Текст книги "Пленники раздора"

Глава 7

Воротившись утром в свой покой, Донатос нашёл зевающего мальчишку сидящим на лавке возле свернувшейся калачиком Светлы. Увидев колдуна, паренёк протёр глаза и сердито проворчал:

– Ты чего так долго, дядька? Я уж заждался. Она вон захворала. Горячая вся.

– Выдеру я тебя за дядьку, – пригрозил наузник и сел рядом.

Светла не спала, металась в полубреду. Огненная.

– Беги в башню целителей, кликни кого-нибудь: или выучей из старших, или креффа.

– А ты чего? – спросил мальчонок, спешно обуваясь.

– Чего надо. А ну бегом!

Мальчишка унёсся. Донатос же, делать нечего, отправился к Лесане.

Далеко идти не пришлось. Злая, как Встрешник, девка налетела на него в коридоре.

– Какого… он же дитё совсем! Упырь ты смердящий!!!

Колдун смотрел на обережницу красными от недосыпа глазами.

– Будет уж орать-то. Он сам пришёл. Не по нраву, так забирай обратно. Только назавтра всё одно под дверью мертвецкой будет топтаться. И у тебя не спросится. К Клесху идём.

– Ты!.. – Она схватила Донатоса за плечо, но он рывком стряхнул её руку.

– Охолонись! Расквохталась. Он колдун. Ты его учиться привезла или к подолу своему поближе? Хотя… откуда у тебя подол.

Лесана медленно отвела в сторону руку. На пальцах вспыхнули переливающиеся голубые искры.

– Уймись, дура, – устало сказал колдун. – Боюсь тебя, спасу нет. Прям как ты меня. На том и разойдёмся. Ты б меня убила, да не можешь. А я тебя, но тоже терплю. Цитадель она такая, всё в пыль перемелет: и ненависть, и злобу, и любовь. Не живут они тут долго. Да только ты никак этого понять не хочешь. Зря. Наставник твой быстрее поумнел.

Лесана продолжала прожигать его полным ненависти взглядом, но сияние её дара медленно угасало.

– Идём к главе, – повторил Донатос. – Мне тут с тобой брехаться никакого интереса. А мальчишку не береди. Как тебе ни противно, но мёртвое ему ближе, чем живое. Привыкай.

Развернулся и пошёл дальше. Лесана скрипнула зубами, но отправилась следом, в душе жалея, что не может удавить скотину прямо здесь, посреди коридора.

Глава беседовал с Лютом. Оборотень с плотно завязанными глазами сидел на лавке и что-то говорил, живо размахивая руками. Однако, услышав, как в горницу вошли посторонние, осёкся и смолк.

Лесана при виде пленника с трудом подавила досаду. Его тут только не хватало! Будет сидеть, уши греть. Не гляди, что уже несколько седмиц в темнице скучает, ни самоуверенности не растерял, ни дерзости. Учуял обережницу, подлец, и расплылся в улыбке, словно она на свидание к нему явилась.

Именно поэтому, поприветствовав Клесха, Лесана прошла мимо волколака, как мимо порожнего места, и опустилась на соседнюю лавку. Пленник того хоть и не видел, но всё одно как-то понял и едва слышно хмыкнул.

Донатос, в отличие от Лесаны, яростью во все стороны не пыхал. Сел спокойно рядом с оборотнем, небрежно отогнул у того ворот рубахи, прошёлся пальцами по собачьему ошейнику, которым, не мудрствуя лукаво, волколаку заменили плетёный науз.

– Что за сход? – тем временем сухо осведомился Клесх. – Я вас не звал.

Лесана насупилась. Ну приветил так приветил наставник! Хотя какой он теперь наставник? Глава. Просто так уж не ввалишься.

Она открыла было рот, чтоб ответить, но Донатос – нож ему под ребро! – опередил её. Перебить старшего – значит явить себя полной дурой. Девушка уронила взгляд в пол, зло кусая губы.

– Да вот, глава, – тем временем миролюбиво говорил колдун, – обережница досадует, что у меня выуч новый появился. Говорит, не по моим зубам. Обиды я ей чинить не хочу. Так что ты уж рассуди по чести: как скажешь, так и будет.

У Лесаны от злости аж дыхание перехватило. Вот ведь тварина беззаконная! Как всё вывернул! Да ещё Лют сидит, уши развесил. А Клесх глядит, хмурится. Удивлён. А пуще прочего раздосадован, что пришли и отвлекли по зряшному делу.

– То есть как не по зубам? – спросил наставник и так посмотрел на бывшую выученицу, что той захотелось провалиться сквозь все четыре яруса Цитадели.

Но деваться некуда. Поднялась, стараясь ничем не выдать гнева и волнения, и хрипло сказала:

– Глава, Донатос Русая ночью водил в мертвецкую, упырей показывал, руку резать заставлял. А мальчишка – дитё совсем. Его покуда даже к ратному делу не допускают. Зачем его пугать раньше срока?

– Ну, во-первых, – всё так же спокойно прервал её колдун, – не водил и не заставлял. Пришёл он сам. Я ещё отговаривал, чему и видоки, и послухи есть. Во-вторых, не надо домыслов. Руку он не резал, палец всего-то уколол. Но я ж не знал, что будущему обережнику, коли он твой брат меньшой, такое позволять нельзя. Я, Лесана, крефф. Не упырь. Моё дело учить, а не пугать. Учить перебарывать страхи, гадливость, леность и иное прочее.

Он покаянно развёл руками, мол, не серчай.

Сей же миг захотелось прибить скотину!

– Глава, мал ещё Русай! – с жаром сказала Лесана, но тяжёлый взгляд наставника охладил её пыл, и продолжила она уже ровнее: – Какие ему покойники? А напугается ежели? Потом науку клином не вобьёшь. Да и крефф будто позабыл, что даже первогодок не сразу в мертвецкую ведут.

Клесх нахмурился и сухо, будто стыдясь выходки бывшей выученицы, сказал:

– Лесана, покойников никто не любит. Понимаю, что брата жалко, но коли он сам пошёл, коли силком не волокли, чего ты блажишь? Ежели парень к науке тянется, зачем его гнать? Ты хоть видела его? Говорила с ним?

Девушка нахмурилась.

– Нет. И покуда не знаю, где искать. Может, в нужнике блюёт.

– Искать его надо у целителей, – ровным голосом ответил Донатос. – Я его туда отрядил с поручением. А спал он нынче, как подстреленный, в моём покое. Под себя не ходил и не вскрикивал. – Последнее он сказал, повернувшись к Лесане.

Та вперила в собеседника ненавидящий взгляд.

Клесх задумчиво посмотрел сперва на колдуна, потом на бывшую выученицу и наконец спросил:

– Всё у вас?

Лесана поджала губы.

– Всё.

– Тогда забирай вот этого. – Глава кивнул на пленного оборотня. – Сведи в мыльню, у Нурлисы смену одёжи попроси. Как намоется, устрой его в покойчике возле её каморки. На дверь наложи охранное заклятие, чтоб сам выйти не мог. А то будет по коридорам шастать. Ступайте.

Лесана поднялась и поглядела на Люта. Так хотелось на нём сердце сорвать! Гнать пинками до самых мылен! Да только он-то тут при чём? На беззащитном душу отводить вовсе стыдища. Бить надо того, кто заслуживает, а не того, кто под руку подвернулся. Хотя… этот заслуживает, откуда ни посмотри.

– Идём.

Оборотень поднялся, но прежде чем двинуться к двери, вдруг повернулся к Донатосу, принюхался, озадаченно покачал головой и похромал прочь.

Крефф смерил его равнодушным взглядом, после чего сызнова обратился к Клесху:

– Глава, у Русая дар к колдовству. Дар сильный. И к делу мальчишка тянется. Возьму его, коли ты не против.

Лесана всё-таки замерла на пороге, ожидая ответа Клесха. Тот сказал:

– Забирай. Но учи без лютости.

Колдун кивнул.

– Нешто я зверь?

Девушка чуть не до крови прикусила губу и вышла. Едва сдержалась, чтоб дверью не хлопнуть. Не зверь…

* * *

Оборотень шёл впереди, припадая на увечную ногу. И так шёл… что вроде лица не видно, да только по спине, по затылку, по походке понятно: забавляют его и Лесанин гнев, и её безуспешные попытки справиться с обидой.

– Что?! – рявкнула обережница так, что пленник, незряче скользивший ладонью по стене, вздрогнул.

– Чего орёшь? – спросил он, оглянувшись. – Я иду, никого не трогаю.

– Чему ты радуешься? – наступала на него Лесана, сжав кулаки.

На удивление Лют не стал ехидничать, а миролюбиво сказал:

– Да не радуюсь я. Он мне тоже не понравился. Самодовольный и воняет мертвечиной. Но ты сама виновата: неправильно разговор повела. Говорила б иначе, глядишь, услышали бы.

Лесана, которой не нужны были ни его сочувствие, ни советы, ни тем паче порицание, сквозь зубы процедила:

– А ну пшёл!

– Да иду я, иду! – Волколак покорно захромал вперёд. – Чего ты взъярилась?

В груди обережницы поднялась обжигающая волна слепого гнева, и она не сдержалась: со всей злости ткнула пленника между лопаток, чтоб пошевеливался и поменьше молол языком. Без того тошно. Пихнуть-то дурака она пихнула, а про то, что он хромой, забыла…

В попытке устоять оборотень неловко вскинул руки, но увечная нога предательски подвернулась. Он оступился и с размаху упал на колено.

Не вскрикнул. Только зубами скрипнул так, что Лесана побоялась – раскрошит.

– Прости! – Она виновато склонилась над Лютом. – Я не хотела, я…

Пленник оттолкнул протянутую руку небрежным движением плеча и поднялся, опираясь о стену.

– Чего это ты удумала перед тварью ходящей виноватиться?

Обережница видела, что левое колено волколак ссадил до крови, даже штанину порвал. Не диво, пол-то каменный. Но больше ничего говорить не стала. И правда, кто он такой…

– Шевелись тогда, покуда ещё не добавила, – прошипела Лесана и подивилась: нешто это она говорит со злобой такой?

Спрашивается, чего взъярилась? Этот-то дурень не виноват, что Донатос – сволочь последняя. Но не прощения же сызнова просить?

Дальше шли молча. Внизу, не доходя до мылен, девушка ухватила Люта за ошейник и впихнула в каморку Нурлисы. Однако в последний миг удержала. Ну как опять растянется назло спутнице.

– Бабушка! Это я! Лесана.

А про себя с трудом подавила досаду: не дай Хранители ещё и Нурлиса разразится привычной бранью. То-то Лют потешится: охотницу, его словившую, как поганый веник, по Цитадели пинают!

– Доченька? Ты никак?

Лесана подивилась непривычной ласке в голосе старухи и тут же устыдилась собственных гадких мыслей. И чего в самом деле взъелась на всех? Ходит, как упыриха злющая, того гляди кидаться начнёт.

– Я, – ответила она и кивнула на своего спутника. – Вот на этого одёжу бы сыскать. Глава приказал переодеть.

– Ишь ты! – Нурлиса окинула пленника цепким взглядом. – Экий лось!

Лесана открыла было рот, объяснить про «лося», но тот опередил. Видать, замаялся молчать. Языком-то почесать он любил не меньше Нурлисиного.

– Я, бабулька, не лось. Я волк.

Старуха упёрла руки в боки и осведомилась:

– Ты где тут бабульку унюхал, а, образина? Волк он. То-то я гляжу, ошейник на тебе собачий. Будку-то сколотили уже? Али на подстилке в углу спишь?

Лесана стиснула оборотня за плечо, чтоб удержать, ежели от злости рассудком помутится да кинется на сварливую каргу. Но этот гордец опять удивил, расхохотался.

– Экая ты, старушонка, злоязыкая! Поди, в молодости красавицей была?

Нурлиса опешила и недоверчиво спросила:

– Чего это красавицей?

– А красивые девки всегда злые да заносчивые, потому к старости такими вот сварливыми делаются. – Оборотень повернулся к Лесане и сказал: – Смотри, оглянуться не успеешь, такой же станешь.

Обережница раскрыла рот, осадить его, но не нашлась, что сказать. А Нурлиса сквозь смешок проскрипела:

– Лесанка, а он ведь тебя только что красавицей назвал. Ну и хлыщ! Ладно, дам тебе порты. За то, что языкастый такой.

Лют опять рассмеялся.

– Что ж только порты-то?

– На рубаху не наболтал, – отрезала бабка. – Вот дров наколешь, будет тебе и смена. А пока свою ветошь прополощешь да взденешь. Ничего, крепкая ещё. И иди, иди отседова, псиной воняешь!

Сунув в руки Люту порты и свежие обмотки, карга вытолкала его в три шеи. Но за шаг до двери удержала Лесану и шепнула:

– Правду ты сказала: эх, и треплив…

Из уст Нурлисы это прозвучало как похвала.

В раздевальне никого, по счастью, не оказалось. Лют тут же стянул через голову рубаху, взялся разуваться, а девушка глядела на болтающийся на его шее науз. Да уж… как нарочно кто-то удумал на волка ошейник нацепить. Сняли, видать, на псарне с какой-то собаки. Затянули не туго, но железную скобу для шлеи оставили, то ли не заметив, то ли наоборот, с намёком. Для острастки.

Казалось бы, Люту, с его-то непомерной гордыней, да при таком «украшении» держаться надо надменно и заносчиво, чтоб хоть попытаться сохранить остатки достоинства. Но пленник был беспечен и будто не злился на своё унижение и обережников.

– Ты со мной и в мыльню пойдёшь? – Волколак ухмыльнулся, распутывая завязки портов. – Я даже мечтать не смел.

Обережница смерила его угрюмым взглядом.

– У тебя четверть оборота.

Он пожал плечами. Девушка вышла.

Заглянув по прошествии условленного времени в раздевальню, Лесана пленника не увидела и, выругавшись про себя, шагнула в душную помывочную залу. Лют дрых на скамье, уткнувшись лицом в скрещённые руки. Только патлы мокрые до пола свисали. Вот же! Ну будет тебе… Обережница неслышно прокралась к лохани с холодной водой, подхватила её и с размаху окатила оборотня. Ох, как он подпрыгнул! Будто не колодезной обдали, а крутым кипятком. Любо-дорого поглядеть.

– Тьфу! Вот ведь злобная девка! – ругался Лют, отфыркиваясь. – Вот есть же ведьмы!

– Одевайся. Быстро. Иначе сведу не в каморку, а обратно в каземат. И на цепь там посажу.

– Да иду я, иду! Заноза!

Волколак похромал следом. В раздевальне Лесана села в сторонке, давая ему одеться. Он неторопливо обтёрся, вздел порты, повязал чистые обмотки, обулся, простиранную отжатую рубаху закинул на плечо.

– Веди, чего расселась? – сказал он, будто обережница должна была сие же мгновение броситься к выходу.

– Шагай. Разговорчивый больно.

Лесана в душе истово досадовала, что Хранители обделили её острым языком. Обидно, что последнее слово всегда оставалось за этим треплом, а она словно щелбан очередной получала. И даже ежели взгреть наглеца, никакого облегчения не получишь. Да и он сразу поймёт, сколь сильно её ранят едкие речи.

От этих мыслей ещё пуще захотелось врезать болтуну. Но это было неправильно, поскольку от беспомощности. Пленник-то от злоязычия не терялся. Вон как Нурлиса его словами отстегала, а он и не поморщился. Посмеялся только. Отчего у Лесаны этак не получалось? Отчего любой укол жалил до слёз? Вот и приходилось идти, хмуриться, делать вид, будто плевать, а в душе горько досадовать!

По счастью, каморка, которую Клесх распорядился выделить пленнику, оказалась неподалёку. Обережница отодвинула засов и распахнула низенькую дверь.

Кут был крохотный, по паре шагов в длину и ширину. Тут едва поместились стол да старая скрипучая лавка с соломенным тюфяком поверх. Но чего Люту ещё надо?

– Ну и хоромы… – насмешливо протянул пленник, бросив на стол сырую рубаху. – Но хоть тепло и лёжка есть. – Он брыкнулся на тюфяк. – Ну давай, дверь заговаривай да иди. Спать хочу.

Вот как у него так получается, а? Приказы раздаёт, будто вовсе не полонянин! Лесану сызнова взяла досада. Что за день нынче? Когда проснулась, не поняла, куда Руська утёк ни свет ни заря. Затем встретила одного из молодших выучей Лаштиных, который, тараща глаза, поведал о мальчонке, пришедшем с Донатосом в мертвецкую. У Лесаны от гнева аж рассудок помутился. Потом Клесх отбрил, будто плюх навешал. А теперь и скотина эта вонючая над ней изгаляется!

– В серьёзных беседах, Лесана, – вдруг негромко сказал Лют, – нельзя горячиться. Огонь только в сердце гореть должен, а разум в холоде надо держать. Ты же, когда злишься, о том забываешь. А ещё никогда не обличай наскоком. Коли обвинять берёшься, храни спокойствие. Крикунов не слышат.

– Поговори ещё, псина облезлая! – огрызнулась Лесана и захлопнула дверь.

Она задвинула засов с такой злостью, словно это он был виноват во всех её горестях.

А Лют лежал на тюфяке и улыбался в темноту. Он был доволен.

Глава 8

Донатос вошёл в жарко натопленную лекарскую и отыскал глазами Русту. Тот отчитывал двоих старших выучей, неловко переминавшихся с ноги на ногу. Светла, на диво смирная, сидела на лавке и перебирала обтрёпанные концы своего опояска.

– Вас обоих высечь надо, как подлетков! Последний год в обучении, а ума так ине прибыло, – лютовал крефф целителей.

Парни угрюмо молчали.

Донатос обождал, покуда Руста закончит распекать провинившихся, и лишь после этого, кивнув на скаженную, которая счастливо ему улыбалась, спросил:

– Ну? Чего с ней?

– Да ничего! – сварливо отозвался Руста и кивнул на одного из ребят, который стоял, сжав губы в тонкую линию. – Я этого дуболома отправил её поглядеть, а он дружка позвал. Так они вдвоём девку твою сюда приволокли. Вместо того чтоб делом заниматься, решили вокруг дуры хороводы водить. Разве ж беда, что нынче пришёл обоз, в котором три человека от сухотной загибаются? Нет, мы Светле примочки на здоровую голову лучше будем ставить!

Парни искоса переглянулись, но промолчали.

– Что значит на здоровую? – не понял Донатос. Шагнул к Светле, положил ладонь ей на лоб и поглядел на выучей. – Она ж как печка полыхала.

Руста дёрнул плечом.

– А ныне полыхает?

– Нет, – удивлённо ответил наузник, глядя на свою докуку.

– Ну а коли нет, какого Встрешника её примочками пользовать? Дел других мало?

Донатос повернулся к выучам.

– Был жар у неё?

Один из ребят угрюмо кивнул.

– Ещё какой! А пока сюда притащили, пока настойку варили, она очухалась. Сидит вон, ногами болтает…

Крефф целителей рассердился уже всерьёз.

– Ты сколько уже на выучке? Ежели жара нет, чего вы тут вдвоём топчетесь вокруг здоровой?

– Погоди, Руста. – Донатос внимательно посмотрел в переливчатые глаза скаженной. – Это я приказал, чтоб её со всем тщанием оглядели. И правда, полыхала девка.

– Вон отсюда! – Руста сверкнул глазами на выучей.

Послушники исчезли раньше, чем он успел договорить. А целитель повернулся к колдуну.

– Донатос, ты ж не дитё малое. Вон голова, почитай, вся седая. Или не знаешь, отчего у девок иной раз хвори случаются? Ну сам же видишь: здоровая. Да и я её оглядел уж всю. Может, занемогла перед красками. А может, просто истомилась в четырёх стенах. Она уж которую седмицу носа из крепости не кажет. Вся прозрачная, как навь. Собаку и ту с цепи иной раз спускают побегать. Ты б хоть погулять её вывел.

Колдун в сердцах махнул рукой.

– Вот ведь наказанье! Что мне, жалко её выпустить? Да на все четыре стороны! Только без меня нейдёт. А мне когда?

Он с досадой посмотрел на дурочку, во взгляде которой светилось слепое обожание.

– Так чего ж ты хочешь тогда? – Целитель развёл руками. – Этак кто угодно зачахнет.

Донатос в ответ покачал головой и кивнул скаженной.

– Идём. Ишь расселась.

Светла заторопилась. Сунула ноги в валяные сапожки, накинула полушубок, обмотала кудлатую голову платком и спросила с надеждой:

– Гулять?

Донатос про себя вздохнул. Какое «гулять»? Ему бы доползти до покоя, уткнуться мордой в сенник и хоть оборот поспать…

– Иди уже. – Он подтолкнул дурёху. – Всю душу вымотала.

На крыльце башни целителей скаженная обернулась к спутнику и сострадательно коснулась плеча.

– Умаялся, родненький? Идём, ляжешь, отдохнёшь. А я тебе похлёбочки принесу…

Колдун глядел, как она суетилась, как светилась от счастья, что может быть полезна, может ухаживать за ним, и сетовал про себя, что Хранители создали этакую бестолочь.

– Не надо мне похлёбки. В лес идём. Гулять. – Обережник с трудом выталкивал из себя слова. – А то взаправду загнёшься. Скажут, уморил.

Нет, он бы не сожалел, случись чего с этой малахольной. Но как бы тогда Клесх не насторожился да не попустился уговорами Лесаны: не передал Русая другому креффу, который помягче. Да той же Бьерге! Баба всё-таки, к тому же в тех годах, когда всяк делается жалостлив да мягок.

– Гулять? – Дурочка забежала вперёд, заглянула в глаза спутнику, стараясь понять, не насмехается ли? – Прям так-таки гулять?

– Прям да. – Донатос пропустил её вперёд, почти вытолкнул за ворота крепости. – Ну. Гуляй.

Девка обернулась, смерила креффа удивлённым взглядом.

– Как?

– А я почём знаю, как тебе гулять? – рассердился он. – Туда сходи или вон туда. От меня отстань только.

Светла тут же заплакала.

– Родненький, почто же ты меня гонишь? Куда же я туда пойду? Там ведь снегу по колена! Да и холодно! Идём домой, родненький, – добавила она и потянула его обратно в Цитадель.

Но Донатос не дался. Схватил скаженную за плечо и пинком направил в сторону леса.

– Пока три раза вокруг крепости не обойдёшь, никакого домой. Иди. А я тут посижу. – Он устроился на старом выворотне. – Топай, топай. На белок вон погляди. Может, ещё чего забавного увидишь.

– Одна не пойду! – упёрлась дурища. – А ежели волк?

Колдун вздохнул. Да, о волках он как-то не подумал. Да и зачем ей круги вокруг крепости наматывать? Ещё взаправду в снегу увязнет… Ну вот что с ней делать?

– Ладно, идём до каменоломен. Там тропинка натоптанная. Туда сходим, обратно воротимся. Как раз нагуляешься.

Скаженная радостно кивнула и взяла спутника за руку.

Снег под ногами скрипел. Шумели деревья. День стоял не самый погожий: ветер нёс с закатной стороны тяжёлые тучи. К ночи быть метели…

Когда впереди показался старый лог, колдун собрался повернуть назад, но Светла удержала его.

– Что? – Донатос очнулся от своих размышлений.

– Свет мой ясный, – позвала девушка и посмотрела на него переливчатыми глазами. – Когда умру, хоть вспоминать будешь?

Обережник замер, глядя в безумные очи.

– Я тебя для того выгуливаю, чтоб ты померла? – строго спросил он.

Скаженная грустно улыбнулась и коснулась его щеки кончиками пальцев.

– Всякому свой срок отмерен. Однажды придётся прощаться. – Её голос был тих и серьёзен. – Хоть вспомнишь меня, глупую, иной раз? Или тут же забудешь?

В этот миг Донатос не видел в чертах её лица и во взгляде безумия, не слышал в голосе привычного беспокойства.

– Да ты никак к Хранителям собралась? – спросил обережник.

Светла склонила голову набок и улыбнулась.

– Нет, свет мой ясный. Но ведь когда-то придётся.

– Когда-то всем придётся, – с усмешкой ответил Донатос.

Скаженная вдруг прижалась к нему, сдавила в объятиях и прошептала:

– Нет-нет, как же я тебя оставлю-то? На кого брошу? Ты же ведь и поесть забываешь. А не озяб ли? Ещё расхвораешься…

Колдун понял, что короткое просветление в скудном уме дурочки завершилось, с трудом высвободился из кольца неожиданно сильных рук и сказал:

– Обратно идём.

– Ты вот не любишь меня, – меж тем лопотала скаженная. – А зря. Зря не любишь. Я ж тебе только добра желаю! Аты всё гневаешься, всё ругаешь меня…

Она щебетала и щебетала, а Донатос равнодушно шагал рядом и думал о своём: надо сыскать Русая и всыпать паршивцу, чтоб больше не вздумал сбегать без позволения. Потом дуру на поварню свести, чтоб накормили, да попросить мёда: пусть ест, а то взаправду вся синяя, будто на непосильной работе ломается…

– …женишься на мне, тогда уж… – вырвал его из раздумий голос скаженной.

Донатос аж споткнулся.

– Чего-чего сделаю?

– Женишься! – радостно повторила дурочка.

– А-а-а… – протянул обережник. – И когда?

Она счастливо улыбнулась.

– Так по осени. По осени свадьбы-то играют.

– И правда… Глупость спросил.

Колдун пошёл дальше. Скаженная устремилась следом.

– Так вот, женишься когда, – продолжила она, – там уж я…

– Светла. – Донатос, которому неожиданно стало весело, вновь остановился. – Как я на тебе женюсь? Я крефф. У нас семей нет. Да и старше насколько. Ты мне в дочери годишься. Ну и дура ты ещё. Это тоже, с какой стороны ни взгляни, причина.

Девушка нахмурилась.

– Родненький, тебя послушать, так во мне вовсе ничего хорошего нет.

Обережник искренне расхохотался.

– А чего ж в тебе хорошего?

Скаженная открыла и закрыла рот, но так и не нашлась с ответом. А потом рвано вздохнула, моргнула. Брови её надломились, губы искривились, и из разноцветных глаз полились слёзы. Они катились градом по щекам, застывая на морозе.

Выгулял дуру. Тьфу.

– Хватит! – Донатос вытер девушке лицо. – Хватит, я сказал!

Она послушно побрела рядом, спотыкаясь чуть не на каждом шагу, а сама всё плакала и плакала, сопела, хлюпала носом и никак не могла успокоиться. Она плакала, когда они шли через двор. Плакала, поднимаясь по всходам на четвёртый ярус. Плакала, раздеваясь в покойчике. А потом ничком повалилась на свою лавку и разрыдалась так безутешно, что Донатос почёл за лучшее уйти, нежели слушать эти тяжкие стенания.

В коридоре он ухватил за ухо невесть откуда вынырнувшего Руську и отправил приглядывать за Светлой. А сам спустился в мертвецкую. Когда мальчонок через несколько оборотов примчался с известием, что скаженная мечется в бреду, Донатос даже не удивился.