Текст книги "Единожды солгав"

Единожды солгав
Екатерина Риз

© Екатерина Риз, 2023

ISBN 978-5-4493-0755-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1 ГЛАВА

Алёна уже больше десяти минут сидела в такси, не находя в себе смелости выйти. Даже в окно не смотрела, взгляд остановился на подголовнике потёртого сидения «логана», и Алёна сидела и думала о том, скольких людей до неё, с их проблемами и бедами, видел салон этого автомобиля. Наверняка немало, раз водитель понимающе молчит и её не торопит. Хотя, к чему её торопить? Счётчик отсчитывает рубли.

На деньги было наплевать. Алёна то и дело тёрла ладони друг о дружку, они были ледяные, но отчего-то влажные. Это было неприятно, и она их тёрла, тёрла. Понимала, что всё это не от волнения. Её накрыла паника, приступ отчаянной трусости. Не хотелось выходить из такси, хотелось попросить водителя отвезти её обратно на железнодорожный вокзал. Купить билет на первый поезд, что остановится на платформе, и уехать, куда глаза глядят. Как она однажды и сделала. И почему-то за все прошедшие годы никогда, правда, ни разу, не подумала о том, что ей придётся вернуться. Хотя, городок, в котором она родилась, находился всего в нескольких часах езды на поезде от крупного областного центра, в котором она теперь жила. Возможно, на машине даже быстрее доберёшься. Но она никогда не проверяла. Невероятно, но факт. Алёна ни разу в своей жизни не преодолевала это расстояние на автобусе или машине. В детстве её никто никуда не возил, а когда ей исполнилось семнадцать, и ей вручили диплом об окончании школы, она тут же купила билет на поезд и уехала. Как мечтала.

И получилось так, что и вернулась на поезде.

Водитель, лысый мужчина лет сорока, всё же рискнул обернуться через плечо, на неё посмотрел. Выжидающе. Алёна тоже на него посмотрела.

– Я вас задерживаю?

– Да нет, – отозвался он, но в голосе проскользнули удивлённые нотки. Наверное, подобное замешательство клиентов ему всё же было в диковинку. – Сидите. Может, вам воды? У меня есть.

Алёна качнула головой.

– Нет, спасибо. Я лучше с вами расплачусь.

Она открыла новую сумочку от Fendy, достала изящное портмоне. Подарок будущей свекрови. Протянула таксисту пятисотрублёвую купюру, и негромко проговорила:

– Сдачи не надо.

По меркам маленького города, это была внушительная сумма за столь недолгую поездку, и на счётчике отображалась куда меньшая. Зато таксист заметно оживился, поблагодарил, а Алёна, наконец, открыла дверь. Нельзя бесконечно прятаться в такси. Нужно выйти и сделать то, зачем она приехала. Решить проблему… если проблема, вообще, существует, потом уехать, и всё забыть. Наконец, жить, не вспоминая. Она ведь все эти годы верила, что когда-нибудь наступит такой день, когда она откроет утром глаза, и поймёт, что она живёт сегодняшним днём, без оглядки, без воспоминаний, без страха быть разоблачённой. И почему-то верилось, что этот день придёт совсем скоро. Раз уж свидетелей становится всё меньше и меньше. Вот и главного свидетеля… нет, наверное, всё-таки виновника всех её бед, позавчера не стало.

Алёна захлопнула за собой дверь автомобиля, и отошла на пару шагов. Огляделась. Череда трёхэтажных деревянных домов, некоторые заметно покосились от времени, но кое-где в оконных проёмах белели новые пластиковые окна. Во дворах палисадники, ржавые гаражи-ракушки, поломанные детские качели и клумбы, сооружённые из ненужных автомобильных шин. Что-то из этого Алёна помнила, нечёткие картины всплывали в памяти, хотя, прошло почти двадцать лет. Последний раз она была здесь ещё девочкой. И этот двор казался ей родным, целым миром, который было очень страшно покидать. И назло всему она долгие годы помнила вот эти качели, треск соседского мотоцикла, рыжего кота, которого любила гладить. А сейчас вспомнила особенно чётко, и от этого воспоминания недовольно поморщилась.

Рабочий посёлок, даже не городского типа. Здесь она провела первые годы своей жизни. Здесь мало, что изменилось. Разве что из рабочего посёлок превратился в обычный, потому что ткацкая фабрика давным-давно закрылась. И со временем в посёлке оставалось всё меньше молодёжи, все подались в город – жить, учиться, зарабатывать.

Из подъезда вышла женщина, грузная, в цветастом платье и с причёской, что любили делать когда-то. Алёна такой уже давно не встречала. Мелкие короткие кудряшки, созданные химической завивкой, а волосы, покрашенные в рыжий цвет, будто сами кричали, что их красили хной, а не краской в салоне. Женщина вышла, присмотрелась к ней. На какую-то секунду они замерли, разглядывая друг друга, после чего дама с «химией» несмело позвала:

– Алёна?

Алёна не сдержалась и вздохнула. Заставила себя кивнуть, даже улыбку попыталась изобразить, но вышло криво и неестественно.

– Здравствуй, тёть Маш.

Тётя Маша, которую Алёна не видела больше десяти лет, и, признаться, не в первый момент узнала, вдруг очень знакомо, опять же из детства, всплеснула руками, и поспешила к ней навстречу.

– Алёна, девочка моя! Ты приехала!

Что Алёна помнила отлично, так это то, что тётя Маша имела весьма зычный голос и деревенский говор, о чём и напомнила, заголосив вдруг на весь двор. Вот этого совсем не хотелось, внимание соседей привлекать. И Алёна, позволив себя обнять, лишь попросила:

– Тише. Я приехала, всё хорошо.

Тётка сжала её в объятиях, расцеловала в обе щеки, и внимательным взглядом уставилась в её лицо. Алёна мысленно просила себя успокоиться. Не паниковать из-за чужого любопытства, пусть вроде как и родственного, не из-за объятий, которыми её обычно не баловали, и приучена она к ним и к поцелуям не была. Но обижать человека не хотелось. В конце концов, тётя Маша доводится ей родной тёткой по отцу. Если верить маме, конечно. А на слово ей поверит только последний дурак и простофиля.

Тётя Маша отступила на шаг, всё разглядывала её, как нечто диковинное, потом рукой махнула. Из её груди вырвался судорожный, трагичный вздох.

– Да что уж хорошего. И не было ничего хорошего, а кончилось всё совсем плохо. А я ведь говорила, я предупреждала, – запричитала она, а Алёне вновь захотелось поморщиться. А ещё лучше развернуться и уйти. И, возможно, в какой-то момент она и поддалась бы своей панике, что стучала в висках одним единственным словом: «Беги, беги», но такси уже успело уехать, а как выбраться с этой улицы без машины, Алёна уже не помнила. Где-то должна была быть автобусная остановка, они, кажется, проезжали мимо, но она совершенно не запомнила.

– Какая же ты красавица, – качнула тётка головой. Даже руку к груди приложила. – Витя бы посмотрел, не поверил. – Тётя Маша окинула её всю, с ног до головы, долгим взглядом. Потом опомнилась, снова сделала шаг навстречу и Алёну обняла. – Я очень рада, что ты приехала, что мы встретились. Несмотря ни на что. Родные всё-таки люди.

Алёна всё же улыбнулась ей, заставила себя. Как ни крути, а тётя Маша – единственный человек из её детства, которого она вспоминает с теплом, который хотя бы попытался помочь. И поэтому Алёна приехала после её звонка. Позвони ей кто другой, и сообщи новость, наверное, просто положила бы трубку. А к тёте Маше приехала.

– Я тоже рада вас видеть, – сказала она. Может, не совсем искренне, больше радости было бы, увидься они в другом месте, но всё же от души.

– А я рада, что у тебя всё хорошо, – сказала родственница. – Платье вон какое красивое.

Алёна лишь кивнула. А тётя Маша аккуратно взяла её под руку и развернула в сторону дома. Они даже вместе сделали первый шаг к подъезду, хотя, всё существо Алёны против этого протестовало. Ей даже показалось, что её начинает подташнивать.

– Я с утра здесь, – вдруг торопливо, взволнованно, и понизив голос, заговорила тётя Маша. – Милиция опять приезжала, всё протоколы составляют, вопросы соседям задают. А какие уж тут вопросы, когда дело сделано? Убили Томку-то.

От этих слов у Алёны мороз по коже пошёл, несмотря на то, что на улице стояла жара. А её охватил озноб и страх. Она даже остановилась на крыльце подъезда, не находя в себе сил переступить порог. И, если бы не тётя Маша, что потянула её за собой за руку, возможно, и не нашла бы этих самых сил. Но вот Алёна уже поднимается по крутой деревянной лестнице, по стёртым за многие годы ступеням, и практически заставляет себя вслушиваться в голос тётки, неприятный, навязчивый и окающий. А ведь ей даже не интересно, что она скажет.

Но если не интересно, тогда зачем приехала? Почему не пообещала послать денег на похороны, и жила бы себе спокойно дальше? Но нет, она заказала билет на первый утренний поезд, и приехала.

Они поднялись на третий этаж, и оказались на тесной лестничной клетке с деревянными перилами. Алёна на них уставилась. Не на дверь квартиры, в которой когда-то жила, это было слишком страшно, а на перила. Вот их она отлично помнила. Они снились ей в кошмарах. Непонятно, почему именно перила, но каждый раз, когда она во сне не добиралась до желанной цели и падала вниз, она падала именно с этой старой лестницы, и ухватиться пыталась вот за эти перила. Во сне ей это ни разу не удалось сделать.

Дверь оказалась всё той же, что и в её воспоминаниях. Деревянная, рассохшаяся, с большим сквозным замочным отверстием. Если в него посмотреть, можно было увидеть прихожую и часть маленькой кухни. Алёна даже вспомнила холод замочной скважины вокруг своего глаза, и её передёрнуло. А тётя Маша уже дверь толкнула, и та распахнулась. Без скрипа, зато неприятно, безжизненно стукнулась о пустую стену за ней. А Алёна замерла перед дверным проёмом, глядя на ободранные стены квартиры, и понимая, что её накрыло запахом прошлого. Запахом дешёвого алкоголя, немытой посуды, грязного постельного белья и нестиранных детских колготок. В сумочке лежал флакон духов от Шанель, и у Алёны даже рука дёрнулась, так захотелось достать его и побрызгать на себя, чтобы кроме сладко-острого аромата великолепных духов, ничего не чувствовать. Вот только глаза ей никто не закроет.

– Алёна, входи, – сказала тётя Маша, вдруг осознав, что Алёна так и стоит в подъезде. – Тут уже всё отмыли.

Час от часу не легче.

– У меня от этого места мороз по коже, – призналась она.

Тётка окинула взглядом ободранные стены. Понимающе кивнула.

– Да уж, есть чему ужаснуться.

Алёна всё-таки вошла в квартиру. Та же мебель, только из устаревшей превратившаяся в полуразвалившуюся; те же обои, местами уже свисающие со стен лохмотьями; грязная ванная, захламлённый балкон, и всё та же вонь. Она перевела взгляд на кухонный стол и увидела таракана. Спокойно наблюдала за тем, как он ползает по столу, между грязных тарелок и опрокинутых рюмок, и вдруг про себя усмехнулась. Вот так, будь она сейчас дома, рядом с Вадимом, попыталась бы изобразить шок и обморок, а здесь стоит и смотрит, и ей даже не противно. Она много лет жила с этими тараканами, ела с ними из одних тарелок, и не брезговала. Ей и сейчас не противно, ей страшно.

Несколько шагов до небольшой комнаты. В ней разобранный старенький диван, постельное белье на нём, по цвету напоминающее пол, на котором она сейчас стоит. Стенка «Русь», с не закрывающимися дверцами и выбитыми в буфете стёклами. А перед диваном, на полу, мелом нарисован контур человеческого тела. На него Алёна посмотрела и тут же отвернулась. Испугавшись, что ничего не почувствовала. А ведь совсем недавно этот контур был живым человеком, её матерью. Ужас и кошмар. Почему она ничего не чувствует? Ей страшно и противно за себя, а не за умершую мать.

– Она жила одна? – спросила Алёна. Вдруг увидела на стене старое, чёрно-белое фото без рамки, и подошла ближе. На фото были бабушка и дедушка, Алёна их совсем не помнила.

– Последние пять лет, – сказала тётка. – Периодически появлялись какие-то мужчины, жили, пили. – Она беспомощно махнула рукой. – Да что тут говорить. Ничего хорошего в Томкиной жизни не было. Всю жизнь непутёвая. Ничему не научилась.

– Почему же? – меланхолично отозвалась Алёна. – Она прекрасно умела рожать детей. Плодовита была, как кошка.

Тётя Маша помолчала, к ней приглядываясь, Алёне показалось, что с некоторым смущением. После чего едва заметно кивнула.

– Это да.

Алёна к ней повернулась. Взглянула открыто.

– Признаться, я даже не знаю, сколько у меня братьев и сестёр. Когда меня отсюда забрали, нас было трое.

– Зоя и Виталик. Ты ни с кем не общаешься? Я никогда тебя об этом не спрашивала.

Алёна лишь плечами пожала.

– А зачем? Мне было десять, Виталику шесть, а Зое и вовсе два года. Они меня не помнят и не знают. Хотя, я с ними нянчилась. Я их помню.

Тётя Маша вздохнула, головой покрутила, видимо, выискивая взглядом, куда присесть, но так ничего подходящего и не обнаружила, и осталась стоять.

– Томка ещё четверых родила.

Алёне от такой новости захотелось зажмуриться. Шестеро, шестеро братьев и сестёр. И половину из них она никогда не видела.

– Близнецы, Оля с Галей, и потом двое мальчишек, у них разница в два года. Боря и Алан.

– Алан?

– . Он самый младший, ему сейчас лет восемь, как я думаю.

– Как же она имя-то ему такое выбрала?

– У него отец то ли армянин, то ли осетин. На рынке у нас торговал. Надо сказать, что с ним Томка за ум взялась, не пила, дома сидела. Детьми занималась. Люди уж подумали, что баба опомнилась, успокоилась. А потом Леван на родину поехал, ну она и ударилась во все тяжкие без него. Он через пару месяцев вернулся, на всё это посмотрел, сына забрал и уехал. Больше и не приезжал.

– То есть, самый младший с отцом?

– Надеюсь, что так. – Тётя Маша руками развела.

– А остальные?

Тётка к окну подошла, аккуратно оперлась рукой на пыльный подоконник. Кажется, ей было тяжеловато стоять.

– Виталик мне звонит, он в Воркуте живёт. Служил там, да так и остался, женился. Ребёночек у них. Зойка здесь, появляется на глаза время от времени. А младшие… – Тётя Маша вздохнула. – Когда опека в последний раз пришла, Томка уже и разум и совесть окончательно потеряла. Дети бедные, соседи подкармливали, я приходила, ругала её. Но всё бестолку. Леван когда её бросил, уехал, Томка совсем с катушек слетела. Про детей и думать забыла. А они мал-мала меньше. – Она ладонь к груди прижала. – Как вспомню, аж сердце заходится. Зойка подросток, Оле с Галей по семь лет, да Борьке годика четыре. Голодные, грязные. Опека несколько раз приходила. Заберут, обратно вернут; заберут, обратно везут. Видите ли, шанс дают матери на исправление. А какое уж тут исправление? Томка и раньше-то исправляться не желала никак. Потом совсем забрали, сказали, что в патронатную семью в области пристроили. Какой-то семейный дом.

– Всех вместе?

– Троих младших. Виталик как раз в армию собирался, а Зойка последние годы в интернате доучивалась. Доучилась, да здесь так и осталась. Правда, живёт в городе. Говорит, комнату снимает. Врёт, наверное. Откуда у неё деньги на комнату?

Младшую сестру Алёна отлично помнила. Темноволосая девчушка, вечно плачущая, вытирающая нос маленьким кулачком. Они все плакали, каждый день, казалось, что без конца. Виталик тоже слёзы лил по каждому поводу, до тех пор, пока ему не исполнилось пять. После этого вдруг перестал, зато драться начал. На любого мог наскочить и приняться молотить кулачками, куда мог достать. По лицу, по плечам, взрослым доставалось по ногам. Мама из-за этого злилась, и мальчишку наказывала. У неё, вообще, был короткий разговор, если дело касалось детских капризов. А капризами в этом доме считалось даже чувство голода.

Алёна заглянула в соседнюю, узкую, как пенал комнату, которая считалась детской. В комнате было темно, пыльные шторы на окне были задёрнуты, а ещё платяной шкаф был развёрнут как-то странно, не стоял плотно к стене и загораживал половину окна. Из-за этого солнечный свет в комнату почти не попадал. Но Алёна всё равно разглядела двухъярусную кровать у стены, заваленную каким-то барахлом. Раньше кровати не было, они все втроём спали на разложенном диване. Похоже, сейчас он и стоит в большой комнате. Да и запах в квартире стоял тяжёлый, смрадный. Даже распахнутое настежь окно не помогало прогнать вонь.

Алёна вернулась в комнату, снова посмотрела на фотографию бабушки и деда. Она их совсем не помнила, хотя, та же тётя Маша очень давно говорила ей, что бабушку она помнить должна. Та умерла, когда Алёне исполнилось шесть. Говорила, что она была доброй, и о внуках заботилась. А вот дед умер ещё до рождения Алёны.

– Я бы хотела забрать фотографию, – сказала она, обращаясь к тётке. – Можно?

Та плечами пожала.

– Конечно. Не думаю, что в милиции возражать станут.

– С чего им возражать?

– Ну, тут же место преступления, – туманно и многозначительно проговорила тётя Маша. – Улики нельзя забирать.

Ясно, сериалы делают своё дело.

Не успела тётя Маша договорить, как сами правоохранительные органы и пожаловали. Открыли дверь без стука и звонка, и вошли в квартиру. Двое молодых мужчин в штатском и девушка в форме, с папкой в руках. Родственница протиснулась мимо Алёны, поспешила им навстречу, и затараторила:

– Вот, дочка Томкина приехала, старшая. Я ей вчера позвонила, и она приехала.

На Алёну уставились все трое, в некотором сомнении. После чего принялись вопросы задавать, не забыв попросить представиться, а ещё лучше, предъявить удостоверение личности. Алёна без пререканий передала им свой паспорт, наблюдала, как девушка переписывает её личные данные.

– По делу что-нибудь знаете? – поинтересовался представитель закона, с румянцем во все свои пухлые щёки. На вид ему было не больше тридцати, но на окружающих он старался смотреть с превосходством, наверняка, считал себя опытным следователем.

Алёна лишь плечами пожала.

– Откуда?

– Может, мама вам что-то рассказывала? С кем она жила в последнее время? Соседи говорят, был у неё жилец. Или сожитель. Один и тот же ходил туда-сюда, последние месяца два-три.

– Ничего она мне не рассказывала, – отозвалась Алёна. – Я с матерью не виделась и не разговаривала почти двадцать лет. Знать ничего не знаю про её любовников и собутыльников.

– Двадцать лет, говорите, не виделись? Но сразу приехали?

Алёна вздохнула, совершенно не собираясь скрывать, что эти вопросы её тяготят. К тому же, её беспардонно разглядывали и оценивали, наверняка считая, что удачно маскируют свои взгляды профессионализмом.

– Человека похоронить надо, – сказала им Алёна. – Грех этот, мать поверх земли оставлять. Какая бы она мать ни была. А хоронить её больше некому.

Паспорт ей вернули, Алёна убрала его в сумку.

– Когда можно тело забрать?

– В морге узнайте, мы вам номер телефона дадим.

Кажется, интерес к ней потеряли. Представители закона уходить собрались, а тётя Маша неожиданно переполошилась.

– Так что же, убийцу когда найдут? Когда посадят?

Алёна даже усмехнулась подобной наивности родственницы, правда, в сторону. А девушка в форме обернулась, и лишь пообещала:

– Будем искать.

– Вот так вот, – расстроилась тётя Маша, когда за полицейскими закрылась дверь. – Был человека, и нет человека. И всем наплевать.

– А вам её, правда, жаль? – не удержалась от вопроса Алёна.

– Конечно, – удивилась тётя Маша. – Томка, конечно, непутёвая была, так я ж её почти всю жизнь знаю. Мы с ней в одном классе учились. Ты не знала?

– Нет.

– Учились, даже за одной партой сидели. И с Витей их я познакомила, он же старше нас на три года. Такой красавец был, в волейбол играл. Высокий, статный. Ты вот в него пошла, и глаза его, и лоб.

Алёне очень захотелось презрительно фыркнуть, но она удержалась. Знала, что тётя Маша тогда всерьёз расстроится. Она ведь всё от души делает и говорит, совершенно искренне.

– И Виталик на него похож.

Эта информация заинтересовала. Хотя, скорее, несколько удивила.

– Хотите сказать, что у нас с Виталиком один отец?

– Конечно, – уверенно заявила тётя Маша. – Ты и этого не знала?

Маша безразлично пожала плечами. А тётка печально вздохнула.

– Ничего ты про себя не знаешь.

– А мне никто не рассказывал.

Тётя Маша окинула взглядом грязную комнату, и решительно заявила:

– Пойдём отсюда. Закроем всё, и уйдём. У меня пироги, у меня курочка. Я специально пораньше встала, наготовила. Ты же сказала, что приедешь. Я живу через дом, помнишь?

Алёна кивнула. Если честно, отправляться в гости не очень хотелось. По дороге в этот город, успела забронировать номер в маленьком отеле, собиралась остановиться в нём на пару дней, как раз до похорон. И Алёна предпочла бы отправиться сейчас туда, к тому же, успела заселиться, и оставить в номере чемодан. Удобством и комфортом номер, конечно, не порадовал, всё было чисто, но отдавало казёнщиной, но искать что-то другое, более подходящее привычкам и стандартам, не было настроения. А после квартиры, в которой провела первые десять лет своей жизни, что угодно могло показаться дворцом. И хотелось поскорее оказаться в гостиничном номере, принять горячий душ и переодеться, но отказать тёте Маше, с её искренней заботой и участием, даже Алёне показалось верхом неблагодарности. Поэтому она отправилась за тёткой по улице рабочего посёлка, по разбитому асфальту тротуаров, мимо цветов, буйно цветущих в палисадниках, смотрела по сторонам, и удивлялась тому, что всё же успела отвыкнуть от такой жизни. Странно, ведь просыпаясь каждое утро, думала о том, что она простушка, голодранка, детдомовка, и это как раз её настоящая жизнь. Она этим живёт, а не тем, чего у неё получилось добиться. Получилось как бы случайно, само по себе, не смотря на то, сколько усилий ей пришлось приложить. А вот теперь оказывается, что эти мысли засели исключительно в её голове, и, наверное, со временем превратились в комплексы, потому что всё, что Алёна сейчас видит и как воспринимает, для неё дико. Это другая, чужая, позабытая ею жизнь.

Тётя Маша жила в точно таком же доме, совсем рядом. Они прошли мимо двух палисадников, свернули за угол, и вот уже оказались у подъезда. Очень похожего на тот, из которого недавно вышли. Правда, квартира у родственницы оказалась трёхкомнатной, чистой, ухоженной, без излишеств и изысков, но войти в неё оказалось приятно. Ещё и потому, что вкусно пахло пирогами. А Алёна вдруг осознала, что со вчерашнего обеда ничего не ела, только кофе в поезде пила одну чашку за другой.

Алёне выдали домашние тапочки, не новые, и даже не резервные, в них явно кто-то каждый день ходил, но она возражать не стала, послушно скинула с ног туфли и сунула ноги в тапки.

– Проходи. – Тётя Маша гостеприимно повела рукой. – Будь как дома. Ты ведь и, правда, дома. Здесь когда-то папа твой жил. Нас с ним обоих сюда из роддома принесли.

Уникальная информация.

Алёна из вежливости заглянула в комнаты, тётке улыбнулась. И пошла за ней на кухню.

– Ты с чем пирожки любишь? Я вот с ягодами напекла, с капустой. С мясом есть. Муж у меня с мясом уважает.

Алёна присела за кухонный стол, накрытый цветастой клеёнкой деревенской расцветки. Если честно, с некоторой настороженностью посматривала по сторонам, оглядывала кухню. Уж слишком всё было мило и по-домашнему, она к такому не привыкла. Цветы на полотенцах, цветы на подоконнике, чайник в горох, милые магнитики на холодильнике. Вадим терпеть не мог магниты на холодильнике, называл это мещанством, вывешивать на дверь холодильника магниты и сувениры, как следствие своих поездок по миру. Алёна с ним обычно соглашалась, но сейчас, оказавшись на такой вот домашней кухне, решила, что это довольно мило. Как и фарфоровые слоники на полке. Но, тем не менее, от созерцания всего этого домашнего уюта, на душу опустилась непонятная тяжесть. Алёна не знала, как себя вести.

Вдруг вспомнила, что её спросили про пироги.

– Я со всем люблю, – призналась она. – Правда, любовь эту из себя старательно выдавливаю.

Тётя Маша махнула на неё рукой.

– Глупости. Ты худенькая совсем.

– Да уж…

– Сейчас курочку погрею, и чайник поставлю. И мы с тобой посидим, спокойно поговорим, пока нет никого.

– А вы с кем живёте? С мужем?

– С мужем, – кивнула тётя Маша, суетясь у плиты. – А ещё дочка старшая с семьёй с нами живёт. У меня внучке уж восемь лет. Так все вместе и живём. Они вроде квартиру в городе присмотрели, а потом так и остались. Привыкли, говорят. А чего им тут с нами, стариками, привыкать? Но пока живут.

– Это здорово.

– А ты как? Замуж не вышла? Я уж по телефону тебе лишних вопросов не задаю, а ты про себя не рассказываешь особо. Всё хорошо да хорошо. Я, конечно, рада, если хорошо, всё-таки не чужие люди, но ведь всё хорошо не бывает.

– Не бывает, – согласилась Алёна. Но затем заставила себя бодро улыбнуться. – Но сейчас всё хорошо. Я не замужем, но… Возможно, в следующем году. Вадим занятой человек, смешно, но даже на свадьбу нужно выделить время.

– Вы вместе живёте?

– Вместе. Уже полтора года.

– Так это считай муж. – Тётя Маша подошла и приобняла Алёну за плечи. – Я очень за тебя рада. Лишь бы был хороший и тебя любил.

– Он любит, – сказала я.

На стол поставили тарелку с румяными пирожками.

– Что ж такую красавицу и умницу не любить, – подивилась тётя Маша. И подбодрила: – Ешь пироги, не стесняйся.

Пироги оказались вкусные. Алёна ела пирог с ягодами, пила ароматный чай, и в какой-то момент подумала, что этот день не такой уж и ужасный. Несмотря на все эти разговоры о прошлом.

– Ты папу своего совсем не помнишь? – спросила тётя Маша, присаживаясь за стол напротив неё с чашкой чая.

– Смутно, – призналась Алёна. – Помню, как он меня на руках держал. Но я совсем маленькая была. Скорее всего, я себе это воспоминание придумала.

Тётя Маша печально покивала. Потом сказала:

– Виталик, кстати, очень на него похож. Звонит иногда, так у меня даже от голоса его мурашки.

Алёна невольно хмыкнула, довольно презрительно.

– Странно, как это она несколько лет с одним мужиком прожила.

Получилось довольно озлобленно, сама поняла, стало неловко, особенно под проницательным взглядом тёти Маши. Та даже головой качнула. Не осуждающе, но как-то расстроено.

– Так и зовёшь маму «она»?

– Ей от меня слово «мама» не нужно было. Зачем настаивать?

– Но всё-таки мать. Она же не всегда такой была.

– Серьёзно?

Тётя Маша неожиданно задумалась.

– Не знаю. Может, ты, конечно, и права. Просто мы молодые были, всё по-другому воспринималось. Мы ведь с Томой дружили, всерьёз дружили со школьных времён. Я её с Витей, считай, и познакомила, а как раз перед тем, как он в армию собрался уходить, всё у них и началось. Любовь была, – тётя Маша вздохнула. – Тома его ждала, письма писала. Я, признаться, так рада была. Подружка и старший брат, так хотела, чтобы они поженились. А после того, как он на побывку приехал, Томка и забеременела. Его из армии отпустили, свадьбу сыграли, всё честь по чести. Кто ж знал, что так всё получится? Ты не помнишь, конечно, ты маленькая совсем была. Но первые годы они хорошо жили, не лучше, но и не хуже других. Потом Виталик родился, а времена были тяжёлые, девяностые, вот Витя и решил в Москву ехать, подработать, то есть. Ну и…

– Что? – заинтересовалась Алёна. Всё же это была история её семьи, самых близких людей. А никто никогда с ней об этом не говорил, не считал необходимым обсуждать, и в какой-то момент пришла вера в то, что ей это и не нужно. Слишком много было собственных проблем, которые приходилось решать, чтобы банальным образом выжить, не до чужого прошлого и ошибок было. А вот сейчас, сидя на чистенькой кухне, попивая чаёк, вдруг стало жизненно интересно и любопытно.

Тётя Маша после её вопроса недовольно поморщилась на свои воспоминания.

– Встретил он там кого-то, женщину, и даже не особо скрывал. Деньги вроде и присылал, а сам всё реже показывался. Томка плакала, скандалить пыталась, а какой толк скандалить, если он раз в неделю звонит? Тогда она и начала пить. Сначала понемногу, но как-то быстро увлеклась. Мужики вокруг неё вились, она ведь в молодости красивая была, только дурная. Я её предупреждала, но кто меня слушал? Я ведь враг номер один стала, сестра мужа-предателя. Я Вите звонила, говорила, что ж вы оба делаете? Дети-то при чём? Дети-то без пригляда. Но у него тоже судьба плохая. Вроде и устроился в Москве своей, женщину нашёл, не по совести, конечно, поступил, рукой на вас с Виталиком махнул, взял и забыл. Но сам-то… и не пожил совсем своей хорошей жизнью, года через два разбились они на машине. Насмерть. – Тётя Маша неожиданно смахнула слезу. – Вот так всё и вышло. А Томка ещё, помню, матери нашей кулаком грозила. Явилась пьяная под окна на третий день после похорон, и давай грозить да кричать, что поделом Витьке, что он во всём виноват, туда ему и дорога. Может, и виноват, да кто ж его судить может? Сама со своей жизнью что наделала? Что теперь нам делать?

– Хоронить, – буркнула чуть слышно Алёна. А тётке сказала: – Никто ни в чём не виноват, каждый сам свою судьбу делает, своими руками. Я в это свято верю. Она со своей жизнью поступила так, как считала нужным.

– Тебе её совсем не жалко?

Алёна чашку от себя отодвинула.

– Мне себя было жалко, а не её. Брата и сестру было жалко. А ей до нас дела не было. Я была не такой уж маленькой, когда меня забрали, мне было десять. Я всё отлично помню. И помню больше плохого. Кто в этом виноват?

– Я же приезжала к тебе в детдом, ты помнишь?

– Помню, – отозвалась Алёна, заставила себя сделать вдох, чтобы успокоить подскочившее в волнении сердце. – Спасибо вам, я, правда, помню. Матери подобное в голову не пришло.

Тётя Маша комкала угол кухонного полотенца.

– Я ведь забрать тебя хотела, а Гоша, муж мой, как раз свалился с той чёртовой крыши, инвалидность получил, до сих пор хромает. Вот нам и отказали.

Алёна смотрела на неё во все глаза.

– Этого я не знала, вы не говорили.

– А что тебя расстраивать было? Я уж и просила, и ругалась, жалобы писала. Потом думаю, хорошо тебе не пообещала, ты бы ждала. А у них видишь: всё бумажки да законы. Разве о людях они заботятся?

Алёна сделала большой глоток остывшего чая. Вдруг накрыло мыслью о том, как бы сложилась её жизнь, окажись она в этой семье, проведя своё детство и юность на этой кухне. Наверное, всё было бы по-другому. И она бы выросла другим человеком, по крайней мере, без страхов, приступов паники, узнала бы, что это такое, когда тебя любят. В её семье, а уж тем более в детдоме, таких знаний не давали.

– Она ведь обо мне даже не вспоминала, я права? – спросила она тётю Машу. Этот вопрос сорвался с губ сам собой, она не хотела его задавать, потому что не хотела знать ответ. Много лет твердила себе, что не хочет.

Тётя Маша протянула руку через стол и участливо погладила Машу по запястью.

– Ты не расстраивайся. Что уж теперь? И ты не ошибаешься на её счёт, такой она и была. Не знаю, почему это с Томкой случилось, может, в юности всё это сидело внутри, а потом вылезло наружу, но чем больше времени проходило, тем яснее я понимала, что ни о ком она, кроме себя, не думает. Детей рожала одного за другим, сколько раз я ей говорила!.. Некоторым женщинам Бог ребёночка не даёт, сколько страданий они принимают, а тут… Словно не себе, словно кому-то рожала. Её ведь даже судить хотели, за эту, как её, халатность, вот! Оля в младенчестве чуть не умерла. Томка коляску взяла и в магазин отправилась. А где магазин, там и водка. И забыла ребёнка на морозе. Следователь потом говорил, что Гале повезло, она ведь её прямо дома забыла. В одеяло закутала, а в коляску не положила. – Тётя Маша ладонью по клеёнке водила. – Зойка, мне кажется, даже рада была, когда её в интернат определили. Там хоть оденут, обуют, накормят. А дома что? Дети орут, мать пьяная, мужики какие-то таскаются. И вот к чему всё это привело. Нет больше Томы. Непутёвая у неё жизнь вышла, непутёвая. Даже помянуть хорошим словом не получается.