Текст книги "Мотылек"

I

Рон хотел поцеловать Лейлу, но она сказала, что не будет с ним дружить и целоваться, так как он недоносок. Лейла добавила еще такое… Он потом долго ходил опечаленный, мучился в догадках, а затем пошел к сестре с вопросами. Сестра Бетси старше его на десять лет. После нее было

еще трое. И тут мать забеременела пятым ребенком. Отец, узнав о нежелательной беременности, сказал, чтобы пятого не было. «Делай, что хочешь, мать… Умори его там, в утробе, задуши, но он мне не нужен!» Решимость, безжалостность отца, не позволявшего пускать на свет ребенка, так потрясла мать, что она хотела руки на себя наложить. «Я избавляться от ребенка не буду!» – категорически сказала мать и заплакала. Но отец оставался непреклонным.

Когда у матери живот заметно прибавился, отец взял ее за руку и вечером, чтобы мало кто видел, повел на край городка Айленда, к дому, где жила старая ведьма. Ее даже никто не знал, как звать. Жила она одна в ветхом доме, рядом был запущенный сад, на цепи злая-презлая собака. Старуха догадалась, зачем пришли, обвила плавающим взглядом мать Марту, ушла в свою хижину. Вскоре появилась с кружкой в руках.

– Пей,– сказала она беременной, подавая дрожащей рукой зелье.

Марта пила с отвращением зеленоватую жидкость, а слезы градом катились из глаз… Только хотела оторвать губы от кружки, как увидела каменное лицо и злобный взгляд мужа. Еле допила зелье. Пошла со двора шатаясь, лишенная сил. Тошнота подступала к горлу, мучительно и больно было, обида душила. Плыли дома, улица еле различалась. Зажимая рот платком, она с трудом добралась до своего крыльца. Ночью началась рвота. Марта бегала в сад, хотела избавиться от ведьминой отравы. Она ругала мужа, ведьму и себя. От боли плод там, внутри, перестал подавать признаки жизни. И ей становилось еще обидней, страшнее: ведь она тоже невольная участница убийства!.. Так заслуживает ли она уважения людей и милостей божьих? Грех, грех, страшный rpex! Марта терзалась, казнила себя, но не могла ничего поделать.

Еще два раза Говард брал жену за руку и водил вечерами к старой ведьме. Марта пила отраву, страдала, молилась, отмаливала грех, но подчинялась. За страшное зло возненавидела мужа и ведьму так люто, как ненавидят кровных врагов.

– У Стоутбергов не будет больше детей!– отрезал Говард.

Но через три месяца родился мальчик. Он был хилый, недоношенный, одна кожа. Говард был взбешен, обвинял жену в обмане, лжи, в чем только мог.

– Ты специально затягивала живот, чтобы скрыть беременность! – кричал он. – Пустила на свет недоноска! Отнеси его и закопай! Он не жилец! Мук от недоноска примешь. Семье обуза. Мало тебе четверых ублюдков! Так ты еще умудрилась пятого…

Но господь сохранил малыша для каких-то земных дел. Его тельце постепенно набирало вес. Он словно в отместку отцу, хорошел день ото дня. А через три месяца стал настоящим разбойником, жадно впивался в материнскую грудь, опустошал ее полностью.

Марта радовалась, молилась, боялась за бедного мальчика.

А старая ведьма, узнав, что ее пациентка благополучно разродилась, не пожалела сил, приползла на другой конец городка, чтобы своими глазами убедиться в неудаче. Почему не подействовало зелье? Помогало во многих случаях, а тут произошла осечка. Она посмотрелся на мальчика, коснулась

пушистой головки, притворно вздохнула, повернулась и уползла к себе.

Рон жил, подрастал, не подозревая о своих утробных приключениях. Он унаследовал от матери приятное, чуть смугловатое личико, темные с завитками волосы, пурпурный цвет глаз.

Когда ему исполнилось шесть лет, он уже начал сознавать свою прелестную особенность. Тут вскоре в Айленд приехали родственники – тетя Сузи с дочерью лет четырнадцать. Звали ее Лера. Тогда было непростое время, никто парадных приемов не устраивал. Поугощали, чем господь послал, поохали о житье – бытье, решили отдохнуть. Лера все время липла к Рону, забавляла его, восхищалась миловидным мальчиком. Старшие определили их в отдельную комнату с маленьким окошечком. Лера обнимала Рона, целовала, целовала и смеялась. А ему и самому хотелось, чтобы им восхищались. Он уже знал, что нравится всем, кроме отца, который относился к нему со злобной настороженностью. Но Лера, Лера!.. Откуда только набрала она столько ласковых нежностей? Она заласкала Рона. Затем они прилегли на кровать. Лера продолжала щекотать, дотрагиваться до его пустышки. Рон упивался вниманием Леры, закатывался от смеха. Лера чмокала его в щечки, в животик, целовала пальчики, затем взяла его ручонку, притянула к себе.

– Поцелуй меня, ну, поцелуй! – нежно шептала она.

Рон никогда не целовался, не знал, как это делается и зачем.

Он лизнул Леру в щечку, шмыгнул носом, продолжая смеяться. Ему было весело, легко с Лерой. Он впервые почувствовал, что от нее исходит какой-то приятный-приятный запах, молочно – благостный, не похожий ни на какой другой. Такого родного, теплого аромата он не ощущал раньше. Это было благостней, чем, когда лежишь и млеешь на солнце. Мрачные занавески на окне, стены стали такими красивыми, а Лера – родной и близкой.

Разнеженный, горячий от Лериных прикосновений он начал забывать себя. Лера тормошила его, обнимала, прижималась, дрожа всем телом, а он вырывался из объятий, убегал в другую комнату.

Гости все еще отдыхали, уткнувшись в подушки. Тогда Рону снова

захотелось вернуться к Лере. Он тихонько приоткрыл дверь, заглянул в комнату и увидел, что Лера плачет. Слезы текли по щекам, и она их не стеснялась. Темные волосы Леры были всклокочены, горячие слипшиеся губы что-то шептали. Она повернулась, когда он вошел. Он приблизился к ней, обхватил ее ручонками, прижался. Лера зарыдала еще больше, плечи

ее затряслись. Ему жалко стало Леру, и он тоже притворно захныкал, вот в тот момент он догадался, что имеет какую-то власть над ней.

На следующее утро Рон проснулся, когда солнце заглядывало в окна. Он вспомнил о вчерашнем, начал искать Леру. Но ее нигде не было. Рон впервые почувствовал пленительную тайну в их отношениях и не знал, что делать, переживал, страдал оттого, что, может, не увидит Леру никогда.

II

Рон рос и начал замечать, что все в жизни загадочно устроено. А самое удивительное то, что, кроме него, его друзей, есть еще девчонки – задаваки. Вот они-то все больше и больше начали его интересовать. А что они из себя представляют? Почему не такие, как он? Что у них есть такого, чего нет у мальчишек? Вот сестра Бетси!.. Почему она сильно задается? Ну, ясно: у нее длинные волосы, мягкие бугорки на груди, голос нежнее. И еще она плакса. Но еще, еще что-то есть, должно же быть!

Однажды он замаскировался в бане, чтобы во всем разобраться. Залез под корзину, в которую с огорода собирали овощи, начал наблюдать за Бетси. Вот она зашла в баню в своем легоньком платьице, осмотрелась, проверила воду одним пальчиком, закрыла дверь на засов, начала раздеваться. Рон замер. Бетси быстро сняла платьице, осталась в одних розовых трусиках. Прошлась по деревянному настилу к окну, задернула

занавеску. Потом задержалась у висевшего на стене зеркальца, поджала губы, тронула рукой черные, вьющиеся локоны, которые колечками опускались на плечи. Он впервые видел сестру такой. Бетси любовалась собой, была довольна своей внешностью и явно готовилась к свиданию. Рон знал, что она бегала на станцию к какому-то железнодорожнику. И что они там делают, на этих свиданиях? Бетси никогда бы не сказала. Но Рон и не спрашивал. Бетси попробовала еще раз воду, взяла деревянный ковшик и

ковшиком принялась наливать горячую воду в продолговатый таз

на полу, чтобы потом разбавить холодной. Свет сквозь занавеску смягчал фигуру Бетси, придавал таинственности. Рон ждал, когда же, когда она снимет свои розовые трусики? Ванна уже подготовлена, а Бетси кружилась перед зеркалом. Он даже вспотел от ожидания. Бетси все медлила, словно ей вовсе не хотелось купаться, как будто она пришла в баню, чтобы покрасоваться перед зеркалом. Если она будет купаться в трусиках, тогда все пропало! Тогда зачем ему тут мучиться? Ну, давай же, давай, Бетси! И сестра, словно послушалась, одним движением сняла трусики, и Рон там ничего не увидел. Просто ничего! За что же девчонок любят мальчишки и

дерутся за них? Да чтобы он, Рон, когда-нибудь дрался из-за этих девчонок и унижался перед ними, лез целоваться, как другие!.. Нет, никогда, никогда!.. Бетси снова подошла к зеркалу, покружилась, прижала руками грудь, почему-то улыбнулась, вздохнула. Рону стало жалко сестру. Если ее обманывает этот паршивый железнодорожник, то он с ним расправится, когда подрастет. Пусть он не думает, что за Бетси некому заступиться! Негодяй! Бетси теперь нравилась ему все больше и больше. В платье она совершенно не такая, обычная, а вот без платья, без платья – совсем другое дело! Так вот она какая на самом деле! Ему захотелось сказать, что он любит ее , будет защищать миловидную свою сестренку, когда подрастет, и

никому в обиду не даст. Вот она подошла к тазу, залезла в него моментально. Только мелькнули икры ног. Бетси мылась. Рон видел ее кудрявую головку да шею. Ему не хотелось уходить, а смотреть и смотреть на любимую сестру, хотелось гордиться тем, что у него есть такая красивая сестра, за которую дерутся мальчишки. Вот только она может достаться паршивому железнодорожнику. Есть же ребята лучше! Рон подозревал, что Бетси, возможно, влюбилась в железнодорожника. Хотя он никогда его не видел, но уверен, что от всех железнодорожников пахнет мазутом. Бетси достойна лучшего парня. Но она может выскочить замуж за него, и тогда дети будут железнодорожники, и от них будет исходить запах мазута. Нет, нет!

Бетси заканчивала мытье. Легко брала ковшик, омывала всю себя,

грудь, мыла лицо, волосы, вышла на коврик, повернулась к свету. Глаза ее счастливые, радостные светились тихо и ласково. Она начала что-то непонятное напевать. Рону стало еще больнее, невыносимее оттого, что его родная сестра достанется железнодорожнику, и он будет целовать ее. Потом женится на ней, а после бросит. Он знал: так бывает. Вот паршивый

железнодорожник!

Сестра вытирала полотенцем свое нежное тельце, водила им по завиткам волос, красивому упругому телу, нежно касалась шеи, лица,

пальчиков ног. Рон смотрел и смотрел, не мог оторваться. Затем она начала протирать самые укромные места. У него зачастило дыхание. Он чуть было не выдал себя в своем укрытии… Еле выдержал свое заточение.

III

В то утро гремела музыка, был праздник Святого Патрика. Весь мир, казалось, преобразился. Деревья, трава, цветы – все стало ярким, свежим, приятным. Рон ждал этого праздника, так как мать сообщила: могут приехать гости и его двоюродная сестра Лера. С тех пор, когда они впервые с Лерой повстречались, она не выходила из его головы. День начинался ошеломляюще быстро. Рон надел свою лучшую рубашку в синюю полосочку, штанишки с темными подтяжками. На ноги – босоножки. Он вышел на крыльцо и ощутил праздничное удивление, увидел солнечную дорожку в сад, радостную зелень. Утренний воздух был не такой, как днем, сиял блаженством и счастьем. Рон побежал в сад, потом вернулся, он не мог нарадоваться тому, что скоро, скоро появится загадочная Лера…

Время уже подвигалось к обеду, а Леры не было. И никто из родственников не приезжал. Праздник сразу угас. Солнце начало жечь макушку, пыль лезла в глаза, трава пожухла, все вокруг вдруг стало грустным-прегрустным. Мать решила спасти праздник, велела выносить столы во двор, пригласила соседей – семью Вудбергов, у которых была семилетняя девочка Виолетта, Виола, как ее звали свои. Рон не раз играл с ней, но с Лерой она не сравнится. Лера умеет нравиться и все знает, не то, что несмышленая Виолетка.

Столы накрыты, соседи извещены. Гости начали медленно собираться. Рассаживались на зеленых скамейках под яблонями. Рон строгал ножиком свистульку из лозы, а краем глаза наблюдал, не идет ли эта фифочка Виола, которую он в жизни не сравнил бы с Лерой. И вот она появилась. Шла с матерью за ручку. Вся разряженная в разные-преразные кружева, которые Рон терпеть не мог, из-за того, что они ему напоминали паутину. А пауков он панически боялся. За семьей Вудбергов пришли дальние родственники по отцу Сталберги, которых Рон недолюбливал, затем пожаловали Толботы. Уселись по местам. Рядом с ним села сестра Бетси, чтобы учить его, как держать вилку и нож, будто он сам не знает. Теперь-то Рон все разузнал про Бетси, даже то, из чего она состоит, что скрывает под платьем. И пусть не задается, не учит его жить! О Бетси он все знает. Теперь он наблюдал за Виолеткой, которую посадили, как специально, напротив. Она вертелась в своих кружавчиках, чуть из них не выпрыгивала, надувала губы, показывала

язык. Так и хотелось ухватить за этот язык! Но Рон не такой, он сдержан, воспитан, не опустится до фифочки, не ответит тем же. Гулянье шло под праздничную музыку Статтнера и песни Холмквиста. Гости пили, чинно вели какие-то разговоры, которые не интересовали его. Зануда отец скрипел о своих болячках, а Толботы больше судачили о ценах на оптовых рынках. Все жаловались на дороговизну, ругали правительство. Ну, конечно, речь шла о

погоде. Гости сделали перерыв, вышли из-за столов. Виолетта подошла к Рону, сказала:

– Я хочу с тобой поиграть! – и с громким смехом побежала в сад.

За ней медленно пошел Рон. Виолетка вернулась, схватила его за руку, потянула в сад.

–Быстрее, быстрее ,– шептала она.-Ты еще маленький и ничего не понимаешь!

Под вишнями Виолетка села на траву, разложила широкое платье,

поправила кружавчики, рюшечки, потом внимательно посмотрела на Рона. Он стоял в нерешительности.

–Давай играть так, будто мы взрослые,– предложила Виола.

– А как?

– Ты не знаешь, что делают взрослые, когда остаются одни?

–Не знаю.

–Ложись рядом,– сказала Виола и чуть отодвинулась.

Рон замешкался. Тогда Виолетка приподнялась, дернула его за руку. Он повалился на ее кружавчики и так продолжал лежать молча.

– Ты что? – спросила Виолетта. – Не знаешь?.. Обними меня и целуй! Скорее целуй!

Рон несмело коснулся ее щеки губами.

–Говори мне всякие нежные слова. Ну, говори же, говори! – шептала Виолетта.

Рон молчал, ничего не говорил. Потом он вспомнил, как ласково и необычно поступала Лера. Но то Лера! Виолетка совсем другая, непонятная. Он недавно наблюдал за сестрой Бетси, когда она мылась, ему вдруг захотелось узнать, что представляет собой Виолетка без платья и этих кружавчиков. Он осмелел, приподнял ворох спутанных кружев, оголил ноги. Виолетта перестала дышать.

– Ну, делай, как взрослые! Давай любить друг друга, а то без любви дети будут кривые… Влюбляется не тело, а душа! Ты понял?

– Понял,– произнес Рон.

– Я больше тебя люблю, чем ты меня!

Рон смотрел на нежное тельце, пахнущее детским мылом, и ничего, кроме мальчишеского интереса, не чувствовал. И тут в голове у него закружились, поплыли вишни, цветы, стало вдруг так, как тогда с Лерой. Виолетта передавала свои волнения ему. Букет девчоночьих запахов, смешанных с цветами волновал. Рон казался себе самостоятельным, взрослым. Они вышли из сада, держась за руки.

– Теперь мы с тобой муж и жена – сказала Виолетта.

Вид у них был загадочный и серьезный, словно случилось что-то особенное в их жизни, чего они так долго ждали. Жизнь, казалось, наполнилась для них новым смыслом, счастливыми событиями, постоянным ожиданием чего-то неизвестного, впечатлительно-приятного.

IV

Рон подрастал, мать подумывала уже над тем, куда его определить

после школы, какую бы ему выбрать специальность. В шестнадцать лет он уже прилично рисовал, пробовал создавать картины. И мать решила отдать его на учебу в город Спенсер, где имелась школа художников-фотомастеров, там была приличная студия. Он не возражал, а отцу не было до него дела. Вскоре, перед самыми холодами, она привезла его в студию, показала шефу,

рыжеволосому, опрятно одетому господину. Тот назвал цену за учебу, они договорились.

– Учись, Роня, – сказала Марта на прощание, когда определила его на квартиру своих дальних родственников. Квартирка так себе, без особых удобств. Бабушка Дороти согласилась кормить, стирать, наблюдать за учебой. Комнатку выделила три на четыре метра с одним окном и видом на курятник. Расставаясь, мать даже всплакнула немного. Рон, проводив ee, сел у окна, смотрел во двор, плакал. Немного развеселил его куцехвостый петух оранжево-черного цвета, который то и дело топтал своих подруг одну за другой с большим азартом и умением. Вспомнилась Виолетта, ее грустные , такие далекие, обворожительные, ставшие родными, такие

очаровательные глаза, родной Айленд. Ах, Виолетта, Виолетта! Зачем

вы так далеко? Почему так скучно и грустно без вас?..

Последние дни, перед отъездом, он ходил мимо дома Вудбергов, чтобы увидеть Виолетту. Смотрел, высматривал, но нигде ее не увидел, даже не простился. Он томился, грустнел, потому что последнее время Виола демонстрировала неприступность. Но он готов прощать ей капризы. Рон все больше и больше понимал, что не может долго жить, чтобы не видеть Виолетту. Куда бы ни шел, что бы ни делал, она стояла перед глазами, слышался ее бархатистый смех, властно-нежный голосок. Теперь перед ним

курятник, эротические сцены. Скука, тоска по дому, по всему домашнему. Занятия в студии еще не начинались из-за недобора учащихся. Он целыми днями пропадал у окна, смотрел во двор. Изредка его мысли о доме прерывала бабушка Дороти, звала кушать. Потом снова дежурство у окна. Так продолжалось до тех пор, пока в доме не появилась молодая постоялица с ребенком. Ребенок кричал,его мамаша плакала вместе с ним, не зная, как унять. Бабушка Дороти рассказала, что молодую постоялицу зовут мадам Роси. Ее муж, моряк дальнего плавания, умер или утонул. И слезам смуглолицей мадам, казалось, не будет конца. Бабушка Дороти поселила ее в комнате напротив, и Рон в приоткрытую дверь видел все.

Мадам Роси, не прячась, оголяла пышную грудь, кормила малыша. Только, заслышав крик, Рон бросался к щели, наблюдал за кормлением, впивался с азартом в дверь, будто это было самое лучшее из зрелищ, какое могла дать ему жизнь в Спенсере. Аккуратые груди мадам Роси удивительно были похожи на теплые кувшинчики, в каких мать подавала на стол молоко, они непонятным образом привлекали Рона. Ему так хотелось прильнуть к ним, как в детстве…

Неизвестно, сколько бы продолжались такие сеансы подсматривания, если бы мадам Роси не заметила как-то и не захлопнула дверь. И больше не оставляла ему такой возможности. Только однажды дверь сама открылась, Рон увидел белые груди, жадно сосущего ребенка. У него что-то вдруг подкатило к горлу, затошнило, он выскочил на улицу, чуть не вырвал, после даже злился на мадам Роси за что-то. А потом они познакомились ближе. Бабушке Дороти взбрело в голову приготовить праздничный обед. Пригласила постояльцев. За обедом Рон рассмотрел мадам и ее голопузого малыша, которого она звала Рошар, Роши. Мадам бросала нежные взгляды на малыша, изредка– на Рона, а когда малыш прямо за столом вдруг обмочился, мадам, вместо того, чтобы пойти в свою комнату и перепеленать, попросила Рона подержать его. Он отказаться не мог, принял на руки Рошара. Малыш не кричал, а пристально смотрел на него, словно хотел познакомиться. Мадам Роси перепеленала ребенка, обед и разговоры продолжились. Рон больше молчал, ел мало, стеснялся. Желая вывести из оцепенения застенчивого паренька, мадам Роси спросила:

– А чем занимаются твои родители?

–У меня только мать, – ответил Рон.

– Отец вас покинул?

– Нет, он с нами, но для меня он не существует.

Бабушка Дороти и мадам Роси переглянулись. Недовольно закричал

маленький Рошар. Рон, закрыв лицо руками, выскочил из-за стола.

Наступило неловкое молчание.

Пришел вечер, потемнели окна. Рон лежал в своей каморке, не

зажигал свет. К нему постучались. Дверь после стука сразу же открылась.

На входе появилась мадам Роси. Она смотрела в темноту, пытаясь разглядеть своего нового знакомого.

В комнату ворвался запах каких-то загадочных духов.

–Ты не спишь, дорогой Роня?

– Нет.

–Мне тебя жалко…

– Не надо меня жалеть, я уже взрослый.

– Мужчина?

– Буду мужчиной.

– Хорошо, хорошо, будешь мужчиной. Я тебя не хотела обидеть, унизить,

только желала бы узнать, что произошло у вас с отцом? Если ты мне

расскажешь, – тебе станет легче.

– Отца я не считаю отцом. Я – нежелательный ребенок. Он меня хотел

уничтожить!..

– Да? – спросила мадам Роси, даже осеклась на полуслове от неожиданности. – Ты же хороший мальчик, но, видно, заброшенный, нелюбимый. Думаю, ты станешь со временем отличным мужчиной, – приободряла Роси, но поняла, что сказала нечто лишнее, потому перевела разговор на другую тему: – Я тоже невезучая, счастье мне не светит. – И она вздохнула тяжело и тоскливо.

Рон молчал. Он не знал, что сказать, как посочувствовать. Ему не хватало опыта в подобных разговорах, он отвернулся к стене, заплакал.

– Не плачь, Роня, не плачь,– успокаивала его мадам Роси.

– Знай, ты не один такой несчастный. Мне тоже тяжело, но я уже не плачу. Рон рыдал, и ничего нельзя было с ним поделать. Тогда начала плакать и мадам Роси. Она гладила по головке Рона, шуршала в его волосах, шептала:

– Не плачь… Мы начнем выбираться из несчастий вместе, вот посмотришь.

После того вечера прошла неделя, может, чуть больше. Рон начал

посещать уроки. Он старался избегать мадам Роси. Ему было стыдно

за свои слезы: раскис перед женщиной, как ребенок, проявил слабость. Корил, казнил себя, только через какое-то время успокоился. В одну из ночей мадам Роси, уложив ребенка, пришла к Рону, присела на кровать. Запах тех же непонятных духов разнесся по комнате. От нее исходил жар, она пылала, Рон почувствовал это сразу. Мадам Роси взяла его за руку.

– Да не бойся ты, глупенький,– сказала она взволнованным голосом.

–Ты, вероятно, спал? Я тебя разбудила?

Рон молчал, он даже немного побаивался ее. Не знал, зачем она

пришла в позднее время.

– Ну что ты молчишь? Скажи что-нибудь.

В темноте Рон видел только блестящие серьги да чувствовал ее

горячее дыхание. Мадам Роси наклонилась, поцеловала его в лоб, погладила,

отчего он еще больше разволновался, приподнялся на кровати, сел,

продолжая молчать.

– Я же к тебе пришла, Роня, ты видишь? Что же ты молчишь? Обними

меня, если хочешь… Ты можешь делать со мной все, что пожелаешь…

Но выудить из перепуганного парня хоть слово было делом почти

безнадежным. Тогда мадам Роси начала щекотать его.

– Бабушка Дороти сказала, что тебе уже, семнадцатый год, а поведением

ты, как несмышленый мальчик. Что с тобой? Ты на кого-то обижен, на отца

обижен? Скажи. Твое молчание меня пугает. Ты целовал девочек?

– Да,– еле слышно прошептал он. -Виолетту.

–Виолетту? – спросила мадам Роси, – Какое чудесное имя! Ты ее, наверно,

любишь?

– Конечно.

–И целовал, и обнимал? Знаешь, что один поцелуй может изменить

судьбу?

– Нет.

– А хочешь понять женщину? Хочешь стать настоящим мужчиной?-

спросила мадам Роси и прильнула к нему.

Рон лежал, боясь пошевелиться. Ему было и страшно, и любопытно

одновременно, он с интересом ожидал, какое же будет продолжение. Мадам Роси прилегла на кровать, продолжала теребить, щекотать, гладить его. Скудный свет из окна еле освещал лицо мадам Роси, но по горячему дыханию, по мягким прелестям, которыми она старалась теснее прижаться, он мысленно дорисовывал ее, запомнившуюся днем, и уже, казалось ему, втайне для себя начинал сознавать в сладостной полудреме неожиданно нахлынувшее, где-то внутри возникшее, загоревшееся теплое возбуждение. В ответ на необычные, никогда не испытанные ласки, от ее полусонной сладости в голосе, нежности пухлых губ он немел, его тело наполнялось чем-то обнаженно-радостным, он дрожал, горел, понимая, что больше не в силах сдерживать любовный напор мадам Роси.

И удивление, и счастье неожиданной встречи так сразили его, опрокинув все мечты о тех далеких, оставленных в Айленде , днях.

Он уже почти забыл отдаленную любовь к Виолетте, ее туманный образ-видение затмился в дрожащей тишине ночи, уступив место реальному наслаждению, жарким поцелуям, таким желанным, долгожданным,

счастливым и радостным.

– Я заласкаю тебя, милый,– сказала мадам Роси.

И одно слово «милый» перевернуло в нем все, сразило, ошеломило его. Так нежно с ним никто и никогда не обращался.

– Греческие ласки сведут с ума любого,– с гордостью сообщила мадам Роси, продолжая пускать в ход все новые и новые приемы.

«Может, это и есть самая настоящая любовь, к которой я готовился,

о какой мечтал, какую ждал, и вот она внезапно, негаданно пришла, спасла от одиночества», – думал Рон,отдавая себя полностью в распоряжение опыту мадам Роси.

Ночь заканчивалась, за окном зажигался день, а ему хотелось, чтобы она продолжалась, длилась мучительная нежность, виделся этот ласкающий блеск глаз.

Рон уже не хотел расставаться.

– Будем прощаться, милый,– сказала она, поцеловала в губы и вышла.

V

Днем Рон старался не встречаться с мадам Роси, даже не подглядывал за тем, как она кормит ребенка. Однако нежная и добрая мадам Роси захватила его воображение. Он не знал, как ему быть, как вести себя в присутствии ее и бабушки Дороти. Что надо сделать, чтобы их тайна не была раскрыта? Он пошел на занятия, слушал преподавателя, а мысли его были в маленькой комнате, где то самое и случилось. Рон ждал вечера и не мог

дождаться. Возбуждение достигло предела, когда настала ночь. Что будет дальше?.. Будет ли снова дивная ночь или то было только видение, неожиданное и ласковое начало его взрослой жизни?

Ночь прошла, а мадам Роси не появилась. Не пришла она и на следующую ночь, хотя он видел, как она пеленала, кормила ребенка. Рон несколько раз демонстративно прошел мимо ее комнаты, но она не обратила внимания на его шаги.

Только через неделю мадам Роси снова заглянула к нему. Рону захотелось показать свое безразличие. Но не такая мадам Роси, чтобы обращать внимание на показные капризы. Она растормошила, защекотала его, затем впилась губами в его губы, долго не отрывалась. Он чувствовал, что от внезапного блаженства, казалось, улетал куда-то, потом возвращался…

Мадам Роси разделась, нырнула к нему под одеяло. Несколько мгновений лежала лицом вверх, о чем-то думала, затем обняла, сказала:

– Ты сегодня станешь мужчиной. Я обещаю.

И она прижалась к нему, начала гладить кудри, пылающие щеки,

ласкать, нежить, целовать, впиваться губами в его губы, водить язычком

по самым чувствительным местам.

– Смелее, Роня! Тебе пора приниматься за мужскую работу. Ты же

чувствуешь, как я желаю слиться с тобой?

Она взяла его руку, провела по своей груди, прижала к животу, потом

чуть ниже.

– Целуй меня, Роня! Целуй и ласкай, как только можешь!

Сердце его пульсировало, он лихорадочно дрожал, но ничего не предпринимал. Страх овладел им. Мадам Роси устроилась на спине, повторяла, чтобы он делал с ней то, что должны делать мужчины, когда остаются наедине с женщинами. Мадам Роси так открыто предлагала себя впервые, ею овладело желание отдаться искренне. Она приободряла его,

внушая ему, что он сильный, смелый, способный стать настоящим мужчиной; она подыскивала такие слова, которых Рон ранее не слышал, даже не мог предполагать, что они существуют. Что может быть блаженно-томительнее? Мадам Роси была опытна в любовных делах, знала секреты обольщения, могла усладить, разжечь любого мужчину. Только с неопытным юношей ничего не получалось. Они провели в крепких объятиях более часа. Тогда мадам Роси начала обучать неопытного юнца:

–Ты должен, Роня, знать, что половые отношения в том виде, в каком совершает их большинство, ничем не отличаются от позорного спаривания. Но мы же люди! Для чего тебе даны язык, руки? Пускай их в ход!

Ты должен сначала подготовить женщину для близости. Ласками и только ласками! Подготовка нужна и занимает больше времени, чем сама близость. Понял? Чтобы расположить к себе женщину, надо быть утонченным ухажером. Психика женщин нежнее, они эмоциональнее, в корне отличаются от мужчин. Женщина больше получает удовлетворения от общения с мужчиной на чувственном уровне. Сначала должна наступить духовная близость. Но многие мужчины терзают женщин, пытаясь добиться взаимности, но не добиваются и совершают насилие над тонкой психикой женщин. Тебе, Роня, снятся эротические сны?

– Не знаю. Не помню.

– Ты иногда просыпаешься утром влажным?

– Бывает…

– Такие же эротические сны видим и мы, женщины. Мы тоже иной раз просыпаемся влюбленными и мечтаем о принцах не во сне, а наяву. Каждая особа мечтает о любовных ласках. Ты о них, видимо, не знаешь, находишься в полном неведении. Во многих случаях молодые жены после первой брачной ночи разочаровываются в том, о чем они мечтали, потому что мужские обязанности выполняются грубо, без подготовки и ласк. Вот откуда женская холодность, нежелание близости, поиск ласк на стороне. Ты должен, обязан об этом знать. Тебе никто не расскажет так откровенно, тем более не покажет… Я буду приходить к тебе, давать уроки любви – вот тогда, Роня,

ты станешь настоящим мужчиной, грозой для молодых леди.

Мадам Роси, немного поразмыслив, спросила:

–Что ты, Роня, знаешь о девственности?.. Учти, девственность ценится и будет считаться наивысшим наслаждением для мужчины, а утрата ее до брака девушкой означает то, что она вела распутный образ жизни, грешила. Но в некоторых странах, например, в Индии и Бразилии, сохранение девственности считалось постыдным. Мужья там говорили, что, мол, девочек в семьях плохо воспитывали, они росли грязнулями, их не подмывали и не купали. А в странах Востока девственность дарят Богу Любви, после чего девочку считают женщиной, и она имеет право выходить замуж. Священник там строго следит за тем, чтобы девушка до свадьбы отдала Богу Любви свою первую кровь. Если же обнаруживается, что она не девушка к моменту посвящения, то ее изгоняют из города или селения.

А вот как посвящали раньше юношей в мужчины в той же Индии. Ты не знаешь? Послушай, очень интересно! Для юношей 16-18 лет выращивали молодых ишачек, чтобы к моменту посвящения им было не более двух лет. Юноша должен на виду всего селения разорвать девственную плеву ишачке. Если он справится с этим, то будет принят в мужчины, а не справится, то остается неумелым недорослем.

Мадам Роси затем рассказала юноше о праздниках свободной любви:

–В некоторых странах ввели день свободных половых отношений между мужчинами и женщинами. Это бывает весной, когда все цветет и благоухает, когда, как говорят в народе, даже щепка на щепку лезет. Сама природа, словно, шепчет женщине: отдайся мужчине! В такой день мужчины и женщины отдают свою любовь тому, к кому испытывают симпатию, даже первому встречному. И пары должны отдаваться без уговоров, а супруги не имеют права ревновать. Бывает даже так: муж огорчается, если его жена никому не понравилась. В День Любви в парках и садах устанавливают кабинки для половых развлечений. Происходит повальное любовно-эротическое помешательство. А сейчас стало модным, дорогой Роня, обмен