Текст книги "Вторая заповедь, или Золотой венец прокуратора"

– Вот-вот! Ограничившись рамками отдельных сценарных полей! А для того чтобы понимать суть романа в целом, необходимо чуть-чуть подняться и увидеть картину целиком во всех сложнейших логических взаимосвязях. Ну, образно выражаясь, почти как там у вас… в первой книге…

– Глава о «полете» моего героя, Александр Сергеевич?

– Да! Ведь писатель Булгаков хоть и ненавязчиво, но призывает всех нас приподняться над собой сегодняшним и… «взлететь»! Мысленно, разумеется! А может, даже и не только «мысленно»…

* * *

Луна властвует и играет, луна танцует и шалит. Тогда в потоке складывается непомерной красоты женщина и выводит к Ивану за руку пугливо озирающегося обросшего бородой человека. Иван Николаевич сразу узнает его.

Это – тот номер сто восемнадцатый, его ночной гость.

Иван Николаевич во сне протягивает к нему руки и жадно спрашивает:

– Так, стало быть, этим и кончилось?

– Этим и кончилось, мой ученик, – отвечает ему номер сто восемнадцатый, а женщина подходит к Ивану и говорит:

– Конечно, этим. Все кончилось и все кончается… И я вас поцелую в лоб, и все у вас будет так, как надо.

…она отступает, отступает и уходит вместе со своим спутником к луне.

Михаил Булгаков «Мастер и Маргарита»

– Да уж, будьте любезны, Сергеич! Ты тут давеча про «догадливых» говаривал. Это что? Из особой касты какой?

– Бог с вами, Егор Алексеевич! С чего это вы так решили?

– Как уж тут не догадаться?! Выходит все же, что наш журналист недаром в книжке про «Операцию S» написал? Моя идея! И по всему выходит так, что операция эта не один век продолжалась…

– А вы знаете, друзья мои, ведь и в самом деле… когда я набирал текст на своем ноутбуке… ну, на компьютере, то получилось так смешно!

– Ну и?.. Жорик?

– Ведь название сборника состоит из русских слов и одной только латинской буквы «S», ведь так? Так вот, я так заработался, что, когда печатал название… я нажал на клавишу с этой латинской буквой и…

– Ну, Жорик! Давай не тяни, говори скорей!

– …нажал на клавишу с буквой «S» и…

– И… что?

– И получил новое заглавие! Представьте себе, у меня было отпечатано: Операция «Ы»!

– А как такое приключиться-то могло? Это же прямо насмешка какая-то над нами! Сатира на наш серьезный труд!

– А случилось вполне обычное дело, такое часто бывает, когда приходится много печать: я забыл изменить язык ввода на компе! Давлю, понимаете ли на «S», а у меня выскакивает «Ы»! Признаюсь честно, друзья, я на какое-то мгновение подумал, что происходит что-то невероятное. В этом чувствовалась чья-то явная насмешка над всей нашей идеей! И тут ты абсолютно прав, Егор! Уже ничего не понимая, что происходит, я продолжал тыкать пальцем в латинскую «S»! Но каждый раз у меня вновь и вновь выходило…«Ы»! Ну, каково?! Смешно?

– Смешно, да не шибко! Вот оно – последствие авторского неуемного темперамента и несерьезного отношения к делу!

– Ну, полно вам, Егор Алексеевич! А ведь действительно получилось смешно и даже с неким ассоциативным подтекстом, друг журналист. Как я понимаю, разгадка фокуса оказалась весьма простой, не так ли?

– Ну, конечно, профессор! Ведь только потом я обратил внимание на то, что латинская «S» и русская «Ы» размещены на… одной клавише! А эту нашу легкомысленную букву мы с вами используем крайне редко. Поэтому-то я и был так удивлен странным преображением названия нашей книги!

– Надо было так оставить и не менять, Жора! Вот где смеху было бы! А теперь – отставить радоваться и живо включайся в серьезную работу!

Так вот, продолжаю…

Значит, со временем и с этой «Операцией "Ы"» они сладили. А вот вы мне разъясните такой… невнятный факт понимания…

– Всенепременнейше, Егорша! Не извольте сумлеваться! Эх ты, «невнятный факт понимания»!

– Не тебя спрашивают, а Сергеича!

– Прекратите, Георгий! Что за юношеская манера так грубо шутить?! Желание нашего «правдоруба и искателя истины» вполне оправданно. И уж если мы собрались сегодня окончательно рассеять весь кажущийся «туман» над сутью произведения Михаила Булгакова, то обязаны дать ответы на все вопросы!

– Так уж и все, Александр Сергеевич? Профессор, вы уверены в этом?

– Разумеется! Если только вы не пожелаете в сотый раз препарировать главы этого, как вы изволили выразиться…

– Мороженого, что ли?

– Вот-вот, именно! «Московского эскимо» – этого своеобразного балласта в нагрузку к главной сути повествования!

– А вот мне интересно было, Сергеич! Ловко они там все обделывали! Короче, смешно…

– Не умри со смеху, Егорша! Сказал тоже: смешно ему!

– Да кто же спорит мой друг? Конечно, главы эти тоже хороши. Но ведь мы уже давно дали оценку этим «художественным вставкам» гениального сценариста Булгакова! И возвращаться к этому вновь у меня нет ни малейшего желания.

– Добро! Ну, а про ту больницу для психов можно тебя попытать? Или и тут тебе тоже все ясно?

– А что? Что там в лечебнице мы оставили без нашего пристального изучения?

– Так вот, тогда не перебивайте меня, умники, и дайте задать вопрос, вашу… анафема… Пилата… душу!

– Да не горячитесь вы так!

– Короче, когда наш Мастер «преобразившийся» явился к Иванушке тому, к Понырёву…

– Продолжайте, мы вас слушаем.

– А ведь явился он к нему при расставании там в больнице совсем не писателем убогим да больничным, а при… плаще! Навроде как…Рыцарь какой! Как этот… как «избранный», что ли?!

– И что вам показалось тут странным?

– А вот вам всем и загадка… «детская»! Как же могло так случиться, что уже потом…после долгого времени, уж, когда этот Понырев бездомный стал философским профессором… то ему привиделся «призрак-видение»? Да еще какое!

– Егорша, какой еще призрак?

– Видение «чего» или «кого»?

– А то самое – плаксивое, убогое и несчастное! А еще – не бритое и не прибранное! Писатель-Мастер – вот кто! Что, позабыли? Как же так получилось, что прощался он, Мастер, с Иванушкою этаким франтом, князем-гордецом, а после явился оборванцем, бомжом нездоровым?! Неувязка классическая! И вот выходит, что в таком неопрятном виде, он писатель (!) обретался все это время в «мире покоя»? С «цветочками» в кадках да в домишке сказочном? И вот теперь, сами думайте, литературоведы вы клинические, чем же вся история-то кончилась на самом деле?

– Браво, Егор Алексеевич!

– Молодец, Егорша, «ущучил»! Ухватил главное!

– Ну, так объясняй, журналист, за что я там ухватил!

– А может… это сделает Александр Сергеевич? Профессор, вы как?

– Простите, друзья мои, но этот «парадокс» в романе я, кажется, действительно упустил из виду. У кого-либо из вас есть свое мнение на этот счет? Может быть, у вас, Ванюша?

– Давай, поэтическая личность, не робей! Сказывай!

– Да, кажется, я понял, почему у нас рождаются такие естественные сомнения в ясном понимании картин происходящего в этих последних главах романа. В том числе и там, где сказано про… непреходящую вечную ипохондрию «ученика» Ивана Бездомного-Понырёва и его «видение» Мастера.

– Мы все – внимание! Это уже даже интересно, коллеги!

– Как мы уже выяснили ранее, последние главы романа Мастера о Пилате могли быть написаны только лишь… при жизни самого пациента палаты номер сто восемнадцать, так?

– А может быть, вовсе даже и не написаны, а лишь рассказаны другому пациенту, случайному соседу… так сказать. Вы не подумали о такой версии, Иван?

– Да не пытай ты нашего поэта, Жорка! Продолжай, Ваньша! Чай, и сам-то Булгаков – мужик вменяемый, просужий! При ясной памяти и в рассудке…

– А раз так, то герой Мастер и явился тогда там, в лечебнице, в ту свою последнюю встречу с соседом в своем обычном и не вполне презентабельном больничном виде! И тут совсем уже не важно, каким он представлялся сам себе в своем рассказе в те последние, страшные и трагические минуты прозрения и, может, даже…

– Успокойтесь, мой друг, попейте воды!

– …в последние часы своей жизни! В плаще или со шпагой, с волшебным перстнем или на сказочном коне! Главное – в другом…

– В чем главное, Ванюша? В чем?

– В том, что в эти последние встречи… Мастер и рассказал соседу нечто главное! То, как он… завершит свой роман и всю историю о Пилате!

– Ну, конечно же, коллеги! Как же я сам не догадался об этом! Я полагаю, что это и есть наиболее вероятная версия того, как развивались на самом деле события последних дней и встреч наших героев там, в клинике.

– А я тебе что говорил?! И все ж выходит так, что Мастер явился Понырёву точь-в-точь в том же самом виде, каким был тогда… ну, при прощаниях-расставаниях в больнице! Обычным, короче, – как всегда!

– Усталым, болезненным…

– Обросшим пациентом нездоровым – вот кем! Кем и был! Вы сами-то подумайте хорошенько! Допустим, что закончили вы, скажем, школу? И годков двадцать корешей своих, одноклассников, не видели? Так… скажите мне тогда, знатоки, в каком растаком внешнем виде смогут они вам привидеться? Хоть с похмелья, а хоть и во сне, допустим? Правильно, в том же самом, в каком и расставались тогда, на выпускном, а может, и ранее! Но ни в коем разе не позже, умники! Рожи-то их постаревшие вы же не могли видеть никоим образом! Вот оно, чем все и закончилось! И точка!

– Друзья мои, так значит ли это, что, повторяя известную фразу Михаила Булгакова, мы вправе вслед за растерянным и поникшим Мастером утвердительно заявить: «Этим все и кончилось, мой ученик!»? То есть… ничем?!

– Да, профессор, по-видимому, этим действительно и закончилась трудная работа восприимчивого, как антенна, Мастера-горемыки. Иванушка Бездомный оказался на самом деле единственным, кто услышал содержание завершающих страниц романа о Пилате и о том, как представлял себе свое возможное будущее больной пациент палаты сто восемнадцать…

– И судьбу своего ангела-хранителя… Маргариты?

– Что же, тогда вселенская тоска нашего персонажа, профессора Понырёва становится, увы, понятной и весьма оправданной…

– Ну, а у вас у всех чего глаза на мокром месте? Чай, не на поминках?! Выходит все же, что могло даже случиться так, что Понырёв этот, хоть и малость в расстроенных чувствах, а вдруг мог замахнуться да и написать все заново да начисто? А может, даже и… продолжение той рукописи? Верно, литераторы?

– Вполне разумное предположение, Егор Алексеевич! Ведь последние слова Мастера, обращенные к нему, заканчивались недвусмысленным: «мой ученик»!

– Раз назвался учеником – так садись и пиши книжку-продолжение! Но только ясно и подробно: что, зачем и по какой такой причине!

А то наш журналист третий том, ну никак не потянет! Денег не хватит аль чего другого…

– Ты прав, Егорша. Но не денег мне жалко. Просто я думаю, что сказать нам будет уже… нечего. Ведь все уже нами сказано и даже больше…

– Думаю, что вы правы, Георгий! Хотя, меня не покидает ощущение того, что…

– Чего «того», мудрец ты наш?

– А того самого, Егор Алексеевич, что все мы, читатели, все же сумели прочитать продолжение романа Мастера. Но… уже в новой версии, из-под пера его ученика.

– Ага… а это где? Когда? В какой такой книжке, Сергеич?

– Мне кажется, мой научный оппонент, что… что в той же самой…

– Александр Сергеевич! Егорша! Ну не отвлекайтесь же от сути разговора, прошу вас! У нас ведь полно конкретных дел! Короче, профессор, итожим: так значит… срочно готовим наши записи в печать?

– А куда ж еще, не в печку же, Жорик?!

– Да, да… готовьте материал, господин журналист…

– И чтоб на сей раз все согласно стенограммы! Ванюша, ты как там, верно ли все записываешь в протоколах наших? Ну-ну… не отвлекайся, пиши себе, как следует!

А все одно, ребятушки, тоска от этого романа такая – аж слеза наворачивается!

– Егор Алексеевич, вынужден признать перед всеми вами тот факт, что сама жизнь – вообще-то дело не веселое! И всегда оканчивается одинаково мрачно…

– Хорош тебе на ночь глядя пугать, Сергеич! Будет тебе ужо!

– И, даже догадываясь о такой ее… «специфической» особенности, мы, люди, вынуждены всю свою жизнь… писать, создавать свой собственный роман… о самих себе!

– Как Мастер?

– Нет, не как Мастер и совсем не о Пилатах! А как всякий разумный, осознающий бренность бытия человек!

И этот свой роман должен быть обязательно интересным, духоподъемным. Чтобы каждый свой новый день на этой планете хотелось что-то создавать… мечтать и… строить, коллеги!

– Создавать для себя свой будущий мир света, профессор?

– Или… покоя, Сергеич?

– Увы, нет, друзья мои. В этих мирах будущего сможет поселиться лишь… Память о нас. Сами же мы в силах попытаться создавать лишь повесть о самих себе. И даже… обязаны делать это!

При жизни мы способны только в малой мере позаботиться о том, какими нас запомнят потомки. Склочными или мелочными, корыстолюбивыми или справедливыми, мудрыми и щедрыми. И такой личный роман при жизни каждый пишет сам! Порой… без возможности исправить что-либо или переписать заново…

– Слыхал, Жорик? Вот поэтому иди, садись и пиши роман обо всех нас. Да чтоб после не стыдно было перед… потомками!

 
Господи, дай же ты каждому,
Чего у него нет:
Мудрому дай голову,
Трусливому дай коня,
Дай счастливому денег…
И не забудь про меня.
…………………………
Дай рвущемуся к власти
Навластвоваться всласть.
………………………….
Каину дай раскаяние…
 

Булат Окуджава «Молитва»

«Вы правы, мой друг, трусость часто порождена страхом. Пилат наверняка страшился оборвать свою карьеру Прокуратора. А сам Мастер? Чем он был так напуган? Вплоть до того, что по собственной воле был помещен в психушку?! Почему он так боялся… людей?

В итоге наши герои смогли все же побороть в себе это низменное, как им казалось, чувство.

Наместник Рима в Иудее, сильно рискуя при этом, задумал некую «хитрую» комбинацию совместно с Воландом-Афранием. А Мастер нашел в себе силы победить свой страх – страх от осознания того, как могла бы выглядеть в глазах людей «выдуманная» им история…

Писатель Мастер слишком живо и ярко воспринимал созданные им образы. Эти образы ожили, материализовались в воображении художника слова! Ведь он сам вдохнул в них жизнь! Свой труд, свой творческий дух! Вполне допустимо предположить, что безрадостный грустный Мастер полностью уверовал в свои необычные догадки о далеких «ветхих» временах человечества. Но держать вечно этот страх внутри себя – это подобно пытке!

И в итоге Мастер решается почти открыто заявить о своих предположениях. Все подробности его «еретических» мыслей остались неизвестны для читателей. Но восклицание «Свободен!», обращенное к Пилату, согласитесь, говорит о многом…

Это больше напоминает оправдательный вердикт суда присяжных или… помилование?!

Означает ли это «прощение» то, что «цель» Пилата была значительно грандиознее, нежели те «жертвы», что были брошены в горнило процесса рождения чего-то удивительного и очень-очень важного? Значимого не только для Прокуратора Иудеи, но и для Воланда, и, может, даже для судеб всего человечества…

Ну а сам писатель М. Булгаков? Он так же проявил огромную волю художника и… написал роман «Мастер и Маргарита», представ перед читателем и Мастером, и поэтом, и духом-догадкой! А еще – Пилатом и даже… Воландом! Но только не Иешуа или… Левием Матвеем…

Справедливо ли упрекать Михаила Афанасьевича за такую мистико-детективную манеру излагать свои мысли в завуалированной форме?

Думаю, Георгий, что писатель оказался в итоге прав! Ученичество предполагает долгий срок обучения. И все мы, читатели, оказались «подмастерьями», учениками Мастера Булгакова. Ну а обрести свой «перстень мастера» смогут, конечно же, немногие! Лишь те, кто «догадался», дорогой журналист…

Как-то раз вы упрекнули меня за некоторый намек на самого Автора, на Михаила Булгакова…

Так вот, я хочу заявить вам, что совсем никакая не трусость, а лишь только ум и прозорливость – только они не позволили автору перейти условную морально-этическую черту…

– Да, трудное это дело – «идти по лезвию ножа», Александр Сергеевич!

– И при этом «резать в кровь» свою душу, писательскую и человеческую…

И это еще одно доказательство того, что Булгаков, в отличие от персонажа Мастера, наверняка обладал огромной силой воли и умением сдерживать свое тщеславие «первопроходца» в опасных неведомых территориях смыслов.

– Оставаясь при этом актером, мимом и отважным исследователем удивительных загадок нашего человеческого подсознания, профессор…

«Ночные беседы с Профессором», записки журналиста

«– Своеобразными особыми перстнями были „награждены“ не только Пилат и Афраний!

– Что? А кто еще сподобился, Сергеич?

– Вы забываете о телах трех погребенных с перстнями-кольцами под номерами: один, два и три…

– Дорогой Александр Сергеевич, но ведь это совсем другая история!

– Все та же, коллеги, уж вы мне поверьте… И скоро, очень скоро вы догадаетесь обо всем…»

Из разговора профессора, журналиста и Егорши в курилке корпуса больницы

– Исходя из текста романа, Мастер (а может, и сам Булгаков?) был уверен в том, что мистическому и всесильному Воланду позволено решать – кого и куда отправить или командировать: одних в мир вечного света, других – в мир такого же вечного покоя?!

Вот и получается, друзья, что Иешуа, Пилат и даже Левий Матвей уютно чувствуют себя в светлых горних чертогах и даже… знакомятся на досуге с романом Мастера и выносят свою оценку, как самому роману, так и Автору и его музе – Маргарите?! Означает ли это, что Высший редакционный совет и неразлучная троица полностью согласились с выводами Мастера, которые они сумели обнаружить в романе? И как итог – они выносят свой вердикт: вознаградить его миром покоя!

А в этом стабильном и покойном мире возможно ли заново переписать рукопись или издать ее дополненную измененную версию? Ну, уж это никак невозможно! Отлито на века! Ну, так и пусть себе «покоится с миром», неведомая уже… никому!

Вечный покой – высшая оценка Совета участников величайшей мистической акции?! Кесарю – кесарево, а Пилату – мир света наравне с казненной жертвой?! А сколько времени продлится это горнее пребывание, будет опять решать все тот же «бессмертный» Воланд, великий председатель Совета?

Итак, подытожим!

Странная версия давних событий, изложенная Мастером, а может, даже совсем и не Мастером…. была одобрена и признана единственно верной. Воланд во всей этой истории – сила, творящая добро. Все вместе: Пилат, Воланд, Левий и сам Иешуа – вольные или не совсем участники какого-то таинства, большого делания…

Боги, боги, – говорит, обращая надменное лицо к своему спутнику, тот человек в плаще, – какая пошлая казнь! Но ты мне, пожалуйста, скажи, – и тут лицо из надменного превращается в умоляющее, – ведь ее не было! Молю тебя, скажи, что не было?

– Ну конечно, не было, – отвечает хриплым голосом спутник, – это тебе померещилось.

– И ты можешь поклясться в этом? – заискивающе просит человек в плаще.

– Клянусь, – отвечает спутник, и глаза его почему-то улыбаются.

– Больше мне ничего не нужно! – сорванным голосом вскрикивает человек в плаще и поднимается все выше к луне…

Михаил Булгаков «Мастер и Маргарита»

Итак, казни не было?! А что было на самом деле, друзья?

Ну, остается предположить, что всепрощенец и благой учитель Иешуа, который всех считал «добрыми людьми», решил, что не вправе сильно огорчать своих палачей, и отпустил им все грехи, и даже облегчил их совесть за содеянное ими?!

– Я так скажу, Сергеич, по-простому: да ни в жиссь не могло такого произойти! Почему? Да ты сам-то подумай, как мог святой тот человек поклясться, зная, что неправду говорит! Коль было смертоубийство – так было, а коли не было – так он прямо да честно клянется, дескать, клянусь, что…

– Иначе бы он никогда не позволил этому «трусливому» Прокуратору пребывать в мире света, Александр Сергеевич! Ну, в самом деле, жертва и палач – вместе?!

– Да, конечно, я понимаю ваши доводы, друзья. Но не допускаете ли вы мысли, что сам герой-учитель мог расценивать все, что произошло в те пасхальные дни, совсем под другим углом зрения?

– То есть, профессор, под каким таким углом? Поясните свою мысль!

– Он посмотрел на вещи особым, так сказать, философским взглядом и решил, что такая развязка событий послужит делу некоего грандиозного, великого божественного замысла…

– На «всеобщее благо»?

– Вот тебе и здрасьте! А вдруг совсем себе даже и не «божественного», а самого что ни на есть дьявольского? Ну, коли там вокруг казни этот Воланд крутился?! Переоделся, сатана, в помощника Афрания и бегал чего-то, суетился… короче – химичил! Думаю, что ох, неспроста!

– Да, Егор Алексеевич, тут есть о чем подумать…

– Вот и думай! Ты же у нас профессор?!

– Георгий, разрешите задать вам один вопрос?

– Разумеется, Александр Сергеевич!

– Скажите, почему в первой вашей книге…

– Нашей, нашей с вами книге, профессор!

– Хорошо, в нашей общей работе… Вы написали, что Воланд встретился с Левием Матвеем в Палестине? Ведь автор точно указал на место встречи. Это была терраса высокого здания в Москве!

– Ах, вот вы о чем, профессор? Поверьте, что для Воланда было все равно, как перемещаться во времени и в пространстве! То ли поместить маленькую Палестину в Москву, то ли со всем Кремлем отправиться в Ершалаим. Хотя, правды ради, готов признать свою… неточность!

– Ну, да ладно, это я так… к слову. Вернемся, друзья мои, к свидетельству очевидцев… казни и даже… погребения!

– А я бы не назвал эти разные свидетельства… точными и полностью соответствующими истине, профессор! Даже сам Иешуа был удивлен тем, как трактовал его поступки и речи его ученик Левий! Смотрите сами: в романе подробно описано, даже чересчур подробно (?), где во время казни находился Афраний – «человек в капюшоне» и чернобородый Левий Матвей. Чем занимался один, и что мог конкретно видеть другой, находясь совершенно с другой стороны от места казни?

– Согласен с вами, коллега. Свидетельство Афрания выглядело бы более «правдивым». А вот слова и записи Левия…

Однако и сам Пилат, и Воланд-Афраний, казалось, были вполне удовлетворены свидетельством тех мрачных событий самого ученика (!) бродячего проповедника. Ведь если бы это было не так, то… Мир света, курируемый Воландом (!), никогда не раскрыл бы своих объятий перед не знающим чувств сомнения и компромисса, решительным Левием Матвеем!

– Да не верю я ни тому, ни другому! Ну, чего этот Левий мог воочию-то наблюдать, какие такие подробности? А этот… Афраний? И вообще, это место в книжке я несколько раз слушал! Не вяжется там ничего… ни эта губка с водой, ни как копьем арестанта кольнули, ни-че-го! Отвечаю головой, что и сам Понтий– кровопивец этому Воланду до конца не верил! Все спрашивал у того да выведывал, мол, как казнь прошла? Да в подробностях! Как, дескать, хоронили тех несчастных? Чуял наместник римский, что за хитрый лис этот его помощничек! Видел насквозь, что тот все к своим потаенным планам выворачивает! И, видать, начал Пилат подозревать, что этот Афраний мог приказа-то ослушаться… не выполнить, как следует! И давай святого учителя после пытать-спрашивать, мол, – была казнь или и не было ее вовсе! Так-то, следователи вы непутевые!

– Ну, как же с вами не согласиться, Егор Алексеевич?! Странный факт такого неодинакового свидетельства одного и того же события разными людьми всегда удивлял следователей и адвокатов! Это уже доказанное типичное явление в судебном делопроизводстве. Наверное, преломляясь в восприятии людей, одно и то же событие приобретает разные и порой противоречивые прочтения теми, кто посчитал себя свидетелями. Виноват в этом, наверное, зрачок – магический кристалл, хрусталик зрения. А может, нечто другое…

– А я тебе как раз об этом другом и говорю, тонко, можно сказать, даже намекаю, Сергеич!

– Ну, мы же с вами неоднократно говорили о том, что роман «Мастер и Маргарита» некоторые литературоведы рассматривают, как коллективное и компилятивное произведение! В целом доработанное и приведенное к окончательному варианту намного позднее написания его самим автором. Разумеется, это распространенная и довольно эпатажная версия.

И совсем не тайна, что к окончательной редакции произведения были привлечены довольно известные литераторы. Вопрос: с какой все же целью? Неужели с целью заново написать целые главы? А может быть, чтобы восстановить отдельные утраченные страницы или строки?

Мне кажется, что эти образованные, умные и ответственные участники такого «заочного соавторства» внимательно корректировали те отдельные главы, которые показались бы редакторам и публике тех лет слишком откровенными и шокирующими…

– Это ты про те места в книжке, где про голых баб, Сергеич?

– Я полагаю, друзья, что «корректировке» могли подвергнуться, скорее всего, как раз другие, так называемые «библейские» сцены романа. Вы считаете иначе?

– Александр Сергеевич, я с вами полностью согласен! И подтверждением этой вашей версии является то, что даже те, кто называет роман «Мастер и Маргарита» авторской компиляцией… даже они сами не в силах сформулировать свою аргументированную версию такой оценки. Путаются в определении замысла, целей и самой идеи романа!

– Вот, Жорик! Так чего тогда вы от меня хотите услышать, коли даже ученый люд тут бессилен?!

– Да, Георгий! Слушая этих «знатоков», создается впечатление, что большинство из них пытается дать оценку объекту, который они даже не видят в целом! Они… они, как…

– Как муравьи на подошве сапога, Сергеич! Копошатся, нюхают, что к чему, и пишут трактаты! А самого человека и не наблюдают, во как!

– Не только человека, Егорша. Даже части этого условного сапога или…

– Тапка! Тапка, Жорка!

– Вы только представьте себе, Александр Сергеевич, какое количество различных диссертаций могли бы написать эти… «муравьиные» ученые о «неизвестном и странном объекте», который нагло шлепает по муравьиным тропам садовых дорожек?!

– Так ведь они и пишут, и защищают свои совсем не муравьиные «ученые» труды, коллеги! А вам, Егор Алексеевич, я отвечу так…

Вы, конечно же, очень тонко уловили многие явные намеки и недосказанности автора. А так же весьма не простую авторскую позицию Михаила Булгакова по некоторым, ставшим каноном историческим событиям. Но, дружище, я могу вас успокоить и вполне уверенно заявить, что…

– Ну, давай уж, не виляй, а говори толком-то!

– Опуская излишнюю ненужную аргументацию, я полагаю, что каким бы образом не закончилось мрачное и жестокое представление под названием «казнь» для самого «приговоренного» с кольцом номер один, план Воланда все равно был бы реализован, мой правдолюбивый друг! Впрочем, я, кажется, уже высказывался совсем недавно на эту тему. Не будем же и мы воздвигать непреодолимых логических препятствий по этому эпизоду в романе. Я имею в виду приведение приговора «трем осужденным» в исполнение…

– Ой ли, Сергеич?

– Скажу вам больше, коллеги, сам Иешуа и одобрил весь этот не совсем понятный для нас замысел! Ведь это прямо вытекает из самого текста романа и реплик героя.

– Ну, Егорша, теперь-то ты, наконец, понял, почему Иешуа улыбался тогда… когда клялся Пилату в том, что «никакой казни» не было?

– Да ну вас, иезуиты…

– Что же, Александр Сергеевич, в принципе, теперь мы можем с уверенностью сказать, что возможной «главной тайной» романа Булгакова является то, что представленный вниманию читателя труд – это вовсе даже не… роман в типичном литературном жанре, а тем более романтическое посвящение тайной любовной истории двух сердец. Это…

– Это облеченное в прекрасную литературную обертку философское прозрение Михаила Булгакова. Книга о том, как по-разному могут вершиться на земле величайшие процессы, господин журналист…

– Короче, «матрешка», что ли?

– Тайное послание для тебя, Егор! Но, Александр Сергеевич, после такого «прозрения» читатель будет вынужден заняться уже не чтением массовой развлекательной литературы, а… изучением совсем-совсем других трудов.

– Михаил Булгаков уже ответил нам всем и на этот вопрос, коллеги. Изучайте матчасть, как принято говорить в таких случаях.

Каждый год, лишь только наступает весеннее праздничное полнолуние, под вечер появляется под липами на Патриарших прудах человек лет тридцати или тридцати с лишним. Рыжеватый, зеленоглазый… Это – сотрудник Института истории и философии, профессор Иван Николаевич Понырёв.

…Ивану Николаевичу все известно, он все знает и понимает. Он знает, что в молодости стал жертвой преступных гипнотизеров… …Но знает он также, что кое с чем он совладать не может. Не может он совладать с этим весенним полнолунием.

Михаил Булгаков «Мастер и Маргарита»