Текст книги "Азия roadbook: Автостопом без гроша"

Турция и Сирия после распада Османской империи были границей двух миров – секуляризованная, вступившая в НАТО и показывающая пример просвещенной Азии Турция, с одной стороны, и член оси зла социалистическая Сирия с мрачноватым триптихом династии Асадов – с другой. Поэтому пограничные сооружения были массивны и масштабны. На турецкой стороне тусили одетые в традиционные белые одежды арабы на новых джипах-пикапах. Воображение услужливо подсунуло кадры перерезаемого горла с криком «Аллах Акбар».

Быстро получив штамп выезда, мы двинулись на нейтральную полосу – до Сирии было метров пятьсот. Мы шли по темной разбитой дороге, справа и слева были минные поля, сверху стояли вышки с пулеметчиками. Изредка нас обгоняли арабы на джипах, обдавая волной пыли и что-то страшно крича. Впереди была полная темнота – почему-то сирийская погранзастава не освещалась. Казалось, что впереди вообще ничего нет, а веселые арабы на джипах просто доезжали до края мира и падали вниз. Мы обернулись назад, где приветливо мигали огни Килиса и турецких постов на границе. Еще не поздно было вернуться. «Прощай, Турция», – подумали мы и шагнули в черноту.

Часть 2
Дамаск – Амман: мафи фулюс и мухабарат

Глава девятая, в которой Степа и Рэббит борются с коррупцией и встречают козу

Постепенно из темноты начали вырисовываться очертания сирийских пограничных сооружений. «Айна тамщи?»[43]43
  Куда идешь? (араб.)


[Закрыть] – раздался резкий вопль над ухом. Повернувшись на звук, мы увидели сирийского солдата в советской гимнастерке. Ствол его «калашникова» был направлен на нас. Я некстати вспомнил рассказы знакомого, увлекающегося оружием, о том, что знаменитые АК отличаются не только надежностью, но и высокой статистикой самопроизвольных выстрелов. Солдат автоматом показал нам, куда двигаться для паспортного контроля.

Мы зашли внутрь большого помещения, напоминающего зал ожидания в провинциальных вокзалах в России – кафельная плитка на полу и исцарапанное оргстекло на стойке. Перед портретом Башара Асада[44]44
  Президент Сирии.


[Закрыть] на стене лениво жужжали мухи. «Русия? Ну давай свой паспорт», – с сильным акцентом по-русски сказал пограничный офицер. Раскрыв паспорта, он начал что-то в них черкать ручкой, потом развернул на титульной странице с надписью «Паспорт» и гербом и начал прямо на ней писать по-арабски. Онемев от возмущения, мы смотрели на свершающееся святотатство. В голове неоновыми буквами замигала фраза из п. 1 «Информации для владельца паспорта» на странице 2 документа: «Любые несанкционированные изменения и дополнения, внесенные в настоящий паспорт, делают его недействительным, и он подлежит изъятию в соответствии с порядком, установленным федеральным законом». Еще пару секунд потребовалось соотнести два факта и осознать, что это, собственно, и было то, чем занимался пограничник – на наших глазах вносил несанкционированные изменения.

«Э, э, раис![45]45
  Начальник (араб.).


[Закрыть] Верни паспорт!» – не сговариваясь, заорали мы, пытаясь подлезть под оргстекло руками. Но было уже поздно – на первой странице прямо на словах «Российская Федерация» стояли арабские цифры. «Ноу проблем. Спасибо», – улыбался пограничник, возвращая паспорт. Забегая вперед, адские буквы рисовали при каждом пересечении сирийской границы, всего их накопилось 3 штуки. Мы смирились с этим фактом, решив его воспринимать как милую этническую фишку и стараясь не думать о том, что сделают российские пограничники, увидев дьявольский алфавит, которым был испорчен герб Российской Федерации в паспорте, да и сама она. Согласно одной из версий, эти буквы были на самом деле цифрами, которые обозначали номер телефона погранперехода, где мы пересекли границу. Вот так все просто, а вы говорите компьютеры, базы данных, биометрические паспорта…

К слову, выход из Турции задержался на 15–20 минут как раз из-за компьютеров: «система зависла». Турецкий Большой брат следил за всеми погранпереходами в стране через свою систему, куда забивались данные переходящих и которая зависла. На сирийской стороне границы тоже был компьютер. Это была старая машина типа «Спектрум» с черно-белым монитором с защитным экраном и клавиатурой, куда нужно было вставлять кассеты с программами. Компьютер был покрыт толстым слоем пыли, поэтому проблемы с «системой» не могли повлиять на работу погранперехода.

Сразу по выходе с перехода начинались какие-то вагончики и лотки. Пройдя их, мы встали на обочине темной дороги, приготовившись стопить. Однако не прошло и 10 минут, как с перехода выехал мотоцикл с двумя людьми в старых гимнастерках и остановился около нас. Это были два парня лет 20–22, они улыбались особенно белыми ночью зубами и хотели наши паспорта. «Ага, – думали мы, – вот она, сирийская коррупция». Воспитанные на волчьих законах кровавой гэбни московской милиции, мы только крепче сжали наши документы. «Ноу паспорт!» – напряженно сказал я этим людям. Парни продолжали улыбаться, показывая на свою форму и говоря: «Полис, полис, паспорт». Диалог из этих двух фраз продолжался довольно долго. Один из них держал в руке бутылку колы. Энергично показывая на себя, он в конце концов вылил часть колы на свою гимнастерку, после чего они оба весело рассмеялись. Мы продолжали, злобно сжав красные книжицы, медленно отступать по дороге. Что-то не сходилось: нас давно уже должны были избить и задержать. Поняв, что наши паспорта им увидеть не удастся, полицейские в конце концов спросили, куда мы хотим попасть. «В Халеб»[46]46
  Арабское название Алеппо.


[Закрыть], – ответили мы, обрадовавшись смене темы.

Парни встали рядом с нами, обсуждая наш странный вид, рюкзаки и угощая колой. Остановив следовавший по дороге небольшой микроавтобус, они попросили водителя подвезти нас до Алеппо, после чего, радостно попрощавшись с нами, сели на мотоцикл и уехали назад. Нас посадили в заднюю часть машины, где сидений не было, прямо на пол, поэтому смотреть в окна было неудобно, тем более что окон не было. В полной темноте мы куда-то ехали на большой скорости. На одной из кочек я вместе с рюкзаком уехал в другой угол машины, где наткнулся на что-то теплое и шевелящееся. В ужасе я отскочил назад, доставая телефон для подсветки. В неровном свете экрана сначала появился большой влажный глаз, который не мигая смотрел на нас горизонтальным зрачком. Подвинувшись ближе, я увидел, что это коза, которая испугана неожиданным соседством не меньше меня. Остаток пути прошел в попытках подружиться с козой – мы скормили ей остатки хлебных лепешек из Турции, угостили растаявшим шоколадом и стали, кажется, лучшими друзьями.

Нас высадили в самом центре Алеппо, где у нас была последняя на нашем пути заранее оговоренная вписка через хоспиталити-клаб. Местных денег у нас опять не было, а нам нужно было позвонить. Мы стояли в центре Алеппо: вокруг ездили желтые «жигули», ходили толпы людей в белых халатах, которые назывались, кажется, галабия, светили зеленым огоньки минаретов, и все было непонятно. Не успели мы пройти и десятка метров, как к нам подошла девочка лет 14 в платке и, жутко смущаясь, сказала: «It’s so good that you came. We are so glad and proud to see you here. Welcome to Syria!»[47]47
  Замечательно, что вы к нам приехали. Мы так рады и горды видеть вас здесь. Добро пожаловать в Сирию! (англ.)


[Закрыть] Неподалеку стояли ее гордые родители. Мы не успели перестроиться к сирийской реальности и поэтому ощущали себя персонажами какого-то жестокого розыгрыша – телепрограммы скрытой съемкой. Казалось, что сейчас выйдет режиссер и крикнет: «Снято!» – а девочка, снова надев циничное лицо малолетней старлетки, отойдет курить «Житан» в перерыве. Чтобы нас окончательно добить, девочка попросила автограф.

Несколько выбитые из колеи иррациональным поведением аборигенов, мы зашли в аптеку и спросили, можно ли нам позвонить нашему хосту. Все посетители и персонал довольно крупной аптеки в центре второго по величине города Сирии бросили все свои дела, чтобы обсудить, как нам лучше помочь. Нам немедленно принесли чай, усадили в кресла, дозвонились до хоста и выяснили, когда он нас сможет встретить, а узнав, что он не сможет подойти в саму аптеку, возмутились его невежливостью и отрядили специального человека, который должен был довести нас до места встречи. От такой необьяснимой заботы мы чуть не расплакались – мы готовились на войну, а попали в какую-то Шамбалу. Это был, пожалуй, первый настоящий культурный шок.

Мы выросли в культуре, где конкуренция и война всех против всех за место под солнцем воспринимаются как естественный и нормальный способ жизни и где незнакомый человек может рассчитывать лишь на вежливую отстраненную улыбку. То, что о нас заботятся просто потому, что мы есть, пришли вот в аптеку, и не рассчитывают на что-то взамен, – было крайне необычно и странно. Мы шли по улицам Алеппо, дул теплый ветер, с минаретов звучал азан. К нам время от времени подходили прохожие – то и дело раздавалось мягкое французское «Са ва?»[48]48
  Са ва – Как дела? (фр.; Сирия находилась под французским контролем короткий промежуток времени между распадом Османской империи и обретением независимости – отсюда много людей, знающих французский, и вообще всюду встречаются отпечатки французской культуры.)


[Закрыть]. «Джейд, шукран»[49]49
  Спасибо, хорошо (араб.).


[Закрыть], – отвечали мы, покопавшись в нашей распечатке-разговорнике. Мы постепенно начали расслабляться, однако, как выяснилось впоследствии, – преждевременно.

Вписчик, пришедший на встречу, был студентом медицинского вуза и походил на звезду арабской эстрады, как они выглядят на обложках дисков – густо и плотно намазанный гелем пробор безукоризненно уходил к затылку, толстые щеки и одутловатое лицо дополняли сходство. Он, впрочем, хорошо говорил по-английски.

Осмотрев нас быстро бегающими глазками, Ибрагим предложил следовать за ним. Вскоре мы попали в квартал домов колониальной постройки, которые были очень похожи на сталинские дома в России: огромные лестничные пролеты, потолки, уходящие в бесконечность – в те времена пространство явно не было дефицитом. Главным отличием было отсутствие окон на лестничных пролетах – ветер свободно продувал их, нанося песок и старые газеты внутрь, отчего здания казались немного покинутыми. Зайдя в один из таких домов, мы поднялись на третий этаж и вошли в квартиру с обшарпанной дверью. Она совсем не соответствовала представлениям о съемном жилище студента. Это вполне могла быть богемная квартира с маленькой кухней и французским балконом, где собирались шестидесятники, курили тонкие сигареты и читали вслух запрещенную литературу. Впрочем, мы уже поняли, что в Сирии все по-другому.

В квартире содержались два человека: мерзкого вида старичок лежал на кушетке, а в углу основной комнаты у тяжелой бархатной гардины стояла огромная толстая баба в халате лет 35 с виду. Вежливо поздоровавшись с обитателями квартиры, на что те никак не отреагировали, мы прошли внутрь. «Не хотите принять душ?» – спросил Ибрагим. «Да, конечно, это было бы очень здорово», – ответил Степа. Я принимал душ вторым. Переодевшись в чистую одежду, я вернулся в комнату, где обстановка разительно изменилась. Степа с напряженной спиной сидел на краю дивана. Свет был полупритушен, играла европейская попса, а старичок с подлой улыбкой трогал бабу за грудь на фоне бархатной гардины. Обстановка напоминала начало порнофильма для извращенцев – со старушками, копрофагией и прочими радостями. «Не хотите ли раздеться – жарко же?» – пошло улыбаясь, спросил Ибрагим, показывая на мою футболку.

Глава десятая, в которой герои спасаются от страшной бабы и уезжают в Дамаск

Свет был полупритушен, играла европейская попса, а старичок с подлой улыбкой трогал бабу за грудь на фоне бархатной гардины. Обстановка напоминала начало порнофильма для извращенцев – со старушками, копрофагией и прочими радостями. «Не хотите ли раздеться – жарко же?» – пошло улыбаясь, спросил Ибрагим, показывая на мою футболку.

«Вы знаете – нет!» – гордо ответил я и хлопнул дверью. Нет, на самом деле я неопределенно что-то промычал и сел у торшера. На улице было темно и страшно. Хотя мы уже поняли, что сирийцы – совсем не люди с песьими головами, выписываться на улицу не хотелось. Но и в квартире ситуация была в высшей степени неясной: было непонятно, что запланировал Ибрагим и какая в этом роль доставалась нам. То ли предполагалось, что мы сейчас разделим запретный в Сирии плод – облепим большую бабу со всех сторон и будем ее все вместе трахать, то ли предполагалось что-то еще хуже. В любом случае участвовать в этом совсем не хотелось. Хотелось спать. Выяснить у Ибрагима его планы казалось еще сложнее. Как ЭТО спросить, чтобы не обидеть чувствительного (а вдруг?) араба (лучшее же предложил!) и не нажать случайно на какие-то его внутренние пружины, после чего ситуация стала бы совсем неуправляемой. Нам срочно была нужна помощь Простых Людей…

Простые Люди – как правило, весьма позитивные персонажи, не усложняющие себе жизнь поисками контекста.

Мои университеты: когда я был московским школьником, я часто ездил на троллейбусах. Однажды там я услышал диалог, просто хорошо мне запомнившийся. На одной из остановок в троллейбус зашли два мордатых здоровых мужика, которые без малейшего смущения и каких-либо сомнений громко и радостно обсуждали планы на вечер (орфография сохранена):

– Ну что, баб седня идем еть?

– Да, пора еть баб, ебтыть!

– Ухх, отдохнем сегодня!

Красные лица лоснились однозначным позитивом. Такое выражение могло быть у асфальтового катка.

«Черт, – с тоской думал я, – ну почему я так не могу?»

Поскольку, как выяснилось, я пишу эти заметки из города Электросталь, а в Электростали, как известно, чудес не случается, простые люди так и не пришли на помощь. Все пришлось делать самому. «Ибрагим, – мягко сказал я, взяв его за пуговицу на рубашке, – мы очень ценим твое предложение, но мы страшно устали и хотим спать. Давай обсудим это завтра». Сказав это, я подхватил рюкзакл и быстро скрылся в соседней комнате. Степа ринулся следом, а Ибрагим остался стоять посреди комнаты с растерянным видом. Я спал очень плохо – из соседней комнаты раздавались отчаянные чавкающие звуки. Разыгравшееся воображение рисовало картины в стиле Босха.

Конечно, наутро нас выписали. Снова бездомные, мы тащились с рюкзаками по выжженным солнцем улицам Алеппо, встречая полностью закрытых женщин в черных одеждах и размышляя об этой удивительной стране. Вообще, если отбросить ночное происшествие, то, что происходило вокруг, – это был настоящий Восток без всяких скидок, как мы его себе представляли из сказок Киплинга и полных детского изумления писем Афанасия Никитина.

Номера Евросоюза здесь точно никто подделывать не пытался. Возникало ощущение, что вообще никакого Евросоюза на самом деле нет и все это лишь глупая выдумка белокурых северных варваров с красными глазами и распухшими носами, припудренными кокаином. А здесь, на этих узких улицах, текла своя, настоящая жизнь. Текла откуда-то очень издавна, еще из Вавилона и ветхозаветной Палестины. Пекари продавали свежие лепешки с сыром, хозяин лавки по продаже втулок для швейных машинок «Зингер» ждал покупателей, а на тротуарах (да, здесь еще были тротуары, далее эти атрибуты городской цивилизации пропадут) сидели чистильщики обуви, улыбаясь белыми зубами и предлагая для смеха почистить наши потертые кеды. Чувствовалось, что люди здесь умеют ценить старые вещи – целыми семьями они занимались шопингом, прицениваясь в лавках к всяким с трогательной неаккуратностью сделанным мелочам (ручная работа!). От городского пространства возникало совсем другое ощущение, чем в Европе: оно было максимально живым и личным – каждый кусочек его кому-то принадлежал, и этот кто-то жил на этом кусочке поколениями, возделывая его и придавая ему смысл.

По контрасту в городах Запада пространство максимально обезличено, оно отчуждено от жителей, которые распределены по коробкам в стеклянных домах. На пустых бетонных площадях проходят демонстрации, туристы, уличные бродяги, полицейские, спешат клерки на обед, проезжают машины, летят утренние бесплатные газеты, а потом проходят уборочные машины – это конвейер больших чисел, которые складываются в статистику. Прохожие спешат по этим площадям к заранее известному им концу гарантированно долгой средней жизни: 40% сердечно-сосудистые заболевания, 30% рак, 30% другие причины – посчитай свои шансы и освободи место. Серость бетона разбавляют почти искренние улыбки продавцов-консультантов – стоимость многочасового тренинга персонала включена в стоимость товаров. Не разгибая спин, клепают товары миллионы китайцев, потом они разлетаются тысячами тонн на контейнеровозах, безупречно двигаясь по гигантским логистическим цепям – из порта в порт, со склада в магазины, из магазинов – в дома. Тысячи моделей в рекламных роликах устало улыбаются после сотни дублей – будь клевым! И, черт, все посчитано! Было непонятно, как маленькая Сирия смогла уцелеть среди этих металлических труб. Страна, где жестянщик Юсуф имел свободу, встав с утра не с той ноги, прикрикнуть на жену, отпереть собственную лавку в центре города и нахамить первому покупателю, конечно, не могла не быть «осью зла». Понимая это, начинаешь вдруг осознавать, что, наверное, не зря портреты Асадов висят на каждом углу – мужество сказать «нет» металлическим трубам должно оцениваться по достоинству.

Нашим единственным делом в Алеппо было навестить очередного пакистанского почетного консула и попробовать получить у него что-нибудь хорошее. Мы пришли в более современный район и нашли там консула.

Консул был весьма позитивен и похож на растамана – ему было совершенно на все наплевать, и он со всем соглашался. Широко и рассеянно улыбаясь, он написал на нашем письме в консульство с просьбой о выдаче визы, что считает нас большими друзьями пакистанского народа и просит от себя лично без промедления выдать нам визу, по возможности бесплатно. Это было больше того, на что мы рассчитывали, поэтому, быстро забрав бумагу (а вдруг передумает?), мы горячо поблагодарили консула и, отказавшись от чая, покинули его офис. Время поджимало – стремительно наступала осень, и в горах Турции, через которую нам предстояло ехать в Иран, могли начаться холода, а у нас еще даже не было ни одной визы. Поэтому нужно было спешить. Следующим пунктом был Дамаск, где нам предстояло провести почти неделю.

В Сирии все было пока еще слишком непонятно, поэтому идти на трассу казалось сомнительным. Совсем рядом с консульством находился ж/д вокзал, поэтому решение было очевидным – ехать поездом. В этот раз была Степина очередь общаться с начальством, поэтому он запасся бумагами и пошел по коридорам власти вокзала. Вернулся он только спустя минут 40 – как рассказал Степа, он настолько надоел начальнику вокзала своими длинными и нудными монологами, что тот, отмахнувшись, наконец разрешил нам ехать бесплатно… до Хамы. Город Хама находился примерно на середине пути между Алеппо и Дамаском.

– Степа, ты же все испортил! – вскричал я. – Что мы будем делать в Хаме?

– Ну ладно, – невозмутимо отвечал Степа, – Хама – это лучше, чем ничего. Мне показалось, что слишком нагло просить себе бесплатный проезд до Дамаска. Дамаск же далеко, – резонно добавил он.

Мы залезли в поезд, который был на удивление цивилен по сравнению с турецкими железными дорогами. Сев в кресла сидячего вагона, наполненного важными арабами в костюмах, мы почувствовали себя почти белыми людьми. Правда, ненадолго – вскоре подошел проводник и любезно уточнил, что Хама будет уже через полчаса. Мы ожесточенно думали, как остаться в поезде до Дамаска, не потеряв при этом лицо. Скромный Степа предлагал выйти в Хаме, но при этом не делал ни малейших попыток собираться. Через 15 минут проводник подошел опять и уже менее учтивым тоном сообщил, что Хама будет вот-вот.

– А мы до Дамаска! – брякнул я, вжав голову.

– Как до Дамаска?! – Начали подходить другие проводники. – Начальник же сказал, что до Хамы!

Загнанный в логический тупик, я ворочал головой и пытался тянуть время – включить проводников в игру «я вам все сейчас объясню», доставая бумаги на разных языках, в том числе на китайском, водил по ним пальцем, шевеля губами, но ничего не помогало – проводники становились все более обеспокоенными.

– Конечно, до Хамы, – раздался спокойный голос Степы, – мы сначала едем до Дамаска, а потом возвращаемся назад в Хаму. Именно это и имел в виду ваш начальник.

– А, понятно, недоразумение, – облегченно заулыбались проводники. – Ну тогда сидите – Дамаск еще не скоро.

У нас не было вписки в Дамаске, а жить там нужно было долго. Поэтому, вдохновленные книгами Кротова, мы решили заявиться в Российский культурный центр (официально – Росзарубежцентр). Российские культурные центры – это наследие еще СССР, когда холодная война происходила в том числе и на культурном фронте. В странах третьего мира советские культурные центры были центрами притяжения местной интеллигенции, где учили русский язык, помогали уехать учиться в СССР и рассказывали о социальных достижениях советского строя. После распада Союза в дело вступили ведомственные интересы, и в соответствии с лозунгом «ни одной пяди!» МИД сохранил практически все центры в неизменном виде. Поскольку сейчас они уже не несли никакой идеологической нагрузки, то существование их было столь же бессмысленным, сколь и печальным: иногда там проводились шахматные турниры и фотовыставки, на которые приходили вспомнить молодость постаревшие участники политических диспутов 60-х и некоторые выпускники советских вузов поговорить на русском. В связи со сменой парадигмы культурная жизнь кипела в Бритиш-Кансилах и филиалах Института Гете (английский и немецкий культурные центры). Однако у российских центров было большое преимущество – они обладали значительной недвижимостью – целыми зданиями, расположенными прямо в центрах городов. Лакомый кусок для всевозможных рейдеров. И для нас.

Приехав в Дамаск, мы с трудом с помощью таксистов нашли Культурный центр – четырехэтажная громадина с целым подземным этажом на главной улице сирийской столицы напоминала о былом величии и внушала гордость за великое прошлое.

Центр уже закрывался, однако вахтер нас соединил с каким-то начальником, который, вникнув в то, что нам нужно, почему-то разрешил пустить нас переночевать где-нибудь до утра, когда придет директор центра. Вахтер – это был сириец, говоривший по-русски, – не нашел ничего лучше, как поселить нас в зале заседаний. Мы разложили спальники на длинных столах зеленого сукна и под суровый взгляд Путина на стене заснули…

«Кто вы такие?!» – Нас разбудил громкий голос. Высокий мужчина с седыми волосами быстро приближался к столам, на которых спали мы. Это был директор центра. Взгляду директора представилась ужасная картина: в загранучреждении на столах зеленого сукна, где иногда стояли прозрачные запотевшие графины и решались судьбы, в каких-то тряпках спали два страшных лохматых человека. «Вы кто такие?!» – грозно спросил директор еще раз, подойдя совсем близко.