Текст книги "Друг государства. Гении и бездарности, изменившие ход истории. Предисловие Дмитрий GOBLIN Пучков"

Егор Яковлев, Goblin Пучков Дмитрий
Друг государства. Гении и бездарности, изменившие ход истории. Предисловие Дмитрий GOBLIN Пучков

© ООО Издательство «Питер», 2020

© Серия «РАЗВЕДОПРОС», 2020

© Егор Яковлев, 2020

© Дмитрий GOBLIN Пучков, 2020

Предисловие

Я вас категорически приветствую!

Уже пять лет мы записываем исторические ролики с историком Егором Николаевичем Яковлевым. Ролики эти, как знают камрады, в основном про историю родной страны в первой половине XX века: Первую мировую войну, революцию, Гражданскую, план ГОЭЛРО, ликвидацию безграмотности и другие события. Была также отдельная серия видео про оккупационную политику нацистов во время Великой Отечественной войны: она легла в основу отличной книги Егора Яковлева «Война на уничтожение», вышедшей в серии «Тупичок Гоблина». Однако интересы Егора гораздо шире. В перерывах между съемками, на кухне «Тупичка», мы много беседовали о разных персонажах из прошлого, так или иначе попавших в наше поле зрения. В результате возникла идея написать нечто вроде своей собственного варианта ЖЗЛ: сборника остросюжетных биографий выдающихся граждан. Выдающиеся они, понятное дело, разным: кто-то талантом, кто-то героизмом, кто-то запредельным везением, а кто-то исключительной тупостью и бездарностью. Но интересны каждый по-своему. Прошло некоторое время – и книга готова! Я проглотил ее буквально за один вечер и только утирал пот, знакомясь с перипетиями судеб таких героев, как Генрих Шлиман, Клаус Манн или Александр Барченко. С особенным интересом прочел жизнеописание Фрэнсиса Уолсингема, одного из основателей спецслужб Британии. В наше советское детство полки были буквально завалены превосходными научно-популярными книжками. Именно их мне напомнил «Друг государства». Настоятельно рекомендую всему контингенту! Брать по две!

Дмитрий Goblin Пучков

Введение

Эта книга – «мой личный ЖЗЛ». Я долго мучил себя гамлетовским вопросом: будут ли герои второго ряда, пусть и вызвавшие мой жгучий интерес, любопытны кому-то еще? Тут уместно разместить благодарность издателям, которые терпеливо ждали, что я решу, хотя в их глазах явственно читалось желание пристегнуть меня наручниками к батарее и не выпускать из офиса, пока я не отдам им хоть какую-то рукопись. Однако они удержались. Тем временем на даче я наткнулся на старое издание книги «Твой восемнадцатый век» Натана Эйдельмана. Хотя эта популярная работа адресуется советскому молодому человеку, на самом деле в ее названии заключена известная доля лукавства. «Восемнадцатый век», разумеется, не «твой», а «мой», то есть авторский, эйдельмановский. Это Натан Яковлевич по своему вкусу (надо сказать, превосходному) отобрал персоны и события XVIII века и предложил нам квинтэссенцию давно ушедшей эпохи, пропущенной через личные симпатии-антипатии. Перечитав этот классический труд, я решил: почему нет? Я не равняю себя с мастером, но у него это сделано так хорошо, что, ей-богу, хочется повторить на другом материале. «Друг государства» – это своего рода оммаж, дань уважения советскому исследователю Эйдельману, который был гроссмейстером популярной истории и ни на йоту не устарел до сих пор.

Решающая роль личности в истории давно и успешно оспорена. Социально-экономические отношения, география, климат сегодня занимают серьезных историков гораздо больше, чем поступки конкретных людей, даже причисленных потомками к сонму великих. Биография перекочевала в число второстепенных исторических жанров – но лишь для ученых мужей; массовый читатель по-прежнему предпочтет бодрое жизнеописание статистическому анализу. Секрет этого противоречия прост: биография хороша тем, что ее несложно примерить на себя и через это почувствовать нерв истории. Быть может, и вам прекрасно известны люди, ставившие себя на место Наполеона при Аустерлице, Пушкина, получившего глумливый диплом ордена «рогоносцев», Лазарева, плывущего к берегам Антарктиды, ну или, на худой конец, Грейс Келли, вышедшей замуж за принца Монако. Полагаю, что для такого рода читателей в моей книге собран неплохой «гардероб».

Считаю своим долгом предупредить: в этом сборнике не будет массы моих исторических фаворитов из числа революционеров. Те, кто очертя голову бросался менять несправедливый социальный миропорядок, вместо того чтобы искать в нем уютное местечко, заслуживают отдельной книги. Костяк же этой составляют биографии гениев, авантюристов и даже откровенных чудаков, в затеи которых, во всяком случае на их старте, мало кто верил. Между тем Генрих Шлиман и Зигмунд Фрейд, не говоря уже о Фритьофе Нансене, с успехом добились своего; на их фоне вклад в историю Франца Антона Месмера гораздо скромнее, не говоря уже об Александре Барченко, чьи изыскания сегодня выглядят не более чем ярким курьезом постреволюционного времени.

Курьезом можно было бы считать и мистификацию чешского поэта Вацлава Ганки, создавшего поддельный «древнечешский эпос», если бы его грандиозный обман не способствовал пробуждению национального самосознания чехов. «Краледворская рукопись» Ганки – пожалуй, самая успешная подделка в мировой истории, по сравнению с которой какая-нибудь «Велесова книга» выглядит откровенно жалко и маргинально. Чешский авантюрист дурил человечество больше ста лет: это, без сомнений, достижение, хотя затрудняюсь сказать, с «плюсом» или «минусом».

Не менее авантюрной была биография еще одного героя, очерк о котором подарил название книге «Друг государства». Речь о Фрэнсисе Уолсингеме, современнике Шекспира, гении шпионажа, одном из самых успешных руководителей секретной службы за всю историю человечества. Возможно, вы вспомните его по блестящему исполнению Джеффри Раша в дилогии о королеве Елизавете режиссера Шекхара Капура.

Про адвоката Федора Плевако фильмов пока не снято, о чем можно только сожалеть. Судебная реформа Александра II породила созвездие блестящих судебных юристов, но только Плевако остался в памяти людей как «народный заступник». История этого человека, несмотря на обилие анекдотов о нем, – это предельно серьезная история про разные представления о справедливости у народа и элиты в Российской империи эпохи упадка. Плевако глубоко понимал и умело защищал первые, хотя с точки зрения собственно юриспруденции его мастерство может быть не понято.

Очерки об Александре Дюма, Жюле Верне и Генри Райдере Хаггарде написаны в знак признательности. Эти люди во многом сделали мое детство счастливым. Впрочем, если найти время и перечитать «Трех мушкетеров» и «Дочь Монтесумы», может выясниться, что не только детство.

Наименее авантюрной и весьма трагической выступает биография Клауса Манна. Мрачная история: сын великого человека не верит в свои силы и кончает с собой. Потом выясняется, что из-под его пера вышел великий роман, не оцененный современниками. Я написал об этом персонаже по преимуществу с терапевтическими целями: если вам вдруг покажется, что вы бездарь и всю жизнь делали какую-то ерунду, вспомните о Клаусе: человек просто не дождался своего часа. А ведь еще Лев Николаевич Толстой верно писал, что все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.

Зачем нужны биографии? Кроме развлечения от сюжетных ходов, которые выписывает судьба, жизнеописания преподносят одну мораль, о которой хорошо бы помнить и в трудную, и в легкую минуту. Люди живут в истории, она вертит ими, как щепками, попавшими в смерч. И все же далеко не все оказываются покорны воле этого вихря. Некоторые умеют или, во всяком случае пытаются, действовать ему наперекор.

Именно их поступки в роковой час X меняют орнамент на историческом полотне.

Ученые

Месмертная душа. Франц Месмер
(1734–1815)

Вы не знаете Вены. Сказки местного леса дошли до вас в гламурной романтической редакции. Но сотрите первый слой, сдуйте пену, посмотрите, как выглядит айсберг ниже вод ной поверхности. Вена, которую вы увидите, ужаснет, заинтригует, захватит вас. Вот в этом доме доктор Фрейд запускает в человеческие души свои психоаналитические щупальца. В том – холодная Венера в мехах доводит плеткой до экстаза Леопольда фон Захер-Мазоха. А там, в особняке на Загородной улице, Франц Антон Месмер, медик с двойственной репутацией провидца и шарлатана, проводит первый сеанс гипноза. Идемте же туда и посмотрим, что это за тип.

Для тех, кто слышит имя Месмера впервые, стоит привести два факта из его посмертного портфолио. Во-первых, лучшую книгу о нем написал не кто-нибудь, а Стефан Цвейг – не последний писатель XX века. Во-вторых, режиссер Ричард Споттисвуд снял про Франца Антона хоть и клюквенно-паточное, а все же хорошее кино в главной роли с превосходным Аланом Рикманом (он же – трагический профессор Снегг из экранизации «Гарри Поттера»). То, что обстоятельства жизни давно покойного доктора вызвали творческую потенцию у грандов пера и кинокамеры, о многом говорит, не правда ли?

«Муза» Цвейга и Рикмана родилась в местечке Ицнанг 23 мая 1734 года. Первые тридцать лет жизни Месмера никак не предвещали его вступления в пантеон исторических фигур, скорее – судьбу добродушного, оплывшего жирком филистера. Франц Антон окончил медицинскую школу при Венском университете, но до поры был знаменит не как доктор, а скорее как светский щеголь. Высокий рост, правильные черты благородного лица, обходительность, безупречные манеры заставляли дам благоговеть перед ним, искать его расположения. Когда Месмеру исполнилось тридцать четыре, настойчивая богатая вдова Анна Мария фон Пош обставила соперниц и вышла за него замуж, попутно решив все материальные проблемы супруга. После чего Франц Антон, швыряя деньги жены на ветер, безоглядно погрузился в богемную жизнь. Он увлеченно музицировал, дружил с Гайдном и Глюком, под его патронажем состоялась премьера зингшпиля «Бастьен и Бастьена», автором которой был двенадцатилетний Моцарт… И никто не мог подумать, что у себя дома этот модный и, казалось бы, легкомысленный персонаж штудирует пожелтевшие труды средневекового врача, ученого и алхимика Теофрастуса Бомбастуса Гухенгеймского, более известного как Парацельс.

Согласно легендам, окружающим это имя, Парацельс нашел философский камень и открыл секрет вечной молодости. Но не это (во всяком случае, не только это) влекло Месмера к его наследию. Франца Антона интересовали старинные методы врачевания, которые официальная медицина XVIII века считала вздорными, – в частности использование для лечения магнитов. 28 июля 1774 года Месмер впервые решился применить в своей практике рекомендации Филиппа Ауреола Теофраста Бомбаста фон Гогенгейма. Его пациентка, 29-летняя девушка по имени Франциска Остерлайн, страдала от подагры. Врач отметил у нее сильные приливы крови к голове, которые сопровождались немыслимой болью в зубах и ушах, рвотой и потерей сознания. Когда стало ясно, что ни одно из традиционных лекарств несчастной не помогает, Франц Антон наложил ей на грудь и ступни несколько сильных магнитов. И тут свершилось: сначала тело больной сотрясли ужасные судороги, при виде которых доктора охватила паника, но затем… Остерлайн успокоилась! Боль ушла! Это было невероятно, так как раньше приступ продолжался несколько часов. Взволнованный Месмер почуял близость сенсационного открытия.

«Широко известно, что одна планета действует на другие планеты, а также что луна является причиной приливов и отливов водных масс… Я утверждаю, что космические тела оказывают также существенное влияние на живые организмы, преимущественно на их нервную систему, что достигается при помощи тонкого всепроникающего флюида. Это влияние космических тел выражается в изменении материи и органических тел». Такую декларацию опубликовал Месмер в 1776 году в Вене. В своих революционных взглядах он пошел дальше своего вдохновителя Парацельса. По мнению врача, существует два вида магнетической энергии – минеральная и животная, выделяемая живыми существами, в основном людьми. Неравномерное распределение животной энергии («магнетического флюида») в организме приводит к болезням. Но врач, воздействующий на пациента не столько природным магнитом, сколько собственным магнетизмом, способен восстановить гармоничный ток флюида и спасти таким образом больного.

Ортодоксальная наука дружно «похоронила» панацею XVIII века. Дилетант, проходимец и фантазер – такими научными титулами наградили Месмера убеленные сединами и умудренные опытом коллеги. Тем не менее публика, не читавшая толстенных медицинских монографий, к Францу Антону потянулась, привлеченная свежестью его мышления. В числе прочих на прием к доктору попала слепая красавица-аристократка Мария Терезия фон Парадис. Дальше произошла история, достойная трагического гения Шекспира (не случайно именно ее эксплуатировал режиссер Споттисвуд в своем блокбастере). Кажется, между популярным врачом-новатором и его юной пациенткой сверкнуло любовное чувство – короткое, как вспышка молнии. Удивительный факт: самой Марии Терезии стало казаться, что она прозревает и уже может различать очертания предметов. Но увы – длилось это недолго. Враги Месмера приписывали произошедшее самовнушению пациентки и прямо объявляли доктора проходимцем. Поскольку девушка была любимицей австрийской императрицы, в честь которой ее, к слову, и назвали, дело приняло неприятный для Франца Антона оборот.

В 1778 году скандальный эскулап эмигрировал в веселый Париж, не замечающий приближения Молоха Великой революции. Галлы, не без гримасы в адрес «немца-перца-колбасы», не потерпевшего «пророка в своем отечестве», встретили Месмера как триумфатора, начав запись к нему на прием еще до его приезда. Парижский дом Франца Антона на Вандомской площади трудно было перепутать с каким-то иным: рядом с громадным особняком постоянно дежурили швейцарские гвардейцы, регулировавшие уличное движение. «Животный магнетизм» продавался здесь хорошо, тем более что доктор значительно разнообразил практику. В центре большой залы в его клинике был установлен гигантский дубовый чан, заполненный металлическими опилками, битым стеклом и бутылями с загодя намагниченной Месмером водой. Из крышки «кастрюли» торчали специальные ручки, за которые хватались пациенты, выстроившись вокруг нее. Доктор подходил к каждому и касался очага болезни своим металлическим прутом (намагниченной палочкой), а его ассистенты тем временем нажимали больным на живот. У больных, по свидетельствам очевидцев, начинали наблюдаться конвульсии, судороги, плач и прочие неадекватные действия. После этих процедур Месмер силой убеждения погружал пациентов в лечебный трансо вый сон, то есть по сути гипнотизировал их. Надо сказать, что случаев какого-либо поразительного исцеления тут не было, но, пожалуй, никто не ушел из клиники австрийского «легионера» от медицины обозленным. Большая часть пациентов сдержанно говорила об улучшении своего здоровья. Деятельностью Месмера заинтересовались даже Людовик XVI и королева Мария-Антуанетта (кстати, соотечественница врача). А доктор-магнетизер тем временем продолжал множить разговоры вокруг своего имени. Дошло до того, что Франц Антон объявил: специально для бедняков, не способных оплатить его услуги, он намагнетизирует дерево на бульваре. Для начала. А потом, быть может, проделает то же самое с одним из парижских садов или парков.

В ответ на такую мощнейшую пиар-кампанию академическая наука вновь продемонстрировала, что у нее длинные руки и всякие выскочки-зазнайки должны знать свое место. Представительная делегация из Парижской медицинской академии с похоронным видом отстояла сеанс магнетического лечения на дому у Месмера и выдала недвусмысленную резолюцию: «Сие есть шарлатанство». С этого началась новая, уже французская, кампания против Месмера и его методов, которая закончилась в 1784 году образованием двух государственных комиссий. Им надлежало объективно оценить работы доктора и вынести окончательный вердикт.

Комиссии были не комиссии, а просто «лиги выдающихся джентльменов». Изучить новомодную теорию призвали изобретателя громоотвода (одного из отцов-основателей США) Бенджамина Франклина, первооткрывателя кислорода Анри Лавуазье, анатома, подарившего свое имя одному занятному механизму, – Жоржа Гильотена и прочих светлых умов человечества. Все эксперты пришли к единому мнению, что магнетический флюид – это химера и теория животного магнетизма в корне неверна. Правда, один ученый все же выступил в защиту Месмера, это был директор Парижского ботанического сада Антуан Лоран де Жюсье. Он призвал коллег более глубоко проанализировать практику австрийского врача: ведь, несмотря на ложный посыл, случаи выздоровления его пациентов все же случались… Но в тот момент его голос потонул в общем хоре. Все позитивные результаты магнетического лечения «комиссары» приписали человеческому воображению: «Воображение без магнетизма вызывает конвульсии… Магнетизм без воображения не вызывает ничего».

Особые споры в стане «ревизоров» вызвала способность Месмера вводить больных в транс (термина «гипноз» тогда еще не существовало, его ввел позже английский врач Джеймс Брэйд). Ученые опасались, что поскольку этот метод полностью отдает пациента во власть доктора, то последствия его применения могут быть самые ужасные. «Всегда мужчины магнетизируют женщин: устанавливающиеся в этих целях отношения – несомненно, только отношения больной к своему врачу, но этот врач мужчина, – писал в секретном отчете королю все тот же Жюсье. – Какова бы ни была болезнь, она не лишает нас нашего пола и не избавляет нас целиком от власти другого пола». Справедливо ли это замечание? По всей вероятности, да, и хотя известный русский физиолог Иван Тарханов по этому поводу заметил, что «в данное время не существует ни одной судебно-медицинской экспертизы, в которой факт, к примеру, убийства, как последствие внушения был бы доказан с положительностью», полностью исключать такой вариант было нельзя. Потребовались годы, чтобы вернуть гипноз на службу медицине. В тот же момент практика месмеризма была в Париже запрещена, а сам доктор Месмер посрамлен.

Покинув Францию, Франц Антон возвратился в родные пенаты. Но Австрия не оказала ему гостеприимства – правда, на этот раз не из-за его научных убеждений. Теперь высшему свету пришлись не по вкусу его якобинские взгляды, особенно на фоне кровавой вакханалии Французской революции. Месмера выслали из страны, и последние двадцать лет жизни он незаметно прожил в Швейцарии, под Цюрихом. Его поклонники и последователи, которых тем не менее было немало, зачастую даже не знали, что их гуру еще жив. Для общества автор «теории животного магнетизма» умер намного раньше своей физической смерти.

Так кем же был Месмер на самом деле: шарлатаном или все-таки революционером от медицины? Скорее всего, ни то ни другое. С точки зрения современной науки его теория была неверна, но тем не менее ограниченное использование магнитов в лечебном процессе именно благодаря ему было признано уместным. Через десятки лет в число медицинских методов вернулся трансовый сон, впервые примененный именно Францем Антоном. Скорее всего, он был орудием истории, которое, через ошибки и заблуждения, продвигало человечество вперед.

Все это открытая часть биографии Месмера. Но яркая личность, обставлявшая свою деятельность театральными эффектами, которым позавидовал бы Споттисвуд, нанизала на свое имя массу туманных мифов и легенд. В салонах шептались, что он вовсе не врач, а маг. Что Месмер был послан тайными обществами для того, чтобы приоткрыть завесу сакральных знаний для народов Европы. Что первый мистик века граф Калиостро – его секретный друг и сподвижник. Но тем ощутимей атмосфера тайны, витающей на Загородной улице Вены, где начинал свой блистательный путь ученик Парацельса, холеный бонвиван и пытливый интеллектуал Франц Антон Месмер.

Генрих Троянский. Генрих Шлиман
(1822–1890)

Нас было трое студентов-первокурсников, устремивших очарованные взгляды в прошлое. В семнадцать лет академическое величие Ключевского кажется скучным, и маяками для нас служили биографии совсем других ученых: авантюристов, фантазеров, самоучек. Поэтому мы любили Генриха Шлимана, и каждый мечтал откопать свою Трою.

Да и как не любить, не чужой ведь человек. Двадцать лет бродил он по тем же улицам, что и мы, в первом браке был женат на купеческой дочке Кате Лыжиной, прекрасно говорил по-русски – даже не верится, что первыми учебниками «великого и могучего» для него послужили архаичная «Телемахида» Василия Тредиаковского и фривольные стихи Ивана Баркова. Здесь, в Петербурге, герр Шлиман успешно занимался бизнесом. Его деловая биография может стать украшением любого экономического журнала. Но вот что удивительно: богатство не было конечной целью коммерсанта, деньги он воспринимал как инструмент. Все гениальные комбинации ему пришлось изобрести, чтобы исполнить мечту – оживить легендарный Илион.