Текст книги "Русские в Венеции! Истории про разные события и людей, которых объединила жемчужина Адриатики"

Особенно запомнился работникам бесподобный итальянский актер – Марчелло Мастроянни. В «Академии» он останавливался вместе с режиссером и частью съемочной группы во время создания ленты «Две жизни Маттиа Паскаля». Прожив в пансионе почти неделю, он обаял всех утонченностью, уважением к людям, спокойствием, галантностью, истинным поведением джентльмена. Марчелло одинаково вежливо и благородно общался с режиссером, официантом, уборщицей. Его деликатность и такт до сих пор вызывают улыбку у сотрудников пансиона «Академия», стоит лишь упомянуть фамилию Мастроянни.

Еще один милый и неформальный случай имел место с народной любимицей принцессой Дианой. После свадьбы с Чарльзом они оказались в Венеции и были приглашены в соседний с отелем дворец Рокка. В «Академии» же в тот момент жил парикмахер леди Ди, придумавший ее фирменную стрижку, – Ричард Далтон.

Увидев друг друга с балконов, они по-дружески замахали руками. Этим ответным жестом принцесса проявила эмоциональность, выходившую за рамки придворного этикета. Тогда Диана испытывала радость от встречи, окружающей красоты, возможно, новых перспектив собственной жизни. К тому же чопорная Англия была далеко, а бурлящий ритм солнечной Италии лишь способствовал яркому выражению чувств и жестикуляции.

В тот день на другом берегу канала случайные свидетели запомнили улыбающуюся Диану Спенсер, радующуюся мимолетной встрече со своим парикмахером.

Так что список почитателей у пансиона «Академия» внушительный.

Главный же русский гость многим уже хорошо знаком – Нобелевский лауреат по литературе, писатель и профессор Иосиф Александрович Бродский, похороненный на острове-кладбище Сан-Микеле. Он неоднократно останавливался в «Академии» и даже связал с пансионом творчество – и в его прославленной «Набережной неисцелимых», и в стихотворении «Лагуна» фигурирует название венецианского пристанища.

 
                Три старухи с вязаньем в глубоких креслах
                толкуют в холле о муках крестных;
                пансион «Академия» вместе со
                всей Вселенной плывет к Рождеству под рокот
                телевизора; сунув гроссбух под локоть,
                клерк поворачивает колесо.
 

Казалось бы, домашняя, а не гостиничная картина, но Бродский описал происходящую замедленную жизнь пансиона в точности. Пожилые венецианки, сами того не ведая попавшие в рифмы строф произведения, наведывались в «Академию» с рукоделием, спицами и пряжей, чтобы в своем убежище XVII века пообщаться друг с другом и связать теплые носки для любимых членов семьи и родственников.

Также место упоминается в «Набережной неисцелимых» как самый первый приезд в декабре 1972 года: «Мы высадились на пристани Accademia, попав в плен твердой топографии и соответствующего морального кодекса. После недолгих блужданий по узким переулкам меня доставили в вестибюль отдававшего монастырем пансиона… Пару минут я разглядывал мебель. Потом завалился спать».

Роскоши некогда русской виллы и ее элегантности в описании нет и следа. И оно объяснимо: номера, где останавливался поэт, находятся в дополнительном здании, что пристроили к вилле Мараведже позже. Однако писатель мог видеть две нарядные темные колонны с богато украшенными капителями в основном здании. Сейчас это зал, отведенный для завтраков.

Есть легенда, что данная пара колонн является оригинальной частью лоджии авторства знаменитого архитектора Якопо Сансовино при колокольне Сан-Марко на главной площади.

14 июля 1902 года рано утром конструкция, царственно простоявшая почти тысячелетие, неожиданно обрушилась и бесшумно осела, не повредив соседние здания. «Кампанила проявила благородство», – скажет кто-то из венецианцев, ведь чудом удалось избежать разрушений и человеческих жертв. Словно демонстрируя особое Божественное покровительство, золоченый ангел с вершины колокольни грациозно приземлился перед входом в базилику Святого евангелиста Марка. Это явно хороший знак!

Но, несмотря на отсутствие пострадавших и поддерживающие послания от Высших сил, город накрыла трагедия – Венеция потеряла свой стройный символ, доминантой тянувшийся с площади Сан-Марко в небеса. Немыслимо!

Колокольня казалась вечной, мощной, непобедимой. Она столько видела за свою историю: встречала экспедиции венецианцев, возвращавшихся издалека с триумфом и победами, светила как маяк, на расстоянии указывая путникам направление. Здесь Гёте впервые увидел море, Галилей демонстрировал свое изобретение, а колокола нараспев сообщали горожанам о разных событиях. Она родилась в знаковый для республики день – 25 апреля 912 года, в праздник святого Марка евангелиста, и тихо ушла ранним июльским утром в 1902, оставив осиротевших венецианцев перед обломками былого величия.

Обрушение знаковой постройки сильно повлияло на гостившего летом в Венеции великого импресарио Сергея Дягилева. Он всегда смотрел в будущее и прекрасно понимал вред излишней привязанности к прошлому, что может сковывать творцов. Деятель искусства оставил об июльском событии следующую запись: «Культура двадцати веков, давящая на наши плечи, мешает нам творить, и, если бы с башней Св. Марка рухнула бы вся наша милая Венеция, – мы обезумели бы от горя, но… для будущих людей было бы одним серьезным препятствием меньше».

И все же это – исторический символ Серенессимы, ее часть, плоть и кровь. Жить без нее? Об этом не могло быть и речи! Предстояло все построить с нуля – и саму кампанилу, и примыкающую лоджию. Конечно, использовать новые технологии, согласно тенденциям времени, а землю дополнительно укрепить сваями. Решение восстанавливать достопримечательность в первоначальном виде и на том же месте приняли сразу, произнеся легендарные слова, вошедшие в историю: “Сome era, dove era” («Какой была и где была»).

Новое творение, специально открытое 25 апреля, но уже в 1912 году, повторившее как брат-близнец обрушенную колокольню, озарило Венецию, как и в прежние времена. Свое место заняли лоджия, колонны, скульптуры, украшения, львы. Золотой ангел вернулся на вершину защищать своими крыльями бескрайнюю лагуну. Венеция восстановилась в своем великолепии, и траур трагедии потихоньку стал замещаться радостью от долгожданного возрождения.

Однако в городе можно встретить части старой постройки, дышащей ренессансными канонами. Утверждается, будто колонны пансиона являются историческими деталями лоджии, что после обрушения были кропотливо собраны из обломков и с любовью восстановлены.

На них до сих пор видны длинные шрамы в виде трещин на темных прожилках камня. Внешне они соответствуют тем, что красовались ранее, так что легенда о спасенных архитектурных творениях самого Сансовино вполне может являться правдивой. Знал ли об этом Бродский?

Можем лишь строить предположения. Живых свидетелей проживания писателя в гостинице немного. Директор Лучано видел Бродского несколько раз в начале своей карьеры в отеле, но общение в силу большой разницы в возрасте у них не сложилось, исключительно вежливые приветствия. Иосиф Александрович хорошо знал тогдашних владельцев «Академии» и периодически вел с ними беседы. Но пожилые венецианцы давно скончались, и поделиться воспоминаниями некому. Жизнь не стоит на месте.

Кстати, изменения затронули и сам пансион, и его структуру. Во времена Бродского в большинстве номеров отсутствовали ванные комнаты, зато были доступны общие туалеты и душевые. Нобелевскому лауреату о личном санузле оставалось лишь мечтать. Сейчас это необходимая часть инфраструктуры, поэтому номера, где останавливался писатель, как и все остальные, модернизировали.

Один из них – 45-й – как раз такой. Иосиф Александрович гостил в нем. Простая, скромная обстановка, совсем небольшой размер. Кровать, шкаф, окно, стул, стол и небольшое посвящение на стене в честь известного русского гостя. Копия портрета Иосифа, созданного его другом, художником Робертом Морганом, и короткая историческая справка.

В подобном окружении происходило сакральное для нас, его читателей, действо – взаимодействие Бродского с Венецией, взаимопроникновение друг в друга, погружение мыслей в воды лагуны и воздуха с моря в легкие. Открытие, понимание, восхищение, вдохновение, меланхолия, беззаботность, умиление, грусть – кто знает полную гамму чувств, что складывалась, как по нотам, на партитуре этой шаткой земли в душе поэта? В городе, где вода стала частью жизни, мыслей, идеологии и даже духа.

Здесь вид из окна хоть и выходит на небольшую тихую улицу, но сбоку заметен канал. А влажность круглогодично висит в воздухе, зимой особенно колко и настойчиво пытаясь проникнуть к теплому телу, несмотря на многочисленные слои одежды.

Но природные условия – лишь мелочи, не способные отвлечь от главного. Скрываясь в калле, прогуливаясь по кампо, стоя под портиками Прокураций на Сан-Марко в несезон, когда Бродский обычно приезжал в Венецию, сидя за столиками кафе под золотыми мозаиками базилики, останавливаясь на мостах и замирая перед шедеврами в музеях, писатель неизменно вел с Серениссимой диалог, не завершавшийся даже в номере пансиона «Академия» с почти спартанской обстановкой.

Так, без лишних деталей и фанфар, скромно и незаметно, но с каждым разом все неотвратимее, росло нечто всеобъемлющее и безграничное, что найдет выход на бумагу большими тиражами и путь к сердцам людей. Любовь к самому необычному городу мира, зависшему между небом и морем, – Венеции. Что, оплакивая, великодушно решила оставить нобелевского почитателя при себе после завершения его земного пути.

Безусловно, преданность и восхищение были оценены республикой, а длительное взаимодействие Человека и Города способствовало ответному чувству самой Царицы Адриатики к Иосифу Александровичу. Да-да, он все же сумел затронуть сердце великолепной дивы. Что совершенно неудивительно, ведь истинная любовь – она всегда взаимна.

4
Армянский монастырь, братья Айвазовские, Гоголь и болонская колбаса

Рожденный смертным, оставил по себе бессмертную память.

Надпись на могиле И. К. Айвазовского

Памятник Мхитару Севастийскому

Наиболее яркое впечатление на него произвел грандиозный Рим – Вечный город – место скопления русских художников, образцов античной архитектуры, истории прямо под ногами, жемчужин эпохи Возрождения в церквях, музеях и под открытым небом, созданных по велению могущественных глав Ватикана. Нарядная Флоренция порадовала холмами, башнями, дворцами, ломящимися от шедевров, идеальными пропорциями и памятью о величайших гениях Ренессанса, совершивших прорыв в мировом искусстве. Конечно, увлекал и кипящий эмоциями Неаполь с сочными южными красками и особой, широко выливающейся через край, страстной любовью к жизни.

Но несмотря на расслабляющее итальянское солнце, морские просторы и величайшую концентрацию красоты на квадратный метр, его душа искренне любила родную Феодосию, куда известный в Европе мастер – Иван Айвазовский – неизменно возвращался после самых дальних путешествий по манящим странам.

Лагунной полупризрачной Венеции с ее миражами и отражениями тоже суждено было сыграть в его жизни определенную роль и не только стать героиней пейзажей с неизменно завораживающим морем, но и местом эпохальных встреч.

Талантливый юноша из Крыма родился под счастливой звездой. Его яркий и очевидный для окружающих талант способствовал зачислению в лучшее художественное заведение страны – в Петербургскую Императорскую Академию художеств. И хотя Иван Константинович был моложе положенного для вступления возраста и не соответствовал всем требованиям, не принять во внимание его одаренность не представлялось возможным. Новый студент приступил к освоению искусства за государственный счет, а по завершении учебы получил золотую медаль и право на повышение квалификации в заветной для каждого художника мекке – в Италии.

Выпускник демонстрировал большие успехи, но особенно Ивану удавалась вода. Гладь моря, привычную с детства, он знал до мельчайших подробностей. Какой неудержимой бывает стихия во время шторма – страшной, губительной, жестокой, способной разрушить до основания и обратить все в щепки. Или нежность ласковой волны на закате, отливающей золотом и убаюкивающей своим шумом, подобно сладкой колыбельной матери. Тишина и спокойствие раннего утра и легкая голубая нега, больше похожая на мираж, когда вода и небо сливаются воедино на горизонте. Энергия и сила прибоя, лихо веселящегося, как мальчишка. Никто лучше Айвазовского не знал, как играет отражение солнца на поверхности, как прозрачна волна, что за паутинные узоры рисует пена и сколько оттенков может подарить своим созерцателям море. Он был хорошо знаком с родным Черным, теперь же предстояло увидеть иное – Средиземное. И конечно, прекрасные города Европы.

Отправляясь в bel paese в качестве пенсионера от Петербургской Академии художеств в 1840 году, молодое дарование мечтало увидеть Венецию не только ради ее истории и искусства. Серениссима сулила долгожданную радость – свидание с любимым братом, разлука с которым длилась многие годы.

Александр при рождении, сменивший имя в монашестве на Гавриила, жил в армянском монастыре на острове Святого Лазаря в лагуне с 14-летнего возраста. Там он обучался, затем принял постриг и занимался культурной, просветительской, научной работой, преподаванием, изданием местного журнала, что печатается по сей день, – «Базмавеп».

Молодой человек обладал большими способностями в лингвистике и выучил двенадцать языков, включая европейские, древнегреческий, древнееврейский и древнеармянский. Ему покорились философия, богословие, написание книг.

Монах Гавриил участвовал в создании толкового словаря армянского языка, работал над статьями и даже удостоился сана вардапета – ученого монаха, имеющего право проповедовать и заниматься наставлением.

Многогранные литературные и научные таланты Айвазовского-старшего хоть и поражают воображение, но находятся в тени гениальности младшего брата – Ивана, умевшего посредством искусства сделать невероятное: передать море глубокой, манящей, могучей, живой стихией, играющей бесконечными переливами под светом луны и солнца.

Конечно, по приезде в Венецию живописец первым делом воссоединился со старшим братом. Для этого художнику следовало отправиться в тихий и ухоженный монастырь Сан-Ладзаро-дельи-Армени – священное место для представителей армянского народа в Светлейшей. К нему этнически относились и братья Айвазовские. Кстати, именно в Венеции они решают, что их фамилия – Гайвазовский – теперь будет писаться без первой буквы «г». На русском она будет звучать как Айвазовский, на армянском – Айвазян.

На протяжении всей жизни Иван Константинович помнил о корнях и своем происхождении. Он встречался с представителями армянских общин, помогал школам, храмам, жертвуя крупные суммы на их развитие. Ни одна боль этого народа не проходила мимо живописца. Используя собственные средства, связи и авторитет, он делал все возможное для улучшения жизни его собратьев. Впрочем, широта души Айвазовского не знала границ. Меценатство распространялось и на другие национальности: Иван дарил картины греческим, турецким, русским, православным палестинским сообществам, отдавал полотна на благотворительный аукцион в пользу голодающих, участвовал в жизни молодых живописцев, оказывал финансовую поддержку учащимся петербургской Академии художеств и возвел художественную школу в Феодосии.

Он чувствовал себя частью русского общества и культуры, являясь «художником-патриотом, изучившим свою родину не одною кистью»[13]13
  Айвазовский И. К. Документы и материалы. С. 153.


[Закрыть], а также неоднократно подчеркивал словами и делами верность народу Армении, особенно болезненно переживая период его массовых убийств в 1894–1896 годах. Поэтому Венеция – место, где сложился оазис родной для него культуры, – превратилась в особенно важный пункт путешествий по миру. Сан-Ладзаро-дельи-Армени – его питательная связь с истоками. Как же появилась сия обитель на карте Светлейшей?

Опустевший остров в лагуне до начала XVIII века оставался покинутым. Но в 1717 году земля была передана армянской общине во главе с Мхитаром Севастийским с разрешением возвести монастырь и проводить службы согласно их обряду. Мхитаристы, как именовали себя братья, восстановили существовавшую ранее церковь, адаптировав ее под свои нужды, построили монастырь, разбили сады и огороды и даже увеличили в несколько раз поверхность предоставленной им в пользование суши.

Но главное занятие конгрегации, что утвердил еще сам Мхитар (что имел тот же сан вардапета, что и Гавриил Айвазовский), – несение духовности, веры и культуры сынам Армении и всему миру. Оно подразумевало просветительскую деятельность, переводы знаковых произведений на армянский язык и не только, книгопечатание, создание крупной библиотеки с редчайшими изданиями и манускриптами.

Сам основатель внес неоценимый по значимости вклад в праведное дело. Опубликовал разные книги, включая катехизис, сборник молитв, Библию, грамматику, первый словарь армянского языка. Библиотека обогатилась образцами времен Средневековья и Возрождения, классическими авторами, рукописями, которым перевалило за 10 веков. Благодаря монахам создавались первые географические карты на армянском языке, материалы об искусстве, философии и теологии. Остров Святого Лазаря – до сих пор важнейший центр армянской культуры в мире, а его библиотека является третьей по количеству собранных изданий и считается настоящим кладом для изыскателей.

К слову, подобная работа и ориентация на культуру сослужили монахам хорошую службу – спасли их от указов Наполеона Бонапарта, что одним росчерком пера завершал работу религиозных объединений на подвластных ему территориях. Деятельность Сан-Ладзаро была расценена как научное сообщество с соответствующими трудами, поэтому монастырю позволили продолжать свои исследования. Не иначе как в этом проявилось заступничество Высших сил и самого основателя – Мхитара Севастийского.

Иван Константинович, пребывание которого в Венеции длилось месяцы, неоднократно посещал остров Святого Лазаря. Тишина, спокойствие, уединенность, возможность погрузиться в свои мысли, приобщение к достоянию своего народа способствовали обретению им новых творческих идей и вдохновения.

Интересовал живописца и знаменитый английский гость общины мхитаристов – лорд Байрон, что почти ежедневно в течение трех месяцев за несколько десятилетий до Айвазовского ступал на островную землю для изучения армянского языка.

«Прибыв в Венецию в 1816 году, я нашел, что ум мой был в таком состоянии, которое требовало занятий, и притом такого рода, чтобы они только немного простора давали воображению и представляли известные трудности для занимающегося. В это время на меня, как, вероятно, и на всех других путешественников, произвела большое впечатление община Св. Лазаря, которая, кажется, соединяет в себе все преимущества монастырского учреждения, не обладая ни одним из его пороков. Чистота, комфорт, кротость, непритворное благочестие, таланты и добродетели братьев ордена способны внушить светскому человеку убеждение, что существует другой, лучший мир даже в этой жизни», – писал Байрон в предисловии к учебнику по армяно-английской грамматике.

Конечно, Айвазовский видел зал, посвященный Байрону, и портрет английского поэта, что и сейчас украшает помещение. Возможно, знал о любимом месте в саду, что условно называется «холмом лорда Байрона», под тенью оливковых деревьев. Тогда неудивительно появление литератора на одной из картин Ивана Константиновича – «Посещение Байроном мхитаристов на острове Св. Лазаря», что хранится в Национальной галерее Армении. Однако копия полотна украшает и коллекцию Музея армянской конгрегации мхитаристов в Венеции – уж очень хотелось братьям иметь у себя работы, связанные с их монастырем.

В виде копии здесь есть и «Отцы-мхитаристы на острове Св. Лазаря», что была создана в Венеции в 1843 году. Прекрасный панорамный вид на Царицу Адриатики в закатном мягком желто-оранжевом свете сразу настраивает на гармонию и отрешенность. Виднеются очертания знакомых пейзажей с церквями и колокольнями, горная гряда, таящая вдали, вычерченный одинокий силуэт темной гондолы, задумчивые лица монахов и красная, лежащая на парапете книга – символ учености и просвещения, ставших главным делом армянской обители в лагуне. Тут изображены и реальные исторические личности – вероятно, Авгерян, что давал Байрону уроки армянского языка, и брат художника – тот самый Гавриил, с которым они были очень близки.

Предположительно, именно он подсказал Айвазовскому идею картины, что произвела в Италии настоящий фурор, – «Хаос. Сотворение мира» – на волнующую библейскую тему, где традиционно для художника в центре внимания фигурирует вода.

Иван опирался на цитату Священной Книги: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водой» (Быт. 1:2). На полотне он эмоционально и почти дословно изобразил описанное, словно приоткрывая дверь в тот самый момент, когда Всевышний породил планету. Мощная, главенствующая, неукротимая стихия воды, контрастные облака, тень и непременный на каждой картине живописца свет – как символ надежды и настоящего большого начала. Над всем – сияющий силуэт Господа, с силой и любовью укрощающий могучий и не подвластный никому ранее хаос.

«Сотворение мира» показали на выставке в Риме уже в конце 1840 года, когда талантливый выпускник из Российской империи только приехал в Италию на стажировку. Полотно вызвало море восторгов и волны обсуждений. Имя Айвазовского звучало у всех на устах. Слух о триумфе молодого пейзажиста дошел до самого Ватикана, глава которого – папа Григорий XVI – выразил желание приобрести обсуждаемый и беспрецедентный по популярности «Хаос». Айвазовский же, узнав о намерении Его Святейшества, решил подарить картину понтифику. Подобное решение, демонстрирующее не только талант, но и человечность, еще больше возвеличило художника в глазах общества.

Емко описал происходящие тогда события Николай Васильевич Гоголь: «Пришел ты, маленький человек, с берегов далекой Невы в Рим и сразу поднял ”Хаос» в Ватикане”[14]14
  Кузьмин Н. Н. Воспоминания об Айвазовском. С. 25.


[Закрыть]. К слову, знакомство художника с известным писателем произошло также в мистической Венеции и имело важность для обоих – повелители кисти и пера стали добрыми знакомыми.

Об их первой встрече в Царице Адриатики сложился своеобразный анекдот:

– Кто это такой? – спросил Айвазовский у Панаева.

– Это Гоголь! – ответил шепотом Панаев.

– А вы Айвазовский? – спросил Гоголь, услышавший их шепот, и, подойдя к молодому художнику, начал крепко пожимать ему руку.

– Знаете, Иван Константинович, – обратился Панаев к Айвазовскому: – Ведь Гоголь ваш горячий поклонник… Когда он любуется вашими картинами, он буквально захлебывается от восторга.

– Немудрено, брат, захлебнуться, когда он дает в своих картинах такую чудесную воду, – ответил Гоголь, хлопнув дружески по плечу ладонью сконфузившегося от такой похвалы художника[15]15
  Кузьмин Н. Н. И. К. Айвазовский и его произведения. С. 25.


[Закрыть].

Смущение юноши неудивительно – Николай Васильевич к тому моменту уже прославился своим «Ревизором» и вынашивал идею главнейшего произведения – «Мертвых душ».

Впрочем, это вряд ли влияло на закрытость характера, о которой Айвазовский упомянул в своих записях, рисуя облик нового знакомого: «Если бы я был портретистом, я написал бы в ту пору портрет Гоголя. Низенький, сухощавый, с весьма длинным заостренным носом, с прядями белокурых волос, часто падавшими на маленькие прищуренные глазки, Гоголь выкупал эту неприглядную внешность своею любезностью, неистощимою веселостью и проблесками своего чудного юмора, которым искрилась его беседа в приятельском кругу. Появление нового незнакомого лица мгновенно набрасывало тень на сияющее добротою и озаренное улыбкой лицо Гоголя: он умолкал, хмурился, как-то уходил сам в себя. Эту странную черту характера замечали в нем все его близкие знакомые. Со мною, однако же, он довольно скоро сошелся, и я не раз наслаждался его милой беседой»[16]16
  Кузьмин Н. Н. И. К. Айвазовский и его произведения. С. 24.


[Закрыть].

Знаковая встреча в Венеции переросла в дружбу, что растянется на годы. Ну а пока, в Италии, они путешествовали, говорили об искусстве, вдохновлялись прекрасными местами, в изобилии раскиданными от северных величественных Альп до горячего, утопающего в аромате лимонов и жасмина юга. В римской «келье» Гоголя, как он называл свою обитель в Вечном городе, Айвазовский считался дорогим гостем. Там сложился отдельный от прочих русских художников кружок, где главенствовали рассуждения о культуре, дружеская атмосфера, искренность.

Успех «Хаоса» в Риме, внимание Ватикана и итальянской публики творцы тоже отмечали вместе. Во время «обмывания» золотой медали, полученной в качестве благодарности от понтифика за подаренный «Хаос. Сотворение мира», Гоголь даже обронил фразу, что попадет в журналы того времени: «И что обиднее всего <…>, мне бы в шею за это дали, а Ване Айвазовскому дали золотую медаль»[17]17
  Кузьмин Н. Н. И. К. Айвазовский и его произведения. С. 25.


[Закрыть].

Но Айвазовскому действительно к тому моменту уже можно было многое. Европейская слава молодого художника росла день ото дня, от выставки к выставке. Каждая картина, вышедшая из-под его кисти, – восторг, ценность, заполучить которую становилось делом чести. Аристократия, богема, высшие круги превозносили Ивана Константиновича на пьедестал, но, несмотря на все заслуженные дифирамбы, награды и заслуги, Айвазовский оставался скромным и преданным искусству человеком. Громкий успех, сопутствовавший с юности, не смог вскружить голову простому жителю Феодосии.

Особенно радовались за него присутствовавшие рядом на выставках соотечественники. «С каким восторгом говорили мы это «нашего» в Риме, с какой гордостью смотрели мы на слово «Russo» (русский. – Прим. авт.), написанное на карточке под его картинами», – вспоминает Ф. В. Чижов – промышленник, знакомый Николая Гоголя и Александра Иванова [18]18
  Айвазовский И. К. Документы и материалы. С. 59.


[Закрыть].

Популярность и «модность» мариниста из Российской империи повышали ценность его произведений. В этом смысле Армянский монастырь Святого Лазаря в Венеции является обладателем огромного богатства – более 10 оригинальных работ Ивана Константиновича, подаренных им обители в разные годы. Изображенная на полотнах география многообразна – Венеция, Арарат, Неаполь, юг Италии и даже заморская Ниагара.

Но главное сокровище пришло в их руки относительно недавно – в начале XX века мхитаристы получили бесценный дар из Ватикана – тот самый «Хаос», что всполошил итальянские художественные круги и понравился папе Григорию XVI. Сейчас эта работа располагается в центре экспозиции, где представлены все имеющиеся картины Айвазовского. Ими можно полюбоваться во время экскурсии по монастырю.

Творчество неизменно сопровождало мариниста в Венеции, но иногда случались и курьезные случаи. В Серениссиме состоялась весьма необычная сделка – Иван познакомился с одним маркизом, сразу же обратившим внимание на холсты с морскими видами. Что неудивительно: творца, превосходившего Айвазовского в их изображении, попросту не существовало. Восхищение и похвала не заставили себя долго ждать. Помимо отзывов, услышал Иван Константинович и о большой любви брата своего собеседника к живописи. Мужчина при этом занимался производством колбасных изделий в знаменитой своей гастрономией Болонье, где мортаделла и прошутто – не только часть культурного кода, но и настоящая ежедневная «религия» во время обеда и ужина.

Маркиз неожиданно предложил в качестве оплаты за полотно продукцию завода брата в надежде, что знаменитый художник примет столь смелое предложение. Айвазовский, успевший за время пребывания в Италии полюбить «ветчину, колбасы и сосиски, особенно болонского произведения»[19]19
  Айвазовский И. К. С. 432.


[Закрыть], дал свое согласие и принялся за дело. Отличаясь быстротой работы, он в тот же день создал картину, что в скором времени отправилась в Болонью. Вкусивший прелести местных деликатесов, художник взамен получил посылку с образцами мясного искусства Италии, качеством и вкусом которых остался очень доволен.

Подобный редкий «натуральный обмен» в его практике заслуживает упоминания. Ведь помимо «колбасного короля» из Болоньи заказчиками картин Айвазовского считаются император Российской империи, султан из Константинополя, король Неаполя, герцоги, знать со всего света, члены русской императорской фамилии. В течение жизни живописец получил множество званий, свидетельствующих о роли в обществе: статус профессора, академика, – был пожалован орденами: Святой Анны, Владимира, Александра Невского, Станислава, французского Почетного Легиона, Спасителя из Греции, Меджедия, Османье от турецкого султана. Числился членом европейских академий: Флорентийской, Амстердамской, Штутгартской. Стал почетным гражданином города Феодосии за посильное участие и помощь в его жизни. В честь земляка приняли решение назвать там улицу, гору, бульвар, фонтан. Оставить имя Ивана Константиновича в истории для Феодосии – дело чести, уважения и благодарности, ведь он заботился о появлении библиотеки, железной дороги, картинной галереи, художественной школы. А также выступал за расширение местного порта, занимался археологией, исследуя курганы, и даже находил весьма ценные старинные вещицы. На свои средства построил не сохранившийся ныне музей древности, а когда возникли проблемы с питьевой водой, по личному волеизъявлению, заботясь о горожанах, организовал водопровод от источника в своем загородном имении до Феодосии. Имя художника было широко известно как в России, так и за ее пределами.

Выставки работ Айвазовского проходили в Париже, Риме, Лондоне, Неаполе, Амстердаме, Берлине и Венеции. К итальянским местам особенно привязалась его душа. В конце жизни творец надеялся совершить путешествие в bel paese, но мечта осталась лишь мечтой.

Брат Гавриил же покинул орден мхитаристов, остров Святого Лазаря и Серениссиму, чтобы посвятить всего себя служению Армянской апостольской церкви в родном Крыму. Сильная, глубокая связь братьев Айвазовских с Венецией завершилась с окончанием их земного пути. Но в Венецианской лагуне мхитаристы до сих пор помнят своих соплеменников и воздают должное их вкладу в искусство, культуру и науку.

Конечно, след Айвазовских остался. Журнал «Базмавеп», созданный Гавриилом, продолжает свое существование, погружая читателей в различные интеллектуальные темы. А об Иване вспомнишь, хоть и не сразу, попав в стены монастыря. Для этого придется подняться по широкой лестнице с ковкой, названной в честь Мхитара, пройти старинные залы, любуясь росписями и многочисленными полотнами (в том числе знаменитых Джованни Баттиста Тьеполо, Якопо Пальма Джоване и Себастьяно Риччи), темной мебелью, большими книжными шкафами почти до самого потолка, где в ряд выстроились огромные экземпляры с позолоченными буквами на торцах и потертыми временем обложками. Окинуть взглядом богатейшее собрание библиотеки с цветными миниатюрами и книгами на разных языках, насладиться прекрасной, представленной во всем блеске коллекцией, собранной за три столетия.