Текст книги "Похвала подлости"

Он жил по своим заповедям, которые в чем-то совпадали с библейскими, в чем-то – нет.

«Никому не навязывай своих взглядов и никому не позволяй навязывать чужих тебе» [109, с. 32].

– Никого не поучай, не позволяй никому поучать тебя.

– Никого не унижай: нет величия в унижении другого – человека ли, нации ли, страны ли.

Это – «евангелие от Дезидерия».

Парадокс пятнадцатый и последний. Выдвинув свой собственный моральный кодекс строителя гуманизма, Эразм Роттердамский сам оказался не в состоянии следовать ему до конца.

ПОД ЛУЧЕЗАРНЫМ СОЛНЦЕМ НАДЕЖД

«Нет повести печальнее на свете…»

В. Шекспир

Как хочется думать, что все будет хорошо, что все у нас получится. Не у нас, так у наших детей. Но – обязательно! Ведь мы же – добрые, честные, умные. Мы так любим жизнь, почему же она так часто бывает жестока и несправедлива к нам? Наверное, это ошибка в ее программе, нет, скорее – случайный сбой. Ведь мы так хотим быть счастливыми!

Малейший проблеск, блик, «лучик света» во мраке «свинцовых мерзостей жизни» мы принимаем за многообещающее предзнаменование.

Завтра будет лучше, чем сегодня. Обязательно!

Да, «жизнь полосатая: полоса черная – полоса белая». Но как хочется надеяться, что, выйдя, наконец, на «белую», мы так и будем идти все время именно по ней. Долго и счастливо. Как сказал Философ – Первый-На-Все-Времена – Фалес из Милета, самое неотъемлемое – это надежда, ведь она есть даже у того, у кого больше ничего нет.

Груз жизни подвешен на цепи надежд. Но как часто эта цепь обрывается…

Сарказм судьбы: автор всемирно известной «Утопии» Томас Мор, в чьем гостеприимном доме и была написана Эразмом «Похвала глупости», в своей «Поздравительной песне на день коронации Генриха VIII» – своего будущего палача – вдохновенно начертал предельно оптимистичные строки. Вчитаемся в них:

 
«Страх не шипит уже больше таинственным шепотом в ушах —
То миновало, о чем нужно молчать и шептать.
Можно презреть клевету, и никто не боится, что ныне
Будет донос – разве тот, кто доносил на других» [70, с.160]
 

Восшествие на престол страны, гражданином которой ты являешься, молодого, просвещенного, прогрессивно мыслящего монарха – что может быть более вселяющего надежду на то, что в многострадальной стране наконец-то восторжествует Разум?

Англия, только что вышедшая из изнурившей ее до последнего предела гражданской войны под издевательско-романтическим названием – Алой и Белой Роз, жаждала разумного покоя и спокойного разума, и, казалось бы, в лице образованного и слывшего покровителем гуманистов молодого короля она обрела искомое.

Томас Мор откликнулся на это событие с восторгом и воодушевлением, написав стихотворение «О двух розах, сросшихся воедино»:

 
«С алою белая роза в соседстве росла, и друг друга
В спорах за первенство каждая стала теснить.
Две это розы еще, но цветок уж сливается, спору
Этим слиянием их ныне положен конец.
Ныне одна, возвышаясь, растет и пускает побеги,
Все дарованья двух роз сочетая в себе» [70, с. 164–165].
 

Да, самое неотъемлемое – это надежда. Да, она есть даже у того, у кого больше ничего нет. Да, надежда умирает последней. Но все это не означает, что надежда бессмертна: вместе со смертью человека умирает и последняя его надежда…

Уже став монархом, «Генрих VIII часто навещал Мора в его скромном загородном доме в Челси, тогдашнем пригороде Лондона, обедал в его семье, нередко, дружески обняв его, прогуливался с ним по саду» [70, с. 311].

Такая умилительная идиллия в отношениях между королем и мудрецом продолжалась недолго. Собственно, до первого принципиального возражения мудреца королю.

Принципиальность по-королевски, или королевская принципиальность означает, что законным является все, что выгодно королю. Соответственно, не-законным – все, что ему не выгодно. Выгодно же королю не только сохранить уже имеющуюся у него власть, но и расширить и углубить ее.

Пока Генрих VIII усматривал в протестантизме посягательство на власть Святой церкви как таящее в себе потенциальную угрозу всякой установившейся власти, а значит – и его собственной, король был глубоко убежденным, принципиальным противником протестантизма в его противостоянии против Святой церкви.

Со временем, увидев, что протестантизм не затрагивает устоев сложившейся светской власти и направлен лишь на перераспределение власти церковной, Генрих VIII стал глубоко убежденным, принципиальным противником Святой церкви в ее противостоянии против протестантизма.

Королевская логика, или логика по-королевски означает, что нельзя допустить сосредоточения всех ветвей власти – законодательной, исполнительной, судебной и церковной – в одних руках, поскольку это губительно скажется на обществе, государстве и его гражданах. Нельзя. Однозначно. Если эти руки – чужие.

Эта же логика означает, что необходимо сосредоточить все виды власти – законодательной, исполнительной, судебной, церковной – в одних руках, поскольку это благотворно скажется на обществе, государстве и его гражданах. Необходимо. Однозначно. Если эти руки – свои собственные.

Согласно этой же – королевской – логики королевских друзей следует периодически превращать в королевских врагов.

Друзья короля – это те, кто помогают ему, королю, отстаивать его, королевские интересы. Если же друзья короля перестают отстаивать его, королевские интересы, то они автоматически переводятся в разряд королевских врагов. Со всеми вытекающими из этого для них последствиями.

Формальным поводом для конфликта между королем Англии Генрихом VIII и лордом-канцлером Англии Томасом Мором стало их разногласие по поводу возможности или невозможности расторжения брака короля с Екатериной Арагонской без согласия папы римского.

По существу же Генрих VIII настойчиво искал удобный предлог для разрыва с Ватиканом с тем, чтобы провозгласить «себя, любимого» единоличным правителем Англии: не только светским, но и духовным, сосредоточив тем самым в своих руках практически ничем и никем не ограниченную власть.

Видя неотвратимо негативные последствия для страны такой, по сути дела – тотальной узурпации власти одним лицом в одном лице, Томас Мор возразил королю, тем самым подписав себе смертный приговор, который и был приведен в исполнение, согласно указу короля Генриха VIII, шестого июля 1535-го года.

– «17 апреля 1534 года в Тауэр был заключен автор «Утопии» Томас Мор.

В конце того же года английский парламент принял новые законодательные акты: «Акт о верховенстве», признававший короля верховным главой церкви Англии, и «Акт об измене», квалифицировавший как «государственную измену» широкий перечень различных деяний, направленных против короля, королевы или их наследников, порочащих их королевское достоинство или же отрицающих какой-либо их титул.

Широкое толкование понятия «государственная измена» открывало безграничные возможности для злоупотреблений: достаточно было простого доноса о преступных высказываниях обвиняемого, и ему грозила смертная казнь за измену.

Именно это обстоятельство было использовано обвинением во время следствия и суда над Мором. Опираясь на свидетельства некоего Р. Рича, в беседе с которым Мор якобы сказал, что король не может быть главой церкви, суд констатировал «злонамеренное упорствование обвиняемого в измене».

Будучи опытным юристом, Томас Мор стойко и мужественно защищался на суде, решительно отвергнув предъявленные ему обвинения в государственной измене. Но приговор был предрешен. Суд постановил: «Вернуть его (Томаса Мора – Б. П., Е. П.) при содействии констебля в Тауэр. Оттуда волочить по земле через все лондонское Сити в Тайбери, там повесить его, чтобы замучить до полусмерти, снять с петли, пока он еще не умер, оскопить, вспороть живот, вырвать и сжечь внутренности, затем четвертовать его и прибить по одной части тела над четырьмя воротами Сити, а голову выставить на лондонском мосту» [70, с. 315] (поистине, неисчерпаема и безгранична деятельная фантазия холуев, желающих во что бы то ни стало выслужиться перед высоким начальством – Б. П., Е. П.).

6 июля 1535 года Томас Мор был казнен. Король милостиво (по старой дружбе – Б. П., Е. П.) заменил присужденную ретивым судом его подданному, бывшему лучшему личному другу, ставшему лишним другом, многоэтапную казнь на простое отсечение головы. Томас Мор встретил свою смерть с мужеством и достоинством» [70, с. 315].

Томас Мор, автор всемирно известной, так и не осуществившейся нигде и никогда «Утопии» попал на эшафот, его отрубленная голова скатилась с плахи, а Генрих же VIII, король Англии стал еще и главой созданной им, независимой от Ватикана, англиканской церкви, наделив самого себя полномочиями назначать по своему личному усмотрению архиепископа, епископов и распоряжаться монастырскими и церковными землями и другим имуществом церквей и монастырей.

Одному из них, как говорится, земля пухом, другому – Бог судья.

Надежда умирает последней. Горячая надежда Томаса Мора на справедливого, просвещенного, образованного, прогрессивно мыслящего и гуманно действующего монарха была отрублена от мира живых холодным даже в летний зной топором палача.

Другого друга Эразма Роттердамского – Хуана Луиса Вивеса, ставшего домашним учителем в семье Генриха VIII в надежде на мудрое правление благородного короля, этот король осудил всего лишь на всего на тюремное заключение. За проявленное неодобрение королевских действий (см.: [68, с. 99]). Как сказал Ульрих фон Гуттен, «благородные поступки не вытекают из благородного происхождения» [15, с. 174].

Сам же Гуттен не избежал печальной участи: испытать на себе крушение своих надежд.

…Ульрих фон Гуттен (из письма Вилебальду Пиркхаймеру от 25-го октября 1518-го года): «Какая радость жить! Науки процветают, умы пробуждаются; ты же, варварство, возьми веревку и (зачеркнуто) приготовься к изгнанию!» [82, с. 9]…

Сказал – как сглазил.

Практически сразу же (по историческим меркам) после этого восторженно-оптимистичного пассажа Гуттена на авансцену истории выходит Игнатий Лойола со своим принципом «цель оправдывает средства», ставшим руководством к действию созданного им ордена иезуитов – карающего всякое вольнодумство меча папства. Дыба, плаха и костер стали на долгие годы неизбежной участью «пробуждающихся умов».

Для «процветающих наук» уделом стала подготовленная Лойолой и подписанная великим инквизитором и папой булла о введении «Индекса запрещенных книг». Хорошим тоном считалось сжигать книги вместе с их авторами.

Контрнаступление реакции, организационно оформившейся в ордене иезуитов и в «Индексе запрещенных книг», на всех фронтах битвы мракобесия с Разумом нельзя было не увидеть.

Восторженное упоение Гуттена блистательными успехами «процветающих наук» и «пробуждающихся умов» сменилось мучительным похмельем.

…Ульрих фон Гуттен («Диалоги»): «Как только что-нибудь напишешь, они (курсив – Б. П., Е. П.) уже тут как тут: тщательно читают, вынюхивая, не чувствуется ли ересь, и если что-то им не понравится, хотя бы там ничего не было, тотчас выписывают; затем распределяют ошибки по статьям – ведь у теологов весьма острые суждения при оценке слов людей; если что-то их оскорбляет, они хмурят лоб, вытягивают губы, воротят нос, время от времени испуская вопли: «В огонь! В огонь!» Нельзя терпеть этой казни ума (курсив – Б. П., Е. П.), дьявольской, поистине нестерпимой выдумки! Объявлять вне закона ум, сжигать книги, истреблять науки, душить Писание – гнуснее ничего уже не придумаешь» [15, с. 163].

Действительно, казнить ум – излюбленное занятие подлецов. Желательно и предпочтительно – вместе с носителем этого самого ума.

Через три с четвертью века после смерти Ульриха фон Гуттена, 11-го декабря 1750-го года двадцатитрехлетний профессор Сорбонны Анн Робер Жак Тюрго произнес с кафедры своего университета: «Нравы смягчаются,… человеческий разум просвещается,… изолированные нации сближаются» [105, с. 52].

Сказал – как сглазил.

Практически сразу же (по историческим меркам) после этого восторженно-оптимистического пассажа – теперь уже – Тюрго на авансцену истории выходит французский врач Ж. Гийотен (Guillotin) со своим эпохальным изобретением – гильотиной (франц. – guillotine) как инструментом «смягчения нравов», «просвещения разума» и «сближения изолиорванных наций», как универсальным средством от головной боли: ведь не может же, в самом-то деле болеть то, чего уже нет.

История повторяется? Да.

Дважды? «Первый раз в виде трагедии, второй раз – в виде фарса» [67, с. 119]? Вот это – совершенно не обязательно. Она может повторяться и трижды, и четырежды, и энэжды, и притом – каждый раз в виде трагикомедии или – трагифарса. Сколько раз наступишь на одни и те же грабли, столько раз и получишь их черенком по лбу. И так будет повторяться до тех пор, пока что-нибудь не сломается: либо – черенок, либо – лоб. Если же так случится, что первым сломается все-таки черенок, то и тогда, при следующем наступании опять-таки на те же самые грабли получишь от них удар, хотя и не по лбу, но все равно – болезненный.

Число взлетов строго равно числу посадок. В лучшем для взлетающего случае. В худшем – последняя посадка будет запредельно жесткой, то есть – катастрофой.

Сколько раз будешь впадать в безудержный восторг по поводу своих потрясающих успехов и достижений, считая, что они пришли к тебе навсегда, столько раз будешь падать в бездонную яму разочарования, доходящего до отчаяния. Последнее падение может вполне стать фатальным.

Несбывшаяся надежда – как неразделенная любовь.

Несбывшаяся надежда и есть неразделенная любовь. К жизни жизнью.

Сбывшаяся надежда – не бесплатный подарок судьбы. За то, чтобы сбылась надежда, нужно платить: потом, а иногда и кровью.

Разница между Человеком и подлецом в том, что Человек готов платить за то, чтобы сбылась его надежда, своим пóтом и своей кровью. Подлец – пóтом, слезами и кровью другого человека.

Ульрих фон Гуттен был Человеком.

Убедившись в том, что его безудержно-радостная оценка сложившейся ситуации самой ситуацией не подтверждается, он приложил все свои силы – интеллектуальные, нравственные, физические – для того, чтобы сложившуюся ситуацию изменить.

Выплеснув горечь своего отчаяния от несбывшихся надежд в своем стихотворении «Nemo» – «Никто» (1518-й год):

 
«Никто за другого пожертвует жизнью.
Никто обещанья свои исполняет.
Никто – образец бескорыстья и дружбы»  [83, с. 113],
 

франконский рыцарь Ульрих фон Гуттен, отбросив навсегда нытье и стенанья по поводу превратностей и несправедливостей капризнейших из дам – судьбы, по поводу низости и недостойности всего рода человеческого, взялся за достойное дело – докопаться до настоящих корней зла, мешающих прорастать росткам Добра.

Вместе с Кротом Рубеаном и Вилебальдом Пиркхаймером, автором «Похвального слова подагре» Ульрих фон Гуттен издает подпольно «Epistolae obscurorum virorum» («Письма темных людей»): документ, ставший по сути дела разоблачением и обвинением, предъявленным господствующей подлости, совокупившейся с глупостью. Никогда еще ранее подлость и глупость не подвергались такому уничтожительному уничижению. Так, например, говоря о преисполненных индюшиной важности кельнских теологах, считавших себя непререкаемыми авторитетами во всех всевозможных областях, и, соответственно, большими учеными в тех же самых всевозможных областях, авторы «Писем» замечают: «Можно ли говорить об ученом, что он «член десяти университетов», поскольку один и тот же член не может принадлежать нескольким телам, не правильнее этому ученому сказать о себе – «Я – члены десяти университетов» [83, с. 104].

Там же приводится пример по поводу судей – профессиональный живодер, работа которого заключается в том, чтобы освежевать тушки различных животных, повстречавшись с судьей, произнес: «Да благословит Господь наше с Вами ремесло».

К утверждению Добра в человеке авторы «Писем» шли через разоблачение и обличение зла, под какой бы праведнической маской оно ни пряталось.

Таким образом, «Письма темных людей» стали своего рода гуманистическим манифестом, или Манифестом Гуманистической партии.

Однако Ульрих фон Гуттен посчитал, что в «Письмах» все же не было достигнуто то, ради чего они, собственно, и писались: докопаться до корня зла.

Дальнейшие действия Гуттена совершались под его же девизом: «Jacta alea est!» («Я дерзнул!»).

Ульрих фон Гуттен дерзнул написать и издать под своим именем трактат, названный им – ни больше – ни меньше, как «Сравнение постановлений папы с учением Иисуса Христа».

Тем самым был брошен смертельный вызов самой могущественной в то время силе: папской власти. После такого вызова из двух противников в живых может остаться только один.

В «Сравнении» содержится шестьдесят четыре пункта. Приведем лишь некоторые из них:

– п. XII-й. «Христос: «Кто уверует, тот спасется». (Евангелие от Марка, последняя глава).

Папа: «Кто заплатит много денег мне за отпущение грехов будет освобожден от всякой вины и мук ада». Доказательство этому – папское отпущение грехов [26, с. 412].

– п. XXII-й. «Христос: «Не клянитесь ни небом, ни храмом». (Евангелие от Матфея).

Папа: «Кто желает быть епископом и иметь мантию, пусть поклянется мне в верности и заплатит мне огромную сумму» [26, с. 414].

– п. XXXIV-й. «Христос не захотел терпеть, когда в храме господнем продавали волов, овец и голубей, но выгнал оттуда продающих бичом» (Евангелие от Матфея).

Папа. Он и сам все продает за деньги: церкви, скиты, монастыри, алтари, епископства, аббатства, приходы и должности священников, церковные каноны и само святое причастие » [26, с. 417].

И далее следует вывод: «Итак, возрадуемся, миряне, ибо, по словам папы, Христос отныне лишился своего священнического достоинства и снова стал мирянином и крестьянином. Как вы полагаете относительно папы, может ли он лишать в чине и лишать благодати самого Христа, и, если так, то чего он тогда не может? Потому-то перед ним и его епископами трепещут более чем перед богом, ибо он вознесся превыше бога…

Таким образом, папа и есть сам дьявол» (курсив – Б. П., Е. П.) [26, с. 426].

Но и это было еще не все.

Ульрих фон Гуттен издает за свои деньги большим (по тем временам) тиражом буллу папы Льва X-го об отлучении от церкви Лютера со своими, гуттеновскими, предисловием и послесловием.

В сопровождающем текст буллы «послесловии», в частности, говорится: «Эти строки, папа Лев, написаны о твоей булле, которой лучше было бы оставаться в Риме, чем так постыдно (если ты только знаешь, что такое стыд) выходить на свет. Мы не намерены вечно увещевать тебя, а потому стоит труда положить предел твоему произволу и обуздать эти твои наглые буллы» [26, с. 336].

Вот теперь уже – все. Рубикон перейден, мосты сожжены. Пути назад нет. Либо – «грудь в крестах, либо – голова в кустах».

В своем предисловии к той же самой булле папы Льва X-го Гуттен обращается с призывом: «Рыцарь Ульрих фон Гуттен приветствует всех германцев, выражая уверенность в том, что ради общего блага все вы решитесь выступить со мною»… [26, с. 335].

Решились не все.

Но «рыцарь без страха и упрека», рыцарь по званию и по призванию, Ульрих фон Гуттен свой выбор уже сделал. В письме к курфюрсту Фридриху от 11-го сентября 1520-го года Гуттен заявил, что свободой он дорожит больше, чем жизнью [42, с. 271].

Гуттен требует лишить папу и его епископов светской власти. Обращаясь к примерам из античной литературы и из священного писания, Гуттен выдвигает программу секуляризации (от лат. secularis – мирской, светский) церковного имущества. Основная масса вырученных средств – по замыслу Гуттена – должна была пойти на выплату пенсий престарелым и нетрудоспособным и на нужды образования: на просвещение малоимущего населения и на поддержку ученых (см.: [15, с. 178]). Он предполагал выступить единым фронтом: передовое рыцарство, объединившееся с городской и крестьянской беднотой, возглавляемой Томасом Мюнцером.

Однако рыцарство погнушалось объединиться с плебсом, предпочтя иное: либо самостоятельное выступление, либо занять выжидательную позицию и посмотреть, что из всего этого получится. Сторонников второго «либо» оказалось больше: рыцарский статус – еще не гарантия рыцарского поведения.

И все же: из сторонников первого «либо» Ульрих фон Гуттен создает ландаусский союз рыцарей и в 1522-м году поднимает вместе с Францем фон Зикингеном знамя восстания против мерзопакостной подлости, самым непосредственным образом воплощенной для него в лице курфюрста и архиепископа Трирского.

Итог был вполне предсказуемым.

Лишенный предполагавшейся широкой рыцарской поддержки, Томас Мюнцер в результате осуществления власть имущими одной подленькой комбинации (см.: п. 33 заключительной главы настоящего издания) в конце концов оказался обезглавленным топором палача.

В свою очередь, восстание ландаусского союза рыцарей захлебнулось. «Поход рыцарей окончился полной неудачей. Франц фон Зикинген был смертельно ранен во время осады его замка» [83, с. 131].

В последний раз Гуттен обратился к своим соотечественникам и единомышленникам с призывом: «Не оставляйте меня одного бороться, имейте сострадание к отечеству!» [42, с. 271]. Но это уже был «глас вопиющего в пустыне».

Ландаусский союз рыцарей самораспустился. Ульрих фон Гуттен был отлучен от церкви и тем самым – объявлен вне закона. Наиболее горячие головы из папского окружения объявили награду за его голову, и он был вынужден искать пристанища за рубежами своей страны, которую он хотел сделать просвещенной и процветающей.

Так печально окончился еще один поход Разума за правдой и справедливостью.

Лучезарное солнце надежд передовых умов своей эпохи зашло за горизонт. В очередной раз…

«Нет повести печальнее на свете», чем повесть о казненных надеждах.