня их вообще не было. Вместо этого, как у многих молодых людей, у меня были твердые убеждения, но я отказывался признавать, что они не доподлинно мои, что это довольно противоречивый набор унаследованных принципов. Мой разум был мешаниной ценностей, в которых я был воспитан, и идеалов, которых я нахватал онлайн. Только к тридцати годам я наконец стал понимать, что столь многое, во что я верил (или думал, что верю), было всего лишь юношеским импринтингом. Мы учимся говорить, имитируя речь окружающих нас взрослых, и в процессе запоминания вбираем в себя их мнения и взгляды, полученные через имитацию, – но обманываемся тем, что считаем слова, которыми пользуемся, своими собственными.

Мои родители если не презрительно относились к политике в целом, то уж точно презирали политиканов. Несомненно, их отношение не имело ничего общего с недовольством тех, кто не ходит голосовать, или высокомерным фанатизмом других. Это было, скорее, изумленное отстранение, характерное для их класса, который в иные времена называли «федеральным гражданским сектором» или «общественным сектором» – а сейчас пытаются именовать «глубинным государством»[37]37
  Глубинное государство (англ. deep state) – теория, согласно которой в США существует скоординированная группа государственных служащих, влияющих на государственную политику без оглядки на демократически избранное руководство.


[Закрыть] или «теневым правительством». Ни один из этих эпитетов тем не менее не ухватывает подлинной сути того, чем они являются. Это класс профессиональных чиновников (к тому же, вероятно, последний работоспособный средний класс в американской действительности), который – не будучи ни выборным, ни назначенным – работает в правительстве или в одном из независимых агентств, от ЦРУ и АНБ до Налогового управления и Комиссии по коммуникациям; или же трудится в одном из органов исполнительной власти – Государственном департаменте, Министерстве финансов, Министерстве обороны, Министерстве юстиции…

Таковы были и мои родители, «мои» люди, почти трехмиллионный профессиональный государственный контингент, призванный помогать дилетантам, которых выбирает электорат, и назначенный этими «народными избранниками», чтобы помогать им в выполнении их политического долга – или, говоря словами клятвы, «в добросовестном исполнении служебных обязанностей». Это государственные служащие, которые остаются при своих должностях, даже когда администрации приходят и уходят; которые работают одинаково честно и при республиканцах, и при демократах, потому что в конечном итоге они работают для самого государства, обеспечивая основополагающую непрерывность и стабильность правления.

Также это люди, которые, когда страна вступила в войну, отозвались на ее зов. Как отозвался и я после 11 сентября, обнаруживая при этом, что вскормивший меня патриотизм моих родителей очень легко переплавляется в националистический угар. На некоторое время, особенно когда я поспешил вступить в армию, мое мировосприятие стало напоминать дуализм самых простых видеоигр, где добро и зло ясно обозначены и не подвергаются сомнению.

Тем не менее, как только я вернулся из армии и решил посвятить себя компьютерам, я опять стал немного жалеть о своей тяге к «воинственным» фантазиям. Чем больше я развивал свои способности, тем больше понимал, что у технологий коммуникаций больше шанс успеха там, где технология насилия бы потерпела поражение. Демократию невозможно навязать силой оружия, но ее, вероятно, можно сеять, распространяя кремний и оптоволокно. В начале 2000-х Интернет еще переживал период становления и, на мой взгляд, он предложил более подлинное воплощение американских идеалов, чем сама Америка. Страна, где все равны? Да! Место для жизни, свободы и поисков счастья? Трижды да! Помогло этому еще то, что почти все важнейшие «учредительные документы» в интернет-культуре определяли ее рамки в образах, напоминавших американскую историю. Это был дикий, открытый ко всему новому и подвижный мир, принадлежавший всякому, кто был достаточно смел и дерзок, чтобы в него внедриться; среда, которая мгновенно колонизировалась государством и теми корпоративными интересами, что хотели ею управлять ради власти и выгоды. Большие компании, которые начисляли большую плату – за «железо», за «начинку», за междугородние звонки, необходимые для выхода в Интернет, и за само знание (которое было общим достоянием человечества и, по справедливости должно быть в свободном доступе), – были точь-в-точь как британцы, чьи алчные налоги в колониях спровоцировали безудержный порыв к независимости.

Революция происходила не в учебниках истории, но прямо сейчас, на глазах моего поколения, и каждый из нас мог стать ее частью исключительно в силу своих способностей. Это приводило в трепет – участвовать в создании нового общества, основанного не на том, где ты родился, или как ты рос, или какой популярностью пользовался в школе, но только на способностях и технических умениях. В школе меня заставляли выучить преамбулу к Конституции Соединенных Штатов. Сейчас в моей памяти эти слова уживаются рядом с «Декларацией независимости киберпространства» Джона Перри Барлоу, который употребил в ней такое же бесспорное, не требующее обоснований личное местоимение множественного числа: «Мы творим мир, в который могут войти все без привилегий и дискриминации, независимо от цвета кожи, экономической или военной мощи и места рождения. Мы творим мир, где кто угодно и где угодно может высказывать свои мнения, какими бы экстравагантными они ни были, не испытывая страха, что его или ее принудят к молчанию или согласию с мнением большинства».

Эта техническая меритократия, безусловно, расширяла возможности, но могла также и принизить тебя – что я стал понимать, когда впервые пришел на работу в разведывательное сообщество. Децентрализация Интернета делала акцент на компьютерной грамотности. Я мог быть высшим компьютерным деятелем в рамках своей семьи или в жилом комплексе среди своих соседей, но работа для разведсообщества предполагала проверку моих умений среди всех в стране и в мире. Интернет показал мне количество и многообразие существующих талантов и дал понять, что для процветания я должен найти свою специализацию.

Существовало несколько различных видов карьеры, доступных мне как технарю. Я мог стать разработчиком программного обеспечения, или проще – программистом, пишущим коды, которые заставляют компьютеры работать. С другой стороны, я мог бы стать специалистом по компьютерному оборудованию или сетям, чтобы монтировать серверы на их стойках, тянуть провода, устанавливать сложные конструкции, которые соединят между собой каждый компьютер, каждый прибор и каждый файл. Компьютеры и компьютерные программы интересовали меня, но также мне были интересны и сети, которые соединяли их между собой. А больше всего меня интриговало их общее функционирование на более глубоком уровне абстракции – не как отдельных компонентов, а как всеобъемлющей системы.

Об этом я думал очень много, сидя за рулем по дороге к дому Линдси, по пути в колледж или домой. Время, проведенное в машине, – лучшая возможность все как следует обдумать, а дорожные маршруты в загруженном Белтвее долгие. Быть разработчиком программ схоже с организацией пунктов технических остановок у выездов: тут надо следить, чтобы все точки продажи фаст-фуда и все франшизы АЗС были расставлены удобно по отношению друг к другу и отвечали ожиданиям клиентов; быть специалистом по компьютерному обеспечению – это прокладывать инфраструктуру, непосредственно выравнивать и мостить сами дороги; а быть специалистом по сетям – значит отвечать за регулирование движения, расстановку дорожных знаков и светофоров, прокладывать в нужных направлениях хорды, сокращающие время. Выходит, что заниматься системами – это как бы стать градостроителем, собирать все имеющиеся в наличии компоненты вместе и обеспечивать их взаимодействие для максимального эффекта. Это было просто и ясно: все равно что получать деньги за то, что исполняешь роль Бога (или от силы – какого-нибудь мелкотравчатого диктатора).

Есть два способа быть системщиком. Первый – это когда ты завладеваешь всей существующей системой и поддерживаешь ее в рабочем состоянии, постепенно делая ее все более эффективной и ремонтируя, если она ломается. Эта должность называется «системный администратор», или «сисадмин». Второй способ – когда ты анализируешь проблему, например, как хранить данные или как осуществлять поиск по базам данных, и разрабатываешь для нее решения путем комбинаций существующих компонентов или изобретая сугубо новые. Эта должность называется «системный инженер». По большому счету я мог бы делать обе эти работы, совершенствуясь до администратора, а затем – и до инженера, не думая о том, как это активное взаимодействие с глубочайшими уровнями интеграции компьютерных технологий влияет на мои политические убеждения.

Я попытаюсь сейчас не быть чересчур абстрактным, но мне хотелось бы, чтобы вы представили себе систему. Не важно, о какой системе пойдет речь: это может быть компьютерная система, экосистема, правовая система или даже система государства. Нужно помнить, что система – это просто набор частей, которые функционируют как единое целое, о чем большинство людей вынуждены вспоминать, когда что-то ломается. Тогда удивительным образом проясняется суть работы с системой, ибо часть системы, в которой произошла неисправность, почти никогда не бывает той частью, где вы замечаете неисправность. Чтобы отыскать, что стало причиной сбоя, вам приходится начинать с той точки, где вы обнаружили проблему, и проходить все последствия проблемы логическим путем, через все компоненты системы. Поскольку сисадмин или инженер ответственны за подобные ремонты, они должны быть одинаково хорошо подкованы и в программном обеспечении, и в техническом, и в устройстве сетей. Если неполадки имеют отношение к программному обеспечению, ремонт может заключаться в просмотре – строка за строкой – всех кодов на языках программирования, достойных Генеральной Ассамблеи ООН. Если проблема в технической конструкции, возможно, нужно будет пройтись по всей монтажной схеме с фонариком в зубах и паяльником в руках, проверяя каждое соединение. Если же не обошлось без сбоя в сетях, возможно, придется обследовать каждый изгиб и каждый поворот кабеля, который проходит над потолком или под полом, соединяя удаленный центр сбора данных, полный серверов, с офисом, полным ноутбуков.

Поскольку система работает согласно инструкциям – или правилам, подобный анализ есть в конечном итоге поиск, какие из правил нарушены, как и почему; это попытка идентифицировать характерные моменты, где значение того или иного правила было неадекватно истолковано на уровне определения или на уровне его применения. Дала ли система сбой, потому что где-то что-то не соединилось, или кто-то нарушил нормальный ход ее работы, обратившись к ресурсу, не имея разрешения к доступу, или доступ к ресурсу был разрешен, но вход был произведен варварски? Была ли прервана работа одного компонента или ей препятствует сбой в другом? Могла ли какая-то программа, или компьютер, или группа людей просто перегрузить систему?

На протяжении всей моей карьеры мне становилось все труднее отвечать на эти вопросы о технологиях, за которые я нес ответственность, без того, чтобы не применять их к моей стране. Больше всего меня разочаровывало то, что я могу ремонтировать первое, но никак не второе. Я прекратил работать в разведке, как только убедился, что операционная система моей страны – ее правительство – вообразила, будто она лучше функционирует, будучи неисправной.

Homo contractus

Я хотел служить моей стране, а вместо этого пошел работать на нее. Для меня это не пустое различие. Мне, как и любому представителю моего поколения, уже недоступна своеобразная почетная устойчивость положения, которая была предоставлена моему отцу и деду. Они оба, отец и Поп, поступили на службу своей стране в первый свой рабочий день и ушли в отставку в последний. Тогдашнее американское правительство, знакомое и мне с самого раннего детства, помогало кормить, одевать меня, обеспечивать жильем – вплоть до того момента, когда оно проверило меня на предмет поступления в разведорганы.

Государство относилось к служению граждан как к взаимному договору: оно будет радеть о вас и вашей семье взамен на вашу добросовестность и потраченные годы вашей жизни.

Но я связался с разведорганами в другую эпоху.

К тому времени, как я пришел туда, искренность гражданского служения уступила дорогу алчности частного сектора, а священный договор солдата, офицера и профессионального госслужащего сменился богомерзкой сделкой наемного работника (назовем его Homo contractus, основной биологический вид правительства США 2.0). Это существо не было слугой, присягнувшим на верность. Это субъект, временно задержавшийся там, где его патриотизм подогревается лучшим заработком; федеральное правительство для него имеет не больший вес, чем конечный покупатель в оптовой торговле.

Во время революции в американских колониях Континентальный конгресс был вынужден брать на службу наймитов и корсаров, чтобы защитить независимость своей фактически действующей республики. Но в третьем тысячелетии, когда Америка, уже мировая сверхдержава, полагается на наемников в части национальной обороны – меня это глубоко поражает как нечто странное и даже несколько зловещее. Сегодня контрактная система чаще ассоциируется с позорными провалами, такими как «сражения ради найма» организации Blackwater[38]38
  Blackwater – частная военная компания, основанная в 1997 году офицером «Морских котиков» Эриком Принсом и тренером по стрельбе Элом Кларком. Одна из самых известных и крупных ЧВК в мире. Основные прибыли получает от участия в военных конфликтах, около 90 % выручки составляют правительственные заказы.


[Закрыть] (которая сменила название на Xe Services после того, как ее сотрудников обвинили в гибели четырнадцати иракских гражданских лиц, после чего она вновь сменила название на Academia, когда ее перекупила группа частных инвесторов); или «пытки ради найма» компаний CACI и Titan (как известно, обе поставляли персонал, который пытал заключенных в тюрьме Абу-Грейб[39]39
  Фотографии издевательств над иракскими узниками со стороны американских военных попали в Сеть в 2004 году, шокировав общественность. В том же году группа переживших пытки иракцев обратилась с иском в суд к компаниям CACI International, Inc. и Titan Corporation (сейчас – L3 Technologies, Inc.). Обе компании были наняты Вооруженными силами США для предоставления услуг военных переводчиков.


[Закрыть]).

Такие сенсационные случаи, как эти, могут заставить публику верить, что правительство нанимает частные компании для прикрытия, чтобы свалить на них всю нелегальную (или псевдолегальную) работу, самим оставаясь с чистыми руками и чистой совестью. Но это не совсем правда – по крайней мере в разведсообществе, где меньше зацикливаются на «отрицании причастности», а больше всего – на том, чтобы вообще никогда не попасться. Первостепенная цель, объясняющая использование контрактной системы в разведывательном сообществе, гораздо более земная: обходные пути, лазейки, «хак», позволяющий агентствам всякими хитроумными способами обойти федеральные квоты по найму. Каждое агентство имеет установленный законодательством лимит, диктующий, какое количество людей можно нанимать для определенного вида работ. Но исполнители по контракту, поскольку они не наняты непосредственно федеральным правительством, в это число не входят. Агентства могут нанимать их столько, сколько хватит денег их оплачивать, и все, что им после этого остается – это свидетельствовать перед отдельными избранными подкомитетами конгресса о террористах, которые «идут за нашими детьми», или о том, что «русские уже в нашей электронной переписке», а китайцы – «в нашей энергосистеме». Конгресс никогда не откажется дать деньги в ответ на подобные просьбы (которые на самом деле являют собой разновидность угрозы) и предсказуемо капитулирует перед требованиями разведслужб.

Среди документов, которые я передал журналистам, был «Черный бюджет» на 2013 год. Это засекреченный бюджет, где свыше 68 % средств – 52,6 миллиарда – выделено разведслужбам, включая предоставленные средства для 107 035 служащих разведывательного сообщества, из которых пятая часть, порядка 21 800 человек, работают по контрактам с полной занятостью. И это число даже не включает еще десятки тысяч нанятых компаниями, кто подписал контракты (или субконтракты, субсубконтракты) с агентствами на конкретные виды заданий или проектов. Такие контракты никогда не учитываются правительством даже в «Черном бюджете», поскольку, если добавить их к общему личному составу работающих по контракту, станет очевидным один неприятный факт: работу американской разведки столь же регулярно выполняют частные наемные работники, как и профессиональные «слуги государства».

Разумеется, многие, в том числе и в правительстве, считают подобную схему очень выгодной. С контрактниками, говорят они, правительство может объявлять торги на конкурсной основе, чтобы снижать затраты и не быть обязанным выплачивать пенсии и компенсационные выплаты. Но подлинной выгодой для чиновников является конфликт интересов, неотъемлемо связанный с процессом распределения бюджета как такового. Руководители разведывательных структур просят у конгресса денег для найма сотрудников частных компаний. Конгрессмены утверждают означенные суммы. А потом те руководители разведструктур и конгрессмены, уходя в отставку, получают награды и высокооплачиваемые посты, а также должности консультантов в тех самых компаниях, которые они обогатили. Эти контракты, став источником выгод для руководства крупных компаний, с тем же государственным размахом способствуют коррупции. В Америке это самый законный и удобный способ переносить общественные деньги в частный кошелек.

Тем не менее, до какой бы степени ни была приватизирована работа разведки, выдавать индивидуальный допуск на доступ к секретным данным может только федеральное правительство – как единственная инстанция, обладающая этими полномочиями. А поскольку кандидатам на получение допуска должны оплачиваться заявления на процедуру проверки «благонадежности» – то есть они должны заранее иметь предложение о работе на должности, предполагающей доступ к секретным данным, – многие из тех, кто заключает контракт, начинают свои карьеры на государственных должностях. Если на то пошло, частной компании незачем тратиться на ваше заявление о прохождении проверки, а потом платить вам около года, пока вы ждете результат, одобренный государством. В финансовом отношении компании больше смысла принять в свои ряды служащего, уже прошедшего проверку. В ситуации, создаваемой подобным экономическим расчетом, государство берет на себя все бремя проверки биографических данных, но получает при этом мало выгод. Оно выполняет всю работу и несет затраты на проверку кандидата, который к моменту, когда допуск получен, разве что не хлопает дверью и спокойно меняет голубой бейдж государственного служащего на зеленый бейдж работника по контракту. Юмор ситуации еще в том, что зеленый цвет ассоциируется с деньгами…

Государственная организация, которая оплачивала получение мной допуска TS/SCI, была такая: официально я был служащим штата Мэриленд, работавшим для Мэрилендского университета в Колледж-Парке. Университет помогал АНБ открыть новое учреждение под названием CASL («Centre for advanced study of Language» – «Центр углубленного изучения языков»). Не тот работодатель, которого я бы хотел, но единственный из спонсоров, кого я смог найти.

Фиктивная миссия CASL заключалась в том, чтобы исследовать, как люди изучают языки, и развивать компьютерные методы, чтобы делать это быстрее и лучше. Тайный подтекст этих исследований же заключался в том, что в АНБ желали развивать способы компьютерного понимания языка. Остальные агентства испытывали затруднения с поиском компетентных носителей арабского языка (а также фарси, дари, пушту и курдского), которые сдавали свои нередко смехотворные варианты проверки на благонадежность, делая письменные и устные переводы на местах. Я знаю достаточно много американцев, которым отказали по той причине, что у кого-то из них имелся не совсем удобный дальний родственник, хотя, может быть, они никогда с ним не встречались. У АНБ имелся собственный, очень непростой вариант проверки, а компьютеры агентства умели понять и проанализировать массивные объемы информации на иностранных языках, перехваченной в процессе коммуникации.

У меня нет более детального представления о роде занятий CASL по той простой причине, что, когда я показался на работе со своим блестящим, прямо-таки сверкающим допуском, данное учреждение еще не открылось. В принципе, само здание еще строилось. Пока стройка не кончилась и не установили технику, я был в здании практически охранником в ночные смены. Мои обязанности ограничивались тем, что я появлялся ежедневно и делал обход после того, как строители – тоже работники по контракту, только с другими задачами – заканчивали работу и надо было убедиться, что они не подожгут здание, ничего не сломают и не насуют каких-нибудь жучков. Я проводил часы, обходя кругами наполовину завершенную оболочку здания, и наблюдал изменения, произошедшие за рабочий день: садился на только что установленные стулья и кресла в ультрасовременной аудитории, пинал туда-сюда камешки на внезапно покрытой гравием крыше, любовался стенами из гипсокартона и в буквальном смысле наблюдал, как сохнет краска.

Такова жизнь охранника в ночное время на сверхсекретном объекте, и, по правде говоря, я ничего не имел против. Мне начали платить деньги за то, что я практически ничего не делал, а просто ходил в темноте, додумывая свои мысли. Все это время в моем распоряжении был единственный действующий компьютер, к которому я получил доступ еще во время поисков новой работы. В дневное время я наверстывал недосып и отправлялся в фотоэкспедиции с Линдси, которая благодаря ухаживаниям и различным махинациям с моей стороны дала отставку другим своим поклонникам.

В то время я был еще довольно наивным, полагая, что моя работа в CASL станет мостом к штатной карьере федерального служащего. Но чем больше я оглядывался по сторонам, тем больше меня поражало, как мало имеется возможностей напрямую служить своей стране, хотя бы в качестве полноценного технического сотрудника. Более выгодной для меня была работа по контракту для частной компании, которая служила моей стране ради собственной выгоды; а лучший шанс у меня был, как оказалось, – работать на основе субконтракта для частной компании, подписавшей контракт с другой частной компанией, которая служила моей стране ради собственной выгоды. То, как эти схемы воплощались в жизнь, было уму непостижимо.

Особенно ненормальным казалось то, что большинство должностей системных инженеров и системных администраторов тоже были частными – ведь эти должности предполагали почти неограниченный доступ ко всему «цифровому» существованию работодателя. Невозможно представить, чтобы крупный банк или даже социальная сеть наняла бы посторонних для работы системного уровня. Но в правительстве США, как ни странно, сплошь и рядом наблюдается такая реструктуризация разведывательных агентств, когда ваши самые уязвимые системы находятся под контролем того, кто у вас даже никем не числится, причем все это выдается за инновацию.

Органы разведки нанимали технические компании, чтобы те нанимали молодежь, а потом вручали им «ключи от королевства», потому что – как уверяли конгресс и пресса – у них не было выбора. Никто, кроме «молодняка», больше понятия не имел, как работают эти «ключи» или эти «королевства». Я попытался посмотреть на это с позитивной стороны. Проглотил свою недоверчивость, составил резюме и пошел на ярмарку вакансий, которая, по крайней мере раньше, была местом важных событий, где внештатники находили новую работу, а стабильные государственные служащие переманивались на сторону. Такие ярмарки проходили под двусмысленным названием «Проходные вакансии» – я, кажется, был единственный, кто позабавился двойным значением этой фразы.

В то время подобные ярмарки вакансий каждый месяц проходили в Ритц-Карлтоне в Тайсон-Корнер, штат Виргиния, на некотором расстоянии от штаб-квартиры ЦРУ, или в одном из вшивых отелей в стиле «Мариотта» неподалеку от штаб-квартиры АНБ в Форт-Мид. Ярмарка как ярмарка, такая же, как другие, о которых мне рассказывали, но с одним важным исключением: здесь всегда чувствовалось, что нанимающих гораздо больше, чем нанимаемых. Этот факт давал представление о реальных «аппетитах» отрасли. Рекрутинговые агентства платили внушительные взносы за право присутствовать на ярмарках такого рода, так как это единственные места в стране, где каждый вошедший с именным бейджиком скорее всего уже был проверен онлайн и опрошен в агентствах, а значит, имеет допуск и необходимую квалификацию.

Покинув шикарное фойе отеля и перейдя в ужасно деловой зал для приемов, вы попадаете в Мир Работ по Контракту. Здесь будут все: не только Мэрилендский университет, но и Lockheed Martin[40]40
  Lockheed Martin Corporation – американская военно-промышленная корпорация, специализирующаяся в области авиастроения, авиакосмической техники, судостроения, автоматизации почтовых служб и аэропортовой инфраструктуры и логистики. Возникла в 1995 году в результате слияния корпораций Lockheed и Martin Marietta.


[Закрыть], BAE Systems[41]41
  BAE Systems plc – оборонная компания Великобритании, занимающаяся разработками в области вооружений, информационной безопасности, аэрокосмической сфере. На 2008 год являлась крупнейшей компанией в мире по производству вооружений.


[Закрыть], Booz Allen Hamilton[42]42
  Booz Allen Hamilton Holding Corporation – американская консалтинговая фирма по менеджменту и информационным технологиям. Имеет 80 отделений по всему миру.


[Закрыть], DynCorp[43]43
  DynCorp – частная военная компания, официальный подрядчик ООН. Выполняла техническое обслуживание вертолетов ВВС США во время войны в Персидском заливе, участвовала в военном конфликте в Колумбии; также занимается охраной стратегически важных объектов, в т. ч. нефтяного резерва США и мн. др.


[Закрыть], Titan, CACI, SAIC, COMSO, и целый ряд всяких разных акронимов, каких я, наверное, даже не слышал. У некоторых нанимателей столы, но у большинства – кабины, полностью обставленные и оснащенные, даже с закуской.

После того как вы вручили потенциальным работодателям ваше резюме и немного побеседовали в неформальном тоне, те раскрывают перед вами свои скоросшиватели, в которых хранятся государственные бланки с неким подобием описания вакансии. Но, поскольку предполагаемая деятельность соприкасается с чем-то негласным, документация не имеет единообразного перечня должностей, а только намеренно засекреченное словоблудие, свое у каждой конкретной компании. К примеру, «старший разработчик № 3» одной компании может быть приравнен «ведущему аналитику № 2» в другой компании, а может и не быть. Часто единственным способом разобраться с этими должностями оказывается перечисление факторов, который каждый для себя считает важными: количество отработанных на должности лет, уровень сертификации и тип проверки на благонадежность.

После моих разоблачений в 2013 году правительство США до сих пор пытается выставить меня как «единственного сотрудника по контракту» или «бывшего сотрудника Dell», давая тем самым понять, что я не прошел через те же процедуры проверки и допуска, что и сотрудник агентства с голубым бейджем. Как только эта дискредитирующая характеристика была пущена в ход, правительство обвинило меня в «перескакивании» с одного рабочего места на другое, намекая, что я был недовольным сотрудником, который не ладил с начальством; или исключительно честолюбивым – из тех, кто любой ценой добивается превосходства над другими. Правда лишь в том, что и то, и другое – удобная ложь. Разведслужбы знают лучше других, что смена работы в интересах карьеры – это судьба любого, кто подписал контракт. Агентства создают эту мобильность сами и получают благодаря этому свою прибыль.

В контрактной системе национальной безопасности, особенно в контрактах технического сектора, вы часто обнаруживаете, что физически работаете на объекте агентства. Но на бумаге вы работаете на Dell или Lockheed Martin – на одну из бесчисленных маленьких фирм, которые нередко бывают ими куплены. В случае такого приобретения подписавшие контракт с меньшей фирмой работники «покупаются» заодно, и отсюда – другой наниматель и другое название должности на вашей визитке. Изо дня в день ваша работа тем не менее остается той же самой, вы выполняете те же задачи. Для вас ничего на самом деле не поменялось. В это же время десятки сотрудников, сидящих справа и слева от вас, с которыми вы изо дня в день работаете над теми же проектами, технически могут быть наняты десятками других компаний, а те компании все еще могут быть на несколько градусов отдалены от юридических лиц, которые имели первоначальный контракт с агентством.

К сожалению, я не помню точной хронологии всех своих контрактов, у меня больше нет копии моего резюме – файла Эдвард Сноуден_Резюме. doc. Он остался в папке «Документы» одного из моих старых домашних компьютеров, еще тогда изъятых сотрудниками ФБР. И все-таки я помню, что первый большой проект по контракту у меня был субконтрактным проектом: ЦРУ наняло BAE Systems, которые наняли COMSO, а те наняли меня.

BAE Systems – средних размеров американское подразделение British Aerospace, организованное исключительно для заключения контрактов с американскими разведслужбами. Их рекрутером главным образом была COMSO, небольшая группа людей, которые часами колесили по дорогам Белтвея, пытаясь найти подходящих кандидатов на подписание контрактов («ослов», как они выражались) и заключить с ними контракт (или «усадить в кресло»). Из всех компаний, с которыми я вел разговоры на ярмарках вакансий, COMSO – самая прожорливая, скорее всего потому, что она самая маленькая. Я никогда не был в курсе, как расшифровывается ее название, если оно вообще что-нибудь значит. С технической точки зрения COMSO может считаться моим нанимателем, но я ни одного дня на них не работал, так же как ни дня не сидел в офисе BAE Systems – как и многие другие, заключившие контракт. Я работал только в штаб-квартире ЦРУ.

По правде, я заходил в офис COMSO в Гринбелте (штат Мэриленд) два-три раза в своей жизни. Первый раз – это когда я зашел, чтобы обсудить свое жалованье и подписать какие-то документы. В CASL я получал в год 30 тысяч долларов, но эта работа не имела ничего общего с технологиями, поэтому я не стал стесняться и попросил у COMSO 50 тысяч. Когда я назвал эту цифр, мужик за столом спросил: «А как насчет 60 тысяч?»

В то время я был настолько неопытен, что не понимал, почему он предлагает мне переплату. Я догадывался, что эти деньги не совсем, что ли, принадлежат COMSO, но только позже я понял, что некоторые из контрактов, заключенных COMSO, BAE и прочими, принадлежали к разряду «оплата плюс». А это означало, что посредники, поставлявшие кандидатов, брали с агентств комиссионные в размере 3–5 % ежегодно. Завышать зарплату было в интересах каждого – разумеется, исключая налогоплательщиков.

Мужик из COMSO уговорил меня наконец на 62 тысячи долларов, и в результате я вновь согласился работать в ночную смену. Он протянул руку, я ее пожал, и он представился мне как мой «менеджер». Далее он объяснил, что название – это всего лишь формальность и что я буду получать распоряжения непосредственно из ЦРУ. «Если все пойдет нормально, – сказал он, – то мы больше не увидимся».

В фильмах и телевизионных сериалах про шпионов, если кто-нибудь говорит вам что-нибудь подобное, подразумевается, что вас ждет смертельно опасная операция, в ходе которой вы почти наверняка погибнете. Но в обычной шпионской жизни это означало: «Поздравляю с выходом на работу». Когда я вышел за дверь, то он, я уверен, уже забыл, как я выглядел.

Я ушел с этой встречи в приподнятом настроении, но уже в машине, по дороге домой, ко мне стало понемногу возвращаться чувство реальности. Я думал, что отныне это будет мой ежедневный маршрут из дома на работу. Если я собираюсь по-прежнему жить в Элликот-Сити, Мэриленд, близко от Линдси, а работать в ЦРУ, штат Виргиния, то дорога на работу будет отнимать до полутора часов ежедневно в дорожных заторах Белтвея, и тогда мне конец. Я знал, что не пройдет много времени, как я начну сходить с ума. Во всей вселенной не нашлось бы столько аудиокниг…