Текст книги "Русские в Венеции! Истории про разные события и людей, которых объединила жемчужина Адриатики"

Холодный мраморный пол с типичной венецианской мозаикой и скрип ступеней не раз напомнят о почтенном возрасте обители и ее прославленных гостях.

После зала Байрона с прекрасно сохранившейся египетской мумией, церкви с цветными витражами, бархатным занавесом и голубыми стенами, комнат с глобусами, музея с артефактами, созданными до Рождества Христова, и галереи с развешенными картинами армянских живописцев, среди которых заметны Сарьян и Параджанов, посетитель неизменно попадает в зал с полотнами Ивана Константиновича Айвазовского.

Где на него неожиданно, словно мощный водопад, первым делом обрушивается расположенный в центре «Хаос» – тот самый, из Ватикана, что подарил талантливому юноше из Феодосии мировую, не меркнущую в веках славу, сохранившую его имя и в летописи Российской империи, и в сердце каждого армянина.

5
Отель «Лондра», Чайковский, «Четвертая симфония» и кража века

Жизнь имеет только тогда прелесть, когда состоит из чередования радостей и горя, из борьбы добра со злом, из света и тени, словом – из разнообразия в единстве.

П. И. Чайковский

Партитура Четвертой симфонии и вид из отеля Лондра

Пересекая просторную площадь Святого Марка, затем неизменно попадая на Пьяццетту, огибая колкий Дворец дожей и пробегая Соломенный мост, с которого туристы обычно любуются более знаменитым – мостом Вздохов, вы ступаете на Riva degli Schiavoni – Славянскую набережную.

Ее название напоминает о мореходах из Далмации и невольничьем рынке, где среди рабов разных национальностей на продажу выставлялись в том числе и славяне. Многие из несчастных попадали на территорию современной Италии именно через венецианские ворота, широко распахнутые к загадочному и прельщающему Востоку. Вероятнее всего, так произошло и с матерью Леонардо да Винчи – Катериной, тайну происхождения которой недавно раскрыли благодаря ученому Карло Вечче и архивному документу из Флоренции, говорящему о ее освобождении.

Оказывается, девушка происходила родом из Черкесии, а попав в рабство, могла совершить долгий путь по Черному морю до Константинополя и пристать к берегу в Республике Святого Марка. Далее судьба направила ее в гордящуюся своим искусством Флоренцию на судьбоносную встречу с нотариусом Пьеро да Винчи. Вместе они дали жизнь своему первенцу – Леонардо, но сразу после его появления на свет пути пары разошлись.

Riva degli Schiavoni в свое время, вероятно, произвела впечатление на юную родительницу будущего ренессансного гения, что потом реформирует многие сферы искусства и станет одним из самых талантливых и загадочных деятелей славной эпохи Возрождения.

Конечно, с того момента набережная изменилась. Широкая, удобная для променадов и любования окрестностями, она прозаично начинается прямо от бывших тюрем, соседствовавших с главным палаццо правителя, и устремляется на сотни метров до Ка'ди Дио, названного в честь – ни много ни мало – божественного дома, где располагалась церковь и больница. Шумной толпе, гуляющей по мостовой в дневные часы, будет предложено множество незаметных деталей из повседневной жизни, способных погрузить в умиротворяющую и мечтательную венецианскую действительность.

Бесчисленные деревянные сваи, частоколом растущие из воды, привязанные к ним беспокойно подскакивающие гондолы, темно-зеленые фонари с розовыми стеклами, балюстрада, в некоторых местах обрывающаяся, чтобы открыть доступ к каменным ступеням с заросшими водорослями, пускающимися в танец от накатывания кружевных волн, – все это будет неизменно увлекать по мере неспешной ходьбы.

Размеренность прогулке придают и виды.

С одной стороны, приковывающая взгляды ренессансная Сан-Джорджо-Маджоре – базилика, которую создал великий архитектор Андреа Палладио на одноименном острове, с другой – тянется череда дворцов с острыми арками, выкрашенными фасадами и золотыми буквами в названиях гостиниц.

А когда вы дойдете до монумента первому королю Италии – Виктору Эммануилу II с косматыми львами на пьедестале, перед вами возникнет одна из них – белоснежный и элегантный отель Londra Palаce, принимавший у себя настоящих мировых легенд.

Об одной из них вы догадаетесь, даже не заходя внутрь и не открывая книги по истории. Мемориальная доска, закрепленная на фасаде, проинформирует на итальянском языке, что «Великий русский композитор Петр Ильич Чайковский проживал со 2 по 16 декабря 1877 года в этом отеле и здесь сочинял “Четвертую симфонию”».

– Это вполне официальная вещь, – уверяет меня генеральный менеджер «Лондры» Ален Булло. – Более того, установка доски прошла сложный процесс согласований, ведь в Венеции все, что касается внешнего вида и размещения на палаццо, – череда договоров и авторизаций. В данном случае ее появление оговорено и с русским посольством, и с мэрией города. Конечно, таким великим гостем мы очень гордимся, а его отношения с Венецией – целая история.

Впрочем, не менее любопытна история и самого Алена, а точнее, встречи его родителей. Французское имя выбрано мамой – парижанкой из хорошей семьи, которую, несмотря на отсутствие желания, в подростковом возрасте на лето привезли в Венецию. Остановились французы в Londra Palace, где в те годы подрабатывал юный венецианец из бедной семьи. Его отец, дабы прокормить всех домочадцев, занимался стеклом, плавал на рыбный промысел, делал некую работу в отеле, куда потом привлек и сына. Именно там состоялась встреча – молодого, но уже работающего венецианца и богемной парижанки, что была моложе на четыре года. Достаточно было одного взгляда, чтобы вспыхнула искра симпатии и разгорелся пылающий огонь страсти. Пару закружил водоворот чувств. Они оставляли друг другу записки в разных местах, словно герои романтичной мелодрамы, и наслаждались нежданной влюбленностью, великодушно подаренной Венецией. Через несколько лет итальянец и француженка решили пожениться.

– Мама в восемнадцатилетнем возрасте, когда приняла предложение руки и сердца от папы, еще не считалась совершеннолетней. Тогда оно достигалось в 21 год, – поясняет Ален, – и ей требовалось разрешение для подобного серьезного шага. Конечно, она его получила и переехала.

Интересно и то, что французским именем я мог пользоваться далеко не всегда. Еще в фашистское время были под запретом иностранные имена. Так вот, меня, новорожденного, не могли зарегистрировать как Алена. Отец, занимавшийся этим, пока мама оставалась после родов в больнице, решил записать сына как Лино. И хотя все звали меня Ален, но в официальных документах я числился Лино. Так продолжалось до 1974 года. Тогда делался запрос президенту республики с просьбой сменить имя. И вот уже почти 50 лет как я Ален всегда и во всем.

К слову, запрет на все иностранные имена коснулся не только людей, но и заведений, в том числе отель «Лондра», ведь до этого название было французским – Londres Beau Rivage. История отсылает к 1853 году, когда появилось первое здание (сейчас оно справа, если смотреть на главный вход), а через некоторое время и второе (современная левая часть). Оба пансиона принимали гостей, имели некоторые отличия во внешнем облике и, конечно, носили разные названия. Один – Angleterre et Pension, второй – Hotel Beau Rivage.

Начало XX века ознаменовалось их объединением: сформировалась центральная постройка, что сделала одним пространством оба здания. Трансформировалось и название. Вместо Angleterre появился Londres, к которому присоединили уже имевшееся Beau Rivage. Через несколько десятилетий под давлением фашистского режима пришлось адаптироваться под итальянский язык и стать Albergo Bella Riva, а затем просто Londra Palace.

Этот отель в конце XIX века имел честь принимать у себя Петра Ильича Чайковского, который, возможно, был его гостем дважды. Во всяком случае, так предполагают сотрудники гостиницы, где прошел знаковый период жизни композитора.

Петр Ильич относился к Венеции весьма неоднозначно: выдающемуся музыканту потребовались годы, чтобы проникнуться чувствами к волшебному городу на воде. Это время не назовешь простым – их роман то скатывался к ненависти и отчуждению, то взлетал на вершину гармонии и томной влюбленности.

Как все началось? Первая мимолетная встреча состоялась в 1872 году, затем через пару лет последовала следующая. Тогда маэстро в письме брату поделился противоречивыми впечатлениями от Серениссимы. Он жаловался на холод, лабиринт улиц, путаницу, вонь, грязь, мрачность, запущенность и отсутствие жизни.

Петр Ильич отмечал при этом величие дворцов, Большого канала и особенно выделял Палаццо дожей – дворец главного правителя Венеции. Тут он не скупился на комплименты, называя здание «верхом красоты и интересности», и уверял, что не только обошел его «вдоль и поперек», но и посетил несколько городских церквей с шедеврами Тициана, Тинторетто и Кановы. Вердикт, однако, неутешителен – композитор признался, что если бы ему пришлось задержаться на неделю среди каналов, то он удавился бы с отчаяния.

Тем не менее Дворец дожей особым образом отпечатался в биографии Чайковского. Это историческое здание – архитектурная жемчужина площади, резиденция правителей республики, где располагались Сенат, Верховный суд, различные ведомства и даже мрачные тюрьмы. Они ютились под свинцовой крышей, что летом нагревалась до невыносимо жгучих температур, и в подземельях. Там, при высоком приливе, под ногами приговореных к мучениям равнодушно хлюпала вода. Необъятные залы с огромными медальонами и полотнами величайших мастеров живописи – Тициана, Веронезе и Тинторетто, – блестящее сусальное золото, драгоценный мрамор, лестница гигантов, высокие, словно для великанов, дверные порталы, колонны с отделкой и арочные резные окна соседствуют с львиными пастями, куда складывались доносы, не сулившие лицам, в них указанным, ничего хорошего.

Именно оттуда – из самого великолепного и триумфального венецианского палаццо – Чайковский без спроса взял старинную книгу.

Проще говоря, совершил кражу. О «преступлении» Петра Ильича рассказывал художник-архитектор Илья Бондаренко, что описал в начале XX века обстановку в доме композитора в подмосковном Клину: «Мимо столовой, канцелярии и комнаты Жегина ведет деревянная узкая лестница наверх, и мы заходим в комнаты Петра Ильича. Зал, обставленный простой безыскусной мебелью, обитой красным штофом <…>. У окна большой письменный стол с записками, мундштуками и начатой пачкой папирос – все оставалось, как уехал в последний раз в своей жизни Чайковский в Петербург. Диван за письменным столом, шкафчик с нотами, поставленными лично Чайковским. Здесь, в переплетах красного сафьяна любимый автор – Моцарт, полный <…>, в углу шкаф с книгами П. И. Среди них интересно брать книгу с отметками на полях рукой П. И. Между прочим, весь томик ”Этики” Спинозы испещрен заметками. Поэты, беллетристы любимые, исторические романы. Неожиданно среди разных книг находишь маленький, старинный томик латинского издания XVII века Вергилия <…> с неожиданной подписью П. И. Чайковского: ”Эту книгу из Дворца дожей в Венеции украл титулярный советник и профессор Московской консерватории Петр Чайковский”»[20]20
  Бондаренко И. В гостях у П. И. Чайковского.


[Закрыть].

Таким образом, великий композитор не только совершил кражу, но и оставил личное признание на объекте своего преступления. Эмоциональный, чувствительный и вечно колеблющийся музыкант при этом ценил шутки и розыгрыши, особенно в молодости. Подобное поведение приоткрывает еще одну грань его разноплановой талантливой личности, не чуждой ничему человеческому.

Конечно, лагунная история получила свое продолжение. После неудачной женитьбы, находясь в душевных переживаниях с постоянно напряженными нервами, Чайковский, в надежде быть подальше от успевшей надоесть за несколько недель совместной жизни супруги, спешно уезжает за границу в поисках покоя. Венеция снова появляется на пути, знаменуя собой определенный этап в том, что являлось для него главным, – в творчестве.

В конце ноября 1877 года, в его третий приезд в Серениссиму, впечатление музыканта от города меняется. Кажется, вот уже забрезжила любовь, восхищение, очарование Республикой Святого Марка. Петр Ильич пишет покровительнице, спонсору и другу – Надежде Филаретовне фон Мекк: «Несколько дней, проведенных мною в Венеции, очень были для меня благотворны <…>. Я полюбил Венецию, я даже начинаю влюбляться в эту красавицу и решился, проводивши брата, вернуться сюда <…>. Я даже нанял себе очень милое помещение на Riva degli Schiavoni в Hotel Beau Rivage. Вчера и сегодня я много бегал по городу, ища подходящее помещение. <…> Из массы этих квартир я не знал, на какую мне решиться, как вдруг сегодня зашел в Hotel Beau Rivage, который показался мне скромным, чистеньким и где я нашел совершенно подходящие две комнаты, правда, в четвертом этаже, но с прелестным видом на лагуну, остров S. Giorgio, Lido и т. д.»[21]21
  Письмо Чайковского фон Мекк от 18/30 ноября 1877 года.


[Закрыть].

Итак, ненадолго отлучившись в Вену, композитор затем снова вернулся в Венецию, где планировал пробыть месяц. Но в городе, который, как казалось, начал радостно играть новыми красками, обещая благополучное развитие их отношений, снова сквозило привычное раздражение и разочарование: «Венеция, которая казалась мне так симпатична, пока я был с ним (с братом. – Прим. авт.), сегодня произвела на меня впечатление чего-то мрачного, пустынного, могильно-скучного. То, что я теперь испытываю, трудно передать словами. Это ужасно!»[22]22
  Письмо Чайковского фон Мекк от 2/14 декабря 1877 года.


[Закрыть]

При этом гениальный композитор понимал всю прелесть своего положения, подаренные возможности и уникальность города за окнами его отеля: «Я стыжусь потому, что человек моих лет, имеющий возможность жить в волшебной Венеции, работать, видеть ежедневно чудные произведения искусства, словом, пользоваться тем, что составляет мечту любого европейца, прикованного к месту своей деятельности, не должен был бы, кажется, падать духом так часто»[23]23
  Письмо Чайковского фон Мекк от 4/16 декабря 1877 года.


[Закрыть].

Переживая острый душевный кризис, вызванный и женитьбой, и разлукой с близкими, он отчаянно искал спасение в творчестве. Петр Ильич взялся за инструментовку своей оперы «Евгений Онегин» и написал знаменитую «Четвертую симфонию», посвятив произведение благодетельнице и другу – Надежде фон Мекк – состоятельной меценатке, вдове железнодорожного магната Карла фон Мекка, с которой они вели активную переписку в течение долгих лет с одной особенностью: по взаимной договоренности и согласию не встречаться ни при каких условиях.

Из Венеции он писал «лучшему другу», как именовал даму в своих письмах, о процессе: «Я не только усиленно занимаюсь над инструментовкой нашей симфонии, но поглощен этой работой. Никогда еще никакое из прежних оркестровых моих сочинений не стоило мне столько труда, но и никогда еще я с такой любовью не относился к какой-либо своей вещи. Сначала я писал больше ради того, что нужно же, наконец, окончить симфонию, как бы трудно ни было. Но мало-помалу мной овладело увлечение, и теперь мне трудно оторваться от работы. <…> может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что эта симфония недюжинная вещь, что она лучшее из всего, что я до сих пор сделал»[24]24
  Письмо Чайковского фон Мекк 9/21 декабря 1877 года.


[Закрыть].

Предчувствие не обмануло – «Четвертая симфония» действительно станет легендарной. Впрочем, патетическое настроение и творческий подъем часто сталкивались с бытовыми трудностями, что застали его в отеле на Riva degli Schiavoni. На них Чайковский не упустил возможности пожаловаться Надежде Филаретовне, на чьи средства, регулярно выделяемые композитору, он совершал «спасительное» путешествие в Европу для излечения нервов и успокоения: «Я очень равнодушно переношу разные маленькие неприятности, которые мне устраивает хозяин отеля. Во-первых, он отдал мне внаем две маленькие комнатки в четвертом этаже, когда оказывается, что за ту же цену живут другие ниже. Во-вторых, на том основании, что я приехал 14-го, а хотел приехать 12-го, он заставил меня заплатить полный пансион за 12-е и 13-е число. В-третьих, в счету сегодня оказались разные неожиданные надбавки; в‐четвертых, кормит очень плохо; в‐пятых, за дрова берет ужасно дорого и т. д. и т. п. Словом, отель оказался очень скверным, но переезжать я уже не буду»[25]25
  Письмо Чайковского фон Мекк от 9/21 декабря 1877 года.


[Закрыть].

Имея финансовую возможность сменить место пребывания, композитор тем не менее этого не делал, хотя в холодный сезон отели стояли фактически пустые. Перед выездом он делился в письме брату, что он и его слуга Алеша – последние обитатели гостиницы и после них никого не останется. Недовольство композитора в тот тяжелый эмоциональный период касалось всего, он с легкостью находил недостатки даже в радовавших раннее вещах. Жаловался на Флоренцию, Рим, Швейцарию, Венецию, Сан-Ремо… Впрочем, в письме брату композитор менее категоричен и капризен относительно венецианского пристанища.

Петр Ильич отметил удачный выбор места и хороший вид, поделился, что целый день в комнате солнечно, но утверждал, будто не хватает его любимой тишины, так способствующей работе, – звуки доносятся даже ночью. Хотя счастливые моменты все же случались – на Рождество музыкант получил настоящий подарок: «Тишина безусловная до такой степени, что слышно, как лампа горит»[26]26
  Письмо брату Анатолию от 13/25 декабря 1877 года.


[Закрыть].

Кухня Beau Rivage продолжала его огорчать, в то время как слуга Алеша уплетал поданные итальянские блюда с аппетитом. Хозяин же причитал: «Господи, что бы я дал за тарелку щей, пирог, биток, огурчик русский!»[27]27
  Письмо брату Анатолию от 7/19 декабря 1877 года.


[Закрыть]

При этом расположение отеля сыграло благотворную роль, а шум не всегда раздражал – временами он оказывался весьма полезным, донося до уха вдохновляющие ноты.

К гостинице периодически подходил уличный музыкант с девочкой, и исполняемая ею композиция, что Чайковский слышал через свои окна, очень ему понравилась.

Уже покинув Венецию, Петр Ильич признался в письме фон Мекк, что вывез с собой из города на воде «очень милую песенку»[28]28
  Письмо от 16/28 декабря 1877 года.


[Закрыть]. Вполне возможно, услышанный мотив отразился в произведениях Чайковского, став своеобразным венецианским музыкальным вдохновением.

Известен нам и распорядок дня композитора, им он подробно поделился в письме брату Анатолию. Итак: «Встаю в обычное время, т. е. в 8 часов. Пью чай. Занимаюсь. В 11 часов спускаемся с Алешей в особую комнатку, где подается завтрак из двух блюд с десертом. Потом ходим гулять с Алешей, разумеется, больше всего по площади. В 1 ½ возвращаюсь домой и опять работаю до самого обеда. В 5 часов опять спускаемся и обедаем. Обед состоит из супа, рыбы, двух viands, legumes, жаркого, пирожного и десерта. Все это скверно, невкусно, тяжело и иногда даже вонюче. После обеда я гуляю один очень долго. Возвращаюсь около 8 часов, и пьем чай. Я пишу письма (с большим трудом), читаю газету «L’Italie» или «Пенденниса». Алеша ложится в 10, я гораздо позже; 3-го дня лег в 2 часа ночи. Мне сделалось грустно, я выпил коньяку, повеселел…» [29]29
  Письмо брату Анатолию от 7/19 декабря 1877 года.


[Закрыть]

Стоит выделить еще одно неочевидное и очень милое занятие композитора – он ежедневно кормил голубей, что стали для многих устойчивым символом Венеции и ее главной площади. По легенде, трепетное отношение к птицам установилось после кровопролитного взятия Константинополя дожем-стариком Энрико Дандоло. Новость о победе он передал в родную республику как раз через голубя. По другой версии, птицы – прямые потомки исторической стаи тех пернатых, полет которых привел сбегающих от опасности переселенцев с материка на неустойчивые земли лагуны.

Кормление крылатых обитателей на Сан-Марко может восходить и к другой старинной традиции, приуроченной к Пальмовому воскресению (в России оно называется «вербное»), когда на площади выпускали птиц на свободу. Как бы то ни было, Чайковский ежедневно поддерживал давний ритуал, при этом научился делать это так, что птицы обсаживали музыкальное светило с ног до головы, иногда затевая драку прямо на его руках.

Во время частых прогулок Чайковский посещал православную греческую церковь Святого Георгия и изучил знаменитый своими пляжами остров Лидо, правда, с небольшими происшествиями: «После завтрака мы ездили в Лидо, пили кофе в том же ресторане на берегу моря и долго собирали раковины. Алеша с таким наслаждением и увлечением предавался этому занятию (он набрал чуть ли не целый пуд), что и мне было весело. Возвращение назад было сопряжено с приключениями. Внезапно напал такой туман, что в двух шагах буквально ничего не было видно; вследствие этого мы вышли из фарватера, сбились, чуть не наехали на барку, останавливались, садились на мель и т. д., словом, вместо получаса ехали больше часа»[30]30
  Письмо брату Анатолию от 11/23 декабря 1877 года.


[Закрыть].

И хотя нервы постепенно приходили в состояние покоя, творчество шло по нарастающей, погода радовала, а приятных моментов возникало все больше, неприятие Венеции, несмотря на робко озвученную ранее симпатию, продолжало доминировать. Серениссима была противна композитору, он многое не принимал, однако пришел к выводу, что, возможно, местная тишина (хоть иногда он ворчал на шум с набережной) и отсутствие развлечений весьма способствовали его продуктивной работе, хорошему сну и медленному обретению столь драгоценного душевного мира.

Запланированный месяц в лагуне пришлось прервать и переместиться в другой регион в связи с приездом в Италию младшего брата – Модеста Чайковского вместе с глухонемым воспитанником Колей Конради. Родители ребенка потребовали для путешествия климат, более подходящий болезненному состоянию мальчика. Таким образом, выбор был сделан в пользу Сан-Ремо. Из Венеции в сторону лигурийского берега для встречи с близким человеком Петр Ильич уезжал, как тогда казалось, без всяких сожалений.

Однако, остановившись по пути в бурлящем Милане, он, уже через несколько часов после разлуки, возвращался мыслями в Серениссиму, неожиданно переоценивая свое пребывание в ней. Размышлениями он делился с благотворительницей: «Сегодня утром я покинул Венецию. Нельзя сказать, чтоб город этот отличался веселым характером. Наоборот, общее впечатление, оставляемое им, какое-то меланхолическое. Это руины. Когда едешь по Большому каналу и смотришь на устаревшие дворцы, где некогда было столько блеску и шуму, а теперь или пустота, или гостиница, и притом пустая, как все венецианские гостиницы в это время года, делается грустно и жалко блестящего прошлого, от которого остались только гондолы той же формы. <…> Только теперь, приехавши после двухнедельного пребывания в Венеции в шумный и оживленный Милан, я почувствовал несравненную оригинальность Венеции <…> Венеция оставила во мне очень приятное воспоминание. Немалое значение в этом отношении имеет симфония. Эта работа очень ободрила меня» [31]31
  Письмо Чайковского фон Мекк от 16/28 декабря 1877 года.


[Закрыть].

Новая попытка «выяснить отношения» с Царицей Адриатики снова выпадет на холодный сезон, но состоится уже ровно четыре года спустя – в 1881-м.

На этот раз творчество и вдохновение сопровождали маэстро с момента приезда и не отступали ни на шаг. Он признавался в письмах близким, что Венеция теперь ему невероятно нравится. Мил ласкающий воздух, некогда ненавистные путаные калле теперь казались занятными и уморительными, а проходя мимо мясных и овощных лавочек, он удивлялся, как мог раньше сердиться из-за исходящих от них запахов. Петр Ильич завтракал в трактире, посещал базилику Санта-Мария-Глориоза-дей-Фрари, где покоится Тициан, сидел на площади и наслаждался чудным днем. В Венеции ему стало так хорошо, что он решил – неслыханно! – задержаться еще ненадолго. Приехав 27 ноября, он оставил город 29-го числа.

Но эта встреча наконец-то звучала иначе – без привычного надрыва, жалоб на судьбу, противоречий и удушающего пессимизма, хотя легкая меланхолия сквозит в строчках, адресованных неизменному собеседнику – Надежде Филаретовне фон Мекк: «Венеция производит на меня какое-то совершенно особенное впечатление. Независимо от того, что она сама по себе поэтична, прекрасна и в то же время как-то печальна, она еще возбуждает во мне воспоминания и грустные и в то же время милые»[32]32
  Письмо Чайковского фон Мекк от 16/28 ноября 1881 года.


[Закрыть].

На этом аккорде их история закончилась долгожданным миром. Визит к Серениссиме осенью 1881 года стал последним в жизни композитора. Наконец он покорился городу, почувствовал, осознал всю глубину и мистику Венеции. На это Чайковскому потребовалось девять лет и пять посещений царственной Республики Святого Марка. Свое историческое пристанище – Beau Rivage, где шла интенсивная работа над признанными шедеврами, он периодически то восхвалял, то сетовал на его недостатки, но отель на Славянской набережной чтит память Петра Ильича не только каменной табличкой на своем фасаде.

При входе в гостиницу, слева до сих пор лежат два льва: один представляет льва святого Марка – символ Республики Венеция, второй ассоциируется с Англией, ибо название отеля отсылает к ее столице – Лондону. Оба животных фигурируют на официальных штандартах держав. В лагуне ходит легенда, будто Чайковский обращал внимание на этих львов и даже планировал назвать создаваемое в Венеции творение в честь царей зверей – «Do Leoni», что означает «два льва» на венецианском диалекте. Ресторан, кухня которого в свое время так не нравилась музыканту, тоже назвали «Do Leoni», как раз в честь первоначального варианта его симфонии. Она впоследствии прославилась как «Четвертая».

Догадывался ли Петр Ильич, что Beau Rivage со временем достигнет высокого пятизвездного уровня, а ресторан будет отличаться качеством своих блюд и элегантностью, фигурируя в прославленном гиде «Мишлен»? Как бы то ни было, оценить новые блюда маэстро, к большому сожалению, никак бы не смог.

Возможно, заведение больше пришлось по вкусу другому постояльцу – гостем Londra Palace значился в 1884 году и современник Чайковского – французский писатель Жюль Верн. Правда, отель долгое время оставался в неведении, пока некоторое время назад не получил известие от исследователя с сенсационной информацией – их гостем инкогнито был сам месье Верн! Жюль пошел на маленькую хитрость: желая оградить себя от внимания любопытствующих, он во время путешествия использовал девичью фамилию матери. Именно по этой причине, «Лондра» не смогла в свое время идентифицировать клиента, и писателю удалось сохранить секрет и личную свободу.

Отель, узнав новые факты о собственной истории, принялся наводить справки. В местных архивных газетах выяснилось, что венецианцы все же узнали о присутствии в городе писателя и устроили праздник с салютом, выказывая радость от приезда французской знаменитости в лагуну. Самого Жюль Верна тоже ждали приятные сюрпризы. У него завязался разговор с одним господином, поделившимся, что работает в данный момент над новой книгой. Когда же произведение вышло в свет, месье Верн ахнул, узнав, кем на самом деле являлся его случайный венецианский собеседник – главным дукой Австро-Венгрии собственной персоной!

Как и следовало ожидать, звездная история клиентов продолжилась и далее. Компанию знаменитому французу в качестве гостей Londra Palace составили два его земляка, оба в разное время избранные президентами страны – Жак Ширак и Франсуа Олланд.

Знаковым стал отель и для аргентинского писателя Хорхе Луиса Борхеса – обладателя различных литературных наград со всего мира и многократного номинанта на престижнейшую Нобелевскую премию, которую он тем не менее так и не получил.

С «Лондра» у Борхеса сложилась удивительная история. Как-то его супруга забронировала номер в отеле на Славянской набережной для их отпуска; сам поэт этого сделать не мог, ибо к тому времени уже ослеп. Пробыв в городе на воде и благополучно вернувшись обратно, чета захватила с собой пакет с вещами, где красовалась символика Londra Palace. Каково же было удивление сестры писателя, увидевшей его и вспомнившей, что отель «Лондра» был выбран родителями для их самого первого семейного путешествия в Венецию, когда Хорхе был еще юнцом! Поэт не помнил этого, но счастливому совпадению несказанно обрадовался. Неудивительно, что они с супругой стали постоянными клиентами Londra Palace, а после смерти Борхеса гостиница решила назвать в честь своего великого гостя номер, который бы напоминал о писателе разными деталями интерьера.

Есть комнаты, посвященные и Чайковскому (106), и Жюль Верну, но это не те помещения, где останавливались легенды мира искусства. Их имена в названии номеров – лишь дань уважения бесконечному таланту и радость от их исторического присутствия в стенах венецианского здания – великого композитора и двух гениев литературы, ни один из которых не удостоился самой престижной литературной премии мира.

Впрочем, один нобелевский лауреат в отеле все же гостил – Иосиф Александрович Бродский. Он заселился в гостиницу ровно сто лет спустя после своего великого соотечественника – Петра Ильича Чайковского – в 1977 году, и сделал это так же, как и музыкант, в декабре. Творческая работа шла не менее продуктивно. И если Чайковский занимался в «Лондра» своей «Четвертой симфонией», то Бродским было создано великолепное стихотворение «Сан-Пьетро», где упоминается конный памятник королю Италии – Виктору Эммануилу II, что красуется перед фасадом отеля. К слову, он – связующая ниточка между Бродским и Чайковским: известие о смерти данного правителя застало Петра Ильича в Милане и, конечно, не смогло не произвести впечатления на его эмоциональную натуру. Памятник перед «Лондра» появился позже, попав на глаза уже Иосифу Александровичу Бродскому.

 
                     Безветрие; и тишина как ржанье
                     никогда не сбивающейся с пути
                     чугунной кобылы Виктора-Эммануила.
 

Монумент под серым зимним небом Венеции, с неизменной сыростью и скрывающими здания туманами, остался запечатлен на русском языке в складном предложении, родившемся в историческом отеле. Как и незабываемая панорама на лагуну и острова, что баловала многочисленных гостей. Иосиф Александрович вспоминал про «Сан-Пьетро»: «…первые две строчки – вид из окна гостиницы “Londra”»:

 
                Третью неделю туман не слезает с белой
                колокольни коричневого, захолустного городка,
                затерявшегося в глухонемом углу
                Северной Адриатики.
 

Хочется добавить – в благословенном углу, где с разницей в сто лет создавались яркие произведения двумя неординарными личностями из России. И хотя у них имелись разные таланты, мысли и взгляды, каждый по-своему прославил имеющийся гений и Венецию, что через окна отеля на Riva degli Schiavoni, подпитывала, подпитывает и будет подпитывать ищущие реализации творческие метания и идеи.