Текст книги "Между Добром и Злом"

ПЕРВЫЙ ЗВОНОК

Вот и лето пролетело…А с ним и каникулы…

Начались будни. Станут они тем, что Жан-Поль Сартр назвал пиршеством самого духа (Ж. – П. Сартр. «Что такое литература»), или – наоборот будет зависеть от Учителя и от Ученика. А еще – от Чиновника – удивительного существа, обладающего поразительной способностью превращать любое событие в мероприятие, а каждый праздник – в торжественную панихиду.

На шее Устремленного в Полет Духа – будь то Наука, Искусство или Философия – висят многопудовые гири бездушия, равнодушия, малодушия, неустанно душащие героически дышащий Дух.

Слава антигероям! Без них не состоялся бы ни один герой.

Герои наших «Диалогов» – Учитель и Ученик мыслят, а, следовательно, по Р. Декарту, существуют, хотя и исключительно виртуально. В этом самом «хотя» – единственное их отличие от живущих, мыслящих и действующих людей, то есть, в том числе, и от нас с Вами, уважаемый/уважаемая Читатель/Читательница.

В виртуальных стенах нашего воображаемого учебного учреждения происходит поиск весьма существенного: ответов на каверзные вопросы, такие, как: «Возможно ли определенно отличить Добро от Зла, и если да, то каким образом?»; «Что такое отчаяние и как его преодолеть?»; «Что такое любовь и как быть любимым?»; «Что такое ненависть и как не быть ненавидимым?»; «Что такое счастье и как быть счастливым?»; «В чем состоит смысл жизни и как его осуществить?»; «Существует ли действительно проблема отцов и детей, или же существует лишь проблема горе-родителей, от которых горемычным детям – одно горе?», и т. д., и т. п.

Поиску вразумительного и непредубежденного ответа на первый из числа перечисленных вопросов и посвящена эта книга.

Она – о жизни.

Интересующимся – «Добро пожаловать!».

И – присоединиться.

ПЕРВАЯ БЕСЕДА
ВВЕДЕНИЕ В ДОБРОВЕДЕНИЕ

Ученик: Извините, позвольте, пока не началось, спросить…

Учитель: Уже. Началось. Спрашивайте.

Ученик: Скажите, правда ли, что существует Школа злословия?

Учитель: Правда.

Ученик: И давно?

Учитель: С легкой руки автора одноименной пьесы – Ричарда Бринсли Шеридана – с 1777-го года.

Ученик: Как же так получается: в Интернете бренд «Школа злословия» присутствует, и притом – в самом широком ассортименте, но вне какой бы то ни было связи с названным Вами именем. Как прикажете это понимать?

Учитель: Как интеллектуальное пиратство.

Ученик: А как Вы полагаете, не странно ли, что «Школа злословия» существует уже много-много лет, а Школы добрословия, в которой у нас с Вами сейчас проходят занятия, до сих пор не было?

Учитель: А что, собственно, Вас тут смущает?

Ученик: Что? Хроническое наличие «Школы злословия» и, соответственно, хроническое отсутствие Школы добрословия – вот что!

Нельзя же, в самом-то деле, Школой добрословия считать «этическую» систему Альфонса Габриэля Капоне (сокращенно – Аль Капоне), провозгласившего еще до помещения его в специфическое помещение под названием Алькатрас: «С помощью кольта и доброго слова можно сделать значительно больше, чем только добрым словом»!

И: не следует ли понимать все это как то, что Зло лучше Добра?

Или, по крайней мере, как то, что оно заслуживает большего внимания, чем Добро?

И, наконец: если это, все же, следует понимать именно так, то почему именно это так? Ведь к Добру, а не ко Злу стремится человек, не так ли?

Учитель: Ни ослу, ни барану, ни свинье, ни козлу не присуще стремление ко Злу. Оно – исключительная прерогатива козлобородого, рогоголового и – при том – человекоподобного.

Ученик: Вы имеете в виду…

Учитель: Смелее! Не бойтесь называть его по имени: Дьявол, Сатана, Люцифер, Вельзевул, Вий, Шайтан, Шиву, Анхра-Манью, Ака-Мана, Друдж, Айшма – он от этого не материализуется.

Ученик: Вы уверены? Почему же тогда не рекомендуется упоминать его имя всуе?

Учитель: От страха. Как сказал в свое время Аристотель, «страх есть ожидание зла» («Никомахова этика. Книга третья»), а тот, кого мы сейчас назвали разными его именами, и есть – по сути своей – сгусток страхов человеческих, вместилище представлений человека о Зле. Говоря словами небезызвестного, хотя и небессомнительного графа (?) Калиостро, «чувственной идеей» Зла.

Ученик: Позвольте, но тот же, как Вы его назвали, «граф (?)» говорил о материализации чувственных идей, не так ли?

Учитель: «Материализация чувственных идей» отдельно взятым индивидом – не более чем шарлатанство авантюристов и шулеров, «катал» и «кидал», проходимцев и лжепророков.

Ученик: А не-отдельно взятым?

Учитель: А «не-отдельно взятым» – вполне осязаемая реальность.

Ученик: Как прикажете сие понимать?

Учитель: Так, что «идея становится материальной силой, как только она овладевает массами».

Ученик: Насколько я понимаю, это – цитата?

Учитель: Безусловно.

Ученик: Интересно было бы пообщаться с автором этой идеи!

Учитель: Увы, сие возможно лишь виртуально: автор умер. Довольно давно – 14.03.1983-го года. Оставив после себя лишь его мысли как информацию к нашему размышлению.

Ученик: В таком случае у меня вопрос к Вам как к полномочному представителю неназванного Вами и ныне уже не живущего автора: почему «массами»?

Учитель: Простите?

Ученик: Ну, почему было не сказать, например, «идея становится материальной силой, как только она овладевает народом»?

Учитель: А чем Вам, собственно говоря, не нравится слово «масса»?

Ученик: Тем, что оно ассоциируется с пренеприятнейшими, мерзопакостнейшими аморфными или коллоидными субстанциями, ну, в общем, Вы понимаете, о чем я говорю…

Учитель: Понимаю, и разделяю Вашу брезгливость к субстанциям подобного рода.

Ученик: Вот и чудненько! Вот и славненько! Тогда давайте быстренько поменяем слово «массами» на слово «народом», и все у нас будет, как говорится, О. К.!

Учитель: Не будет.

Ученик: Чего «не будет»?

Учитель: «О-кея».

Ученик: Это же почему так?

Учитель: Потому, что, как известно еще со времен Ходжи Насреддина, сколько ни говори слово «халва», во рту от этого слаще не станет.

Ученик: То есть?

Учитель: А то и есть, что неблагозвучная и неблагодельная «масса» не станет благозвучным и благодельным «народом» оттого, что ее назвать по-иному.

Ученик: Уфф! Давайте все по порядку.

Учитель: Давайте.

Ученик: Народ – это совокупность людей?

Учитель: Скорее – общность.

Ученик: Допустим. А масса людей – тоже их общность?

Учитель: Тоже.

Ученик: Тогда в чем же разница между «массой» и народом?

Учитель: В том, какая идея овладевает общностью людей.

Быть или не быть общности людей народом определяется сущностью овладевшей ею идеи.

Ученик: Но идеи же рождаются из жизни!

Учитель: Все рождается из жизни. Или – из предшествующего ей существования. Даже – смерть. В том числе – и идеи. Но идеи, рожденные жизнью, овладев умами и душами людей, возвращаются к жизни: либо – обогащая ее и облагораживая их, либо – омертвляя ее и убогощая их.

Ученик: Нет такого слова: «убогощение»!

Учитель: Отсутствие слова – явление врéменное. Сегодня слова нет, завтра – будет.

Жизнь людей рождает их слова.

Если в жизни действительно зачастую происходит процесс превращения человека в убогое существо, то раньше или позже, но обязательно появится и слово, выражающее этот процесс.

Ученик: А что такое «убогий»? Это тот, кому не удалось оказаться у Бога за пазухой или у кого не получилось ухватить Бога за бороду?

Учитель: За пазухой у Бога можно оказаться только Божьей милостью. Как говаривали в свое время венценосные монархи: «Мы, Божьей милостью король…» (далее следует название страны, см. глобус).

Схватить Бога за бороду, как правило, удается тому, кто исповедует принцип: «На Бога надейся, а сам не плошай».

Убожество же есть человекообразное существо, стремящееся свалить всю ответственность за свою собственную несостоятельность на других, будь то люди или жизненные обстоятельства, злой Рок или несправедливая Судьба, Божья Воля или происки Сатаны (Дьявола, Шайтана и иже с ними).

Ученик: Значит, народ не может состоять из убогих?

Учитель: Из убогих может состоять только убогое, то есть, масса.

Ученик: Позвольте, но ведь есть же люди, обделенные самыми необходимыми возможностями от рождения или в силу определенных жизненных обстоятельств, и они требуют снисходительного отношения к себе! Нельзя же, в конце-то концов, называть этих несчастных убогими!

Учитель: Конечно, нельзя. Нельзя всех не наделенных всяческими благами называть ни убогими, ни несчастными.

Ученик: Почему нельзя называть их несчастными?

Учитель: Потому что не все они таковы.

Ученик: А каковы же они, по-Вашему?

Учитель: Разные. Есть – сдавшиеся под ударами беспощадных, безжалостных, немилосердных обстоятельств. Они – действительно несчастные и убогие. А есть – выстоявшие. И – преодолевшие.

Ученик: Странные вещи Вы говорите! Как можно выстоять, если у Вас, например, извините, нет ног? Или, если они есть, но парализованные?!

Учитель: Так, например, как сделал Франклин Делано Рузвельт, двадцать последних лет своей жизни прикованный к инвалидной коляске, и за эти годы успевший четырежды стать президентом своей страны, которая именно ему обязана – ни много – ни мало своим чудесным превращением из велико-депрессивной в велико-процветающую.

Так, например, как это сделал летчик Алексей Маресьев, потерявший на фронте ноги, но не силу духа, и ставший безногим летчиком-истребителем.

Человек становится либо – не становится сильным духом вне зависимости от того, по какую сторону какого океана он был рожден.

Ученик: Простите, но Вы говорите исключительно об исключениях! Как правило, все происходит совершенно иначе.

Учитель: В человеческом сообществе абсолютных правил не существует.

Ученик: Ого! Значит, правила человеческого сообщества можно нарушать?! Ура! Да здравствует анархия! А также – нигилизм, нудизм, деструктивизм и хаосизм! Что хочу, то ворочу! Вперед, к обезьяне! Так?

Учитель: Не так. Поведение обезьян в стае регламентировано намного жестче, чем это обычно представляется людям.

Правила, которым отдельно взятой особи надлежит следовать в стае ли, в стаде ли, в прайте ли, в табуне ли, незыблемы, неизменны и обязательны к неукоснительному соблюдению и выполнению.

Быть белой вороной среди черных или серых – значит быть обреченным на заклевывание своими же соплеменниками.

В этом отношении людская масса ничем принципиально не отличается от стаи ли, стада ли, табуна ли. Еще в XII-м веке Пьер Абеляр в своей книге с красноречивым названием «История моих злоключений» сделал заключение: «Никому не дано безнаказанно сомневаться в том, что признано остальными».

Ученик: Позвольте, но еще Сократ – задолго до появления на свет и книги Абеляра, и самого Абеляра – сказал, что философия начинается с сомнения, и провозгласил: «Подвергай все сомнению». Значит…

Учитель: Значит, философ – если только он действительно философ, а не разглагольствующий демагог, всегда готовый дать на любой вопрос любой ответ, а особенно – выгодный лично ему – обречен быть белой вороной среди черных и серых.

Ученик: То есть, он обречен на заклевывание своими собратьями?!

Учитель: Скорее – соплеменниками: братьями по разуму люди не рождаются. Ими – становятся. Раньше или позже. К вящему сожалению – скорее позже, чем раньше. Если становятся.

Ученик: Братья по разуму – это те, кто думают одинаково?

Учитель: Братья по разуму – это те, кто считают, что никто не вправе навязывать другому своих мыслей, и никто не обязан позволять себе становиться объектом навязывания мыслей другого.

Ученик: Позвольте полюбопытствовать, а чья это мысль?

Учитель: Это наша с Вами интерпретация мысли Эразма Роттердамского, жившего за полтысячи лет до нас с Вами, что не помешало ему, как видим, быть нашим современником, поскольку его мысль, как нельзя более, современна и своевременна и сегодня, и будет такой всегда, пока будут люди.

Ученик: Ловлю Вас на слове! Вы же сами почти только что сказали, что в человеческом сообществе абсолютных правил не существует, а теперь говорите о правиле, сформулированном Эразмом, как об абсолютном!

Учитель: Абсолютное – прерогатива «чистой» абстракции. Оно – недостижимый предел, АСИМПТОТА, как написал Иммануил Кант в своих материалах к «Критике чистого разума», названных им «Opus postumum», что в дословном переводе звучит как «После работы».

Ученик: То есть, асимптота – как горизонт?

Учитель: В отличие от горизонта, который тоже недостижим, асимптота – линия, приближение к которой и возможно, и осуществимо.

Мысль Эразма – не абсолют, но очередной и притом – весьма существенный шаг на пути к хотя и недостижимому, но – вполне приближаемому Абсолюту.

Ученик: Что же мешает, только, будьте любезны, конкретно, мысли Эразма быть абсолютной?

Учитель: То, что навязывать свои мысли никому не позволено, а поделиться ими с другим – не только можно, но и нужно. Если только это действительно мысль, а не ее имитация.

Ученик: А что же тогда есть мысль? Чем она отличается от ее имитации?

Учитель: Тем, что подлинная мысль есть инструмент проникновения в сущность. Чего бы то ни было. Будь то вещь, явление или процесс.

Ученик: И все мысли подчиняются правилам?

Учитель: Все в этом Мире подчинено действию объективных законов.

Они – в отличие от правил – не имеют исключений. Но каждый из них имеет свои пределы действительной применимости, за которыми они перестают быть не только законами, но даже и правилами, в принципе допускающими исключения.

Ученик: Например?

Учитель: Например, тот факт, что параллельные прямые не пересекаются, действует только в эвкилидовом, не-криволинейном пространстве. В криволинейном же пространстве, таком, какое окружает, к примеру, так называемые «черные дыры», параллельные прямые пересекаются.

Ученик: Не означает ли это, что любое действующее правило достойно не только соблюдения, но и…

Учитель: Означает. Любое действующее правило достойно, как минимум, изменения.

Ученик: А «как максимум»?

Учитель: А как максимум – отмены и замены.

Ученик: И кто же этот умник, который определяет, когда и каким именно образом то или иное правило должно быть изменено, отменено или заменено?

Учитель: Этот «умник» – сама Жизнь.

До тех пор, пока то или иное правило если и не способствует дальнейшему развитию Жизни, то, по крайней мере, не препятствует ее развитию, не тормозит ее развитие, быть ему живу.

Как только правило становится препятствием, тормозом, замедляющим дальнейший процесс развития Жизни, оно оказывается обреченным на неизбежную отмену, замену, или, по крайней мере, на изменение.

Франклин Делано Рузвельт и Алексей Маресьев – не экстравагантные исключения из общеизвестного правила, гласящего: «Тут уж ничего не попишешь», – а фактически соавторы принципиально иного правила, звучащего: «Смирение (с Судьбой) и покорность (Фатуму) не являются наивысшими добродетелями».

Ученик: Но, наверное, это чрезвычайно трудно: поступать с собой так, как будто твой поступок становится вызовом предначертанной и предназначенной тебе Судьбе?!

Учитель: Чрезвычайно легко и мазохистски приятно (как чесоточному расчесывать свое чешущееся) ныть, скулить и жаловаться на несправедливость Судьбы, на черную неблагодарность людей, на жестокость Фатума, вызывая у самого себя бесконечную жалость и сострадание к самому себе, ведь каждый доволен своим умом и не доволен своим положением.

Ученик: Протестую! Есть множество людей, достаточно скромных для того, чтобы не переоценивать свой ум, и достаточно непритязательных, чтобы довольствоваться малым.

Учитель: Протест отклоняется. Даже если человек прилюдно заявляет о своей скромности в оценке собственного ума, то это – не более чем кокетство, рассчитанное и на обязательную похвалу его ума, и на не менее обязательную похвалу его скромности.

Что же касается довольствования малым, то покажите мне такого малого, который был бы полностью удовлетворен тем малым, что у него есть.

Нам всегда чего-то не хватает. Как в песне поется: «Зимою – лета, осенью – весны».

Ученик: А богатым, всевластным и знаменитым? Им-то чего не хватает?

Учитель: Многого.

Ученик: Чего именно?

Учитель: Не заставляйте меня повторять расхожие банальности.

Ученик: Например?

Учитель: Например, что «богатые тоже плачут». И – всевластные. И – знаменитые.

Ученик: Им-то о чем плакать?

Учитель: О многом. Об уходящей безвозвратно молодости и о приходящих необратимо сединах, морщинах и немощах. Плачут по поводу беспросветной непутевости и неуемной, нетерпеливой алчности своих наследников.

Ученик: А ведь Сказано: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся»! Или у Вас имеются сомнения по поводу Сказанного?

Учитель: Имеются. Не только сомнения, но и возражения.

Ученик: Нутес-ка, нутес?

Учитель: Блаженны живущие ожиданием вечного блаженства. У них, как поется в детской песенке, «лучшее, конечно, впереди». Их, пребывающих в перманентном состоянии мерцающей надежды отправиться, в конце концов, в лучший мир, путешествие по жизни сводится к спорадическим перемещениям по душному, неизбывно тесному для широкой души залу ожидания.

Может быть, они правы, и правильно жить – это жить именно так, как проповедуют вечно правые праведники.

Может быть.

Правильно жить не запретишь.

Но – и не заставишь. Если только жить не в тюрьме, в которой, как печально известно, заставляй, не заставляй, все равно не заставишь правильно жить.

Если жить правильно – это прожить всю свою жизнь в зале ожидания, то никто не заставит и не убедит меня жить правильно.

Ученик: Вы хотите сказать, что жить правильно – не-правильно??!

Учитель: Если жить среди «свинцовых мерзостей жизни», смирившись с ними, не пытаясь их преодолеть и превозмочь – правильно, то никто не заставит и не убедит меня жить по таким правилам.

Ученик: Какие конкретно правила правильной жизни Вы отвергаете?

Учитель: Для меня, конкретно, неприемлемы правила: «Cujus regio, ejus religio» («Чья область, того и вера»); «Что угодно повелителю, то имеет силу закона»; «Против лома нет приема»; «Не тратьте, куме, сили, спускайтеся на дно».

Ученик: Но ведь на самом деле, это же глупо – скакать с кавалерийской шашкой наголо против тяжелого, или пусть даже легкого танка! Ведь на самом же деле есть вещи, изменить которые человек не в состоянии!

Учитель: Есть. Но их значительно меньше, чем мы пытаемся в том себя убедить.

Не все, кажущееся невозможным, является таковым.

Ученик: В таком случае, что нужно для того, чтобы различить между собой невозможное и кажущееся невозможным?

Учитель: То же, что и обычно в тех случаях, когда требуется отличить кажущееся от существующего, а существующее от существенного.

Ученик: То есть?

Учитель: То есть – мудрость. Сдаться на сомнительную милость обстоятельств, отдаться «на волю волн» – легко и просто. Для этого не требуется прилагать практически никаких усилий. Ни мышечных, ни мыслительных. Для того чтобы плыть по течению, достаточно просто быть тем, что в воде не тонет.

Ученик: А – против?

Учитель: А – «против» – недостаточно. То, что является лишь тем, что в воде не тонет, обречено плыть лишь по течению. Оно обладает патологической неспособностью двигаться «против». Против течения приходится выгребать, напрягая при этом и свои мышцы и свои мозговые извилины.

Ученик: То есть, нужна мудрость. Так?

Учитель: Не совсем. В предложенной Вами формуле кое-чего не хватает.

Ученик: И чего же?

Учитель: Мужества.

Ученик: Для чего?

Учитель: Для того чтобы не дать самому себе уговорить себя.

Ученик: В чем?

Учитель: В том, что разумнее, безопаснее, спокойнее, полезнее для сохранения нервных клеток, которые, как известно, не восстанавливаются, и, вообще, здоровья:

– не стоять, когда все пали ниц;

– не сидеть, когда все вскакивают в верноподданническом экстазе;

– не складывать руки на груди, когда все выбрасывают их в истерическом подобострастном порыве;

– не поднимать руку против, когда все уже единодушно проголосовали за.

Ученик: Простите, но по-другому же жить очень трудно! Да и нужно ли?

Учитель: Трудно человеку делать выбор между практичным «здравым смыслом» и не-практичным мужеством.

Как сказала в своей книге «Посреди реки» слепоглухая писательница Элен Келлер, «легко быть мужественным вообще, и очень трудно – когда дело касается частностей».

Трудно подняться, когда даже лежать больно, но позорно лежать, корчась, скуля, визжа и воя от боли, когда ты еще можешь подняться.

Ученик: А что требуется для того, чтобы подняться, когда даже лежать больно?

Учитель: Быть Человеком.

Ученик: Как это?

Учитель: Для Человека б ы т ь означает достойно противостоять и противодействовать всевозможным неблагоприятным обстоятельствам, преодолевая то многое, что трудно преодолеть: страх и боль; растерянность и отчаяние; смирение с кажущейся неизбежностью и покорность предполагаемой предопределенности.

Ученик: Противостоять? Противодействовать? Чему? Неизбежности?! Предопределенности?!! Но это же все равно что, как сказано в названии одного из произведений Александра Солженицына, «бодаться теленку с дубом»! Так недолго и лоб расшибить. Вдребезги. Извините, но я – пас.

Учитель: Нет, это Вы меня извините, но так рассуждать может только вдребезги пьяный свинопас, в силу своей естественной в таких обстоятельствах слабости не могущий отличить могучего дуба от трухлявого пня.

Ученик: Что именно Вы имеете в виду?

Учитель: То, что Вы упустили из виду.

Ученик: А именно?

Учитель: А именно то, что, как говорили древние римляне в своем Древнем Риме, «fatum non factum».

Ученик: То есть?

Учитель: А то и есть, что судьба – не факт, как не факт – тотально– фатальная неизбежность, как не факт – предустановленная предопределенность.

Ученик: А что же тогда, по-Вашему, факт?

Учитель: А факт то, что наш страх перед Злокозненным Драконом Внешней Опасности клонирует проникающего и поселяющегося в нас мелкоплавающего и низкоползающего гаденького змееныша по имени Как Бы Чего Не Вышло. Именно его ядовитые укусы парализуют нашу волю, наше мужество, нашу способность мыслить.

Ученик: Позвольте, но этого, как Вы изволили выразиться, змееныша, порождает вполне естественный для всего живого инстинкт самосохранения! Ведь именно он – тот, кто предупреждает нас о реальных опасностях, подстерегающих нас на каждом шагу!

Учитель: Девиз инстинкта самосохранения – «Ни шагу вперед!»

Автомобиль под названием Инстинкт Самосохранения исполняется лишь в двух его модификациях: первая модель имеет всего одну педаль – тормоза; вторая имеет всего один ход – задний.

Ученик: Зато он обеспечивает безопасность!

Учитель: В ничуть не большей мере, чем поза страуса, зарывающего голову в песок, когда ее обладателю становится страшно: опасности, грозящие нам, не только подстерегают нас спереди, но и подкрадываются к нам сзади.

Ученик: Скажите, а что самое страшное?

Учитель: Самое страшное – жить в постоянном страхе и отчаянии.

Ученик: А как избежать такой страшной участи?

Учитель: Жить жизнью, достойной Человека.

Ученик: Это понятно. На уровне лозунгов, деклараций и прокламаций. Непонятно только, как конкретно можно это сделать, ведь это же невероятно трудно!

Учитель: А Вы вспомните тех, кому было куда как труднее, чем Вам.

Ученик: Например?

Учитель: Например, уже упоминавшуюся здесь слепоглухую писательницу Элен Келлер, в книге которой есть такие слова: «Ни один пессимист не открыл ни одной новой звезды».

Если преодолеть собственный пессимизм удалось человеку, обреченному пожизненно оставаться слепоглухим, то Вам – наделенному бесценным даром видеть и слышать – это и подавно удастся.

Ученик: И это – все, что требуется для того, чтобы жить жизнь, достойную Человека?!

Учитель: Нет, не все.

Ученик: А что еще?

Учитель: А еще – вспомните, как сказано у Сент-Экзепюри: «Мы в ответе за всех кого приручили».

Ученик: Ну, вспомнил, и к чему это?

Учитель: К тому, что мы имеем почетное право и священную обязанность: помочь в жизни тем, кто от нас зависим, тем, кого мы «приручили».

Ученик: Хорошенькое дело: «Помочь»! А если этот человек категорически отказывается от Вашей помощи, если он считает себя достаточно самостоятельным для того, чтобы обойтись в решении своих проблем без чьего-либо постороннего вмешательства, в том числе – и без нашего, тогда как?

Учитель: Помогать – не значит навязывать свою помощь. Навязчивые услуги у любого нормального человека ничего, кроме вполне естественного в такой ситуации раздражения не вызывают и вызвать не могут.

Если можешь помочь – помоги: тактично, деликатно, ненавязчиво, но не пытайся ни думать за другого, ни прожить за него его жизнь.

Каждому человеку от его рождения дана его персональная голова на плечах не только для того, чтобы в нее есть, но и для того, чтобы ею думать, делать свой собственный выбор и принимать ответственные решения.

Ученик: В том числе – и по поводу того, «быть или не быть»?

Учитель: В том числе. Каждый человек в своей собственной жизни – сам себе и сценарист, и режиссер, и исполнитель главной роли: Шекспир и Гамлет в одном лице.

Быть или не быть человеку жалким убожеством: обрывком чужого текста; частью кучи; фрагментом толпы; одной из голов поголовья стада жвачных животных – бараньего ли, бычьего ли, ослиного ли, козлиного ли– решать самому человеку.

Ученик: А если не быть жалким убожеством, то есть, обрывком чужого текста, частью кучи, фрагментом толпы, одной из голов бараньего ли, бычьего ли, ослиного ли, козлиного ли стада, тогда кем же быть?

Ведь, насколько я понимаю, все перечисленные «прелести» расположены на одном полюсе альтернатив, не так ли?

Учитель: Так.

Ученик: Тогда что на втором? Наверняка это что-то – более достойное выбора.

Учитель: Кому – как. На втором полюсе сосредоточились человекообразные хищные мутанты.

Ученик: Звери?

Учитель: Природные звери не зверствуют. Ни тигры, ни львы, ни волки.

Зверствами отличаются лишь плотоядные зоомутанты:

– волк в овечьей шкуре (помните, как сказано в «Евангелии от Матфея»: «Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в шкурах овечьих, а внутри – волки лютые»?);

– гиена с присобаченной ею себе львиной гривой;

– шакал в индюшином оперении;

– кровососущая пиявка с аппетитом анаконды.

Ученик: И все эти уродища являются…

Учитель: Убожеством,…

Ученик: Позвольте, убожество уже было! Оно же – на первом полюсе!

Учитель: На первом полюсе расположилось обыкновенное, вульгарное убожество.

Ученик: А на втором что? Не-обыкновенное?! Не-вульгарное?!!

Учитель: Именно так. На втором – не обыкновенное, не вульгарное убожество, а убожество, возомнившее себя божеством.

Ученик: А что, бывают и такие?

Учитель: Сколько угодно. Точнее, намного больше, чем угодно всем, кто не является ни просто убожеством, ни убожеством, возомнившим себя божеством. Как сказано в «Апокалипсисе, Или Откровении Иоанна Богослова»: «Иди и смотри!»

Ученик: Верно, если хорошенько присмотреться, то далеко и ходить-то не надо: достаточно просто оглядеться вокруг! Действительно, такого «добра» – больше, чем надо! Ведь оно – именно то, что является обуреваемым манией величия, не так ли?

Учитель: Не совсем так. Оно, то есть, убожество, возомнившее себя божеством, это олицетворенная мания величия, прозябшая (термин, заимствованный у Григория Савича Сковороды) из комплекса неполноценности – самое уродливое и мерзопакостное из всех возможных убожеств.

Ученик: А я знаю, кого Вы имеете в виду!

Учитель: К большому сожалению, не только их. Они – те, кого Вы имеете в виду – лишь верхушка, аллегорически говоря, айсберга.

В «подводной», невидимой даже через линзы средств массовой информации его части, вполне комфортно расположились, например, носители и выразители армейской и прочих «дедовщин» и их гражданских аналогов, где убогое, забытое Богом и забитое людьми существо мечтает не о том, как оно вернется к нормальной человеческой жизни и снова станет человеком, а о том, когда оно станет «дедом», и уж тогда-то оно отыграется с лихвой за все унижения и издевательства, которым оно подвергалось предыдущими поколениями «дедов». Отыграется, заметьте, не на тех, кто его оскорблял и унижал, а совсем на других – тех, кто здесь и сейчас оказался ступенькой ниже на загаженной тупостью и подлостью иерархической лестнице.

Ученик: Простите, но не допускаете ли Вы, что в этой самой, так называемой дедовщине кроется глубинный смысл: ведь она – тоже школа жизни! А жизнь, в общем-то, не всегда для человека – любящая мать. Зачастую она обращается с человеком, как злая мачеха! Так не лучше ли человеку заранее быть готовым к всевозможным неприятным сюрпризам и соответствующим образом тренировать и закалять себя в школе жизни под названием «дедовщина»? Тем более что как раз об этом сказал уважаемый Вами и мной Марк Аврелий: «Жизнь похожа, скорее, на искусство борьбы, чем на искусство танца: в ней надо твердо и с готовностью к внезапному и неожиданному стоять».

Учитель: Марк Аврелий в гробу бы перевернулся, доведись ему услышать Вашу интерпретацию его слов.

Ученик: Это почему же?

Учитель: Потому, что «дедовщина» – в любых своих проявлениях – и все, без исключения, ее аналоги есть не что иное, как инкубаторий рабов и тиранов.

Потому, что раб и тиран – одно и то же лицо, и «выражает то лицо чем садятся на крыльцо»: тот, кто позволяет себе быть рабом по отношению к вышестоящему (вышесидящему, вышевозлежащему), тот обязательно будет тираном по отношению к расположенному на низших ступенях сложившейся иерархической лестницы.

Потому, что холуйствующий раб и деспотичный тиран – два полюса одной системы, оба они – суть две ее крайности, а крайности, как сказал Блез Паскаль еще в далеком 1669-м году в своем трактате «Мысли» , сходятся («Les extremites se touchent»).

Потому, что самим же Марком Аврелием было сказано: «Живи так, чтобы ни для кого не быть ни рабом, ни тираном» («Размышления»).

Ученик: То есть, Вы хотите сказать, что, даже находясь внутри той или иной определенной системы, не обязательно примыкать к ее полюсам, которые, к тому же, во многих своих чертах совпадают?

Учитель: Полюса – объекты, достойные того, чтобы их изучать и исследовать, но не заслуживающие того, чтобы Человеку жить в среде, сформированной исключительно ими.

Ученик: Ага, я все понял! Жить надо на экваторе, то есть, посредине между полюсами!

Учитель: Посредине между полюсами, которыми являются холуйствующий раб и деспотичный тиран, находится экватор равнодушия. Тоже, я Вам скажу, достаточно гиблое местечко.

Ученик: Это почему же?

Учитель: На полюсах рабства-тирании царит леденящий холод, убивающий все живое, а на экваторе равнодушия из-за господствующей там постоянной жары-духоты расплодилось видимо-невидимо всякой ядовитой нечисти: малярийных комаров безразличия ко всему, что не укладывается в схему «хлеба и зрелищ»; болотного гнуса «моя-хата-с-крайства» и «своя-рубаха-ближе-к-тельства»; паразитствующих пиявок, действующих под лозунгом: «После нас – хоть потоп».