Текст книги "Серп и крест. Сергей Булгаков и судьбы русской религиозной философии (1890–1920)"

Глава пятая
Идеализм в политике: революция

Вслед за Кровавым воскресеньем по России прокатились волны массовых забастовок и крестьянских восстаний. Открытие несколькими поэтами и художниками «миров иных», казалось бы, должно было утратить значение в новой обстановке. Крестьянские и рабочие восстания 1905 года были спонтанными и, несмотря на влияние проповедей радикальной интеллигенции на протяжении предыдущих десятилетий, не имели непосредственной связи с тщательно разработанными политическими теориями марксистов, народников или либералов. Мы привыкли считать короткий период с 1904 по 1907 год каким-то исключительным временем, когда устои русской политической жизни внезапно пришли в движение и была заложена основа парламентской системы в «европейском стиле»[150]150
  Такова картина, представленная Теренсом Эммонзом во введении к его монографии. См.: Emmons Т. Introduction to The Formation of Political Parties and the First National Elections in Russia. Cambridge, Mass., 1983.


[Закрыть]. В этом контексте Сергей Булгаков представляется относительно незначительной фигурой. Будучи малоизвестным депутатом Думы второго созыва от Орловской губернии, он не относился к числу лидеров какой-либо крупной партии, более того, вообще не имел явной партийной принадлежности и был избран как «примыкающий к партии к. д.»[151]151
  Краткая автобиография, представленная Булгаковым С. А. Венгерову для его биографического словаря в 1913 году, дает редкую возможность оценить личность Булгакова и его самовосприятие. См. Институт русской литературы (Пушкинский Дом). СПб. Ф. 377.


[Закрыть].

Тем не менее в ходе реконструкции жизненного пути Булгакова постепенно возникает другой контекст, скорее дополняющий, чем противоречащий нашей картине революции и начинающегося перехода к парламентаризму. В те годы мировоззрение играло не менее, а то и более важную роль, чем практическая политическая деятельность; внепарламентские каналы выражения политических импульсов, которые переживались активной общественностью, оказывались так же важны, как выборные кампании и партийная тактика. В число этих каналов входили тайные организации, «толстые журналы», научные общества, не говоря о литературе и театре. Это время также отмечено подчинением Церкви железному правлению Победоносцева, несвободой и коррумпированностью духовенства, что ощущалось левой интеллигенцией как симптом неблагополучной ситуации в стране. В сознании этой части общества все подчинялось одной главной задаче – освобождению российского общества от гнета самодержавия. Делая Булгакова центральной фигурой нашего исследования, мы получаем возможность увидеть этот период в новом свете: наряду с такими новыми элементами, как выборы и конституция, мы начинаем замечать упорство, с каким вожди формирующихся партий цеплялись за старые модели квазиполитической и революционной деятельности; такие личности, как Струве и Милюков, были в равной степени и интеллигентами, и партийными лидерами. Кроме того, участие в освободительном движении обратившихся в идеализм марксистов и представителей нового религиозного сознания, как нам предстоит убедиться, указывает на радикальные, революционные аспекты общественного движения начала века, скрывавшиеся за его либерально-конституционным фасадом. История интеллектуальных убеждений и взглядов отдельных представителей интеллигенции, пытавшихся соотнести свое чувство ответственности за судьбу России с требованиями практической политики, образует контрапункт к политической истории революции 1905 года и первых двух Дум.

Готового рецепта преобразования интеллектуального импульса начала века в политические позиции не было. Широта спектра революционных, либеральных, консервативных и мистических убеждений (каждое из которых объединяло в себе необычайно разнообразные политико-философские позиции) среди представителей интеллигенции в ходе первых предвыборных кампаний поражала воображение. Обсуждалось множество вопросов, затрагивающих онтологические основы политического процесса: что такое демократическая и парламентская политика? Что означают партии, выборы, представительство, гражданство? Какова роль религии и образования в политике? Для Александра Блока и философа Льва Шестова переход к «настоящей» политике ознаменовался долгожданным освобождением литературы и философии от политики и идеологии. Блок писал, что слабо разбирается в современной ситуации и не испытывает особого желания участвовать в ней, и в 1906 году создал свое лучшее стихотворение о Вечной Женственности, «Незнакомку»; Шестов несколько иронично, с примесью зависти, отзывался о своих более политически активных современниках. Направление политических инстинктов непосредственно в «настоящую» политику способствовало развитию некоторой автономии культурной жизни по отношению к социальным вопросам, что дало ей возможность следовать логике внутреннего развития. Однако в 1905 году большинство мыслителей и писателей, как и страна в целом, поддались всеобщей политизации. Обращенные в идеализм марксисты – Булгаков, Бердяев, Франк, Струве – примкнули к различным течениям либерализма. Политическим выражением их идеологической позиции стал «Союз освобождения», зонтичная организация, которая в начале также вбирала в себя многих оппонентов идеалистов из числа народников. Мережковский и Гиппиус присягнули на верность социалистам-революционерам (эсерам) и стали наставниками террориста Бориса Савинкова, автора посвященного терроризму символистского романа «Конь бледный». Убежденные марксисты-позитивисты, разумеется, относились к лагерю социал-демократов (эсдекам), а чисто литературные круги породили такие доктрины, как мистический анархизм (Георгий Чулков, Вячеслав Иванов). Ежедневно в самых известных газетах страны публиковались статьи Розанова, Белого, Мережковского и других ключевых деятелей Серебряного века, представлявших все эти идеи широкой читательской аудитории. В консервативной газете «Новое время» начало Русско-японской войны в 1904 году последовательно обсуждалось как симптом надвигающегося панмонголизма, предсказанного Владимиром Соловьевым в «Трех разговорах о войне, прогрессе и конце всемирной истории». Культурная полемика начала века разворачивалась не в кабинетах философов и не на страницах толстых журналов, но в постоянном взаимодействии с миром реальной политики.

История Булгакова одновременно и очень индивидуальна, и типична. Для самого Булгакова личностные, религиозно-метафизические и политические вопросы были неразрывно связаны. Он видел задачу освободительного движения в реформировании церкви и общества. В то же время интеллектуальное и политическое развитие Булгакова было типичным для процесса политического самоопределения интеллигенции, в особенности тех ее представителей, которые, стремясь реализовать свою жажду свободы через политические действия, в той или иной мере позиционировали себя как либералов. Павел Милюков, вскоре ставший лидером партии кадетов, вспоминал о трудностях самоопределения, когда он поспешно возвращался из Америки после получения известия о революции. Еще в апреле 1905 года проблема конкретной политической принадлежности не была решена им ни в Союзе писателей, ни в Вольном экономическом обществе, ни в «Союзе освобождения»[152]152
  Потрясающий рассказ Милюкова о трудностях его политического самоопределения см. в: Милюков П. Воспоминания (1859–1917). New York, 1955; М., 1990. С. 272–284.


[Закрыть]. Историки склонны фокусировать внимание на те черты эпохи, которые были новыми для России, но привычными на Западе, а именно, на началах конституционной и демократической политики. История Булгакова выявляет те часто парадоксальные и противоречивые особенности русской общественной жизни, которые в равной степени были характерны и для периода в целом. После первой революции наступило время выборов, парламента и либеральной политики, сопровождавшихся традиционно русскими публичными дискуссиями; предметом сомнений и обсуждений был не просто выбор партии, за которую следует голосовать, но сама природа демократической политики. История Булгакова в этот период позволяет почувствовать переплетения нарождающегося парламентаризма с более традиционными формами русского квазиполитического дискурса; программы новых политических партий были укоренены в лежащих в их основе литературно-философских воззрениях.

Сергей Булгаков по своей природе не был политиком. Однако в 1890-е и в начале 1900-х годов все обстоятельства его общественной деятельности привели его к молчаливому противостоянию властям в силу того, что позиции, которых он придерживался, имели политическую подоплеку. В этом смысле Булгаков был активным участником характерных для российской политической жизни конца XIX века идейных столкновений между правительством и интеллигенцией. Открытые конфликты случались редко, но острое взаимное недоверие и подозрительность проявлялись во всем. В 1892 году, почти сразу после приезда Булгакова в Москву, московское Охранное отделение завело на него секретное досье, а в 1901 году рекомендовало Департаменту полиции расследовать его деятельность[153]153
  ГАРФ.Ф. 63. 1901. Д. 285.


[Закрыть]. Охрана сочла его «политически неблагонадежным»[154]154
  О смысле этого определения см.: Политический смысл религиозного брожения в России // Освобождение. Штутгарт. 1903. № 13 (17). С. 219. «Та интеллигенция, которая справедливо видит в “неблагонадежности” свою высокую нравственную обязанность и свою историческую миссию, не считает православную церковь опасным врагом…»


[Закрыть] не из-за связей с европейскими социал-демократами или «Союзом освобождения»; дело было в менее очевидных контактах. Его будущая жена Елена Токмакова состояла в родстве с известным и политически активным марксистом В. В. Водовозовым; студенческая организация «Елецкое землячество», в которую входил Булгаков, характеризовалось как «не чуждая политике», и полиция установила за ней слежку; он также являлся членом Московского общества распространения технических знаний, по заданию которого распространял техническую литературу в провинциальных городах. Булгаков также привлек внимание своими популярными лекциями: особо была выделена лекция «Разделение труда в современном обществе», пять раз прочитанная им в 1901 году. В ноябре у него возникли проблемы с получением разрешения на помещение для лекции о Карамазове. Разумеется, подозрение вызывали и марксистские взгляды Булгакова, и его связь с радикальными политиками[155]155
  ГАРФ. Ф. 63. 1892. Д. 488; 1897. Д. 616; 1901. Д. 285. В его деле содержится письмо Федору Дану по поводу ленинской «Искры».


[Закрыть]. Будучи не в состоянии следить за всеми перипетиями интеллектуальной жизни, в 1914 году Охрана оставила следующий комментарий по поводу Булгакова:

БУЛГАКОВ Сергей Николаевич, профессор, состоя студентом Московского университета, входил в состав членов «Елецкого землячества», к числу его знакомых в тоже время принадлежали лица, состоявшие под гласным надзором полиции.

Во время студенческой забастовки, бывшей в начале 1911 года, Булгаков в числе некоторых других приват-доцентов Московского университета подал (демонстративно) прошение о сложении с него звания приват-доцента. Кроме того, Булгаков известен как ревностный последователь марксизма[156]156
  ГАРФ. Ф. 63. 1914. Д. 33. Л. 128.


[Закрыть].

Атмосфера напряженности и скрытого конфликта, отразившаяся в столь мелочной придирке, порождала у интеллигенции постоянное чувство разочарованности и раздражения. Тем, кто не были революционерами, сложно было найти выход для этих смутных ощущений. Как марксист Булгаков никогда не разделял полностью политику социал-демократов и не вступал в их партию, хотя и признавался, что «близко стоял к некоторым эмигрантам». Однако, обратившись к идеализму, он впервые и единственный раз в жизни смог безоговорочно отнести себя к конкретной политической группировке, «Союзу освобождения». В своем жизнеописании, составленном в 1913 году для биографического словаря С. А. Венгерова, Булгаков твердо и уверенно характеризует собственную политическую деятельность только в краткий период между 1903 и 1905 годами. О своих политических пристрастиях он, как правило, высказывался весьма нерешительно и расплывчато, но в этом случае как бы невзначай сообщает, что «был сотрудником “Освобождения” и членом “Союза Освобождения” с момента его учреждения (лето 1903 г.), был членом центрального совета С. О. от Киевской группы и присутствовал на всех съездах и совещаниях»[157]157
  ИРЛИ. Ф. 377.


[Закрыть].

«Союз освобождения», одним из членов-основателей которого был Булгаков, наконец-то предоставил площадку для выражения общего недовольства, поскольку стремился объединить людей различных политических ориентаций в «национальной борьбе за политическое освобождение»[158]158
  См.: Freeze G. L. A National Liberation Movement and the Shift in Russian Liberalism, 1901–1903 II Slavic Review. 1969. Vol. 28, № 1. P. 81–91.


[Закрыть]. Антипатия Булгакова к правительству нашла подходящее выражение в центральной цели союза – упразднении самодержавия. Со своей стороны «Освобождение», печатный орган Союза, и его редактор Петр Струве всячески стремились охватить те околополитические движения, в которых участвовал Булгаков и которые составляли суть оппозиции режиму. К этим движениям относились идеологический переход от марксизма к идеализму, новое религиозное сознание, университетская политика, научные исследования в области политэкономии, особенно связанные с аграрным вопросом.

Философский поворот к идеализму, предполагающий отказ от позитивизма при сохранении оппозиционности, присущей интеллигенции XIX века, вскоре оказался неразрывно связанным с политикой освободительного движения. Когда в 1903 году «радикально-конституционное ядро» движения[159]159
  Термин Шмуэля Галая. См.: Galai Sh. The Liberation Movement in Russia, 1900–1905. Cambridge, 1973. P. 177.


[Закрыть] собралось в Шафхаузене, чтобы основать «Союз освобождения», в числе 19 участников встречи были Булгаков, Бердяев, Франк и Струве, авторы центральных статей в сборнике «Проблемы идеализма», все уже прошедшие путь от марксизма к идеализму; такой же путь проделал и Богдан Кистяковский, которому в будущем предстояло принять участие в сборнике «Вехи» (1909). В. Я. Богучарскому, Е. Д. Кусковой и С. Н. Прокоповичу, также марксистам не социал-демократического толка, были близки идеологические дебаты начала века. Программа «Союза» стала политическим выражением проблем, вызывавших обеспокоенность идеалистов. Когда в конце 1904 года Булгаков разработал политическую программу идеализма, включавшую в себя требования свободы совести, свободы слова, национального самоопределения и правового государства и предлагавшую способы решения рабочего и крестьянского вопросов, выдвинутые им предложения в точности совпали с программой освободительного движения. В качестве редактора «Освобождения» Струве приветствовал выход в свет «Проблем идеализма», заявив, что его авторы разделяют цели и идеи движения, которые в более прямой форме выражаются на страницах журнала. Струве заявлял, что «“Проблемы идеализма” знаменуют собой укрепление и расширение того союза между идеализмом философским и идеализмом практически-политическим, начало которому положил своей блестящей публицистической деятельностью Владимир Соловьев», и настаивал на взаимосвязи философской мысли и дела освобождения. «Для русской идеалистической философии дело ее самопознания и чести – быть на стороне свободы и права; для русского освободительного движения тоже дело его самопознания и чести – возвести себя к высшим и непререкаемым идеям, отказаться от которых означало бы для человечества открыть двери звероподобию». В своем заключении он полностью отождествил освободительное движение с поборниками идеализма[160]160
  Струве П. О чем думает одна книга? // Освобождение. 1903. № 18. С. 311–312.


[Закрыть].

Не все члены Союза были приверженцами именно нового идеализма – многие, особенно среди представителей земства, ими не были, – но они все-таки придерживались той или иной формы антипозитивизма и подчеркивали значение этики. Так, лидер земского движения Д. Н. Шипов оправдывал свою умеренную политику, утверждая, что с «позитивно-рациональной» точки зрения социальная жизнь – это постоянный конфликт между различными членами общества, а движущей силой истории является личный или групповой интерес. Напротив, с «этико-социальной» точки зрения общественная жизнь регулируется богоустановленным законом; «гражданские идеалы всегда быть должны органически связаны с идеалами нравственными, а право должно всегда являться выражением сознания религиозно-моральной ответственности, лежащей на отдельных людях и на обществе». И если многие считали, что социальные и экономические перемены являются способами улучшения земной жизни, то существовало и альтернативное мнение, согласно которому невозможно «…достижение благополучия всех людей помимо внутреннего, духовного устроения личности и уяснения людьми смысла своей личной и общественной жизни в связи с жизнью всего человечества и всего мира»[161]161
  Шипов Д. Н. Воспоминания и думы о пережитом. М., 1918. С. 267–268. Эммонс в «Образовании политических партий» признает роль философского мировоззрения Шипова в принятии им окончательного решения выйти из партии кадетов и создать партию октябристов.


[Закрыть].

«Союз освобождения» отражал новые тенденции начала века в их симбиозе с философским идеализмом, но в то же время его структура и риторика, как и у идеалистов, были унаследованы от «хождения в народ» 1870-х годов. «Союз» выстраивал себя как национально-освободительное движение, осененное традицией народничества, в котором под единым руководством объединились приверженцы многих различных идей. Борьба за свободу всегда велась во имя угнетенного русского народа, страдавшего от постоянного полицейского надзора; даже рабочее движение, которое «Союз» поддерживал, он рассматривал не с точки зрения марксизма или теории капитализма, а скорее как непосредственного, но более успешного преемника раннего народничества. При любой возможности «Освобождение» ритуально ссылалось на «нужды народа, угнетенного полицейским государством». В программной статье, которой открывался первый выпуск журнала, Струве выразился следующим образом:

Но самодержавная бюрократия, желающая быть благим провидением страны, а на самом деле являющаяся ее злым духом, безсильна пробудить живые силы молодого народа. Она их боится и потому держит скованными. Между тем эти силы растут и своим ростом они неизбежно разорвут чиновничьи оковы[162]162
  Струве П. От редактора // Освобождение. 1902. № 1 (18 июня / 1 июля). С. 3–4.


[Закрыть].

Еще более удивительной, чем гармония между движением идеалистов и «Союзом освобождения», была готовность Союза принять в свои ряды сторонников нового религиозного сознания, среди которых одной из самых заметных фигур был Булгаков. Для него «Союз освобождения» стал трибуной для оглашения его политизированной версии обращения к религии и осуждения позиции Мережковского как изменнической и раболепствующей перед самодержавием. В рубрике «Письма из России» Булгаков опубликовал классический перечень жалоб на православную церковь, доказывая, что ее обновление является важной составляющей программы освобождения. Кроме того, недостатком церкви было полное отсутствие социальной активности. Настаивая на этом близком ему положении, Булгаков утверждал, что цезарепапизм сводит функции церкви к отправлению ритуалов и поддержанию созданного 18 веков назад вероучения, не позволяя ей реализовать свой потенциал церковной демократии. Ее превращение в живую, активную церковь, которая преодолела бы религиозное безразличие образованного общества, Булгаков воспринимал прежде всего как политическую задачу, требующую упразднения самодержавия. В классической для «освобожденцев» преамбуле Булгаков утверждал, что «искреннее православие таким образом возлагает на своих сынов обязанность соединиться со всеми протестующими – православными и неправославными, религиозными и атеистическими – противниками самодержавия, борцами за свободу». Булгаков призывал религиозно-философскую интеллигенцию отказаться от своих санкционированных Победоносцевым петербургских собраний и примкнуть к делу освобождения. Преамбула завершалась призывом к реформации: «Из характера отношений между православием и самодержавием следует, что политический переворот в России явится вместе с тем и коренной церковной реформой – революция одновременно будет и реформацией»[163]163
  Булгаков С. Самодержавие и православие // Освобождение. 1902. № 6. С. 86–87.


[Закрыть].

Опубликованная в конце 1903 года под псевдонимом статья Булгакова повторяла призыв к реформации, подтверждая, что подлинное религиозное возрождение невозможно без радикальных политических перемен. В отличие от Мережковского и Минского, идеалисты, писал «К. Т.-н», не могут предложить никакой позитивной религии, ибо «небесный утилитаризм» не лучше «земного утилитаризма» власти. Преобразование церкви, а вместе с ней и общества, может произойти только в условиях политической свободы[164]164
  Т-н К. Политический смысл религиозного брожения в России // Освобождение. 1904. 25 дек. 1903 / 7 янв. 1904. С. 244–245.


[Закрыть].

Хотя Струве осторожно избегал прямой ассоциации с конкретными религиозно-философскими идеями, высказываемыми авторами статей, язык нового религиозного сознания проник и в его собственные программные заявления. В первом выпуске «Освобождения» он провозгласил, что только слепые могут не заметить признаки религиозных изменений, ведущих к новой системе социальных отношений – едва ли отличаясь в этом от любого другого члена религиозно-философского общества. «Кто не видит, что за последнее время с особенной силой в русском народе заговорили высшие, чисто духовные запросы? В нем к новой жизни пробудилось религиозное сознание»[165]165
  Струве П. От редактора // Освобождение. 1902. № 1. С. 2.


[Закрыть]. Это новое, свободное религиозное сознание вступило в противоречие с реакционными силами государственной церкви; при этом сам конфликт способствовал обострению естественного религиозного чувства народа. Существовала насущная потребность в новом православии, которое, подобно католицизму, крепло бы в полемике и столкновениях с другими вероисповеданиями. «Если православие вообще может воскреснуть к новой жизни, то для этого ему нужно прежде всего признать право на существование за своим духовным противником, за новым религиозным сознанием»[166]166
  Там же. С. 3.


[Закрыть]. Повторяя призыв стремиться к православию, приспособленному к современной достойной жизни, Струве утверждал программу освободительного движения, используя стилистику нового религиозного сознания.

Революционная риторика религиозного возрождения проникла и в политический язык освобожденцев. В письме «российских конституционалистов» их политическая задача описывается чуть ли не в апокалиптических тонах:

Эта культурная борьба не есть – как хотят ее тенденциозно представить – какая-то двойственная, не то полезная, не то вредная работа, лишенная прямой связи с великой исторической задачей современности. По нашему глубокому убеждению, эта деятельность мирных, но передовых элементов общества и в сознании ее участников, и по существу дела стоит в самой тесной связи с грядущим великим переворотом русской жизни[167]167
  Там же. С. 4–5.


[Закрыть].

«Роковые моменты», «исторические задачи», «общее дело» – такова была риторика освободительного движения.

Радикализм религиозных реформаторов иногда подвергал испытанию даже практически безграничную терпимость Струве; однако он все равно счел себя обязанным опубликовать 6 / 19 июля 1905 года три манифеста только что созданного «Христианского братства борьбы», осторожно представив их как «документы эти имеют выдающееся симптоматическое значение для современного политического и социального брожения в России»[168]168
  Булгаков С. Н. Вероучение против самодержавия // Освобождение. 1905. № 73. С. 386.


[Закрыть]. Числившее Булгакова в своих рядах Братство считало ложным принцип внутреннего возрождения и личного спасения, лежавший в основе исторического христианства, и утверждало, что проповедь Христа следует понимать как призыв не к индивидуальному, но к социальному преобразованию. Споря в равной мере и с Толстым, и с исторической церковью, религиозные радикалы настаивали на том, что социальные, экономические и политические отношения должны подчиняться христианскому началу; Царство Божие, основанное на благодати, «должно победить и преобразить всю злую природную жизнь, во всех ее проявлениях от сферы индивидуального сознания и человеческих отношений до космического зла, царящего в природе»[169]169
  Там же. В этом высказывании ощущаются зачатки языка «Философии хозяйства» Булгакова.


[Закрыть]. Они призывали всех христиан присоединиться к крестовому походу против самодержавия, против пассивной современной церкви, против социального и экономического неравенства.

«Союз Освобождения» был привлекателен для Булгакова не только с точки зрения его философских интересов: его программа соответствовала также целям студенческого движения и университетской политики, в которой Булгаков принимал деятельное участие. Киевский политехнический институт, в котором он был профессором до 1906 года, неоднократно оказывался в центре внимания общественности из-за своей «независимости от местной администрации и сравнительно гуманного отношения к студентам»[170]170
  Ген. – губ. Клейгельс и киевский Политехникум II Освобождение. 1904. № 50. С. 8.


[Закрыть]. В январе 1904 года разразился скандал по поводу напечатанной в «Юго-Западной неделе» статьи Булгакова «С новым годом!», которая была сочтена несовместимой с его преподавательской деятельностью и носила признаки «вредного влияния», оказываемого некоторыми профессорами института[171]171
  Между прочим, в переработанном виде эта статья была опубликована в «Вопросах жизни», где ее, видимо, не сочли вредной.


[Закрыть]. Провинившийся журнал закрыли, а в лекциях Булгакова обнаружили нежелательные тенденции. Министр финансов Владимир Коковцев счел дело достойным своего внимания и направил бумагу, в которой предлагал уволить Булгакова:

По моему личному убеждению, принимая на себя звание «профессора высшего учебного заведения», каждый ученый должен почитать себя обязанным не только заботиться о преподавании избранного им предмета, но и стремиться к охранению спокойного течения академической жизни, которое, между прочим, достигается тщательным устранением всех элементов, могущих иметь нежелательное воздействие на молодые пылкие умы студентов, и поддерживать в них уважение к труду, к порядку, воспитывая в них примером и словом любовь к родине и уважение к сложившемуся веками строю государственной и общественной жизни[172]172
  Письмо Коковцева от 28 апреля 1904 г. Цит. в статье Ген. – губ. Клейгельс… // Освобождение. 1904. № 50. С. 9. «Освобождение» сообщает, что Булгаков был уволен, но шесть месяцев спустя его подпись как члена совета факультета появляется на одном из документов.


[Закрыть].

Шесть месяцев спустя, во время проведения земского конгресса, не устрашенный такой «банальностью» либеральный совет институтского факультета призвал к полной трансформации российского общества с целью обеспечить свободу и равноправие всех граждан: по мнению его членов, только так можно было решить «студенческий вопрос» и улучшить ситуацию в университетах[173]173
  Кроме Булгакова декларацию подписали М. Коновалов, К. Дементьев, Н. Чирвинский, Н. Салтыков, А. Нечаев, Е. Вотчаль, С. Иванов, Ю. Вагнер, Д. Рузский, В. Тимофеев, А. Ключарев, В. Бажаев, А. Радциг, В. Шапошников, М. Тихвинский, Н. Артемьев, К. Шиндлер, Ю. Ломоносов, Ф. Чехович, В. Ижевский, В. Ермаков, П. Ерченко, В. Перминов и П. Слезкин.


[Закрыть]. Еще через некоторое время, в 1905 году, совет призвал отменить принятый 16 апреля закон, по которому преподаватели подлежали увольнению за участие в политической деятельности, а студенты – исключению из университетов; ввести право выбирать не только деканов, но и ректора; перед началом учебного года проводить собрание выборных представителей преподавательского состава. «Союз освобождения» не только поддержал, но и предоставил площадку для обсуждения этих и других проблем университетской политики и студенческого движения.

Наконец, деятельность Булгакова в «Союзе освобождение» отразила его научные интересы. Именно Булгаков составил аграрную программу Союза, которая впоследствии стала основой аграрной программы партии кадетов. Этот документ примечательным образом показывает переход Булгакова от марксизма к идеализму, выводы, к которым он пришел в «Капитализме и земледелии», а также сочувствие крестьянству в народническом духе. Освобожденцы, подобно эсдекам и эсерам, восприняли как должное неадекватность и незавершенность реформ 1860-х годов, оставивших крестьян с недостаточными земельными наделами. Предлагая решение этой проблемы, Булгаков указывал на две формы землевладения в сельской местности: крупные дворянские усадьбы и мелкие крестьянские хозяйства. Интересы обеих сторон с неизбежностью были противоположны, поскольку крупным землевладельцам было выгодно иметь в своем распоряжении безземельный сельскохозяйственный пролетариат. В марксистский период Булгаков считал, что сельское хозяйство подчиняется тем же законам капиталистического развития, что и промышленность, и поэтому возрастающая концентрация земель и сосредоточение сельскохозяйственного производства в руках немногих богатых землевладельцев неотвратимо влекут за собой пролетаризацию крестьянства (в сущности, эта логика побудила социал-демократов требовать полной экспроприации земель, принадлежавших дворянству, и их перераспределения). Однако как идеалист Булгаков уже не верил в неизбежность этого процесса. Не следовало сидеть сложа руки и наблюдать за всенарастающим разорением крестьян; вместо этого, опираясь на свободную волю, можно было помочь им за счет землевладельцев, поощряя мелких производителей и в случае необходимости осуществляя ограниченное перераспределение. Освобожденцы прекрасно понимали, что такое «идеалистическое» решение было не менее революционным, чем радикальная перераспределительная политика социал-демократов. Дворянство было социальной опорой самодержавия, и поэтому оно отвергало переход от усадебно-аристократической политики к крестьянско-демократической; следовательно, «умеренное» решение проблемы виделось в смещении правительства и установлении режима, который с большим сочувствием относился бы к средним слоям общества. Земельный вопрос был прежде всего вопросом политическим[174]174
  Булгаков, поддержанный Струве и «друзьями «Освобождения»», стремился «вставить аграрный вопрос в общую политическую перспективу и тем органически ввести его в программу русского освободительного движения» (Булгаков С. Н. К аграрному вопросу // Освобождение. 1903 № 9 (33). С. 156), а также сформулировать определенные «аксиомы», общие для членов «Союза освобождения». По определению Булгакова, «либерализм» союза не был «буржуазным либерализмом», но означал стремление к политической свободе, т. е. упразднению самодержавия, и обязательно должен был сочетаться с политикой социально-экономической демократизации: социальное равенство и политическая свобода были неразрывно связаны между собой. Он выступал за признание крестьян полноправными гражданами, чтобы они могли свободно передвигаться и решать, где им жить и какой работой заниматься. Суть программы Булгакова заключалась в преобразовании общины в добровольное объединение и самостоятельную правовую единицу, из которой крестьяне могли выйти в любое время. Булгаков также хотел упразднить Дворянский земельный банк и тем самым положить конец привилегированному положению дворянства во всех финансовых вопросах; он признавал возможность экспроприации земли в некоторых случаях. Подробно о земельной программе Булгакова см.: Galai Sh. Liberation Movement in Russia. P. 180–182,185-187.


[Закрыть].

«Союз освобождения» задумывался как организация единомышленников, способная договариваться с разношерстной на первый взгляд оппозицией и обращать ее в свою веру. Как мы видели на примере Булгакова, эта способность основывалась на готовности Союза предоставить возможность для выражения разнообразных, но не имеющих явной политической подоплеки оппозиционных настроений, включая идеализм и новое религиозное сознание. Такое самовосприятие Союза получило выражение в преобладании риторики единства, порой напоминающей об общем деле, о котором говорил философ Николай Федоров. Эта риторика использовалась в опубликованной в первом выпуске «Освобождения» статье «От русских конституционалистов»: «Сила моментов, подобных настоящему, в том и состоит, что все, решительно все активные элементы общества начинают хотеть чего-нибудь одного, и этого одного хотят напряженно, к этому одному стремятся неудержимо». Русское общество уже переживало такой момент, когда были освобождены крепостные крестьяне, момент, имеющий «глубокий смысл» и «великое значение»[175]175
  Струве П. Б. От редактора // Освобождение. 1902. № 1. С. 5.


[Закрыть]. Теперь оно вновь оказалось перед моментом такой же значимости. «Все общество требует от власти в один голос – серьезной политической реформы, и “Освобождение” рассматривает себя как орган этого единогласного настойчивого общественного мнения». От других эмигрантских изданий журнал отличался тем, что стремился мобилизовать общественное мнение вне сословных и классовых барьеров, с тем чтобы дать высказаться всему русскому обществу, которое находилось в оппозиции к режиму, но было безгласным и не могло заявить об этом в открытую. Дело освобождения придавало новый смысл даже культурно-просветительской работе, не имевшей прямого отношения к политике.

Риторика единства не ослабела и с началом войны с Японией и революции; скорее наоборот, она стала более настойчивой; например, Струве порицал работников почты и телеграфа за самочинную забастовку, которая затруднила связь между деятелями революции из интеллигенции[176]176
  Полярная звезда. 1906. № 1.


[Закрыть]. Однако все чаще такой дискурс скрывал под собой все более фрагментированную и разобщенную действительность. Левые революционные партии возникли около 1900 года (эсдеки в 1898 году, эсеры в 1901 году), но кадеты стали реальной политической партией только тогда, когда революция 1905 года привела к необходимости бороться за места в Думе. Но и тогда партия конституционных демократов участвовала в выборах 1906 и 1907 годов, по сути, как отколовшаяся часть «Союза освобождения». Самая большая и влиятельная часть тех, кто остался, стала неославянофильской партией октябристов; другие видные члены союза отвергли оба варианта и искали иные возможности для продолжения политической деятельности.

Симбиоз, в котором мировоззрение Булгакова и программа «Союза освобождения» совпадали, усиливая друг друга, начал разрушаться в 1904 году: 27 октября он написал открытое письмо Струве, подписавшись своим обычным псевдонимом Nemo. В этом послании Булгаков сетовал на то, что у Союза отсутствует конкретная программа в отношении тех направлений общественной жизни, которые его напрямую затрагивали, в частности, студенческого движения и идеализма. Струве не понял суть претензии, истолковав письмо как утверждение об отсутствии у Союза какой бы то ни было программы и обвинив Nemo в утрате связи с реальностью[177]177
  Освобождение. 1904. № 58. С. 131.


[Закрыть].