Текст книги "Венеция. Карантинные хроники"

День седьмой

И потянулись длинные дни. Время изменилось. Вместо спрессованного полуфабриката оно стало состоять из сотни осмысленных мелочей. И даже для Венеции, где время и так течет по-особому, где нет машин и расстояния все еще измеряются шагами и мостами, оно стало другим. Время осмысления – говорят одни. Но если точнее – осмысленное время. Нет, еще не осмысленное нами, но наполненное иным содержанием. Смыслом. Тем, что рождается мыслью, но совсем ею не исчерпывается.

Плеск. Улыбка. Блик.

Сегодня утром я увидела спутниковые снимки Италии. С каждым днем наш Сапожок проступает все яснее. Нет, не погода. Это уходит смог. Вирусу удалось то, что не удалось всем зеленым и climate change активистам. Люди просто почти перестали ездить на машинах из города в город. Нечто похожее происходит и внутри. В этой вынужденной остановке броуновское движение планов, обязательств, дел затихает, и проступают очертания чего-то куда более важного. Никогда еще так много людей в современном мире не оставалось наедине с собой. “Внутренний ландшафт” не может не поменяться, а значит, есть надежда и на “внешний”.

Весна как будто тоже ушла на карантин. Затворилась дома и уже третий день почти не показывает носу. Тревожный ветер полощет навесы над закрытыми лавками. Из причаливающей по утрам мусорной лодки теперь разматывают шланг и моют площадь. Совершеннейший кадр Висконти.

Но город не умер. Он живет внутренней жизнью. В семьях. В домах. Сегодня в полдень она ненадолго выплеснулась снова на улицу: ровно в 12 жители Италии снова устроили флешмоб – высунувшись из окон. Мы аплодировали героизму итальянских врачей и медсестер. Аплодисменты отозвались эхом и хлопаньем крыльев вспорхнувших с площади голубей, уже привыкших быть ее хозяевами. Площадь, Пьяцца (Piazza), в Венеции только одна – Сан-Марко. А остальные площади именуются словом Campo – поле, каковыми они и были еще в домостовую эпоху. Природа с каждым днем наступает даже на наш (пусть даже весьма относительный) урбанизм. Кажется, скоро от неупотребления на мостовых начнет расти трава и лингвистический круг завершится.

Кто-то прислал ссылку на мое интервью двухдневной давности “Новой газете”. Как же это было давно. И как недавно, наоборот, была и венецианская чума, и холера, после которой закрыли дивные колодцы с питьевой водой, венчающие каждую площадь.

В Венеции историческая память об эпидемиях не только впечатана в саму архитектурную ткань города – церковь Салюте (“Здоровье-Спасение”) или sottoportico della peste (“подворотня чумы”), но и в годовой цикл. Дважды в год Венеция отмечает избавление от чумы. В ноябре праздник Madonna della Salute, а в июле Redentore – праздник Реденторе, Христа Искупителя.

Этот праздник в честь окончания чумы 1577 года стал не только одним из главных городских, но и семейно-дружеских. Напоминает московский Новый год. К нему готовятся заранее, договариваются, кто с кем и как встречает.

Набережные и лодки украшаются фонариками, гирляндами зелени и цветов. В этот день все человеческое содержимое лавок и магазинчиков, гостиниц и университетов, дворцов рассыпается по лодкам и спешит занять место в устье Большого канала и на лагуне напротив Пьяццы. Вдоль набережных ставят столики, каждый приносит свои еду и вино, и строится понтонный мост через канал Джудекки прямо к церкви Реденторе, по нему идет процессия во главе с венецианским патриархом. А к вечеру небо разрывается фейерверком – тысячью золотых рыбок. Все загаданные желания, неразгаданные судьбы, несказанные слова. Огромные цветы взлетают над городом и рассыпаются в темноте, ныряя в лагуну.

Какая длинная жизнь. Какой маленький город. Я вспоминаю вид с крыши палаццо позапрошлым июлем – как они шли и шли одна за другой, моторные и на веслах, topi, sandali[16]16
  Названия традиционных венецианских лодок: topo – буквально “мышь”, sandalo – “сандалия”. (Примеч. авт.).


[Закрыть], санпьеротты, белые пластиковые и разноцветные деревянные. И я знала почти всех в лицо. Вот Марио-старьевщик, вот Эмма – дочка антиквара, вот лодка веселых лицеистов – друзей дочери, вот…

С террасы-альтаны было видно далеко. Но за горизонт заглянуть еще никому не удавалось. Сколько вас – лиц, голосов, парусов, мачт, весел, вереница лет, осеней, зим…

Теперь связь времен ощущается острее: начинаешь лучше, точнее, глубже понимать и радость праздника Избавления, и смысл всего годового цикла.

Сегодня в Италии зафиксировано 250 смертей. По прогнозам Министерства здравоохранения Италии, пик придется на 23–25-е число этого месяца. Дальше есть надежда. Длинная надежда, которую еще Гораций нам советовал дробить маленькими кусочками – ловить день. Очень точная карантинная рекомендация.

 
Tu ne quaesieris (scire nefas) quem mihi, quem tibi
finem di dederint, Leuconoe, nec Babylonios
temptaris numeros. Ut melius quidquid erit pati!
Seu pluris hiemes seu tribuit Iuppiter ultimam,
quae nunc oppositis debilitat pumicibus mare
Tyrrhenum, sapias, vina liques et spatio brevi
spem longam reseces. Dum loquimur, fugerit invida
aetas: carpe diem, quam minimum credula postero.
 

Ты не спрашивай (знать не дано), какой мне, какой тебе боги дадут конец, Левконоя; вавилонские числа не испытывай. Насколько лучше смириться с тем, что будет! Много ли зим даст Юпитер или эту последнюю, которая сейчас сковала Тирренское море, умной будь, цеди вино и дроби длинную надежду краткими промежутками. Пока мы тут говорим, бежит завистливый век: лови день, как можно меньше доверяйся будущему.

Шаги отбивают ритм этих строк, которые с юности помню по-латыни наизусть. В русской литературе с десяток переводов этой оды. Я когда-то и сама пыталась ее переводить в русской метрике, надо поискать.

Маленькая болонка, словно сошедшая с картины Карпаччо, обнюхивает Спритца, я перебрасываюсь парой слов с ее хозяйкой. Обсуждаем детей, потом Европу и китайских врачей, которые привезли плазму выздоровевших для лечения итальянцев. Третий вопрос – конечно, о вирусе в России. Я опять что-то мямлю про “свободное посещение” в московских школах и “рекомендации”. Мы умываем руки. Я и соседка – гелем, который снова продается во всех аптеках. А большие начальники – уж не знаю чем.

Тем временем взят и Париж: с полуночи закрываются все кафе, рестораны, всё. Там, наверное, это зияние будет еще заметнее, чем у нас. В Америке чрезвычайное положение.

Сегодня из Национального института здоровья США, где папа заведует одной из лабораторий, пришли сведения, что один из их коллег is virus positive. Снаряды рвутся все ближе, как, собственно, папа и говорил еще несколько недель назад: эпидемия неизбежна, вопрос роста. Хорошо быть вирусологом. Хотя бы знаешь. Плохо, что вирусу это безразлично.

Что же касается Горациевой рекомендации относительно вина, то мы провели не только занятия нашего нового акварельного курса, но и первый онлайн-аперитив с друзьями и родными: Лондон, Париж, Амстердам, Питер, Владикавказ… Скоро присоединятся Вашингтон, Хайфа…

Мы еще соберемся, посидим на солнышке на площади, но пока пусть наши кафе и бары остаются виртуальными. Мир и стал нашей очень маленькой площадью – со столиками, лицами, голосами, чайками, детьми, собаками. Никогда еще на нашей памяти не было такого непосредственного ощущения единства мира отдельных людей. Это и есть глобализация, а не полки одинаковых продуктов в супермаркетах. Никогда еще так мало и одновременно так много не зависело от личного выбора каждого человека.

Кстати о супермаркетах: тут по-прежнему изобилие. И колоннады туалетной бумаги встречают вас прямо при входе.

Что твой Дворец дожей.

День восьмой

Andrà tutto bene[17]17
  Все будет хорошо (итал.).


[Закрыть].

Эти маленькие бумажные наклейки появляются то там, то сям по всему городу. Одна такая приклеена на банкомате прямо рядом с клавиатурой. Не заметить невозможно.

Сегодня солнечное воскресное утро. Над городом привычно звонят колокола. Но на мессу никто не идет. Только на кирпичной стене в саду в такт перезвону подрагивают тени виноградной лозы. Чуть покачиваются лодки. Из окон доносятся отдельные голоса. И покашливание. Жизнь вернулась так же беспричинно, как когда-то странно прервалась. Когда-нибудь будет и так. Как сказал Папа Римский Франциск, который вчера пешком (куда это он без собаки и без продуктовой тележки?) прошел по улицам Рима.

“Сегодня вечером, перед тем как уснуть, подумайте, как мы вернемся на наши улицы.

Как снова обнимемся. Как нам покажется праздником просто пойти вместе в магазин за покупками.

Подумаем о том, как кофе можно будет пить за барной стойкой, о наших разговорах, о фотографиях, на которых мы все рядом.

Подумаем, как все теперешнее станет воспоминанием, а обычная жизнь представится неожиданным и прекрасным подарком.

Полюбим то, что до этого казалось нам ерундой. Каждая секунда станет бесценной.

Морские купания, вечернее солнце, закаты, вино, смех.

Мы снова будем вместе смеяться.

Силы и мужества.

Скоро увидимся”.

Мы пытаемся заглянуть за край будущего, перегибаясь за борт своей собственной лодки, ловя попутный ветер, идя то под парусом, то на веслах, а то и вовсе замирая. Мы ловим в дробящемся отражении образ прежней устойчивости, знакомые фасады, окна, лица, но ломкие образы распадаются на непонятные пятна и меняются поминутно. Что остается? Плыть. Пускай-река-сама-несет-меня-подумал-ежик. Или же грести туда, где берег кажется ближе. Остается еще, правда, возможность идти по воде.

По мере того как городская жизнь становится все призрачнее, вода в каналах становится все прозрачнее. В солнечный день в часы отлива видно дно. Любой художник позавидует этим переливам зелено-лазоревой акварели. Исчезли такси и моторки, не заходят в лагуну гигантские монстры-лайнеры, отравляющие воду, как тысячи машин, да и простыми лодками пока пользоваться запрещено. Во-первых, выход из дому требует веской причины. Но главное не в этом. В случае аварии или каких-то проблем город не может гарантировать выезд скорой. Нужно экономить ресурсы. Впрочем, венецианцы не отчаиваются и перенесли занятия греблей и туры на дом. Гондола-вирус должен победить нынешний – утешают они себя и гребут швабрами у себя на кухне, дабы не потерять сноровку.

Постепенно люди если не привыкают к заточению, то стараются найти форму жизни и повод для радости. Пение из окон в шесть вечера становится национальной традицией. А известный писатель, знаток историй и венецианских легенд Альберто Тозо Фей затеял проект “Венецианский Декамерон” и каждый вечер перед сном радует нас очередным рассказом.

Вчерашняя легенда была о рыбаке, который женился на русалке. Я слушаю его и пытаюсь мысленно увидеть нас всех вместе, приподнять черепичные крыши и заглянуть внутрь кукольных домиков, где, устроившись под одеялами, большие, молодые и старые дети слушают сказку на ночь, прильнув к своим планшетам и телефонам.

К вечеру наша неутомимая охранная грамота с ушами и хвостом заболела. Нет, этим вирусом собаки не болеют, но утром, когда я дописываю эти вчерашние хроники, мы уже вооружились autocertificazione и отправляемся к ветеринару, надеясь на лучшее. Кажется, защемил спину. У длинных собак бывает.

По мосту впереди меня идет маленький мальчик. Он тоже ведет на поводке… свою плюшевую собачку.

Andrà tutto bene.

Конечно.

Но как же хочется, чтоб это увидели и бабушка, и дедушка, и вся семья этого мальчика. И их друзья. И друзья друзей.

Только за один сегодняшний день в Италии вирус унес 368 неповторимых жизней.

У эпидемии не бывает воскресений.

День девятый

Мы видим, конечно, не глазами. Не только глазами. Мы видим всем своим существом. Мы видим зрительным прикосновением. Видим слухом. Видим словами. А иногда слова, наоборот, мешают нам видеть. Именуя, они членят мир, разделяют сущности – помогая разуму разобраться, но одновременно иногда пережимая единый поток цельности бытия. Называя что-то привычным словом, мы словно отделяем себя от события миллионом употреблений. И, как всякая защита, она же становится преградой. Так неизменно любые вопросы безопасности перерастают в угрозу свободе. Грань очень тонкая.

Утренние лучи бегут по клавиатуре колоннады Сан-Марко.

Посередине площади Сант-Анджело кричит маленький птенец чайки, он громко жалуется, а непреклонная мать наставляет его с трубы Прокураций. Давай сам. Не бойся. Я тут.

На углу в витрине закрытого магазина выставлены чемоданы. Еще один бессмысленный атрибут нынешнего времени. Возле подворотни по-хозяйски расхаживает голубь. Взмахивает крыльями и улетает, не сообразуясь ни с какими правилами. Ему autocertificazione не нужна.

Выходить из дома по-прежнему можно только по одному, и визит к ветеринару взяла на себя старшая дочь, пока мы с младшей оставались дома. Поездка на пустом вапоретто, пересекающие пустой салон лучи. Отблески канала на потолке и на ставших тоже совершенно бессмысленными рекламных плакатах и объявлениях. И самое главное – плывущий по Большому каналу мандарин возле рынка Риальто. Переливающийся, покачивающийся на волнах, играющий на солнце.

Все это вернулось домой в ее рассказах, настолько красочных (как-никак коллега, художник), что мне захотелось немедленно схватить корзину и мчаться на рынок, который, по счастью, входит в список необходимых и оттого разрешенных передвижений. А еще аптека. Собаке нужны лекарства. Надо постараться привести спину в норму.

Когда вечером я вышла со Спритцем в аптеку, то шутки двух встреченных мною прохожих были пугающе однообразны: “Зачем же ты потратила два козыря за один раз: и собаку, и аптеку. Могла выйти на улицу дважды – смотри, какое солнце!”

Солнце, видимо начитавшись рекомендаций в Gazzettino, решило снять карантинную маску и не жалеть ультрафиолета. Оно ныряет в каналы, отскакивает оттуда зеленоватыми бликами, запрыгивает в окна. Словно стремится компенсировать вынужденное бездействие горожан. Что касается остальных компенсаций, то сегодня опубликован указ правительства о мерах экономической поддержки граждан. Оплачиваемые отпуска, сохранение для кого-то зарплаты и даже небольшие выплаты нам, самозанятым художникам и предпринимателям.

Сама же Gazzettino (кстати, венецианское слово, подарившее всему миру “газету”) с каждым днем становится все тоньше по мере того, как истончается поток новостей. Зато другое венецианское слово – quarantena – теперь звучит, наверное, в мире чаще других.

Quaranta – 40. 40 дней искушения Христа в пустыне. 40 лет выводил Моисей свой народ из неволи… 40 – важное число. Посмотрим, чему оно равняется на этот раз.

Первый карантинный указ в Венеции – 1377 года. Вспышек чумы и разных карантинов Венеция пережила за свою историю порядка шестидесяти. Нам не привыкать. Но к XVII веку именно Серениссима стала первым государством, победившим тяжелейшую эпидемию, в том числе благодаря жесткой организации и карантинным мерам с участием тайной полиции и, конечно, доктору Чуме. Из его образа до нас дошла традиционная маска Commedia dell’Arte с клювом. Это была мера безопасности: в нос клали чеснок, травы и тампоны, призванные предохранять от заражения, а трость доктор использовал для осмотра больных, чтобы не прикасаться к ним руками даже в перчатках. Про бактерии и вирусы никто тогда не знал, но, что зараза передается по воздуху, было очевидно. Тогда это именовалось миазмами, а длинноносый доктор-маска, держащий в клюве тампон с чесноком и травами, стал символом этой невидимой борьбы. Или борьбы с невидимым?

Но сейчас по пустынной набережной с клювами расхаживают лишь чайки, в переулках переговариваются голуби, а настоящие доктора больше похожи на инопланетян, хотя по сути их амуниция при ближайшем рассмотрении мало чем отличается от тогдашней: те же очки, те же перчатки, те же респираторы. И лишь синяки на лицах героических итальянских медиков выдают, по скольку часов они не снимают своих защитных очков и масок.

Люди стараются помогать друг другу даже на расстоянии. В фейсбуке появилась группа “Поколение 90-х”: молодые люди, для которых инфекция менее опасна, предлагают закупать продукты одиноким старикам и вешать пакеты им на дверь. Правильно сказала одна моя подруга. Нынешнее тяжелое время, когда итальянцы надели медицинские маски, помогло каждому человеку снять с себя маску. Стать самим собой. Очередной парадокс нынешней эпидемии, в которой изоляция – жест солидарности, а маска открывает человеческие лица.

Сегодня во Франции первый день такого же жесткого карантина, как у нас. Друзья постят фотографии пустынных улиц.

 
И клонятся головы ниже,
Как маятник, ходит луна.
Так вот – над погибшим Парижем
Такая теперь тишина.
 

Но Париж как раз не погиб. И не погибнет. Как и Венеция. Эта тишина – возможность услышать. А услышав, увидеть.

День десятый. День одиннадцатый

“Опять весна на белом свете… Скворцы пропавшие вернулись”.

Почему-то отрывки из этой песни о войне крутятся у меня на языке с самого утра.

Впрочем, скворцы как раз никуда не пропадали. Как и парочка дроздов, живущих уже много лет в нашем венецианском садике.

Лебеди тоже. Мировая пресса полна новостями о вернувшихся лебедях и дельфинах. Дельфинов, признаться, не встречала. А вот лебеди… Они жили всегда в тихих заводях между островами Бурано, Маццорбо и Торчелло, иногда подплывая к нашей лодке, когда мы отправлялись в летнюю хижину на отдаленном островке. Просто теперь их наконец заметили. Да и они осмелели. Голуби тоже преобразились. Сменив наглых рвачей с Сан-Марко, они тихо гулят на площадях и в переулках, то и дело пристраиваясь у ног людей, совершенно их не боясь, но и не выпрашивая подачек. То же и чайки. Если за последние годы они превратились в разбойников, с налету выхватывавших пиццу и бутерброды из рук зазевавшихся туристов, то теперь занялись своим традиционным рыболовным ремеслом. Рыбы тоже стало больше. Она была всегда, но теперь в прозрачной воде, особенно на солнце, ее виднее, и целые стайки кружат, переливаясь на солнце чешуйками-черепичками. По утрам нас будят разноголосые трели птиц. По канату вдоль Большого канала, гордо выгибая шею, шагает цапля. Ее пластика чем-то сродни аркам и стрельчатым окнам палаццо, служащих ей декорациями. Культура все меньше отделена от природы, все более сходятся самые простые и самые высокие сферы, как и случается в минуты больших бед и больших прозрений.

 
Природа – тот же Рим и отразилась в нем.
Мы видим образы его гражданской мощи
В прозрачном воздухе, как в цирке голубом,
На форуме полей и в колоннаде рощи…
 

Венеция тем более. Были и лебеди, и рыба, но именно сейчас взгляд различает на незамутненной глубине то, что раньше было ему недоступно. Так смотрят дети. Каждый раз наново. Так хотят смотреть художники, пытаясь скинуть бельма повседневного видения.

И, наверное, сейчас самое время этому учиться. Размышляя о новом детском онлайн-курсе “Жизнь в картинках”, я вооружилась корзинкой и двинулась в сторону рынка.

Картинок попадалась много, и каждая просилась в текст. Вот старушка, едва ковыляя, выходит из церкви (они открыты час утром и час вечером для личной молитвы) и направляется в аптеку. Увидев на ярко освещенной площади живую душу, приближающуюся к ней в моем теле, она останавливается. Ей явно хочется поговорить.

– Ciao, bella signora! Dove vai di bello?[18]18
  Здравствуй, милая синьора! Куда путь держишь? (итал.)


[Закрыть]

Столь частотное в итальянском языке слово bello стало употребляться еще чаще. Красота спасет. Точнее, спасает. Если не мир, то хотя бы человека. Я объясняю, что иду на рынок, мы обмениваемся парой впечатлений о нынешней городской жизни, делимся творческими гастрономическими планами на сегодняшний обед и расходимся в разные стороны. Впрочем, мы не особо и сближались. Нас разделяло метра три. Говорят, философ Агамбен опубликовал какой-то новый текст о конце отношений и о дистанциях. Но в жизни все иначе. И человеческие отношения не измеряются метрически. Я ухожу, а она так и стоит. Одинокая голубиная фигурка в лучах солнца.

Между двумя крестами. Между аптекой и церковью.

Чем не название для очерка?

Книжный магазин закрыт. Но если очень нужно – то не совсем. Условный стук – и дверь открывается, тебе выдают искомую книгу. На двери объявление о доставке книг на дом.

Вопреки грозным прогнозам все доставки пока работают. Впрочем, идея доставки еды тут не прижилась. Разве можно такое важное дело поручить кому-то еще? Еда – итальянское счастье. Смысл. Основа.

Это знает любой помидор с острова Сант-Эразмо, подставляя красный выгнутый бочок под весеннее солнце на прилавке рынка Риальто. Это знают морковка, картошка, цикорий. Это знают артишоки, плавающие в своем тазике. Это знают продавцы, которые узнают своих всегдашних покупателей даже в масках. Маска, я тебя знаю!

– Слышала? Берлускони дал десять миллионов на свой родной Милан. Строят там полевые госпитали. Все-таки и у Сильвио есть совесть.

Дама воздевает очи горе́. Совесть не совесть, но молодец. Общность Италии всегда под вопросом, но вот преданность малой родине у каждого итальянца в крови.

Статистика по Венето растет. Сегодня 392 новых случая. 12 смертей. К счастью, в реанимации лишь 14 человек. В самой же Венеции по сестьерам и островам распределение такое: Лидо и Пеллестрина – 11, район Сан-Марко – 8, район Санта-Кроче и Дорсодуро – 7, район Кастелло – 7, Каннареджо – 6, остров Сант-Эразмо – 4, Джудекке – 2.

В реанимации пятеро.

В Ломбардии же, а особенно в Бергамо, по-прежнему ад.

Ряды гробов в окрестных церквях. И похоронные мессы одна за другой. По нынешним правилам больше четырех человек на похоронах нельзя. Это рассказал мне Риккардо, сегодня хоронивший маму тут, в Венеции.

– Она католичка, так мечтала о большой мессе, о полной церкви. Я даже этого не смог для нее сделать…

Я снова не знаю, что сказать, и молчу в телефон. Риккардо сам находит следующую тему для разговора. Разумеется, Россия. И русские писатели. Поэт же в России больше, чем поэт. И писатели тоже. Что они говорят и пишут об этой новой мировой катастрофе? Есть ли современный Толстой-глашатай?

Мне совершенно ничего не приходит в голову, и я лишь тщетно гоню из этой головы единственный застрявший там образ: ужасающую по бездарности и инфантилизму фотографию популярного, даровитого и плодовитого постсоветского писателя в майке с надписью, в парафразе звучащей так: “Имел я ваш коронавирус”. Я не очень люблю мат, да он и не делает смешной эту шутку, я не вижу здесь художественного жеста, а ужасающим мне кажется именно местоимение “ваш” – какой-то подростковый эгоцентризм: чей “ваш”? Вы – родители, вы – взрослые (власти), которые придумали тут этот вирус, заставляют бедного меня чем-то жертвовать и делать то, что мне не хочется? Или вы – европейцы и весь остальной мир? Плевать я хотел…

“Я люблю смотреть, как умирают дети” – сумел вывести сто лет назад один из русских поэтов эпатажа ради. Кто-то теперь решил продолжить эту добрую традицию и любит смотреть, как задыхаются старики? И не только старики. Первой жертве на Сардинии 42 года. Молодец, спортсмен, владелец ресторана…

Это что, какое-то другое человечество? – то и дело хочется мне задать вопрос в ответ на очередные искрометные комментарии о вирусе и об итальянцах. Смотрите, смотрите на бергамские гробы. Мы не будем беречь вас. Смотрите, не отворачивайтесь.

Да, гробы закрыты, потому что католики хоронят в закрытых гробах. Но желание искать заговоры и фейки неутолимо.

Наверное, это наследие железного занавеса. Похоже, огромным большинством наших соотечественников Европа все еще воспринимаются как забугорье, удобный старинный курорт, где можно утолить тоску по европейской культуре чашечкой кофе на площади и не утруждать себя ощущением солидарности. Это мы тут знаем, что такое страдание. А они-то там как сыр в масле…

Наверху логика похожая. Только на один шаг дальше. Почему бы заодно не воспользоваться и не подгадить. Прокремлевские СМИ в России распространяют фейки о коронавирусе на нескольких языках, чтобы подорвать доверие общества к системам здравоохранения стран ЕС, пишет Financial Times. У гэбни из подворотни нет ничего, что не могло бы быть использовано. Если не мы, то нас. Они искренне уверены, что так же живут все. Отсутствие абсолюта. Этим и отличается уголовное сознание от человеческого – об этом еще Шаламов писал.

Но я не стала ничего из этого говорить Риккардо. Я сказала, что очень многие мои друзья и просто люди в России очень любят Италию и очень сочувствуют. Попросила его прислать новые стихи. Мы договорились созваниваться почаще.

Я сунула телефон в карман, подхватила корзинку, груженную зеленью, фруктами и рыбой, и отправилась в обратный путь.