Текст книги "Русские в Венеции! Истории про разные события и людей, которых объединила жемчужина Адриатики"

9
Греческая церковь, двуглавый орел и Палеологи

Лучше верить, чем не верить, потому что с верой все становится возможным.

Альберт Эйнштейн

Греческая церковь святого Георгия

Ее наклоненная колокольня видна с разных точек Венеции – высокая, изящная, в духе Ренессанса, она уже вызывает любопытство и желание узнать, какая же постройка обладает сим архитектурным шедевром. Покорно последовав за ориентиром, вы окажетесь перед светлой церковью у канала с собственной ажурной калиткой у воды и причалом, просторной территорией, золотыми мозаиками в византийском стиле и небольшим закрытым кладбищем, скромно прячущимся за абсидой.

Восхитительное наследие эпохи Возрождения находится на месте, что было дорого всем русским, приезжавшим в Республику Святого Марка. Ведь именно здесь вдали от Родины они могли почувствовать общность с братьями по вере – православными греками, с которыми исторически существует одинаковое вероисповедание. Согласно канонам, мы можем участвовать в проводимых таинствах друг друга, совершать все необходимые ритуалы, ибо оба народа являются носителями православия.

Нетрудно догадаться о привязанности и теплых чувствах, что испытывали русские к небольшому островку греческой культуры в житейском море торговли, сделок, маскарадов, приемов, блеска и яркой жизни непривычной им Венеции. В какой-то мере церковь Сан-Джорджо-дей-Гречи стала вторым домом на чужбине для выходцев из далекой Российской империи, однако вряд ли кто из них представлял, сколько усилий пришлось приложить потомкам Платона, Фидия, Гиппократа и Сократа, чтобы иметь личное место культа, где бы они с радостью принимали собратьев по вере.

Меж тем, взаимодействовать с делегациями из Московии они начали еще с конца XV века. Например, послы великого князя Ивана III, братья Ралевы, бывшие греками по национальности. Они привезли из Европы в Москву не только номинального императора Византии Андрея Палеолога – брата жены великого князя – Софьи Палеолог, но и талантливых мастеров для украшения набирающей мощь далекой державы.

С Ралевыми в Московию приехал Пьетро Антонио Солари – автор проектов Спасской, Никольской, Сенатской башен Кремля, Грановитой палаты и носящего, согласно летописям, диковинный титул «главного архитектона Москвы», а не более распространенный «муроль» [37]37
  Зодчий.


[Закрыть], также Марко Руффо (прозванный Фрязиным), имевший отношение к формированию облика Кремля, его башен и палат. Последние, к сожалению, история не сохранила.

В Москву позже их по проторенной тропе устремился и венецианец Альвизе Нуово (Новый), спроектировавший княжескую и царскую усыпальницу – Архангельский собор, в оформлении которого ясно прослеживаются детали, элементы, архитектурные традиции манящего во все времена города на воде.

Впрочем, непосредственно в Венеции и ранее шли поиски талантливых зодчих для важных государственных задач. Семен Толбузин – боярин и посол Ивана III в Республике Святого Марка – договаривался с небезызвестным Аристотелем Фиораванти о поездке в Москву, предлагая впечатляюще высокое жалованье. За обещанную итальянцу в месяц сумму в России по тем временам можно было стать землевладельцем и приобрести сразу несколько деревень. Однако архитектора сподвигли на путешествие не столько обещанные достойные заработки, сколько недавние неудачи: обрушение башни при попытке ее выровнять, обвинение в использовании фальшивых монет и ухудшение репутации в связи с этим. Предложение боярина подоспело как нельзя кстати, и пожилой Фиораванти воспользовался случаем кардинально изменить жизнь и перешел на службу к великому князю.

В Москве он создаст истинное чудо – Успенский собор, русский храм по венецианской технологии, подразумевающей сотни свай для укрепления фундамента.

Помимо невероятных масштабов, внешней и внутренней эстетики, это место станет центральным для русской истории.

Важнейшие события государства, включая церемонию коронования, будут происходить именно там – в соборе, где причудливым образом соединился русский дух, многовековые традиции, итальянское чувство стиля, разработки эпохи Ренессанса и венецианские строительные идеи.

Но давайте вернемся от высоких сводов русских соборов к гостеприимным грекам и их истории жизни в Венеции. После падения Константинополя в 1453 году они, оставив привычные места обитания, стали наводнять Серениссиму. Давние торговые связи успели крепко связать наследников античной культуры с Царицей Адриатики, сформировав национальную диаспору.

Конечно, заходила речь о собственной церкви, но все попытки долгое время оказывались безрезультатными. Причина – в случившемся разделении христианства на католиков и православных, что имело место в середине XI века. Тормозил процесс и тот факт, что на территории Италии, активно исповедовавшей католичество, православие – вера, которой придерживались греки, воспринималась ересью. А как дать разрешение, чтобы «еретики» имели свое место и проводили службы?

В течение долгих лет греки ютились в разных местах, в частности в церкви Сан-Бьяджо. В других храмах и домах службы тоже совершались, но несли с собой большой риск ввиду неустойчивого положения диаспоры в лагуне. К тому же Совет десяти вскоре огласил запрет о богослужениях где-либо, за исключением Сан-Бьяджо, что явно не мог вместить всю уже многочисленную к тому моменту греческую общину. Совершая ритуалы, византийские беглецы лелеяли мечту о своем храме, где смогут стать полноправными хозяевами без ожидания позволения и подачек. Она казалась несбыточной: дипломатические ухищрения и просьбы не действовали, официальные ответы не внушали надежды, но сила веры у упрямого народа не иссякала даже спустя столетия. Однажды их молитвы все же оказались услышаны.

В затяжном и принципиальном противостоянии венецианцев с турками греки вовремя пришли на помощь, отправив военные силы. Неоценимая заслуга не могла игнорироваться и остаться незамеченной. Требовалось признать вклад греческих солдат в жизнь Серениссимы, в результате чего мнение и решение относительно церкви, к ликованию просящих, были наконец изменены.

XVI век стал для греков поворотным: сначала была приобретена земля в сестьере Кастелло, затем получены все необходимые разрешения, и наконец, закипела работа. За дело взялся знаменитый архитектор и скульптор Санте Ломбардо, создавший жемчужину Венеции – скуолу Гранде-ди-сан-Рокко, где творил великолепный мастер, один из лучших живописцев Венеции – неутомимый Якопо Тинторетто.

Интересно, что живописец, которого австрийский историк Макс Дворжак именует «подлинным преемником искусства Микеланджело», тоже оказался связан с греками – росписи в куполе Сан-Джорджо-дей-Гречи проходили под его непосредственным руководством и наблюдением.

Частично в проекте участвовал и еще более прославленный Андреа Палладио – автор знаменитых церквей Реденторе, Сан-Джорджо-Маджоре в Венеции, вилл Ротонда, Вальмарана, Пизани, исторического центра Виченцы, внесенного в список ЮНЕСКО, – единственный архитектор, в честь которого назвали целый стиль – палладианство.

Дополнил почетный ряд Бальдассаре Лонгена – мастер, создавший знаковые для Светлейшей здания, в том числе впечатляющую базилику Санта-Мария-делла-Салюте, эффектно замыкающую извилистый Большой канал – главную водную улицу Серениссимы, окаймленную стройными рядами палаццо, стоимость которых оценивается в целое состояние. Впрочем, участие масонского архитектора Лонгена оказалось скромным – он построил здание, где сейчас располагается музей, и создал кенотаф – памятное символическое захоронение внутри церкви одного из местных священников – Габриэле Северо, ставшего митрополитом Филадельфии.

Речь не о далеком Новом Свете, хотя в XVI–XVII веках о существовании Америки уже было известно (Филадельфия в США была основа в 1682 году, уже после смерти Габриэле Северо. – Прим. авт.), а о Филадельфии в Лидии – территории, принадлежащей в данный момент Турции. Останков священника в кенотафе с гармоничными пропорциями нет, а место настоящего захоронения неизвестно. Но вполне вероятно, что он нашел последнее пристанище непосредственно рядом с Сан-Джорджо-дей-Гречи. Возможно, в окрестностях или на том старинном кладбище, что заметишь, если с любопытством изучать территорию и заглядывать во все потаенные уголки.

Имена упомянутых людей, легендарных для Венеции и мира искусства, а также использование дорогостоящей синей краски в отделке уже ясно дают понять, насколько серьезно греки подошли к созданию своей церкви. Обрадованный народ вкладывал внушительные средства, дабы продемонстрировать и свою духовную победу, и настигшее их экономическое процветание, что позволило выделить колоссальные по тем временам суммы на строительство. Не случайно, по некоторым оценкам, получившееся белоснежное творение из истрийского камня – одна из самых красивых православных церквей в Европе, сохраненная «Маленькая Византия» в лагуне. Долгосрочное ожидание и томление эллинов способствовало созданию шедевра на века.

Однако в иностранной архитектуре идеального Ренессанса быстро начинаешь замечать нечто знакомое: то тут, то там – на дверях, в интерьерах – встречается традиционный для России двуглавый орел. Это древний символ, отразившийся в разных культурах, но именно в императорский знак он превратился при последней правящей династии Византии, уже упомянутых Палеологах – семье, царствовавшей два столетия и породившей финальный яркий взлет византийского искусства. Не случайно он именуется Палеологовским Возрождением – последний, прощальный всплеск культуры на закате умирающего, некогда недосягаемого и могучего государства.

В подвластной им стране христианство являлось основной религией, по этой причине греки украсили свою церковь родным для них царским символом. Он же стал эмблемой Константинопольского патриархата. На Русь диковинная птица с герба властителей попала благодаря браку последней византийской принцессы Софьи Палеолог с московским великим князем Иваном Третьим, что позже примет на службу Аристотеля Фиораванти.

Кстати, направляясь на новую Родину в Московию, девушка транзитом проезжала Венецианскую республику, но в качестве остановки выбрали Виченцу, а не Венецию. Объясняется подобное решение просто – итальянец Джан-Баттиста делла Вольпе, что вез Софью Палеолог и прикладывал всяческие усилия для заключения международного брака, был родом из Виченцы и не мог упустить случая похвастаться перед земляками собственными достижениями, высоко ценимыми обеими странами.

Заморская невеста из некогда состоятельного, но потерявшего свои позиции рода придавала определенный вес и престиж амбициозному правителю Москвы и подвластному ему княжеству.

Связь с государством, некогда блиставшим как центр духовности, силы, искусства и власти, льстила и давала определенное превосходство.

Взять герб Палеологов и принять статус «Третьего Рима» стало политическим, идеологическим и культурным шагом, сделавшим Русь прямой наследницей погибшей Византии.

В символической передаче короны и заключении эпохального брака тоже оказались замешаны венецианцы, сыгравшие основную роль во встрече Софьи и Ивана, затем создавших крепкий династический союз. Их потомки, в своих жилах соединившие кровь византийских императоров и правителей Московии, остались в русской летописи.

Конечно, сын – Василий III – продолжил политику отца по «собиранию русских земель», присоединив Рязань, Смоленск и Псков, а внук – Иван IV Грозный – помимо определенного одиозного образа, вошедшего в историю, еще значительнее расширил территории, добавив Казань, Астрахань, Сибирские ханства. Он первый из московских царей, чье венчание на царство прошло в построенном Аристотелем Фиораванти Успенском соборе Кремля. Его сын – Дмитрий Угличский, убитый в детстве и причисленный к лику святых, покоится вместе со всеми своими родственниками в построенном венецианцем Альвизе Архангельском соборе. Связь Венеции, Италии и России судьбоносно прослеживается во многих деталях.

О Палеологах в храме напоминает и внушительный образ Спаса справа от Царских врат, но, прежде чем вы подойдете к нему, обнаружите прямо в полу погребальные плиты. Среди тех, кто похоронен непосредственно в церкви Сан-Джорджо-дей-Гречи и рядом, есть греки и русские.

Например, Колошин Сергей Петрович – студент Санкт-Петербургского университета и сын действительного статского советника, родившийся в Москве и скончавшийся в Венеции в 1841 году. О юноше извещает памятная доска на наружной стене рядом с апсидой на маленьком кладбище, что находится за храмом и обычно закрыто. Справа от плиты москвича есть другая табличка, а послание на ней словно подчеркивает факт второго отечества для многих, кто волею судеб оказался далеко от дома в туманной венецианской лагуне: «Я первый прибыл к вам и первый вас оставил. Не плачьте, мне здесь хорошо: я дома».

Есть и женское захоронение, принадлежащее графине Екатерине Воронцовой, в девичестве Сенявиной, супруге посла, любимой фрейлине императрицы Екатерины Второй, занимавшейся первым русским консульством на вилле Мараведже в Серениссиме. После трагической кончины от болезни в Пизе в 1784 году ее тело привезли в Венецию и захоронили перед иконостасом. Погребальная плита Екатерины Алексеевны является первой слева среди четырех видимых захоронений перед алтарем в православной греческой церкви в честь Великомученика Георгия. Который – о чудо и совпадение! – является в том числе и покровителем златоглавой Москвы.

Уже построенная, церковь в честь этого святого фигурирует в воспоминаниях русских, находящихся в Венеции по службе. Посол Иван Чемоданов в XVII веке по приезде в Царицу Адриатики был приглашен в греческий православный храм на молебен о здравии царя Алексея Михайловича Романова. Согласно документам, за почти двухмесячное пребывание в Светлейшей его делегация как минимум шесть раз общалась с братьями по вере.

А непосредственный родственник правителя, точнее, его первой супруги из рода Милославских – путешественник и государственный деятель – стольник Петр Толстой, отправленный Петром I обучаться морским наукам, описал непростой путь в Венецию, с остановками в соседних городах, прохождением таможни и прочими бытовыми ситуациями, возникавшие в дороге. Из Москвы до республики Серениссима Петр Андреевич вместе с другими отправленными царем людьми, которым предстояло получать новые знания, добирался 15 недель.

За годы обучения морскому делу он не только осваивал профессию, но и делал заметки, раскрывающие современникам чужеродные традиции европейцев.

Петр обращал внимание на многонациональную толпу, наполняющую город, куртизанок и их нравы, мощеные улицы и архитектуру. Описывал стольник церкви, монастыри, часы на башнях, Арсенал, Дворец дожей, площадь Сан-Марко, отмечая любопытную подробность. Местный люд любил прохаживаться в разных ее частях, в зависимости от изменяющей свое положении тени. Интересно и замечание Петра, что гулять по площади Святого Марка приезжим и венецианцам недворянского происхождения было не положено, особенно если на ней уже присутствовали аристократы. Находиться здесь считалось уместным исключительно по большой необходимости и то, только чтобы перейти площадь.

Толстой стал свидетелем разных праздников, знаковой церемонии обручения дожа с морем и, конечно, застал знаменитый карнавал: его описание данного действа – одно из первых, изложенных русским путешественником в красочных деталях. Жил тезка Петра Великого рядом с греческой православной церковью Святого Георгия, продолжая заложенную ранее традицию взаимодействия с единоверцами.

Конечно, Толстой часто посещал службы, описывал интерьер церкви, святыни, проводимые ритуалы, а однажды стал свидетелем похорон утонувшего грека и подробно описал последовательность процесса отпевания.

Наконец, не обошелся без греков и предполагаемый тайный визит самого Петра Первого в Венецию. Согласно официальной версии, русский царь не доехал до города на воде, о котором мечтал и который включал в программу своего заграничного путешествия. Однако существуют записи и доклады, сделанные жителями республики, доказывающие обратное. Утверждается, что Петр со спутниками остановился в доме у состоятельного грека и передвигался по городу, облаченный в славянские одежды. Помимо них, внешние данные и рост Петра Алексеевича Романова уже привлекали внимание. Даже если допустить, что государь гостил в интересующем его городе инкогнито и под покровом тайны, то остаться незамеченным у него вряд ли получилось.

Состоялось ли это посещение или нет – пока еще загадка истории. Зато именно при Петре эллины активнее начинают взаимодействовать с его державой, занимая должности учителей, переводчиков, медиков, политиков, военных и работая в сферах, связанных с морским делом и торговлей.

Впрочем, дружба русских и греков не ограничилась исключительно временами славной империи. Одна знаковая процессия прошла в этих стенах в 1929 году, под золотыми изображениями более ренессансных, чем традиционно-византийских фигур и ликов. Свидетелями церемонии стали великие личности XX века – танцор Серж Лифарь, пианистка Мися Серт и гуру моды Коко Шанель, провожавшие в последний путь своего близкого друга, создателя «Русских сезонов», журнала «Мир искусства», импресарио, человека, сумевшего очаровать и влюбить Европу в русскую культуру, – Сергея Дягилева, – не случайно ли – возможного потомка Петра Великого.

Его любовь к Венеции оказалась безмерна. Сродни болезни, наваждению, страстному влечению. Ни один город так не радовал и не вдохновлял этого творческого человека. Несмотря на давние предсказания цыганки, что присутствие у воды грозит ему гибелью, животный страх импресарио отступал перед очарованием Светлейшей Республики Святого Марка. Исчезал, стоило возникнуть миражу из стрельчатых арок, каменных палаццо, полосатых свай, силуэту древнего собора с восточными куполами на красивейшей площади мира, где Дягилев любил царственно восседать за столиком кафе.

Интуитивное чувствование судьбоносности Венеции в его жизни и смерти сквозит еще в письмах начала XX века, где Дягилев признается в своей убежденности, будто его дни окончатся здесь, в венецианской лагуне. Это произошло 19 августа 1929 года на острове Лидо. Решение души покинуть бренный мир совпало с днем рождения подруги и мецената – мадемуазель Коко Шанель, взявшей на себя вместе с Мисей Серт все похоронные расходы.

Траурные черные гондолы театрально доставили после заупокойной службы в греческой церкви[38]38
  Запись об этом есть в архивной книге умерших греческой церкви Сан-Джорджо-дей-Гречи. – Прим. авт.


[Закрыть] процессию с телом Сергея Павловича на остров-кладбище Сан-Микеле, где он покоится до сих пор. По соседству, на той же территории молчаливого некрополя с тянущимися к небу кипарисами, заснули вечным сном его близкие – Игорь Стравинский, с которым Дягилева связывала творческая деятельность, а также дальнее кровное родство, с супругой Верой.

Свидетелем всех историй, проходивших под сенью Сан-Джорджо-деи-Гречи, можно назвать икону Спасителя XIV века, украшающую правую часть иконостаса.

Одухотворенный лик, темные одежды, золотой фон, книга в руках. Взгляд, проникающий в душу, глубокие тени и намоленная массивность, свойственная искусству грандиозной Византийской империи.

Образ – подарок Анны Нотара-Палеолог, дочери последнего византийского великого дуки, укрывшейся в Италии после падения прославленной родины от рук оттоманов. Анна не только подарила старинный образ Христа греческой церкви, но и сама немало сделала для соотечественников: занималась печатанием книг, способствуя развитию культуры. Знатность и благородное происхождение дамы позволили ей получить от Венеции феноменальные преимущества: проводить в своем доме богослужения частным образом на фоне все более смыкающегося кольца ограничений для ее народа. Правда, позволение действовало в течение очень непродолжительного времени, а затем подлежало отмене.

Нотара именуют вдовой последнего правящего императора Византии Константина XI Палеолога, но подтверждения этому старинному и устоявшемуся факту нет. Хотя сами греки утверждают, будто икона Спасителя подарена дамой из семьи Палеологов, а Анну именуют как Нотара-Палеолог.

Что известно совершенно точно – женщина присутствовала на заочном обручении в Риме Софьи Палеолог – племянницы Константина XI – и Ивана Третьего, так что дарительница образа связана и с Венецией, и с Византией, и с греческой общиной, и с Палеологами, которые вновь и вновь возвращают нас к России и статусу, перешедшему к ней от последнего оплота христианской веры – Восточной Римской империи.

Москва стала Третьим Римом, подразумевая, прежде всего, религиозный и духовный центр. Эта идея легла в основу государственности, осененной двуглавым орлом и дополненной титулом наследницы Византии. Наверное, не случайно даже тут, на венецианской земле в греческой церкви Святого Георгия, глядя на императорский символ Палеологов, сами собой вспоминаются пророческие и судьбоносные слова: «Два Рима пали, Третий стоит, а Четвертому не бывать».