Текст книги "Детдом"

Вот он – подвиг! Вот оно – прощение и искупление всех грехов. Вот оно, исполнение своей задачи, которая всегда зналась, мерещилась на грани сна и бессонницы, тянула за синий горизонт, под недостижимую арку радуги – райского моста. Не случайно, значит, мерещилась! И, конечно, Господь призвал к исполнению этой задачи именно его, а не согнутого крючком старика… Он с трудом удерживался от того, чтобы по-мальчишески не запрыгать от радости.

Подбросил дров в и так жарко пылавшую печь. Выпил воды из горлышка кувшина, плеснув себе на грудь. Проходя, склонился и от избытка чувств поцеловал пятнистую руку старого священника. Тот в испуге отдернул кисть.

– Не бойтесь, святой отец! – рассмеялся он. – Вы расскажете мне все, что знаете, а я пригляжу за этим мальчиком, и, коли это вообще возможно, верну крест Ефросинии нашей матери церкви!

– Благослови тебя Господь! – сказал старый священник, перекрестил его и заплакал.

Глава 6

Анжелика сидела за компьютером и писала письмо. Настя Зоннершайн лежала на тахте на животе и просматривала старый пожелтевший альбом с вышивками и мережками, который достался Анжелике от ее прабабушки. Анжелика не раз предлагала Насте забрать этот раритет себе, так как ни она сама, ни Антонина никогда никаких склонностей к художеству не проявляли. Настя всегда отказывалась.

– Теть Анджа, как вы не понимаете! Вот я посмотрю их, восхитюсь (даже во взрослом состоянии Настя не всегда верно спрягала глаголы и склоняла существительные) , а потом еще года два их не вижу. И каждый раз, как вспомню, они у меня другим боком поворачиваются, и что-то изменяется. А подглядеть нельзя, к вам ехать лень, вот и получаются новые композиции…

Анжелика считала, что логика художников закономерно должна отличаться от логики обычных людей, и потому с Настей никогда не спорила.

– Теть Анджа! – вспомнила Настя, оторвавшись на мгновение от созерцания разноцветных узоров. – Вот вы тогда, помните, нам с Тосей про варенье рассказывали? Так я тогда же еще, пока ощущение на языке и перед глазами не забыла, сделала композицию для внутреннего дизайна. Ночь сидела, день и еще одну ночь. Потом неделю отсыпалась. Называется: «чай с вишневым вареньем». Вишневое с коричневым и чуть-чуть золотистого, как будто бы на чашке и на блюдечке ободок. Чаинки кружатся, листья вишневые, и ягодки… Понимаете? И вот, мне агентша сегодня сказала, что сразу же, с колес аж три шутки уже купили. Ну, придется, конечно, под индивидуальные проекты еще немного покумекать, но это уж ерунда, не работа. Одна кафешка в Москве, один массажный салон с бордельным уклоном у нас, и еще, представьте, для себя – олигарх откуда-то из Краснодара. Наверное, он тоже вишневое варенье в детстве любил… Хи-хи-хи! – Настя засмеялась своей собственной шутке и, аккуратно послюнив палец, перевернула шуршащую страницу альбома. – Теть Анджа, вы меня слышите вообще?

– Слышу, слышу, Настена, – откликнулась Анжелика, продолжая стучать по клавишам. – Поздравляю тебя с удачей и прибылью. Что мне причитается, как автору идеи?

– Я-а-а… – Настя на мгновение растерялась, а потом вдруг покраснела жаркой волной, хлестнувшей по подбородку откуда-то снизу, со стороны выреза ворота. – Ой, а я и не подумала совсе-ем… Коне-ечно! Теть Анджа! Вы мне скажите, сколько надо, а я бухгалтеру скажу. Или это процент? Или, хотите, прямо сейчас к автомату сбегаю и со своей карточки сниму?

– Настена! Не дури! – Анжелика оторвалась от экрана и строго взглянула на девушку, которая от волнения уже начала приподниматься и теперь стояла на тахте на четвереньках, напоминая очень большую собаку-сенбернара. – Ну когда же ты, наконец, начнешь хоть какие шутки понимать!

Настя со стоном и скрипом рухнула обратно на тахту. Вверх взлетели клубы мелкой пыли.

– Ф-фу! – сказала Анжелика. – Настена, ты мне тахту сломаешь! Она не рассчитана на то, чтобы по ней прыгал кто-то с твоим весом.

– А я не прыгала – я упала! – обиженно сказала Настя. – Вечно вы с Антониной надо мной издеваетесь, пользуетесь тем, что я – глупая, и не понимаю, когда всерьез говорят, а когда – просто та-ак… Ну вот, как всегда… а я уже было обрадовалась, что вы, теть Анджа, денег возьмете…

– Настена, я же сказала, не дури!

– Ну ла-адно, – Настя, растревожившись, все не могла успокоиться. – А как же я должна была правильно сказать… Ну вот вы говорите, а я?…

– Просто улыбаешься – мол, поняла и приняла шутку, и все. Если по-женски, с кокетством, могла сказать: поцелуй причитается! Вы, теть Анджа, такая умная! – подбежать ко мне (для этого с тахты сползти надо!) и чмокнуть меня в щечку. Или, если больше по-мужски, тогда говоришь: Конечно, причитается! Следующий раз приду, принесу бутылек, закуску, отметим, как полагается. А если по мне, так можно было открытку вишневую на память нарисовать, как ты в детстве мне на все праздники рисовала. Мне очень нравилось, я их и до сих пор храню…

– Правда, теть Анджа?! – Настя явно растрогалась. Но выражать свои чувства иначе, чем в рисунках и орнаментах, она не умела, и потому рука ее невольно, сама собой, искала карандаш и бумагу.

Звонок прозвучал неожиданно пронзительно и прервал урок на полуслове.

– Кстати, Насть, ко мне тут человек один должен прийти, – вспомнила Анжелика.

– Мне уйти-и? – спросила Настя.

– Да нет, а впрочем, как хочешь…

– Ага-а… – протянула Настя и снова углубилась в рисунки полуторавековой давности.

– Здравствуйте, Владимир! – хозяйка быстро и внимательно оглядела стоящего на пороге молодого человека. Он был одет чисто и аккуратно, но без каких-либо признаков вкуса или стиля. («Детдом!» – горько констатировала Анжелика.) И оказался намного моложе, чем она предполагала. – Раздевайтесь и проходите в комнату.

Ускорить ситуацию не получилось. Владимир, естественно, держал в руках цветы и с тщательностью старой ламповой ЭВМ выговаривал положенные в подобных случаях (с его, естественно, точки зрения) формулы. Анжелика ждала, слегка морщась.

Наконец, цветы были вручены, а прочие формальности закончены. Прошли в комнату.

– Это – Владимир, это – Анастасия Зоннершайн, – скороговоркой сказала Анжелика. – Настя – довольно известный дизайнер. Вы можете говорить при ней, не обращая на нее внимания.

– Почему? – спросил Владимир.

– Потому что у всех свои заморочки, – объяснила Анжелика. – Вы, к примеру, слова в простоте сказать не можете, а Настя – заметит вас и сконцентрирует внимание на вашей фигуре хорошо если к тому моменту, когда вы соберетесь уходить…

– А я его зна-аю, – неожиданно сказала Настя, обращаясь к Анжелике и совершенно игнорируя Владимира. – Он играет на чем-то и поет. Я в телевизоре видела. У них девочка-певица в черном и белом. И освещение. Все вместе – как текст на странице. Черное и белое – вы знаете, это не моя тема, но заценить могу. Довольно классно получается, хотя и сухо, и хрустит. Он – ваш родственник, да, теть Анджа? Тогда, если они когда-нибудь задумают цветовую гамму сменить, пусть скажут, я им нарису-ую-у…

– Владимир, вы и вправду поете? – спросила Анжелика. – Настя говорила именно про вас?

– Да, с вашего позволения, – Владимир поклонился сначала в сторону Анжелики, а потом – в сторону Насти, которая уже снова, отвернувшись к стене, листала страницы. – Наша группа называется «Детдом».

– Тогда, Владимир, обращаю ваше внимание, – серьезно произнесла Анжелика. – То, что сказала сейчас Настя, дорого стоит во всех смыслах. Не берите в голову форму предложения. Насте, в отличие от вас, никогда не преподавали этикет, и она не очень-то умеет взаимодействовать с людьми по общепринятым правилам. Но дизайн и художественное оформление от Зоннершайн – это модно и это фирма. При этом учтите, что Настена, несмотря на все ее странности, всегда держит свое слово. Она вам пообещала – вы это услышали?

– Безусловно, да! Я крайне признателен госпоже Зоннершайн за ее щедрое предложение.

– Хорошо, а теперь садитесь и излагайте, – вздохнула Анжелика. – Если захотите чаю, скажете сами. Я сделаю.

* * *

Спустя некоторое время Анжелика сняла с этажерки телефон, набрала номер и, не обращая абсолютно никакого внимания на обоих своих посетителей, сказала в трубку:

– Светка, ты знаешь, я, кажется, нашла тебе работу. Потом объясню подробнее, а ты пока морально готовься.

* * *

Настя собралась уходить вслед за Владимиром. В просторной прихожей довольно крупная девушка умудрялась двигаться так, словно, кроме нее, там никого не было. Владимир рассыпался в благодарностях. Анжелика трагически поднимала брови. Еще один звонок прозвучал почти истерически. На пороге стояли Олег и Антонина.

Анжелика, обречено вздохнув и на мгновение прижмурив глаза, забормотала представления:

– Олег, это Настя, воспитанница Светы, дизайнер, Антонина, моя дочь, это Владимир, воспитанник Аркадия, с которым я жила в одной квартире, певец, Настя, Владимир, это Олег…

В конце концов Анжелика уже и сама плохо понимала, кто кого воспитывал, Владимир под шумок неожиданно коротко попрощался и ускользнул на лестницу, а все внимание оставшихся сконцентрировалось на Насте Зоннершайн, которая в одном сапоге столбом стояла посреди коридора, широко распахнув свои зеленые раскосые глаза и отвесив книзу тяжеловатую челюсть.

– Тося, кто это?! – наконец спросила она, указывая пальцем.

– Мой отец. Его зовут Олег, – несколько обалдело ответила Антонина.

Настя шагнула вперед босой ногой, обеими руками потрясла смуглую кисть Олега и, широко улыбаясь, сказала:

– Вы знаете, Олег, я просто офигитительно рада с вами познакомиться!

Мать и дочь изумленно переглянулись. Никто из них никогда не видел Настю Зоннершайн, самостоятельно проявляющую инициативу при контакте с незнакомым ей человеком. Олег о Настиных особенностях ничего не знал и поэтому вполне дружественно и равнодушно с ней поздоровался, покосившись, впрочем, на ее полуобутые ноги. Судя по всему, ноги Насти не произвели на него сильного впечатления, да, сказать по правде, ничего такого особенного (не считая одинокого сапога) в них и не было. То ли дело ноги его родной дочери Антонины, длина которых явно приближалась к полутора метрам…

* * *

Ольга сидела на краешке ванной, спустив ноги внутрь, и лила воду из душа себе на колени. Вода была очень горячей и колени и бедра девушки давно уже приобрели мраморную окраску. Белые и розовые прожилки на красном. Длинная белая футболка, в которую была одета девушка, завернута узлом высоко под грудью, а мокрые волосы скручены узлом на затылке. Капли с узла падали на пол, на потрескавшуюся шахматную плитку – грязно-красную с грязно-желтым.

Ванная комната в коммунальной квартире была очень большой, никак не менее девяти метров. В какой-нибудь хрущевке из нее получилась бы вполне полноценная комната. Кроме огромной, порыжевшей от ржавчины и времени ванной в ней стояли еще три стиральные машины – одна детдомовцев, и две – соседей, две корзины для грязного белья и старый шкафчик с отвалившейся передней дверцей, в котором все хранили стиральный порошок, старые мочалки, начатые банки с краской и прочие нужные вещи. И еще много места оставалось внизу, а особенно – наверху. Выкрашенные облупившейся синей краской, всегда влажные стены уходили вверх, к потолку, первоначальный цвет которого давно не угадывался. Словно часть дизайна, все приблизительно на одной высоте, по стенам висели на вбитых ржавых гвоздях разноцветные и разноразмерные тазы с отколотой эмалью. Когда в ванной кто-нибудь мылся или стирал, под потолком собирались красивые клубы пара, сквозь которые радужно просвечивала одинокая и далекая лампочка. В целом обстановка тревожно и где-то забавно напрямую ассоциировалась с той атмосферой, которую ансамбль «Детдом» создавал на сцене. И если вспомнить о том, что у «детдомовцев» почти отсутствовала фантазия…

Ольга не пошевелилась, когда за ее спиной медленно приоткрылась дверь. Дмитрий вошел, притворил за собой дверь и долго стоял молча, прищурившись и наблюдая движение радужных облачков под потолком. Потом сказал:

– Ольга, ты не закрыла дверь, чтобы можно войти.

– Да, Дмитрий, – сказала Ольга, по-прежнему не оборачиваясь.

– Но ты думала, не я. Не я должен. Владимир. Но он не войдет сюда. Он сидит в нашей комнате и делает так, – Дмитрий вытянул вперед худые руки и несколько раз сжал и разжал кулаки.

Ольга обернулась, чтобы посмотреть на его жест. У нее была очень длинная шея. Большой узел волос на затылке придал ее плавному движению что-то змеиное. Потом она встала в ванной лицом к Дмитрию. Он смотрел на нее. На фоне темно-синих стен и ржавой ванной ее кожа казалась светло-золотистой. Только колени и бедра оставались розово-мраморными.

– Скажи, Дмитрий, я – красивая? – спросила Ольга.

Дмитрий подумал, потом сказал:

– Футболка мешает и узел. Сними ее и распусти волосы.

Ольга, не торопясь, выполнила его просьбу. Нагнувшись, положила сложенную футболку на край ванной. Потом выпрямилась, подняла обе руки и раскрутила волосы.

– Что это у тебя? – спросил Дмитрий, указывая на внутреннюю сторону левого предплечья девушки.

– Да. Это всегда было, – ответила Ольга, опустила руки и повторила вопрос. – Я – красивая?

Дмитрий сделал ей знак, чтобы она не двигалась. Отошел назад и присел на одну из стиральных машин. Оперся на нее руками и долго смотрел. С волос Ольги стекали по бедрам капли воды. У девушки были узкие ступни и длинные пальцы на них. Светлые волосы внизу живота почти терялись в радужном влажном полумраке.

– Ты очень красивая, Ольга, – сказал наконец Дмитрий. – Как на картине.

– Да, – сказала Ольга. – Спасибо тебе, Дмитрий.

– И тебе тоже спасибо, Ольга. Ты – весна.

Произнеся последние слова, юноша вышел из ванной и плотно притворил за собой дверь. Девушка некоторое время стояла, не шевелясь, а потом, словно проснувшись, подняла руки и принялась снова закручивать в тяжелый узел свои длинные, ниже пояса, волосы.

* * *

Стволы берез в лесу, невдалеке от побережья, странно блестели. Как будто заблудившиеся лучики играли в убранных в шкаф хрустальных бокалах. Они не понимали, в чем дело, пока Анжелика не подошла и не дотронулась до них пальцем.

– Это же лед! Смотри, это лед, Олег!

– Точно!

Словно отлакированные стволы оказались покрыты тонкой ледяной корочкой. Палец, тут же намокая, скользил по ней. Подо льдом была мокрая, набухшая, уже живая кора.

– Наверное, сначала шел дождь, а ночью подул холодный ветер с залива, снизил температуру до минуса, и выморозил их. А теперь они потихоньку оттаивают, – предположила Анжелика.

– Да, так и было, – кивнул Олег и предложил. – Пойдем на берег.

Олег сказал, что сто лет не видел северного моря. Он хотел взглянуть на Финский залив не с набережной новых кварталов в Гавани, а где-нибудь за городом, и позвал Анжелику сопровождать его, не надеясь, что она согласится. Но она согласилась. Вначале они думали, что Кай тоже поедет с ними. Но молодой человек отказался в последний момент, как всегда, ничего не объясняя. Никто и не требовал от него объяснений, потому что все знали: у него были свои отношения с северными морями. И свой к ним счет.

На пляже уже не было снега, но залив еще прятался подо льдом, и несколько отчаянных рыболовов черными точками маячили на розоватом горизонте. По обтаявшим торосам, вокруг темно-желтой полыньи кругами бегали дети и собаки. Над ними, вертикально, как на невидимом лифте, вверх-вниз летали чайки. Взрослые люди медленно, погружая обувь в холодный влажный песок, брели вдоль берега. Казалось, что всех их носит ветром.

На краю пляжа носатый кавказец, сунув руки в карманы болоньевой куртки и подняв воротник, приплясывал возле уютно тлеющего мангала. Запах шашлыка клочьями разлетался по пляжу, заставляя бегающих собак исходить бессильной слюной и обиженным лаем.

– Как это странно – лед в апреле, – сказал Олег. – Море подо льдом. Смотри как солнце светит через… я забыл…

– Торосы. Это называется торосы, Олег.

– Точно! Торосы! Я помню, как мы с тобой когда-то давно были на заливе зимой и ты пряталась от меня в ледяных пещерах и расщелинах этих торосов. Солнце светило сквозь лед и получались синие и зеленые окошки в заколдованный мир. Я заглядывал туда и видел тебя…

– Синюю и зеленую, – улыбнулась Анжелика.

– Весна и лед. Я и забыл, как это бывает…

– А что сейчас у вас, в Мексике? Какая погода? – заинтересовано спросила Анжелика.

– Мексика разнообразная страна, потому что там горы. В поясе тьера темплада, на высоте до двух с половиной тысяч метров, где живет основная часть населения, сейчас очень красиво. Еще совсем не жарко. Все, что может цвести, – от дубов до кактусов – цветет в полную силу. Самки койотов выкармливают в логовах головастых щенков, оленьи хомячки по вечерам выходят посмотреть на закат и сидят возле своих норок под кактусами и юкками. Тамандуа или четырехпалые муравьеды учат своих неповоротливых детенышей разрушать термитники и добывать оттуда вкусных насекомых…

– Ты хорошо рассказываешь, Олег. Я хотела бы взглянуть на эту красоту…

– Никаких проблем, Анджа…

– Оставим. На мою зарплату экскурсия в Южную Америку мне не светит… Но в этом нет ничего страшного. Нельзя побывать везде. В двух шагах от дома обычно прячутся удивительные места, в которых никогда не был. Лучше ты мне потом побольше расскажешь о Мексике…

– Да, Анджа. Ты не хочешь съесть мясо, который продает этот человек? Он похож на латиноамериканца, случайно занесенного сюда через океан ураганом. Кто он на самом деле – грузин?

– Вряд ли, скорее азербайджанец. Их здесь много. И их действительно принесло ураганом. Но, в отличие от девочки Долли из Канзаса, они, кажется, вовсе не рвутся домой.

– В Штатах та же проблема с мексиканцами.

– Что тебе до проблем Штатов?

– Ничего совершенно. Мне нет никакого дела до проблем переселенцев – грузин, азербайджанцев, мексиканцев, русских…

– Прости.

– Это ты прости. Мне действительно нет дела. Я – гражданин мира. Меня пригласили на конференцию в Москву, как мексиканского ученого, специалиста по Мезоамерике. Я долго смеялся. Авторы приглашения даже мою совершенно русскую фамилию умудрились как-то исковеркать на испанский лад… Так ты будешь есть это мясо… забыл, как оно называется…

– Оно называется – шашлык, – сказала Анжелика. – И я буду его есть.

Они купили три шашлыка у носатой жертвы социального урагана и съели из них едва ли четыре кусочка на двоих. Остальное с чувствительным удовольствием и умильной благодарностью на мордах сожрали шныряющие вокруг собаки. Благородный королевский пудель, извлеченный из припаркованного неподалеку мерседеса и неторопливо прогуливающийся вместе с хозяйкой вдоль берега, внезапно рванулся вбок и с отчаянным тявканьем тоже схватил кусок мяса, буквально вырвав его из пасти мелкой дворняжки. Немолодая дама – хозяйка пуделя безнадежно вздохнула и сожалеюще улыбнулась Анжелике и Олегу:

– Ничего не поделаешь – плебей! – сказала она. – Увы! Ни родословная, ни порода, ни стрижка с укладкой – абсолютно не гарантирует… Это еще туда-сюда. А вот если учует где-нибудь гнилую рыбью голову…

– Ничего страшного, – расшаркался Олег. – Собаки все-таки не люди. Нам не понять их удовольствий…

– Да, конечно, – рассеянно согласилась дама и направилась обратно к своему мерседесу. Уже сделав несколько шагов, она внезапно обернулась и добавила. – Но знаете, когда живешь в одной квартире и спишь в одной кровати, хотелось бы все-таки больше взаимопонимания…

Олег и Анжелика взглянули друг на друга и согласно улыбнулись.

– Ленинград намного меньше Мехико, и в нем народу меньше, а пробки – такие же, если не хуже, – сказал Олег. – Днем через центр вообще не проехать.

Сразу же по приезде он, по совету и наводке коллеги-историка, купил подержанную иномарку-форд, так как за много лет проживания в Мексике привык передвигаться на машине. Сегодня, в воскресенье, они по настоянию Анжелики приехали на залив на электричке.

– Я слышала об этом, – ответила Анжелика. – Но меня это почти не касается. Я езжу в основном на метро. А в нем пробок не бывает. Только толпа в час пик.

– Кай любит ездить в метро, – заметил Олег. – И толпы, что удивительно, не боится совершенно. Кажется, он ездит просто так – туда-сюда, без всякой цели. Мне кажется, что ему вообще скучно. Как раз хотел поговорить с тобой об этом. Нельзя ли его чем-нибудь занять? Я много времени провожу с коллегами, нашел трех старых друзей, двух университетских и одного, представляешь?! – еще школьного. Встречаюсь с ними, они обещали еще кое-кого в ближайшее время отыскать. Часто сижу в БАНе, в зале редких книг и рукописей… А он мается от безделья. Нельзя ли найти ему какое-нибудь дело?

– Именно дело? – удивилась Анжелика. – По-моему, в Питере для молодого человека есть, что посмотреть, есть, чем развлечься…

– Проблема в том, что Кай не умеет развлекаться. Так же, впрочем, как и я сам. Поэтому я не смог научить его. Смотреть он, разумеется, умеет, но из-за особенностей биографии видит не то и не так. Поэтому осмотр традиционных питерских достопримечательностей для него тоже практически лишен смысла… Антонина по моей просьбе пыталась что-то ему показывать, но, кажется, между Каем и этим ее Виталиком не возникло взаимной симпатии. А он везде таскается за ними следом…

– Я его понимаю. Твой Кай все-таки очень экзотичный, и Виталик вполне закономерно опасается… К тому же Кешка и Антонина давно знакомы… А что, там, в Мексике у него не было… девушки, подруги, возлюбленной?

– Не могу тебе точно сказать. Видишь ли, так с самого начала повелось, что мы с Каем не очень-то лезем в личную жизнь друг друга. Мексиканки очень темпераментны и любвеобильны, а Кай – совершенно нормальный молодой мужчина, совершенно нормально интересующийся женщинами. Так что что-то наверняка было, но вот чтобы что-то долгое или, тем более, постоянное… Он ничего не говорил, и я сам не замечал. Во всяком случае, когда мы уезжали в Россию, его не провожала никакая женщина…

«А тебя, значит, провожала?» – хотела спросить Анжелика, но, разумеется, не спросила.

– Меня провожали двое коллег-историков и приятель-мексиканец – владелец ресторана, – сообщил Олег. – Одна из историков – женщина. Ей недавно исполнилось шестьдесят лет. Она передала мне материалы для стендового сообщения на конференции в Москве.

– Олег, ты же понимаешь, что меня это совершенно не касается, – неубедительно заметила Анжелика.

– Все, что твое – касается меня, все что мое – тебя, – косноязычно и темпераментно заявил Олег и быстро зашагал вдоль ледяной кромки. Его почти седые волосы трепал балтийский ветер. Уже слегка выцветший загар и резкие черты археолога-полевика заставляли оборачиваться праздно гуляющих. Анжелика, ругаясь себе под нос, с трудом поспевала следом.