Текст книги "Шла кукушка мимо сети"

Екатерина Белецкая
Шла кукушка мимо сети

Если бы Роза Исааковна жила в маленьком городе, этот рассказ не был бы написан, но жила она в городе поистине огромном, без конца и без края, и размеры города позволили Розе Исааковне осуществить задуманное. А задумала Роза предприятие, которое назвала Последним Путешествием.

Если бы кто-то этим утром смог наблюдать за прощальным выходом Розы Исааковны из родного подъезда, он увидел бы высокую, худую, носатую старуху, с выкрашенными в черный цвет волосами, одетую в серый спортивный костюм весьма практичного облика, с серым же рюкзачком за плечами, поясной сумкой, и палками для скандинавской ходьбы. Роза вышла, остановилась на крыльце, вдохнула с явным удовольствием прохладный утренний воздух, кинула мимолетный взгляд на двор, и вынула из поясной сумки старый потрепанный игральный кубик. Чёрный кубик с белыми точками. Присела на корточки, без явного видимого усилия, выронила из ладони кубик на асфальт, удовлетворенно кивнула, сунула кубик обратно в сумку, встала, что-то прошептала про себя, и медленно пошла вперед, неся палки для скандинавской ходьбы подмышкой.

* * *

Из прощального письма Розы Исааковны племяннику Льву Кацу.

«Не хватайся за телефон, Лев. Не хватайся. Я уже вижу, как ты протянул руку к карману, где он у тебя лежит, и я сейчас мысленно перехватываю эту твою руку, и приказываю: остановись. Остановись, и сперва прочти то, что написано в этом письме. Оно не зря лежит поверх всех других документов, Лев, и будь любезен, исполни мою волю так, как я написала, а не так, как ты собрался это сделать. Сядь. Сядь за стол, и прочти. Итак. В 1953 году умерла моя бабушка, и мы остались втроем: наша мама Сара, Цецилия, и я. Мать, и две сестры, полная противоположность друг другу…»

* * *

К путешествию Роза подготовилась весьма основательно. В рюкзаке её лежала небольшая косметичка с лекарствами и бумажными салфетками, две пол-литровые бутылки с водой, пачка сладкого печенья, ветровка, и шерстяная невесомая жилетка из ангоры, подарок давно почившей подруги, большой любительницы вязания. В поясной сумке находилось пенсионное (не тратить же деньги на поездки, если придется ехать?), тот самый кубик из какой-то детской игры, две десятирублёвые монеты, и новый телефон с новой же сим-картой, зарегистрированный незнамо на кого, свой телефон Роза оставила дома. Она справедливо рассудила, что телефон может оказаться отслежен – не все люди превращаются в слабоумные развалины к семидесяти годам, ох и не все – и решила таким образом подстраховаться. Далее – палки для скандинавской ходьбы. Карбоновые, под рост, не складные, складные ей не подходили. Ещё во время планирования Роза осознала, что бабка без палок для скандинавской ходьбы может привлечь к себе нежелательное внимание, а вот бабка с палками – нет. Если по улице бредет бесцельно некая подозрительная старуха, это повод задуматься. А если бредет старуха с палками, то всё понятно, спортом занимается. Ха-ха, спортом. В Розином рюкзачке, в прочной пластиковой коробочке, лежали запасные наконечники для палок; наконечники, которые Роза дорабатывала почти месяц: так называемые когти, и от обычных они отличались материалом и длинной лезвий. Сейчас они, конечно, пока что не нужны. Но если понадобятся, то поменять – дело одной минуты. С палками тоже пришлось повозиться, например, она изрядно заплатила мастеру, который собирал наконечники с лезвиями, и при этом не задал Розе мучавший его вопрос: на кой чёрт этой тётке понадобился такой заказ…

* * *

Из прощального письма Розы Исааковны племяннику Льву Кацу.

«…не впала ли я в маразм. Если ты пройдешься по квартире, то поймешь, что нет, не впала. Мало того, я избавила тебя, Лев, от необходимости копаться впоследствии в груде старушечьего барахла, и оставляю тебе всё в наилучшем виде. Как ты успел заметить, квартира практически пуста. Прости, от части мебели мне избавиться не удалось, но, признаться, этого я и не собиралась делать, мебель семейная, историческая, в документах есть заключение оценщика, через полгода воспользуешься, и получишь еще малую толику к тому, что тебе оставлено. Я не успела продать её сама, но уверена, что ты справишься не хуже меня. Впрочем, неважно. Ты, верно, задаешься сейчас вопросом: для чего я сделала то, что сделала? Пойми, Лев, я хотела узнать причину своей жизни, причину того, что всё сложилось так, а не иначе, и я, кажется, обнаружила способ это сделать. Я должна поймать квантового диббука, смешно звучит, не правда ли? Всю жизнь я преподавала математику, Лев, и, как ты помнишь, всегда интересовалась теорией игр, рандомным выбором, и прочими вещами в этом же роде. И, знаешь, я нашла стратегию…»

* * *

Считалка в обоих вариантах всегда давала маркер, противоположный начальному – поэтому с её помощью следовало выбирать одну из двух монет для подкидывания, на орла или решку, и только потом уже использовался кубик.

Стратегия Розы заключалась в следующем: она выстраивала трехэтапный чистый рандомный выбор, отсекая все возможные искажения.

Первый этап – выбор монетки-определителя с помощью считалки.

Второй этап – выбор чета и нечета с помощью монетки. Чёт – решка (ну, это понятно, на решке четное число), нечет – орёл. Одно направление становилось в результате четным, другое, соответственно, нечетным. Три подкидывания монетки, соответственно. Или, если повезет – два.

Третий этап – кубик, определяющий на основе второго этапа направление право/лево. Четная цифра на кубике – идем в четном направлении. Нечетная – в нечетном.

То есть прохождение двойной развилки выглядел следующим образом. Дойти до развилки, остановиться. Посмотреть, не тройная ли это развилка, если тройная, алгоритм усложняется. Если развилка двойная, достать монетки, выбрать с помощью считалки определитель, с его помощью обозначить для развилки чет и нечет, а затем с помощью кубика понять направление движения. Если развилка тройная, добавляется еще один элемент, а сторону определяет кубик, сперва отсекая одно направление, а потом ранжируя оставшиеся – на какое выпадет большее число. Сложновато? Да. В первые вылазки Роза и сама путалась, пока всё не заучила, зато теперь, по истечении двух месяцев тренировок, всё получалось просто отлично. И, что немаловажно, почти незаметно для окружающих. Ну, притормозила бабка с палками, стоит, воздухом дышит, что-то про себя бормочет. Может, молится, может, стихи вспоминает, и кому какое дело.

* * *

Из прощального письма Розы Исааковны племяннику Льву Кацу.

«…пусть они обе ненавидели меня, ты всегда оставался любезным сердцу моему, Лев, и занимал в нём то место, которое могли бы занять нерожденные мои дети. И ты это видел, и приходил ко мне даже под страхом наказания, украдкой и тайком, и вот именно поэтому ты, Лев, и читаешь сейчас это письмо. Я скажу тебе страшное. Они принесли нас в жертву, Лев, и тебя, и меня; я не знаю, кто из них двоих был тот диббук, который искалечил нас, и лишил будущего, любви, и покоя, но я дознаюсь, Лев. Пусть и ценой своей жизни дознаюсь. Я должна…»

* * *

Раньше Розе казалось, что город она знает неплохо, но уже по истечении полутора часов путешествия она вдруг поняла, что не узнает ни улицу, ни район, в котором сейчас находится. Странно, подумалось ей, брела вроде бы всего ничего, да еще и с остановками для определения поворотов, и на тебе, незнакомое место. Конечно, можно было бы достать телефон, включить его, и найти своё местоположение на карте, но Роза решила не торопить события. Пройдя очередной перекресток, она заметила неподалеку палатку с прессой, и подошла к ней, посмотреть сегодняшнюю газету, и немного передохнуть в теньке – уже сейчас, в восемь утра, солнце стало светить в свою полную июльскую силу, и Розе стало жарко. «Надо снять курточку, останусь в майке, – решила она. – А что? Вполне симпатичная майка, дорогая, к тому же сейчас чего только не носят». Майка и впрямь была симпатичная, небесно-голубая, с нарисованной собачкой корги, причем не простой, а с ангельскими крылышками. Чапачка моя, решила Роза, найдя майку на каком-то сайте. Вот она какая, моя Чапочка, ангел она теперь, собачий милый ангел. Майка стоила непомерные две с половиной тысячи, но Роза её заказала, и потом, получив от курьера утром следующего дня сверток, долго беззвучно плакала в прихожей, прижимая майку к груди. Они никогда не плакала на людях, лишь наедине с собой, и очень редко. И, разумеется, она надела майку, собираясь в своё Последнее Путешествие.

…Возле палатки с прессой никого не было. Роза подошла поближе, и принялась разглядывать содержимое подзапылившейся стеклянной витрины. И уже через минуту сообразила, что с витриной явно что-то не так. Сперва взгляд её наткнулся на обложки журналов, лежащих в переднем ряду. На одной обложке была фотография зеленой навозной мухи, на второй – омерзительно-правдоподобного рыжего таракана, на третьей – блестящего крупного слизняка, на четвертой находился мохнатый чёрный паук. Роза передернулась от отвращения, поспешно перевела взгляд выше – и тут же поняла, что зря она это сделала, ох и зря. Дальше лежали ещё журналы, ещё дальше – детские книжки, и на всех обложках было что-то столь же омерзительное. На фотографиях и коллажах человеческие тела и лица оказались срощены самым причудливым образом с телами и мордами животных, причем животных не симпатичных, вроде кошек и собак, а самых отвратительных и гадких. Павиано-люди, гиено-люди, крокодило-люди, змее-люди таращились на Розу из-за стеклянной витрины, и в каждом взгляде она видела тень жестокого ехидства, насмешку над её испугом. Ещё дальше, в глубине витрины, находились детские игрушки, и при взгляде на них Розу передернуло снова – потому что игрушки эти были под стать обложкам. Роза узнала Сиреноголового, про него она как-то прочитала в интернете, но вот остальные, не менее мерзкие, были ей незнакомы. Девочка-кукла, в нарядном розовом платье, с гадючьей головой. Плюшевый мишка – с крокодильим хвостом и пластиковыми зубами в два ряда. Мальчик в матроске, из рукавов рубашки высовываются щупальца. Плюшевый же крокодил с животом на молнии, в приоткрытом отверстии виднеются кукольные ножки и ручки, покрашенные красной краской…

– Женщина, вы чего-то брать будете? – окликнул её голос из палатки. – Я отойти хотела. Вы берете? Я закрою сейчас на пятнадцать минут.

Роза отвела, наконец, взгляд от кошмарной витрины, и заглянула в окошечко. Там, в пыльной полутьме, сидела женщина, от вида которой Розе стало совсем уже не по себе.

Продавщица оказалась старой, с сальными седыми волосами, на месте правого её глаза виднелась сморщенная пустая глазница, из которой что-то сочилось. Женщина была дородная, толстая, одетая в какой-то серый балахон, засаленный, как и её волосы, и с прорехами на обвисших рукавах.

– «Аргументы» есть? – спросила Роза.

– Чего? – не поняла продавщица. – Чего есть?

– Газета «Аргументы и факты», – сказала Роза, которая из всех газет только эту и признавала.

– Не, такой не знаю, – помотала сальными патлами продавщица. – "Каждому своё"[1]1
  Suum cuique – базовое юридическое понятие, означающее «каждому своё» или «каждому то, чего он заслуживает». Во время Второй мировой войны эта фраза цинично использовалась нацистами как девиз, изображённый над входом в концентрационный лагерь «Бухенвальд» и обращённый лицевой стороной внутрь к заключённым©. Определение взято из Википедии.


[Закрыть] есть, сегодняшняя. Ну, которая сумм квик. Берете?

Роза отрицательно покачала головой, продавщица равнодушно пожала плечами, и с треском захлопнула окошечко прямо перед её лицом. С полминуты Роза стояла, ощущая замешательство, затем опомнилась, поудобнее перехватила палки, и двинулась дальше, по улице, в поисках следующей развилки.

* * *

Из прощального письма Розы Исааковны племяннику Льву Кацу.

«…я-то хорошо помню их общую радость, когда тебе поставили бесплодие, которое ты получил, переболев в детстве свинкой. И, поверь мне, Лев, когда я в 17 лет из-за неудачной операции стала бесплодна, они радовались не меньше. Да, Лев, обе. И твоя мать, и бабушка. Ты позор семьи, говорила мне Сара, ты пустоцвет, не зря я назвала тебя Розой, цветок красивый, да плодов не приносит. И всё равно, я любила их. Видела это всё, и продолжала их любить. А уж когда появился ты, любовь в моем сердце вспыхнула с новой силой, даже мне самой неведомой, я молилась ночами, чтобы ты был мой сын, мой, а не Цили, и, Лев, в какой-то степени бог мои молитвы услышал, ведь если бы он не услышал, ты бы не читал сейчас это письмо…»

* * *

После третьего поворота налево Розе стало казаться, что кто-то морочит ей голову, но потом получился поворот направо, потом снова налево, потом опять направо, и Роза успокоилась. Нет, никто в рандом не вмешивался, и повлиять на него мог – собственно, больше всего Роза как раз вмешательства и боялась, как своего собственного, так и внешнего, чужого.

Разумеется, во время подготовки она прочла и пересмотрела кучу материалов по теме, в том числе замечательный рассказ «Игра в лево-право», а осенью успела походить по городу, играя в рандонавтику, но всё это было не то. Лево-право рандомный выбор не подозревало в принципе, а игра была именно что игрой, с не очень понятным алгоритмом формирования точки, к тому же для лево-право требовалась, как минимум, машина, а для рандонавтики – доступ к сети, поэтому оба варианта Роза, разумеется, отвергла. Никакой техники, только самые простые предметы, собственные руки, да голова. Старая считалочка, две монетки, и игральный кубик. Откуда-то (она и сама не могла понять, откуда именно) к ней в какой-то момент пришла мысль, что там, где она может оказаться, техника будет абсолютно бесполезна, поэтому не стоит на неё надеяться.

* * *

Из прощального письма Розы Исааковны племяннику Льву Кацу.

«…из всего еврейского в нашей семье остались разве что имена, давным-давно никто не соблюдал шаббат, не праздновал праздники, и не ходил в синагогу, но стоило в моей жизни появиться Якову, Сара тут же со смехом заявила, что у меня появился личный шабес-гой, и принялась издеваться над ним всеми возможными способами. Но и это нас бы не остановило, вот только диббук хитёр, хитёр и жесток, поэтому произошло то, что произошло, и свидание моё земное с Яковом оказалось совсем недолгим. Скажу тебе, Лев, что все мои милые встречи и свидания были коротки, слишком коротки, и оставляли за собой лишь слёзы потери и горечь утраты. В какой-то момент мне стало казаться, что это моя вина, что это я убиваю всех своею любовью, и поэтому Лев, дорогой мой, я и дистанцировалась в своё время от тебя, обожая издали, не смея приблизиться, и смертельно пугаясь каждый раз, когда ты сам шёл ко мне – и боялась я за тебя. И всё равно ты пострадал, и прости меня, Лев, если в этом действительно есть хотя бы даже и часть моей вины…»

* * *

Следующий поворот, направо, привел её на тенистую улицу, идущую мимо невысоких, в четыре этажа, старых домов, стоявших в некотором отдалении от дороги. Улица казалась тихой и пустынной, но вскоре в отдалении послышался многоголосый задорный смех – и Роза даже немного ускорила шаг, чтобы увидеть, что же там такое смешное происходит.

У среднего подъезда следующего дома – всего подъездов было три – стоял старый, побитый временем автобус, на лобовом стекле которого находилась надпись «ритуал». Чёрная табличка с золотыми буквами примостилась в правой части лобового стекла. Роза поневоле остановилась, и, чтобы как-то оправдать свою остановку, сняла с плеч рюкзак, вытащила бутылку с водой, и принялась медленно откручивать крышечку, разглядывая украдкой автобус, и тех, кто рядом с ним находился. Окна автобуса оказались забраны короткими, выцветшими бордовыми шторками, которые то и дело шевелились, а смех раздавался снова и снова, и в автобусе, и снаружи, со стороны подъезда. «Как бы посмотреть? – подумала Роза. – Хотя зачем мне на это смотреть…» Додумать она не успела, потому что из-за автобуса выпорхнули две дородные девицы, все в черном, в шляпках, с вуалями, прикрывающими лица. В руках обе девицы держали по растрепанному букету красных гвоздик; одна девица чуть замешкалась, и вторая тут же хлопнула её букетом по объемистой заднице – и тут же захохотали обе.

– Ой… не могу… – стонала первая, та, которой только что перепало букетом. – Липский… прилипский…

– Еще круче Яблонский… – захихикала вторая. – Ябло… ой, ну Маш, ну не надо… Липский…

– Потому что lips, губы… Губёшкин… – первую аж согнуло от смеха. – Или липкий? Липкие губёшки?..

Роза замерла с бутылкой в руке. Девицы, похихикав еще с минуту, скрылись в автобусе. Роза отпила глоток, трясущимися руками закрутила пробку, и сунула бутылку обратно в рюкзак. А затем медленно обошла автобус, и остановилась возле подъезда.

У двери, прислоненный к стене, стоял крест, здоровенный, лакированный, новый. Крест с прибитой к нему жестяной табличкой, на которой значилось «Яков Липский».

* * *

Из прощального письма Розы Исааковны племяннику Льву Кацу.

«…придется повторить то, что тебе самому прекрасно известно. Цлия была злой. Ко всякому и каждому, причем такой она была с детства. Обычно младших детей любят больше, но Сара всегда больше любила Цилю, не смотря на то, что та была меня на три года старше, и счёту не было моим обидам, вырванным волосам, отнятым игрушкам, тумакам, и побоям. С возрастом она стала осторожнее, и то, что она творила, приобрело изощренные и поистине садистские формы. Например, она била детей в нашей школе, когда мы уже пришли туда работать, и её уроков дети боялись, как огня, говоря, что физичка – редкая сволочь. Такой она и была, Лев, мне грустно говорить об этом, ведь Циля – твоя мать, но ты не хуже меня знаешь, какой она была на самом деле…»

* * *

Тихая улица кончилась как-то внезапно, точнее, Роза просто не заметила, что миновала её, из-за то и дело набегавших на глаза слёз. Яков. Яков Липский, несостоявшаяся её любовь, жених, светлоглазый, светловолосый белорус, умный, порой ехидный, порой печальный, и… любивший свою Розу, прекраснейший цветок. Тебе не нужно дарить розы, говорил он, я подарю тебе маленькое зеркало, и самая красивая роза будет всегда с тобой. Глупая, нелепая смерть, на пороге своего же дома – тривиально и страшно. Хулиганы. Дай закурить. Не курю. Сейчас научим…

«Что же это такое? – думала Роза, останавливаясь у очередного поворота, и вытаскивая из поясного кошелька монетки-определители. – Это как-то странно получается. Надо подумать. Кажется, кто-то очень не хочет, чтобы я шла тем путём, по которому иду. Нечто пугает и расстраивает меня, верно? Сперва палатка с ужасами. Потом крест с именем, его именем, и две ёрничающие девицы, которые измывались над его фамилией. Что будет дальше? И чего от меня хотят? Чтобы я повернула? Ушла? Отправилась домой?»

– Не дождетесь, – пробормотала Роза знакомую каждому фразу из древнего анекдота, и подбросила на ладони первую монетку, на которую указала считалка.

* * *

Из прощального письма Розы Исааковны племяннику Льву Кацу.

«…от них страдали всегда самые слабые и беззащитные. Но хватит об этом. Лев, давай я тебе лучше кратко расскажу о стратегии, которую я разработала, но с одним условием – сам ты никогда не воспользуешься ею, договорились? Дело в том, что после смерти Чапочки я начала гулять одна, и обратила внимание на ряд закономерностей, точнее, на странные совпадения, которые стали происходить со мной во время прогулок, если я шла бездумно, не выбирая дороги, то есть исключила этим самым осознанный выбор. Сперва начали появляться какие-то надписи, фигуры, или рисунки на стенах – разумеется, я стала списывать их на парейдолию – но потом я заметила, что эти объекты все-таки упорядочены, и сделала для себя ряд выводов. В частности – вывод о том, что подобные совпадения я вижу только тогда, когда иду, не разбирая дороги. Но это показалось мне неверным, потому что я поневоле все-таки принимала участие в этом выборе, и тогда я придумала три ступени, которые исключили меня из выбора вовсе. Путано объясняю, знаю, но ниже я расскажу, что именно и как я делаю. Про цель я тебе уже написала выше…»

* * *

Время уже перевалило за полдень, стало жарко. Роза остановилась у какого-то подъезда, сняла курточку, сложила, и убрала в рюкзак. Приняла одну из таблеток, запила водой. Можно передохнуть полчаса, торопиться некуда, ещё идти и идти. Какое-то время она просидела на лавочке, в тени раскидистой старой сирени, потом встала, взяла палки – на этот раз действительно с целью имитировать занятие спортом, на этой улице, в отличие от предыдущей, было людно. Что ж, это даже хорошо. Может быть, тут отыщется кафе, в котором можно будет умыться, посетить дамскую комнату, выпить что-то холодненькое, и обдумать дальнейшие действия. Вопрос дамской комнаты был для Розы принципиально важным, гордость не позволила бы ей воспользоваться для подобных целей той же сиренью, это было бы слишком.

Кафе отыскалось – как на заказ, через десять минут дороги. Маленькое, уютное, с полосатым тентом над входом. Роза вошла в кафе с опаской, памятуя о палатке с прессой, но в кафе ничего инфернального или страшного не оказалось. Выпив стакан холодного морса, и освежившись, Роза отправилась дальше. О еде она пока что не думала, в её план еда входила только как закуска к таблеткам, и не более того. И только если заболит желудок. С пустым животом, как известно, ходить гораздо легче, чем наевшись. Она в принципе ела немного, а при подготовке к Путешествию и вовсе приучила себя довольствоваться совсем уж малым двое, а то и трое суток. Вода и печенье. И обезболивающее, потому что без обезболивающего Роза, конечно, далеко бы не ушла.

* * *

Из прощального письма Розы Исааковны племяннику Льву Кацу.

«…пришло осознание, что Это таким способом можно отыскать. Понимаешь, Лев? Я не хочу мстить, я не хочу расплаты, я хочу просто посмотреть в глаза, и получить ответ на вопрос, который мне так и не дали при жизни – за что? Происходившее с нами отнюдь не случайно, сейчас я понимаю это с беспощадной ясностью, и столь же ясно я понимаю, что отомстить такому существу уж точно не в моих силах, поэтому поймать этого диббука я хочу только с одной целью: получить ответ. Наверное, ты задаешься вопросом – почему я называю Это диббуком? Не знаю, Лев. Мне так захотелось. К тому же его действия действительно похожи на действия мёртвой злой души, которая не желает никому добра и радости, а желает она лишь одного: приумножить инферно, коим и является…»

* * *

На перекрестке оказался зоомагазин, и Роза, сама не понимая зачем, зашла в него – потом она поняла, что стало слишком уж жарко, и ей захотелось хоть чуть-чуть постоять рядом с кондиционером, чтобы успокоилось колотящееся сердце, и высохли вспотевшие руки. Да, в зоомагазине действительно царила спасительная прохлада, и Роза сперва облегченно вздохнула – но в следующий момент так и замерла с открытым ртом, чувствуя, что сердце бешено заколотилось вновь.

Рядом с кассами, за которыми никого не было, стояли клетки с животными. И совсем рядом с Розой в клетке лежал щенок. Толстенький, мохнатый, рыжий щенок корги.

Мёртвый щенок корги.

Роза поняла это тотчас же, и её словно окатили ледяной водой.

Как? Собачка умерла, где же люди, почему никто не помог, не…

– Эй! – позвала она. – Тут есть кто-нибудь!

Тишина.

– Ау! – снова крикнула Роза. – Тут есть…

Сзади раздались неторопливые шаги, Роза обернулась. К ней подходила девушка-продавщица, в ярко-желтой форменной майке, с потрепанным бейджиком, приколотым булавкой к воротнику.

– Слушаю вас, – меланхолично произнесла девушка.

Роза посмотрела на неё с опаской. А вот это уже было знакомо, и, кажется, даже ожидаемо. Сальные, грязные волосы, рыхлый, как перестоявшееся тесто, живот, выпирающий из-под майки, в маленьких, болотного цвета, глазках – пустое равнодушие.

– У вас собачка умерла, – Роза кивком указала на клетку со щенком. – Как же вы…

– Нормальная собака, просто спит, – пожала плечами девушка.

На тело корги села здоровенная зеленая блестящая муха, и принялась бродить по рыжей шерсти. Роза ощутила, что у нее зашевелились волосы на голове.

– Купить хотите? – спросила продавщица.

– Но он же мертвый, – беззвучно произнесла Роза.

– И чего? – удивилась девушка. Кажется, это была первая эмоция, которая вообще появилась на её лице за время разговора. – А у вас на майке будто живой.

– У меня на майке картинка, – глупо возразила Роза.

– А у меня в клетке собака, – хихикнула девушка. – Брать, говорю, будете?

– Нет.

– Ну и пошла на…, – фыркнула девушка. – Собака ей не нравится, видали? Чего орала-то тогда? Пообедать спокойно не дала, старая шмара.

Роза, пятясь, вышла из магазина, на ватных ногах дошла до перекрестка, и вытащила из поясного кошелька монетки.

* * *

Из прощального письма Розы Исааковны племяннику Льву Кацу.

«…единственной отрадой моей души были собаки. Чапочка, корги, оказалась в их череде последней, и как же я плакала, Лев, как же я плакала, хорошо, никто не видел. Собаки, они лучше людей. Они добрые – домашние, конечно, я не говорю про диких. Добрые, понимающие, любящие. Сара всегда говорила, что мои псы после моей смерти первым делом сожрут мне лицо, и выкусят поганый мой язык, которым я осмеливалась перечить матери, но поверь, Лев, лучших друзей, чем собаки, у меня никогда не было. Я была им, Лев, еврейской мамой из анекдотов – ведь на самом деле я всегда хотела быть доброй еврейской мамой, с детьми, с большим домом, с праздничными столами, с бесконечной заботой о любимых. Но стала я тем, кем стала – сухой, строгой математичкой, завучем, и лишь дома, без чужих глаз, я имела возможность проявить свою ласку к живому существу, но даже дома я этой ласки стыдилась и боялась…»

* * *

Следующие повороты завели Розу, к большому удивлению, во дворы, на неширокие проездные дороги. Было около пяти часов по полудню, она устала, поэтому снова стала искать местечко для отдыха – и вскоре ей подвернулась очень удачная лавочка, на которую она и присела.

– Смотрите, не испачкайтесь, – предупредила проходившая мимо пожилая женщина. – Тут у нас грязь развели, сейчас, правда, уже получше стало, а весной было – ни пройти, ни проехать.

Роза подняла голову. Перед ней стояла опрятного вида старушка, одетая в голубую нарядную блузку, небесно-голубые джинсы, и с ярко-синей сумкой подмышкой. На поводке старушка держала снежно-белого пуделя. Роза невольно улыбнулась ей, и старушка тут же улыбнулась в ответ – чувствовалось, что у нее хороший, добрый характер.

– Ходьбой увлекаетесь? – старушка кивнула в сторону Розиных палок.

– Да, немного, – согласилась та. – Вот, тренируюсь потихоньку.

– Молодец, – похвалила старушка. – А мы тут… тоже тренируемся, – она кинула взгляд в сторону палисадника, на котором расположилась новомодная альпийская горка. Камни, кустики, травка. Красивая композиция, только какая-то слегка скособоченная, отметила про себя Роза.

– Нравится? – прищурилась старушка.

– Неплохо, – одобрила Роза. – Только как-то кривовато.

– Вот! – старушка наставительно подняла палец. – Именно так. Вы, милая, близко лучше не подходите. Тут… это… грунты у нас, в общем. Неустойчивые грунты. Вот её и скособочило. Как дальше пойдете, лучше кругом обойдите.

– Спасибо, – Роза снова улыбнулась. – Какой у вас пудель красивый.

– Да, Чарлик весьма неплох, – улыбнулась собеседница[2]2
  Роза беседует с Марьей Петровной из рассказа «Альпийская горка»


[Закрыть]. – Вот только пачкается, уж простите, как собака. А тут еще грязь эту развели… Ладно, удачно вам потренироваться.

Когда они ушли, Роза, посидев еще немного, встала, и кинула прощальный взгляд на альпийскую горку. На секунду ей показалось, что туя, самая большая, расположенная в центре композиции, слабо, едва заметно вздрогнула. Роза потерла глаза, снова посмотрела – нет, деревце больше не шевелилось. Наверное, показалось. Роза поправила рюкзак, и двинулась дальше, своей дорогой, через дворы.

* * *

Из прощального письма Розы Исааковны племяннику Льву Кацу.

«…мой разговор с этим самым соплеменником-онкологом. Я не говорила никому, потому что, как ты сам отлично знаешь, я не люблю никого тревожить по пустякам. Он сказал – год. Поражены оба легких, но в моем возрасте все процессы замедленны, поэтому год, а может, и все два. Солгал ли он? Возможно. Деонтология ему не позволила вывалить на мои седины всю правду, но я и так поняла, что к чему. Лев, от лечения я отказалась. Не надо мне лечения. Только на обезболивающее взяла рецепты, да на кодеин, чтобы слегка приглушить кашель. Вес у меня и так всегда был низкий, да и годы взяли своё – и это, Лев, еще одна причина не тянуться сейчас к телефону, а спокойно всё дочитать. Я бы так и так умерла, и, поверь, уж лучше я умру так, а не задыхаясь в своей постели, в компании незнакомых и ненужных мне людей…»

* * *

Следующая улица стала для Розы самой большой неожиданностью за всё Путешествие – потому что это оказалась её улица. Её собственная, родная улица, вот только чем дальше шла Роза, тем сильнее она убеждалась в том, что улица только выглядела, как та самая, на которой прошла большая часть её жизни, на самом же деле это улица была уже иная, не та. Вовсе не та.

На месте булочной располагалась здесь ателье, на месте овощного – хозяйственный, а на месте палатки с мороженым стояла очень похожая на ту, страшную, палатка с прессой. Роза хотела было подойти и проверить, но в последний момент передумала – вернее, передумать и обернуться её заставил неприятный жужжащий звук, который раздался за углом дома, на входе в её родной двор. Роза снова зажала палки подмышкой, поправила рюкзак, и решительным шагом направилась за угол.

Дома не было. Она остановилась, оторопело глядя на груду развалин, над которой нависал, как огромное доисторическое чудовище, пыльный серо-оранжевый экскаватор с угрожающе задранным к небу ковшом. А звук исходил от бензопилы, которой лихо орудовал потный, здоровенный бугай самого пренеприятного вида – от дерева, с которым он расправлялся, уже почти ничего не осталось. По развалинам бродили там и сям пропыленные рабочие с лопатами и ломами, они зычно перекликались, кто-то ржал, кто-то громко звал «Коля, Коля, подь сюды, зырь, чё нашел».

Роза приложила ладонь ко рту – бугай пилил сейчас липу, старинную, любимую всем двором липу, которая так чудесно каждый год цвела, что весь двор наслаждался невероятным, невозможным для огромного города ароматом липового цвета. Других деревьев тоже уже не было, а ведь еще утром, когда Роза выходила, двор был в порядке, и дом был в порядке, и…

– Что вы делаете? – спросила Роза, испугавшись звуков собственного голоса – он прозвучал как-то чересчур громко, настолько громко, что с легкостью перекрыл звук пилы.

– Чё делаю? – не понял рабочий.

– Что вы делаете?! – рявкнула Роза, теряя терпение. Сейчас в ней проснулся завуч, строгая, беспощадная, но справедливая Роза Исааковна, которую уважала вся школа – и не испугом было заслужено это уважение. – Прекратите немедленно!