Текст книги "Хроники Дебила. Свиток 1. Волшебный Меч"

А верблюда твоего, ты уж извиняй, Лга’нхи поймает и убьет из большой личной неприязни, которую я к нему, в смысле к верблюду, испытываю. Вот к тебе я ничего такого не испытываю, ты мне уже почти родной… Да и как можно не любить человека по имени Пивасик? А вот верблюд твой меня конкретно раздражает, потому что он симулянт. Какие-то сраные царапинки на спине, а крику-то поднял… Я тут вообще, можно сказать, подыхаю, а ничего, шажок за шажком, шажок за шажком… Главное, не останавливаться, пока норму не выполнил. Сказано тысяча, значит, тысяча. Не восемьсот пятьдесят, ни девятьсот сорок четыре, а ровно тысяча. Привет Лга’нхи, ты откуда выскочил? Надо идти ровно столько, сколько себе назначил… Это по-пацански. За базары надо отвечать. Потому что… Отвали дубина… Я сказал, надо идти ровно тысячу, а ты меня куда-то тянешь… А мне надо идти…

Глава 6

– Не ходи ты к нему… – пытался убедить меня Лга’нхи, торопливо выхватывая слегка запекшийся кусок печенки из костра. – Он все равно говорить толком не может. Я его спрашивал, а он вообще ничего не понимает… Не человек он.

– Это ты его не понимаешь, – возражал я, также отдавая дань печени свежеубитого оленя. – Потому что он иного племени, и язык у него свой.

– Осакат тоже раньше была «не люди», – резонно возразил на это Лга’нхи. – Но я ее понимал, а она меня. А этот вообще ничего – будто поет. Видно, евоный предок птицей был, а не быком, как у всех нормальных «люди».

Последнее, что я помнил, это как Лга’нхи без особого труда сбивает меня с ног и укладывает на какие-то шкуры. Потом было нескончаемое забытье, ныряние и выныривание из кошмаров, путешествий по закоулкам памяти, глюки, бредни и прочая атрибутика парка аттракционов под названием «Горячечный бред». Я смутно помню, как меня чем-то поили, во что-то закутывали, куда-то тащили… Но чем, во что и куда – не помню абсолютно.

Первый раз толком очнулся я где-то посреди ночи. Возле костра сидели Лга’нхи с Осакат и вели ученый спор о моем состоянии. Кажется, Лга’нхи придерживался версии, что я, начав общаться с духами, с непривычки не справился с нагрузкой, и духи меня одолели. Ведь известное дело – шаман должен быть самым великим воином племени, потому что битвы свои ведет не в мире людей или тигров, а в потустороннем мире. А Дебил, мол, хотя человек-то вроде и хороший, однако слабак и дрянь редкостная. Где уж ему с духами управиться. Осакат вроде как не возражала по поводу «слабак и дрянь», однако считала, что без «живого мертвеца» тут дело не обошлось. И злобные духи, одолевающие меня в данный момент, перескочили с него на меня вместе с блохами и вшами. В подтверждение своих теорий каждый приводил примеры из богатого на страшилки и сказки устного фольклора своих народов… «М-да», – засыпая вновь, я подумал, что на фоне таких интересных предположений банальная версия о последствиях длительного купания в ледяной воде и последующего воздействия холодного ветра тут не прокатит. Слишком скучно. Зато теперь имею все шансы войти в легенды. Уверен – «Сказ про то, как Дебил духам просрал» будет пользоваться немалой популярностью у костров нашего племени… Если оно когда-нибудь возродится, конечно.

Следующий выход на поверхность состоялся уже очень поздним утром. Солнышко торчало довольно высоко, а между ним и мною весело бежали белые облачка. Пели птички, воздух был наполнен влагой и первым весенним теплом, в связи с чем из своих норок повылезали разные там кузнечики-сверчки, начавшие потихонечку настраивать свои скрипелки и трещалки для долгого летнего концерта.

У местных первые кузнечиковые трели считались поводом для праздника. Всем членам племени, включая старших братьев, в графу «возраст» автоматически прибавлялся еще один год жизни. Шаман лепил из глины фигурку Старшего Брата. Почетную жертву – обычно матерого бычка, поработавшего натурщиком для сего шедевра, убивали со всем почтением и уважением. Его кровь пили все члены племени по старшинству, а остатками смазывали слепленную фигурку, которая до следующего праздника должна была храниться в чуме шамана, а мясо торжественно сжиралось на Большом Праздничном Банкете. Причем считалось, что сожрать его надо полностью и сразу, а если оставишь хоть кусочек мяса на недообгрызенной кости – быть беде. В связи с чем все ходили с раздувшимися от обилия в них мяса животами, страшно довольные. Шаман, вождь и самые крутые воины запирались в особом чуме и глушили там компот из грибов, дабы узреть сквозь пространство и время ближайшую судьбу племени. Потом долго пересказывали друг дружке свои глюки, пытаясь угадать, что они означают, а остальные почтительно слушали, набираясь мудрости… В общем, весело было.

Для меня, как и для остальных, это было время окончания долгих промозглых дождей и холода, время расцвета, возрождения и радости. Так что, несмотря на жуткую слабость во всем теле, унюхав первые признаки тепла и заслышав трели кузнечиков, я как-то резко воспрял духом и ожил. Это заметила Осакат и в срочном порядке притащила мне взвара каких-то травок. Вкус был довольно неплох, одновременно и освежающим, и согревающим… так что я предпочел не думать о том, что конкретно это лекарство делает – лечит простуду или изгоняет из организма духов с помощью обильного поноса. Неторопливо, как будто продираясь сквозь невидимую вату, присел, голова на несколько минут закружилась, а в глазах померкло. Однако я это преодолел. Огляделся, местность была незнакомая. Рядом шумела не то маленькая речка, не то большой ручей, с двух сторон возвышались холмы, скрывающие наше убежище от ветров, а горы снова превратились в едва заметную полоску на горизонте… Мы опять были в степи. От линии горизонта взгляд возвратился к костру, возле которого опять хлопотала Осакат, растирая зерна и кипятя очередной горшок с лечебным варевом. А чуть в стороне от костра стояло седло с подвешенными к нему тюками и щитом, моя старая жилетка, свернутая в узел, ледоруб-клевец, копье, пояс с кинжалами и топорик. – пленника не было…

Заметив отсутствие пленного, я, естественно, осведомился о его судьбе. Удивительное дело, но беспокоился я не только о себе, опасаясь, что потерял по дороге «обратный билет» и теперь мне «не зачтут подвиг», но и о пленном, чья судьба, оказывается, мне действительно не безразлична: все-таки мы прошли немалый путь вместе. Осакат, говоря полунамеками, дабы не навлечь на себя беду лишним упоминанием «нечистого», сообщила, что пленный остался где-то за холмами, во избежание, так сказать, дальнейшего распространения болезнетворных духов среди широких масс «люди». На мое возражение, что у нас с пленным абсолютно разные симптомы, а значит, никакой эпидемии опасаться не стоит… да и вообще, зачем тогда они притащили в стойбище меня и вещи? Осакат вполне резонно (с ее точки зрения) ответила, что, дескать, я свой, и бросать меня нельзя. А вещи – моя добыча, и распоряжаться ими могу только я, а симптомы – да мало ли как у кого враждебность духов проявляется. Известное дело, духи ведут битвы везде, а побеждают там, где оказываются сильнее… у кого ноги слабые – победят ноги, у кого поясница там али хребет – вдарят по хребту, ну а кто головушкой слаб, тому и без враждебных духов хреново живется.

– Так вы что, его убили? – с искренним огорчением спросил я.

– Нет, – ответила Осакат. – Лга’нхи сказал, что это добыча Дебила, и распоряжаться ею может только он… А то, мол, если его убьет Лга’нхи, то сила пленного перейдет к нему, и получится, что он, Лга’нхи, вроде как чужое взял. А это нехорошо. Но бояться не следует, – успокоила меня она. – Лга’нхи крепко связал супостата и примотал его к вбитым в землю колышкам, так что тот не убежит…

Да уж, с ужасом представил я положение пленного. Весь избитый, явно с поврежденными внутренними органами и сломанными ребрами, смотанный по рукам и ногам, да еще и закрепленный так, что не пошевелиться. Это мучительная пытка пострашнее смерти.

– Так он, наверное, умер? – спросил я у Осакат.

– Да ну, – махнула на меня рукой Осакат. – Он ведь уже мертвец. Только живой. Вчера Лга’нхи, возвращаясь с охоты, потыкал его копьем – он еще стонал.

Потом вернулся Лга’нхи, принес оленя и свежие новости о пленном – на копьетыкательный тест тот и сегодня прореагировал положительно. Однако ведущий специалист Лга’нхи настоятельно рекомендовал мне поберечь здоровье и дать супостату помереть самостоятельно, поскольку я явно только-только одолел в битве своих собственных духов и подселение в мой организм еще и духов вражеского воина может негативно сказаться на моем здоровье. Мое же настоятельное желание поговорить с ним, с его точки зрения, было не более чем пустой блажью Дебила. Впрочем, это ведь моя законная добыча, и кто он, Лга’нхи, такой, чтобы вставать между мной и им?

Так что после диетического обеда, состоящего из оленьей печени и пары чипсин, мы отправились в путь. Идти было не больше километра. Но путь мне этот стоил, наверное, десятка лет жизни. Однако я дошел. Дошел, потому что иначе все эти муки, страхи и лишения последнего времени потеряли бы всякий смысл. Я должен был закончить дело, за которое взялся, и выкачать из пленника хоть немного информации.

Однако то, что я увидел, напрочь убило эти надежды, – мой друг Пивасик лежал смотанный по рукам и ногам, и от него шла вонь испражнений и гниющего мяса… Он точно был не жилец. Удивительно, что он вообще протянул все это время. Все-таки местные – невероятно крепкие ребята. Лга’нхи равнодушно ткнул его тупой стороной копья, для него ведь Пивасик не был «люди», а значит, даже мысль о жалости к нему была смешна. Да и полноценным человеком он, как недавно выяснилось, тоже не был, выводя свою родословную от птиц.

Пивасик, почувствовав тычок, открыл глаза. Одного взгляда в эти глаза мне хватило, чтобы понять, что никакого допроса не будет. В этих глазах была сплошная мука и невероятная усталость. Кем бы ни был Пивасик при жизни, сколько бы людей ни грохнул своим ледорубом, но таких мук он не заслужил… Так что надо сказать Лга’нхи, чтобы тот… Нельзя такое сказать Лга’нхи! Нельзя ему позволять делать грязную работу за себя! Не потому, что это подло по отношению к моему товарищу, для него-то это как комара раздавить – одно удовольствие. Нельзя по отношению к самому себе и… Пивасику. Нас связала драка у озера, его попытки бежать и мои, не дать ему это сделать, и совместный мучительный поход, где его в конце пути ждала смерть, а меня жизнь. А значит, и завершающий штрих в этой истории должен поставить именно я… несмотря на весь ужас, что охватывал меня при мысли о том, что мне сейчас предстоит убить человека. Убить не в бою, не в объятиях ярости, страха и безумия, а вот так вот – больного, лежащего, связанного по рукам и ногам. И фигня, что я приношу ему облегчение, нельзя этим утешаться. Я заберу его жизнь, и это в меня перейдет его сила, если я, конечно, смогу вынести подобный груз… Если смогу – я воин и достоин права жить дальше. Нет – вечный дебил, о которого все будут только ноги вытирать. Таковы правила местной жизни. Да. Становится немного понятней презрение местных к тем, кто может убить на расстоянии. Они убивают лицом к лицу, беря себе вместе с добычей всю боль, страх и разочарование свой жертвы. И только тот, кто способен это пережить, достоин называться воином и мужчиной.

Я смог… Я опустился рядом с ним на колени, еле сдерживая рвотные позывы от невыносимой вони. Кажется, он узнал меня и понял, что сейчас произойдет. И клянусь, я правда увидел в них искорки радости и облегчения. Он что-то залопотал, кося глазами на свои руки. Ну да, конечно, наверное, не очень радостно умирать со связанными руками. Да и воин должен умирать с оружием в руках. Так, по крайней мере, считали викинги. Вот только из оружия у меня был лишь малый кинжал, всего-то раза в два больше ножичка Осакат. Я бы и его оставил в стойбище, ибо сейчас даже его вес казался мне невыносимой тяжестью, но воин без оружия не ходит даже поссать, не пойдет он безоружным и навстречу с врагом.

Я развязал веревки, связывающие руки и ноги пленника, быстро нашел подходящий камень и обвязал вокруг него ремни, сделав кистень, петлю которого и надел Пивасику на запястье правой руки. Тот это оценил и залопотал что-то благодарственное и еще… Несколько раз мелькнуло знакомое «оуоо», что, как я понял, означало верблюда. Хрен его знает, то ли он просил отправить это несносное животное с собой, то ли умолял о нем позаботиться… Скорее второе, по крайней мере, у степняков не было обычая брать с собой в загробный мир своих животных. (Кстати, где эта тварь?)

Теперь самое главное, как правильно убить? Резать горло? Так ведь я не душман какой-нибудь… Говорят, это долгая смерть, а я хочу избавить Пивасика от мучений, а не добавлять их ему… Еще читал, что можно ударить под нижнюю челюсть, чтобы нож сразу в мозг вошел. Я было примерился. Это вроде называют ударом римского легионера. Их короткие мечи очень даже позволяли наносить такие удары. А интересно, мой кинжал намного меньше легионерского меча? Достанет ли он до мозга? И как там в голове… В смысле, сплошная пустота или есть какие-то перегородки, которые придется пробивать? Наверное, есть, иначе мозг в брюхо провалится… Ай, хрен с ним, ударю в сердце.

Примерился, замахнулся и ударил в то место, где обычно на картинках рисуют человеческое сердце. Пивасик дернулся, выгнулся дугой, затрясся, изо рта пошла кровь и полились какие-то жуткие хрипы… Кажется, так быть не должно! Не без труда выдернул кинжал, примерился и ударил еще раз. Ух… На этот раз, кажется, получилось, Пивасик замер неподвижно, его широко раскрытые глаза начали стекленеть. Я смотрел, как стекленеют и мутнеют эти глаза, пока Лга’нхи пинком не сбил меня в сторону, разорвав зрительный контакт. Наверное, правильно, иначе я бы точно ушел за кромку вместе с первым человеком, которого убил. Потом меня долго рвало. Кажется, в желудке уже было чище, чем в операционной, но жуткие спазмы все еще продолжали сотрясать все тело. А потом я снял с Пивасика скальп.

Вот так я официально стал воином, хорошенько проблевавшись.

Обратно я уже не столько шел, сколько ехал на Лга’нхи. Наверное, ему и впрямь было бы проще посадить меня на закорки и бегом довезти до стойбища, чем тащить, подхватив за плечи, давая возможность делать вид, будто я самостоятельно перебираю ногами. Мне бы, наверное, тоже было это проще. Но я до сих пор очень благодарен своему приятелю, что он этого не сделал. Ведь это означало, что, убив своего врага и выполнив обещанное, я в его глазах стал «пацаном, который Сделал». А такие пацаны слабостей не испытывают и на ручки к боевым товарищам не лезут.

Потом опять были сутки горячки и бреда. То ли от преждевременных усилий, то ли от излишних переживаний, моя болячка вернулась. Соплеменники восприняли это как должное, поскольку рецидивы болезни полностью вписывались в обе их теории. Лга’нхи сам был воином и знал, что такое взять свою первую добычу, и знал, что духи жертвы всегда терзают победителя. Осакат понимала, что это не ее бабье дело, и, коли кое-кто такой дебил, что сам лезет в яму со змеями или общается с мертвяками, кто она такая, чтобы его от этого удерживать?

А потом я разбирал добычу. Оказалось, что взять добычу мало, ею еще надо грамотно распорядиться, иначе придется таскать ее на собственном горбе, а это тяжело. Проще всего оказалось распорядиться украшениями-амулетами, которых у Пивасика тоже было немало. Я просто оставил их на трупе. Мне все-таки хотелось обойтись со своей жертвой как-то достойней и благородней. У степняков тело воина оставляли лежать с его амулетами и оружием… Так пусть и Пивасику будет чем похвастаться на том свете. Лга’нхи, видно, счел, что таким образом я задабриваю духов врага, и не возражал. Да и не мог возражать, это моя добыча.

Затем оружие. При всем моем уважении к Пивасику, пулеметик-то я ему не отдам. В смысле, слишком уж большая это ценность, чтобы оставлять бронзовое оружие на трупе. Копье, конечно, отдал Лга’нхи. Он хоть и делал вид, что ему по фигу, но ходил вокруг него, как кот вокруг банки со сметаной. Если бы я соврал не про волшебный меч, а волшебное копье, он бы уже наверняка думал, что обрел искомое, ибо искренне считал его настоящим чудом. Я и сам поразился, когда выбрал время толком разглядеть сей человекоубийственный дивайс, – длиной хорошо за три метра, что неудивительно, верблюд – скотина довольно высокая, и чтобы с него достать противника, инструмент должен быть подходящего размера. Длинный, похожий на меч, наконечник, украшенный изображением каких-то хищных птиц, им можно было как колоть, так и рубить. А обратный конец снабжен подтоком-противовесом, сдвигающим центр тяжести на последнюю треть копья. В общем, оружие было весьма технологично и продуманно. Неудивительно, что Лга’нхи сразу в него влюбился. Так что я подарил бы ему его в любом случае, даже если бы думал, что сам смогу управиться с этакой хреновиной. В довесок к копью хотел еще сбагрить и небольшой круглый щит, сплетенный из прутьев и обтянутый кожей, поверх которой были нашиты бронзовые бляшки, но этот заносчивый сноб от него отказался. Особенно после того, как я сам взялся демонстрировать, как им пользоваться. Лга’нхи, обозначив удар острием в голову, подсек мне тупым концом ноги, после чего гордо заявил, что раз его дедушки обходились без этой дурацкой корзинки на руке, то и он как-нибудь обойдется, и вообще во вторую руку лучше уж взять дубину… и так демонстративно повел глазками в сторону клевца. Фигушки, обойдешься топориком. Клевец я уже себе присмотрел, он мне как раз по руке будет, да и чехол без проблем можно за спину подвесить, чтобы бегать не мешал. Еще я оставил себе пояс с кинжалами. Один покороче, с клинком сантиметров 20 длиной, а другой – раза в полтора длиннее, вообще мог сойти за небольшой меч… А главное, это оружие было достаточно легким, чтобы не мешать бегству от врага! Из старого оружия я оставил себе дротик, а дубинку на радостях подарил Осакат, которая через пару-тройку дней обменяла ее у Лга’нхи на топорик… Впрочем, это уже их дело. А вот со шлемом и панцирем вышли проблемы. Лга’нхи, только глянув на них, заявил, что бегать в этом невозможно и что напялить такое на себя может только глупец. М-да, пожалуй, отчасти придется с ним согласиться, плотный кожаный панцирь, обшитый бронзовыми пластинами, не слишком способствует марафонским забегам – и тело не дышит, и тяжесть мешает. В нем хорошо передвигаться, сидя на спине верблюда или лошади. Хотя, с другой стороны… Осакат объяснила, почему она зовет верблюжатников живыми мертвецами. Ее дядюшка, прежде чем умереть, умудрился ударить одного из налетчиков копьем. Да так ловко, что тот вылетел из седла… А потом, наблюдая из укрытия, Осакат видела, как враг поднялся и как ни в чем не бывало опять забрался на свою зверушку. (Кстати, о зверушках, где верблюд?) Это заставило ее вспомнить абсолютно достоверные истории своего племени о живых мертвецах, которых можно протыкать копьями, кинжалами и мечами хоть до бесконечности, единственная возможность их убить – это отрубить ноги, чтобы не могли убежать, а потом сжечь в костре.

Так что, судя по всему, панцири эти, штука в бою надежная, вот только, к сожалению, таскать его с собой, в отличие от шлема, нет никакой возможности, уж больно тяжелый. А выбросить – жаба давит. Вообще, в концепции передвижения налегке, при всех ее достоинствах, есть и один существенный недостаток – с собой можно взять только самое необходимое. Вот эти тюки, подвешенные к седлу… Даже заглядывать в них как-то расхотелось. Вдруг там что-то ценное, что все равно придется бросить?

Шмотки… Еще одни штаны и халат. Похоже, это парадная форма. Уж больно нарядно выглядят, расцветочка в стиле «пожар в джунглях». Рубаха, рубаха, рубаха… запасливым парнем был Пивасик, хотя, с другой стороны, – тащит-то все это верблюд. Ого!!! Шелковая рубаха, да еще такого пронзительно красного цвета. Значит, верблюжатники умеют производить шелк либо грабят тех, кто умеет. Ишь ты, как глазенки-то у моих соплеменников загорелись при виде такого чуда. Да я и сам прибалдел от насыщенного цвета, блеска и нереальной невесомости ткани. Однако если у Лга’нхи в глазах горит любопытство и не более, в глазенках Осакат пляшут раскаленные чертики и кричат: «Хочу! Хочу!! Хочу!!!» Значит, отдаю рубаху ей. Парочка толстых плотных одеял. Тоже хорошая штука, в них небось даже на морозе спать можно – но кто их потащит? А это что за ремешки, крючочки, бляшечки и прочая хренотень? Ага, тут же и верблюжья мазь для ран… Должно быть, ремнабор для сбруи и средства профилактического ремонта верблюда. Тут же и пара камней для заточки оружия. Все это тоже хорошие вещи, и, может быть, даже удастся кое-что из этого приспособить к делу… Вот, например, игла… Правда, размерами больше похожа на шило без ручки, но игла – это большая ценность. Отдать Осакат? Не, пока погожу… Пара бронзовых чаш, миска, ложка, котелок, кувшинчик какой-то, тоже бронзовый, малость помятый, правда, и закопченный… Охрененно дорогие, должно быть, вещи и вполне себе практичные, все, кроме кувшинчика, складывается одно в другое и умещается в котелке… вот только представляю, как будет греметь эта конструкция при беге. Так! А в этом тюке, похоже, добыча – семь штук разномастных чаш, парочка даже выточена из какого-то камня, похожего на нефрит. Куча всяческих украшений, по большей части бронзовых и медных, хотя, ну надо же, встречается и золото! Гребенка с отлитыми на ней фигурами идущих верблюдов… Вот не помню, изображали ли скифы-сарматы верблюдов, а в остальном типичный звериный стиль, про который нам рассказывали на уроках истории искусств. Еще котелки, несколько ложек, миски. Это че за фигня? – похожа на какой-то рог… в смысле сигнально-музыкальный инструмент. Тоже дорого отделан. О! Корона! Или диадема, я в них не очень-то разбираюсь. Но бронзовый обруч с приклепанной надо лбом пластиной с изображением сражающихся тигров явно может быть и средством защиты головы, и знаком власти… Похоже, Пивасик не только Троцкого грохнул, но по ходу дела еще и какого-то царя-батюшку уконтрапупил. Пара кусков ткани, сравнительно небольшие, но, думаю, еще на пару рубах и штаны Пивасику бы хватило. Так, еще два кинжала, причем не похожие на те, что были на поясе у Пивасика. Те прямые, а эти хитровато изогнутые на манер ятагана, только поменьше, ясное дело. Один оставил себе, а второй отдал Лга’нхи. Наконечник копья совсем непохож на тот, что на копье Лга’нхи, гораздо меньше длина и по форме как широкий листок, примерно с ладонь величиной, а вместо трубки – хвостовик, который, видимо, придется вбивать в древко. Судя по этому наконечнику и кинжалам, верблюжатники, двигаясь сюда, успели пограбить и какой-то вполне себе цивилизованный народ. Может, собратьев Осакат? Спросил у нее. Нет, таких кинжалов она у своих не видела… а наконечник похож… Ладно, пойдет на мой дротик. Была там и еще какая-то мелочовка вроде сломанного кинжала, всякого бронзового лома, который бывший хозяин небось собирался сдавать по весу, и тому подобного барахла. Но я это особо разглядывать не стал. Просто вывалил на середину к остальному барахлу, в котором уже давно с не меньшим интересом копались мои соплеменники. С точки зрения Лга’нхи, все это уже было общим имуществом, ведь ни оружия, ни украшений, которые я бы оставил себе, там не было. А покопаться в блестящих вещичках, что ж, пристрастие к блестящему свойственно не только сорокам и воронам. Не знаю, какими точками зрения руководствовалась Осакат, но от Лга’нхи она старалась не отставать. А я сидел рядом и думал о том, что же мне может сказать все это барахло о моем мертвом приятеле, чей скальп в данный момент лежит у меня в поясной сумке… Что ж, покойный Пивасик наверняка был не бедным малым. Верблюд, доспехи, оружие, да и богатая одежда – все это почему-то наводит на мысль о военной аристократии. А то, что всякие браслетики-бусики он таскал не на себе, а в тюках, – о существовании некоего подобия товарно-денежных отношений. Все это для него были не обереги-талисманы, как для моих диких приятелей, а некая валюта, которую можно обменять на другие блага жизни. Да, контраст с моими дикими соплеменниками очень высок. Впрочем, неудивительно, даже в моем космическо-компьютерном веке еще остались племена, живущие в веке каменном. Так что неудивительно, что на одном отрезке времени существуют племена из бронзового и каменного веков. Когда египтяне вовсю строили свои пирамиды, мои далекие предки еще небось в норах жили… А когда европейцы уже построили корабли и набрались достаточно знаний, чтобы пересечь океан, на противоположном берегу их встретили цивилизации уровня древнего Египта и каменновековые дикари. Мне просто не повезло попасть к дикарям, а не к более цивилизованным народам. А может, наоборот, повезло, подозреваю, рабство в племени Нра’нху нельзя сравнить с каким-нибудь римским вариантом рабства. Вопрос только, что теперь делать? Стремясь к цивилизации, я как-то забыл, что подчас цивилизация – это когда для убийства используют автомат или, вообще, сверхнавороченный самолет, а не дубину или каменный топор. Но убитому от этого не легче. Мои воинственные верблюжатники мне об этом напомнили. И если в мир Осакат у нас еще есть какое-то подобие входного билета, то в мир верблюжатников… А ведь я совсем забыл о свертке! В смысле, о том барахле, что лежало в той сумке Пивасика, которую я распотрошил и увидел там что-то очень похожее на… Я судорожно бросился к своей старой безрукавке, размотал ее и начал разглядывать новые сокровища. Да, эта бронзовая пластинка и правда была очень похожа на пайцзу, изображение которой я, кажется, видел в учебнике истории, размерами примерно восемь на шестнадцать-семнадцать сантиметров, на одной стороне изображена какая-то цапля, а на другой – нечто напоминающее иероглифы. Зуб даю, это не украшение, не защитная пластина для доспехов, а тугамент… У меня по жизни было немало разных документов, начиная от карточки в библиотеку и заканчивая социальной картой москвича, чтобы я не узнал еще один. Вот только бы знать, какие полномочия эта пайцза дает и дает ли их вообще?

Так, а это что за хрень? Какие-то палочки с привязанными к ним кучей тонкий веревочек, на каждой из которых навязана куча разных узлов. Узелковое письмо?! Как в джеклондоновском «Сердца четырех»? Очень похоже. Их тут штук двадцать мотков. Кстати, если присмотреться, можно предположить, что те иероглифы на пластине похожи на узлы. Пофантазируем? Пивасик – адъютант главнокомандующего. Разъезжает с донесениями и указаниями по войскам, имея пайцзу в качестве пропуска или для подтверждения своих полномочий. И это, кстати, объясняет то, что он оказался там на озере один и в неурочное время. И что так разорался, когда я все эти донесения и пайцзу вывалил на землю, для него это небось святотатством было. И, кстати, то, что вез он их в отдельной сумке, повешенной на собственных плечах, а не притороченной к седлу, тоже говорит о важности содержимого сумки. И что это нам дает? А дает это нам беспрепятственный проход через войско верблюжатников! Ага! Щазз!!! Не зная языка, не зная обычаев, одним размахиванием бронзовой пластинкой, чье истинное значение я толком не понимаю, откроет только один проход – кола в мою задницу… или как там принято у верблюжатников казнить особо наглых преступников? Так что стоит поумерить фантазии и быть более реалистичным. Или, может, как-то проверить, что дает мне обладание этой пластиной?