Текст книги "Цирк кошмаров"

Он бесшумной тенью двинулся дальше. В комнате были те, кто интересовал его гораздо больше: такой же, как он сам, ущербный уродец и красивая, пахнущая дорогими духами женщина.

Вот и сейчас ноздри его вздрогнули, втягивая знакомый манящий запах, а зубы едва слышно скрипнули.

Француженка сидела у кровати, склоняясь над безобразным ребенком, и бормотала что-то певучее, от чего в глубине нутра Гуттаперчевого скрутилась тугая пружина, а дыхание затруднилось.

Она наклонилась, гладя ребенка по голове, и кровь вскипела от бешенства. Должно быть, она ударила ему в голову и застелила глаза бурой пеленой. ЕГО никогда так не ласкали, никогда не мурлыкали нежную ерунду. То, что должно было достаться ЕМУ, по какой-то нелепой случайности оказалось предназначено другому. Почему? Разве этот немощный хилый уродец, не способный даже двигаться самостоятельно, больше него достоин любви?! Разве он красивее, умнее, благополучнее? Разве он прошел через те ужасы, которые выпали на долю того, у кого даже имени не было – только цирковая кличка Гуттаперчевый?!

Он уже знал, что жизнь несправедлива и пристрастна, что у нее есть собственные любимчики, баловни, не заслужившие счастья абсолютно ничем, мало того, не понимающие собственного счастья и думающие, что все это – нормальное тело, семья, родители – все это дается им просто так, как само собой разумеющееся, задаром. Он знал, что есть и другие – такие, как он, изначально преданные и обреченные на страдания. И тот уродец, над которым так заботливо склонилась сейчас женщина, должен быть таким, как он сам. Почему же судьба вдруг возлюбила его? Почему любовь досталась тому, кто ее не заслужил? Это НЕСПРАВЕДЛИВО. Несправедливо даже для и без того несправедливой судьбы.

Должно быть, зубы скрипнули слишком сильно, потому что женщина вдруг обернулась.

Встретилась с ним взглядом и вдруг всё поняла. Гуттаперчевый почувствовал это по ее побелевшим от страха глазам, по дрогнувшим губам и невольному жесту, которым она загораживала кровать с уродцем. Даже в такой момент она попыталась его защитить!

Это переполнило и без того полную до краев чашу его терпения.

Сквозь стоящий в глазах кровавый туман он смутно различал комнату, зато четко видел… или даже скорее ощущал ту, что причинила ему неимоверную боль. Ту, которой следовало ответить за все, что сделали с ним. За то, что ОНА сделала с ним. Ведь это она – его мать, вторично предавшая его и насмеявшаяся над ним! Она, обрекшая его на нечеловеческие муки!

Нож, выпорхнувший из его руки быстрой серебряной птичкой, вонзился ей под ребро. Не так глубоко, чтобы убить, но достаточно, чтобы дать почувствовать хотя бы тень той боли, что ежедневно испытывал он сам.

Женщина удивленно опустила взгляд на расплывающееся по темно-голубой ткани кажущееся черным пятно крови и только потом закричала.

На улице послышался шум – люди профессора въехали в ворота. Они займутся сейчас той, второй, оставив для него ЭТУ. ЭТУ он не отдаст никому!

Уродец, которого защищала женщина, издал странные булькающие звуки и протянул руки.

На миг карлику показалось, что он попал в липкую паутину. Сознание туманилось, а тело вдруг стало непослушно-вялым. Ему захотелось забыть обо всем и упасть на пол, свернувшись, как в утробе матери. Но нет – даже там, в утробе, не было для него спасения. Даже там его не любили!

Он почувствовал во рту вкус собственной крови. Кажется, прокусил губу, а может, и язык, не важно, зато в голове прояснилось. Разрывая невидимые паутинные нити, карлик шагнул вперед, к кричащей женщине. Она отступила, схватив тяжелую табуретку. Дурочка! Разве это ее защитит?

Уродец на кровати забился, пытаясь встать. Он был жалок, он был смешон, и Гуттаперчевый расхохотался.

В руке у француженки оказался маленький блестящий пистолет – и когда она только успела его вытащить?! Ну ничего, и это не проблема. Еще один метко пущенный нож – и рука с пистолетом повисла. Кровь стекала на растрескавшийся, выкрашенный темно-красной краской пол… Кажется, когда-то он читал, что палубы боевых кораблей специально красили в такой цвет, чтобы враг не увидел пролитой крови. А ее видно! Ха!

Смешно, все очень смешно!

Та, которая стала теперь олицетворением всего, чего его когда-то лишили, остановилась и, вытянув вперед не раненую руку, быстро заговорила по-французски.

Он не знал этого варварского языка, однако понял все, что она говорила. Она просила пощадить беспомощного уродца, она была согласна заплатить за его жалкую жизнь своей собственной жизнью.

Ее слова причинили карлику неожиданно острую боль. Странно, он не думал, что может быть больнее, а вот, оказывается, может. Даже когда перейдены все рубежи боли, она все равно имеет над нами власть. Всегда находится что-то за гранью…

Карлик шагнул к француженке и ткнул ножом ей под коленку. Женщина упала, не отводя при этом взгляда. Ее наполненные мукой и любовью глаза выжигали внутри него все. Там давным-давно остался один пепел, но, дьявол, почему, почему так больно?!

– Эй, карлик! Хватит! – послышался позади грубый голос одного из сподвижников профессора. – Довольно! Знай свое место. Давай, к ноге!

Они часто оскорбляли его, но он терпел, потому что был ВЫШЕ этого, потому что кроме вполне определенных вещей его не интересовало больше ничего. Вот и сейчас он не обратил на оклик никакого внимания, а вместо того намотал на кулак блестящую, пахучую прядь волос женщины. Ее губы дрожали, но она по-прежнему не отводила взгляда. Смотрела прямо ему в глаза.

– Оставь ее! Профессор велел привезти всех живыми. Эй, карлик!

Кажется, этот человек должен был заняться матерью мальчишки. Вот и занимался бы, а не лез не в свое дело.

Чужая рука схватила карлика за шиворот, но он непринужденно вывернулся, по ходу ткнув мешающего человека в живот.

– Ты… – проговорил тот хрипло и удивленно.

Гуттаперчевый не стал уделять уже устраненному препятствию время: сам виноват, если не знает, что никогда нельзя вставать между правой рукой профессора и тем, что эта рука творит.

Убивать его научили уже давно. Он умел делать это, наверное, сотней способов. Может быть, больше, чем сотней, карлик никогда не считал…

– У-убей м-мена-я! – послышалось со стороны кровати.

Глупый, наивный уродец надеялся купить жизнь своей новообретенной мамочки собственной кровью. Дурак! Да кому он нужен!

– Эй, что здесь творится? Вадим… Блин!..

Второй из присланных профессором людей, связавший вторую дамочку, заглянул в комнату и, понятно, тут же наткнулся на труп своего товарища.

Щелкнул пистолет, но карлик, конечно, был наготове. Предназначенная для него пуля вошла в тело женщины. Ее глаза закатились. Нежная птичка – столько боли, конечно, не для нее.

– Чокнутый карлик! – взревел помощник профессора и снова выстрелил. Опять мимо. Да, у них в цирке обучают значительно лучше.

Он снова расхохотался, но вдруг почувствовал, что что-то идет не так. Какой-то посторонний звук с улицы… Шум едущей по дороге машины. Случайных автомобилей здесь быть не должно. А значит, нужно заканчивать быстрее.

Духовая трубка помогла расправиться с последним препятствием.

Он наклонился над женщиной. Еще живая, хотя и без сознания.

Жаль, она так и не попробует все, что он может для нее приготовить.

Увы, одному ему не утащить тело сейчас, когда ее друзья уже близко.

Придется закончить все быстро. Не вовремя они вернулись, ох как не вовремя!

Он в последний раз всмотрелся в ее красивое холеное лицо с тонкой линией бровей, прямым носом и впалыми щеками, на которых лежала густая тень от ресниц, жадно втянул запах – аромат духов и крови – и решительно чиркнул по белому беззащитному горлу ножом.

Все кончено.

Все кончено…

11
Осознанный выбор

– Ну что, теперь все кончено, – Серж подпер голову рукой. В глазах его читалась такая тоска, что сердце Алисы сжалось от жалости.

Когда Серж нашел убитую Моник, девушке показалось, что он сошел с ума. Он стоял над телом, далекий от всего окружающего, а сквозь сжатые зубы прорывался то ли вой, то ли рычание. Монотонное, на одной ноте, очень страшное.

И вот тогда у Алисы вдруг собралась цельная картинка. Ну конечно, Серж любил свою хозяйку! Любил, но держал это глубоко в себе, его чувства лишь изредка прорывались наружу случайным жестом, быстрым взглядом… Каково это: любить кого-то и потерять – так страшно, не успев произнести ни слова любви…

Но все же Серж был настоящим мужчиной, он сумел взять себя в руки и загнать свое отчаяние куда-то в глубь сердца – туда же, где жила его любовь.

Алисе было его ужасно жалко, и в то же время она не могла не позаботиться о том, кто сейчас больше других нуждался в заботе. Нужно напомнить Сержу, что Моник любила этого малыша, и тогда, ради нее, он позаботится о больном ребенке.

– Моник хотела забрать Квазимодо, – напомнила девушка, встав перед французом. – Вы не можете его бросить. Она умерла, защищая его. Вы понимаете? А еще он очень умный. Он сумел позвать меня на помощь.

Серж усмехнулся одним уголком рта.

– Ну конечно, этот урод ужасно способный! Кажется, ты говорила, будто он может влиять на сознание… Так почему же он не остановил убийцу?!

– Он пытался, – горячо вступилась за малыша Алиса. – Но не вышло. Может быть, дело в том, что этот Гуттаперчевый тоже мутант, а может, у него просто очень сильная воля.

– Такое бывает, – подтвердил Олег. Он сделал шаг и встал рядом с Алисой.

Ей было это очень приятно – то, что они выступали вместе, что он разделял ее цели.

Серж отвернулся, избегая их взглядов. После смерти Моник он держался из последних сил.

– Она полюбила Квазимодо, – напомнила девушка. – Она очень хотела бы, чтобы о нем позаботились…

Серж молчал, а потом все же повернулся к ребятам.

Глаза его были потухшими, словно выцветшими.

– Хорошо, – сказал он тихо, – я позабочусь о ребенке. Можете не волноваться, и… спасибо.

– Вам спасибо, – Олег пожал Сержу руку. – Мы спасли хотя бы Квазимодо и мою маму… Но теперь вы уедете, я понимаю…

Только тут Алиса поняла, что дела Сержа в России закончены, больше его ничего здесь не держит. А значит, они останутся без защиты – наедине с проблемами, убийцей и профессором, который явно еще не готов смириться и успокоиться.

– Не бойтесь, – Серж улыбнулся хотя и грустно, но уже по-настоящему, – я вас не брошу. Моник не хотела бы этого… Я увезу малыша, ему будет безопаснее во Франции. Если хотите, поедем все вместе. Переждете какое-то время, а мои люди попытаются разобраться с профессором.

Предложение было заманчивым. Уехать ото всех проблем, переждать их под надежной защитой. Девушка взглянула на Олега и вдруг поняла, что никуда тот не уедет. По крайней мере до того, как решится проблема с отцом. Об этом говорила и упрямая складка губ, и почти сошедшиеся на переносице брови.

Но Волков молчал, как внезапно поняла Алиса, для того, чтобы не мешать ей с выбором.

– Мы останемся, – сказала она решительно, – но не откажемся от помощи.

– Отлично. Вы замечательные ребята, я горд знакомством.

Серж встал и вдруг склонил голову в изящном поклоне.

– Выйдем, поговорим, – Олег, подхватив Алису за локоть, вытащил ее из комнаты, где происходил разговор.

– Почему ты решила остаться? – спросил он, уставившись на девушку. – Лучше бы тебе уехать. Ты же сама видишь, что это не шутки!

– Но ты же собираешься остаться?

– Я? – Волков усмехнулся. – Это мое дело. Мне действительно нужно решить кое-что, но тебе вовсе не обязательно…

– Обязательно! – прервала его Алиса, рассерженная таким самоуправством. Ну почему парням вечно нужно строить из себя героев, принимать на себя все трудности и воображать себя одинокими волками? То есть, конечно, не всем парням – только таким, как Олег… особенным…

– Алиса! – одернул он ее. – Всем будет спокойнее, если ты окажешься в безопасности. Поезжай с Сержем и Квазимодо. Заодно проследишь, чтобы твоего малыша не обидели.

– Не поеду, – возразила Алиса. – Не бери на себя слишком много. В прошлый раз все получилось, потому что мы работали вместе.

Скрипнула дверь. И в сени, где стояли ребята, заглянул Серж.

– Переговорили? – спросил он, оглядывая обоих. – Тогда едем. Оставаться здесь небезопасно. Я уже нашел место, где мы проведем ночь. Перебазируемся туда, а утром я с ребенком улетаю во Францию. Билеты уже заказаны. Но если кто-то из вас передумал и решил последовать за мной, еще не поздно.

Олег и Алиса переглянулись.

– Мы остаемся, – четко повторила девушка, и Серж развел руками.

На этот раз они остановились в большой пятикомнатной квартире где-то в ближайшем Подмосковье. Утром Алиса собиралась проводить Квазимодо в аэропорт. Малыш был испуган и молчал, глядя перед собой невидящими глазами. Девушка долго говорила с ним, пытаясь успокоить, но вместе с тем прекрасно понимая: единственное, что поможет Квазимодо, – это время. Только оно залечит нанесенные людьми раны. Только оно хоть немного притушит боль.

Ночью, уснув на чужой, пахнущей каким-то цветочным кондиционером подушке, Алиса перенеслась в незнакомое ей место у огромного водопада.

Вода потоками падала вниз, рассыпая вокруг миллиарды сверкающих брызг. Пахло свежестью и молодой, только-только напитавшейся соками травой.

Девушка с удивлением оглянулась, думая, в чей же сон она попала, и вдруг заметила чуть в стороне человеческую фигуру.

Темноволосый парень в голубой футболке и синих джинсах не смотрел на нее, уставившись на пену, взбитую водопадом, но Алиса прекрасно понимала, что он знает о ее присутствии. Более того, он ее сюда и пригласил, вернее, вытащил. Тот самый таинственный парень с синими глазами, которого она так тщетно пыталась отыскать. С чего это он перестал прятаться? Значит, пришла пора поговорить?

Она подошла к нему и встала рядом.

Минут пять они стояли, глядя на водопад, пока Алисе окончательно не надоело это представление.

– Ты позвал меня, – произнесла она без намека на вопросительную интонацию. – Скажешь зачем или так и будешь молчать?

– Ты молодец… – парень кивнул в такт собственным мыслям. – Очень быстро учишься. Но сейчас ты влезла не в свое дело. Профессор – слишком крепкий орешек для вас. В общем, держитесь от него подальше. Мы знаем о проблеме и разберемся сами.

– Кто это «мы»? – разозлилась Алиса. – И как это разберетесь? Почему же не разобрались до сих пор? Почему дали Моник умереть?

– Слишком много вопросов, – синеглазый усмехнулся. – Определись, что именно ты хочешь знать и хочешь ли знать вообще. Слышала поговорку: многие знания – многие печали?

– Слышала, – подтвердила Алиса, – и не надо меня пугать. Похоже, все вокруг только и занимаются тем, что меня пугают. А мне уже недоело бояться. Представляешь?

– Представляю, – парень наконец посмотрел на нее. – Я обещаю, что ты узнаешь обо всем в свое время, но сейчас игра слишком серьезна. Все поступки имеют свои последствия. Из-за Квазимодо уже пострадала Моник. Он стоит такой жертвы?

Алиса рассердилась. Вопрос был, мягко говоря, некорректный.

– Я не понимаю, как можно делать выбор, – начала она, – и вообще, мы же не знали…

– Вот именно что не знали, – синеглазый усмехнулся. – А вы знали, что Моник пострадала зря, что Квазимодо – не ее ребенок?

– Не может быть! Я же видела ее в его воспоминаниях! – возразила девушка.

– Вот именно что видела. Его мать и Моник лежали в соседних палатах, и Квазимодо видел француженку глазами своей матери. И запомнил ее. Он необычен уже по своей природе, а кроме того, наделен особыми способностями. Мне кажется, он чувствовал в Моник любовь и хотел, чтобы она была его матерью.

– Так и получилось… – произнесла Алиса очень тихо.

На миг девушке стало не по себе, но она вспомнила Моник – как та смотрела на Квазимодо, какая любовь светилась в ее глазах, и покачала головой. Нельзя сказать, что жертва оказалась напрасной. Моник приняла Квазимодо таким, каким он был, она не искала доказательств их кровного родства. «Только не стоит говорить Олегу, чтобы не расстраивать его, – решила Алиса, – Моник, похоже, ему нравилась».

– Ты думаешь, что это не важно, – продолжал парень, – а то, что Квазимодо не проживет дольше десяти, максимум тринадцати лет – это тоже не важно? Ты видела, как быстро он развивается. Регресс пойдет еще быстрее. Он сгорает, как свеча.

Алиса молчала, ошеломленная услышанным.

– Вот и подумай, – безжалостно закончил синеглазый, – стоят ли жертв эти пять-семь лет, что еще остались у него?

Горько. Горько и страшно. На такие вопросы не бывает правильных ответов. Девушка, смутившись, молчала.

– Вот и подумай об этом… на досуге.

Алиса закусила губу. Оставался еще один, наверное, самый важный вопрос. И девушка решилась произнести его вслух.

– Скажи, отец Олега связан с профессором?

– Сейчас он, прости за шутку, скорее связан профессором, – ответил парень. – Они были коллегами, и у профессора Волкова имелись очень интересные разработки в области использования искусственных органов. Впрочем, это ты, наверное, уже знаешь.

– Что знаю? Не говори загадками! – потребовала девушка. – Их и так с меня довольно!

– Ну, хотя бы то, что у Олега искусственное сердце. Тогда, в школе, ты запустила его электрошокером. Мальчик должен был умереть давным-давно, и только гений его отца спас Олега Волкова от смерти.

Алиса вздрогнула. Такого она никак не ожидала.

– И что же теперь?.. – спросила она растерянно.

– Теперь Олег живет и, возможно, будет жить еще долго… если не полезет решать проблемы, которые вовсе ему не по зубам. Хочешь сделать ему добро – убеди его не соваться не в свое дело и держаться от профессора как можно дальше. Он понравится Ланскому как подопытный экземпляр.

Слова были в целом правильные и логичные, но Алиса отчего-то почувствовала досаду. Зачем синеглазый появляется на их пути, раздает туманные советы, вытаскивает их из реальных неприятностей, но в то же время не открывает собственных карт? Каков его интерес в этом?..

Помнится, он говорил, что есть люди, наделенные особенными способностями. Такие, как он сам. Ну и где эти люди? Почему они бездействуют?

– Я просто слежу. И помогаю, когда нужна моя помощь, – ответил он на незаданные вопросы.

– Ты читаешь мои мысли? – Алиса в шоке отступила.

– Ты думаешь слишком громко. Извини, не взял беруши, – ответил он. – Да ладно, не беспокойся, не лезу я в твои секреты. Так, поверхностно смотрю.

Несмотря на этот ответ, девушка покраснела и отвернулась. Как же… неприятно, если он понял, что она к нему чувствует…

Вот странно: иногда Алиса почти забывала о синеглазом, но стоило ему оказаться рядом, и она чувствовала себя околдованной.

– Ты… или вы… уж не знаю, сколько вас там, поможете отцу Олега? – спросила Алиса, пытаясь отбросить ненужные мысли.

– Поможем, – синеглазый протянул руку, но Алиса не стала ее пожимать. Все-таки мутный тип, кто знает, что он там себе думает – в отличие от него его мысли оставались для нее закрытой книгой.

– Вот и хорошо. Пойду, пожалуй, – она открыла в водопаде дверь и шагнула, не дожидаясь его ответа – даже не посмотрев, оценил ли он ее умения и красоту жеста.

Один плюс во всем этом есть: Алиса, похоже, заручилась помощью и не солгала – ведь она же не дала обещания, что послушается новоявленного советчика, а значит, и нарушать ничего не придется.

* * *

– Итак, – хозяин откинулся в кресле. Его глаза, как всегда, казались равнодушно-стеклянными, и только подвижные руки выдавали истинное настроение профессора.

Карлик знал, что хозяин разгневан, и даже понимал почему. А поэтому без излишних вопросов направился в угол, где висела плетка с ремнями из вымоченной кожи. Он хорошо помнил ее с детских лет и понимал, что наказание необходимо. Он был плохим карликом, он нарушил приказание хозяина и не привез ему тех, кто требовался профессору, более того, он поднял руку на людей хозяина. Если хозяин всего лишь выпорет его за это, можно считать такое действие милостью.

Сняв плеть с плетеной ручкой, он протянул ее профессору.

Тот вздохнул и встал.

Слуга провинился, хозяин должен его наказать – оба прекрасно знали правила.

Взвизгнула плеть, и кожу обожгло болью. Это правильно, Гуттаперчевый привык к боли.

– Я позволил тебе жить! – удар плетью. – Я вырастил тебя, урода! – новый удар. – И ты ответил мне черной неблагодарностью! – удар. – Ты, ничтожество!

Карлик молчал и только вздрагивал при наиболее сильных ударах. Хозяин был очень зол, и вскоре по спине заструилась кровь.

– Слышишь, ничтожество! Как ты посмел пойти против моей воли?!.

После очередного удара Гуттаперчевый все же упал на пол. Плеть свистела, словно ветер. Он слышал такой ветер, когда цирк проезжал через степь. Пронзительный, надрывный, неугомоный ветер.

Он вдруг увидел себя птицей, летящей посреди огромной снеговой пустоши, где нет никого – только бескрайняя, слепящая глаза белизна. А еще – ветер, треплющий перья крыла, поющий в ушах ветер.

Холодная вода, выплеснутая ему в лицо, привела карлика в чувство. Он вздрогнул и прижал к груди колени. Тело болело. Все оно было одной свежей раной.

– Ты понимаешь, что твой поступок заслуживает более сурового наказания? – голос профессора был отдаленным и холодным, как все тот же северный ветер.

– Простите, – прохрипел он, с хрустом сжимая зубы.

– Мне не нужны извинения. Мне нужно знать, что подобное не повторится, – хозяин стоял над ним, буравя стеклянным взглядом.

– Я… я буду держать себя в руках… она…

– Она напомнила тебе о матери, ведь так? – хозяин присел на корточки и, закурив, пустил струйку дыма в лицо лежащему.

Тот скрипнул зубами. Профессор всегда читал его как открытую книгу.

– Ты помнишь, я обещал назвать тебе имя твоей матери… – хозяин замолчал и сделал несколько затяжек. Гуттаперчевому показалось, что за это время его сердце разорвется от ожидания и глупой надежды, но он молчал – задавать вопросы нельзя, это неправильно. – Но ты не заслужил моего доверия. Еще одна подобная выходка – и ты не услышишь этого имени никогда. Ты меня понял?! Ни-ког-да!

Карлик вздрогнул. Вот оно – настоящее наказание, по сравнению с которым жестокая порка – пустяки.

– Я не предам вас больше. Простите, хозяин, – прохрипел он.

– Что? – профессор приставил к уху ладонь. – Ты, кажется, что-то сказал? Повтори, будь любезен, погромче.

– Я буду служить вам! – крикнул он сухим, как пустыня, голосом. – Такого больше не повторится!

– Ну что же, – профессор поднялся на ноги. – Очень рад это слышать. Уходи. И пришли уборщицу, чтобы прибралась. Здесь грязно.

На полу действительно остались потеки крови.

– Спасибо, хозяин, – Гуттаперчевый поднялся на четвереньки, а затем с усилием встал на ноги и побрел к выходу, чувствуя к профессору благодарность: проступок заслуживал гораздо большего наказания. Хозяин добр, хозяин милосерден.

Он разыскал уборщицу и отправил ее в кабинет профессора, а затем прислонился пылающим лбом к холодной стене – сил не оставалось даже на то, чтобы дойти до комнатки, в которой он мог переночевать, оставшись в лаборатории.

– Господи! – легкие шаги прошелестели совсем рядом, и лба коснулась мягкая женская рука. – Что же с тобой случилось?..

Гуттаперчевый разомкнул отяжелевшие веки и посмотрел на Кати. Помощница хозяина, как всегда элегантная, в строгом темно-синем костюме, склонилась над ним, не боясь испачкать дорогую ткань.

– Я был плохим, – прохрипел он, – я предал доверие хозяина.

Кати вздохнула.

– Не следует так делать, – сказала она укоризненно. – Ты должен слушаться, ты помнишь?.. Ну пойдем, я помогу тебе…

Она помогла ему подняться и потащила в сторону комнаты.

Она всегда была к нему незаслуженно добра, и карлик презирал женщину за это.