Текст книги "Душа в чемодане. Записки бортпроводницы"

Безжалостное утро всё-таки наступает и предательский будильник всё же звонит. Вид у меня совершенно разбитый, не говоря уже о самочувствии. Коллеги начинают неспешно собираться на рейс, и у меня нет иного выхода, как присоединиться к ним. Никого не волнует, готова ли я выполнять рейс, у меня было положенное время отдыха. Какая же скверная досада, как мог организм так меня подвести?! Может быть, смена часового пояса так повлияла, а может климат, неведомо. Макияж и прическа немного оживляют мой уставший, измотанный вид, но настроения у меня категорически нет и сил, чтобы работать тоже. Не представляю, как выдержу перелёт, я совершенно разбита, вялые руки кое-как удерживают чемодан, а ноги то и дело подворачиваются на каблуках.

На улице нас уже ждет автобус в аэропорт, и мы с экипажем рассаживаемся завтракать на открытой веранде из светлого дерева. Всегда приятно после командировки видеть экипаж в сборе, в свежей форме, довольных и отдохнувших, что нельзя отнести сегодня ко мне. Легкий ветерок колышет салат в моей тарелке с омлетом, а возле ног трется та самая кошка, мягкая и толстая из-за котят. Жаль, что я их не увижу. Когда в деревне у бабушки с дедушкой кошка приносит очередной приплод, бабушка обязательно оставляет мне одного котенка, чтобы я могла его тискать. И я ношу его с собой везде, по горам, рекам, рыбалкам… А котята этой кошечки живут внутри и поиграть с ними не выйдет. Мне нечего ей дать из своего завтрака, вряд ли она будет есть хлеб или омлет, но, кажется, её тут итак неплохо кормят. Ей просто нужна минутка нежности. Она запрыгивает мне на колени и мурлычет, а я лениво копаюсь в тарелке. Готовят здесь отменно, и после завтрака я бы с удовольствием еще раз попробовала уснуть, но нам пора ехать.

В автобусе меня сладко укачивает, и я моментально засыпаю. Что же было не так ночью? Может, то, что по московскому времени я пыталась уснуть в нелогичное время. Больше всего изводит злость, ведь время идет, драгоценные часы, когда я могла бы восстанавливать силы, ушли на ничтожные попытки уснуть.

На предполетном медосмотре никто не догадывается о моем жалком состоянии, хотя, казалось бы, всё очевидно. Хорошо хоть не спрашивают, не употребляла ли я алкоголь, ведь по моему виду можно предположить что угодно. Но откуда им знать, как я обычно выгляжу, этот врач видит меня впервые. Пульс нормальный, давление тоже, жалоб нет. Точнее есть, но какой смысл о них говорить, ведь не оставят же меня здесь только чтобы отоспаться.

На обратный рейс нам загружают для пассажиров гречку. Гречку! Никогда не видела ее на борту. А еще несколько коробок с йогуртами и около десятка банок со сгущенкой! Мы даже не пытаемся скрыть свое недоумение, спрашиваем: «Зачем сгущенка?!». Нам объясняют – чтобы полить ей блины на завтрак пассажирам. Жаль, никого не волнует, как мы будем ее открывать. И поливать каждую порцию блинов вручную?! Двести шестьдесят порций в алюминиевых контейнерах? Да вы шутите?! Это нам надо будет начать на час раньше! Шеф принимает решение не открывать сгущенку вообще. Во-первых, нечем, во-вторых, это немыслимо затянет обслуживание. И мы отдаем сгущенку службе уборки. Йогурты приходится раздавать отдельно, на телеге для них места нет, выглядит это так, будто мы раздаем сухой паек, но их остается еще очень много, и мы раздаем их службе уборки по прилету в Домодедово. Щедрый Хабаровск.

В полете у меня откуда-то берутся силы, и вот уже заканчивается второй рацион – ужин, и скоро мы снижаемся над Москвой. Из иллюминатора виднеется дорога через лес, ведущая из аэропорта в Авиагородок. Вот бы высадиться прямо здесь, у дома, минуя сдачу самолета и автобус до дома, и сразу оказаться в кровати.

По прилету тут же поступает звонок от диспетчера – завтра у меня Тель-Авив. Спать осталось не так уж много. Спустя пару часов я дома, в своем холодном углу, пью горячий чай в полной прострации, за секунду до того, как сон меня сломит окончательно. Не знаю, где сейчас Нарине́ и когда она появится, главное – заснуть в тишине и одиночестве, а потом меня уже мало что может побеспокоить.

Хабаровск снова остается в шести тысячах километров от меня, но я четко помню его запах, его звуки, блестящую гладь Амура, порхающих голубей. Теперь частичка и этого города будет жить во мне. Хорошо, что в этот раз обошлось без происшествий.

06—08 июня 2008 г.

Тель

Я знаю, что многие бортпроводники не любят этот рейс, делают недовольные лица, увидев себя в списке экипажа, а возвращаясь, жалуются друг другу: «Как же я не люблю этот Тель-Авив». Что не так с этим рейсом, мне предстоит узнать сегодня на собственной шкуре. Помнится, с Анадырем для многих тоже что-то было не так, а мне понравилось.

Самолет сегодня полный, ни одного свободного места – фулл, как мы говорим, даже откидное кресло в кабине пилотов занято командиром-инструктором. Почему-то пассажиры совсем не улыбаются, даже друг другу. В салоне напряженная обстановка без видимых причин. Во время обслуживания ситуация немного проясняется – ну то есть становится понятно, за что этот рейс так не любят. Причин на самом деле нет, рейс вылетел без задержки, самолет в хорошем состоянии, но недовольства находятся практически у каждого пассажира. До взлета они молчали, накапливая негатив, который грозной тучей витал в воздухе и нагнетал зловещую атмосферу, а после взлета сыплются одно за другим требования и комментарии – почему так душно (холодно, дует), почему нет кошерного питания (которое пассажир сам должен был заказать перед рейсом, но, конечно не заказал, думая, что это само собой разумеющееся условие), почему в детском питании нет молочной каши, почему командир до сих пор подробно не рассказал маршрут, почему мы задернули шторку в проходе между бизнес классом и экономом… И, конечно, сотни замечаний по поводу напитков и еды – всё не так и всё не то. Мне не хочется оправдываться, ведь всё правильно и логично – напитки в своём стандартном ассортименте, даже томатного сока навалом, еда вкусная и горячая, хоть и не кошерная, но тут уж вина самих пассажиров. С моей точки зрения, причин для недовольств нет, поэтому во мне вдруг восстает чувство горячего патриотизма, и я начинаю усердно доказывать, что мы предоставили всё, что должны. В один момент мне даже кажется, что всё это – одна большая шутка, заговор, что вот-вот встанет один из них и скажет: «ну всё, ребят, пошутили и хватит», и все пассажиры станут милыми и добрыми. Причём я вижу в их глазах претензию не к авиакомпании, а ко мне лично. Но нет, проблема даже не во мне, позже я замечаю, что они общаются так и с другими бортпроводниками. Более того, в их глазах не просто злость, но даже обида. Может быть, я утрирую, и вся эта обстановка выбивает меня из колеи только потому что я еще не встречала такой атмосферы на борту. Может, просто неудачный рейс? Плохое настроение?

После обслуживания питанием остается еще два часа полёта, и это невероятно долгие часы, каждую минуту звучит кнопка вызова бортпроводника из салона. Честно сказать, я уже начинаю злиться, и мне хочется, чтобы этот рейс скорее закончился. Я понимаю, что никакое моё доброе отношение не изменит ситуации, что дело не в моем личном отношении, тут что-то более глубокое и непонятное. Во мне борется желание сломать эту стену, выяснить, что же не так?! И желание отстоять свою страну, свой самолет, свою авиакомпанию.

В аэропорту нас встречают доброжелательные сотрудники наземных служб, привозят питание, помогают с документами, и я не чувствую никакой враждебности от них. Это озадачивает меня еще сильнее. Они угощают нас прекрасными фруктами, мороженым, и они по-настоящему дружелюбны. И мне страстно хочется верить, что я всё себе надумала. Что нет никакого негатива. Может, я просто не привыкла к другим народам. Может, это я предвзято отношусь? Вряд ли, я вообще раньше не думала, что мы чем-то отличаемся.

На обратном пролете история практически в точности повторяется, и только один пассажир ничего не требует, не возмущается, не пытается никого унизить или что-то доказать. Когда заканчивается обслуживание, большинство пассажиров засыпает, и в сонном салоне при тусклом дежурном освещении он держит на коленях маленького ребенка. За окнами ночь уносит нас вдаль от Израиля, и только этот молодой мужчина в шляпе с кудряшками не спит и трогательно расчесывает длинные рыжие волосы своего сына. Он сидит в конце салона, так что мне несложно наблюдать за ним. Я не выдерживаю и с аккуратной улыбкой спрашиваю:

– А почему у вашего сына такие длинные волосы?

На его лице не отражается никаких эмоций, только мелькает что-то вроде подозрения:

– Мы до трех лет не стрижем волосы детям.

В голосе звучит приятный акцент. Рядом спит его жена и еще трое малышей. Мне больше нечего у него спросить. Мы словно из разных миров. Любой мой вопрос покажется ему вторжением. А я еще никогда прежде не чувствовала такой нежности к пассажиру – хочется запомнить этот момент, как он смотрит на ребенка, как уютно спит на его плече жена, как ровно гудит двигатель и как четко я ощущаю – мы никогда друг друга не поймем. Мне отчаянно хочется узнать, когда люди выстроили эти невидимые стены, разделяющие человечество на классы, группы, национальности. Почему этот огромный мир поддался враждебности, злобе. На ум даже приходит дурацкая фраза кота Леопольда: «Ребята, давайте жить дружно».

Обычно пассажиры всячески вторгаются в мое пространство, в мои мысли, в мою работу. И я закрываюсь от них, как могу. А сейчас мне хочется узнать больше о культуре этого народа, об обычаях, традициях. Но никто не пустил бы меня так далеко. Я буду и дальше наливать свой чай, выслушивать претензии, встречать и провожать туристов, собирать и разбирать чемодан, а этот мужчина будет больше всего на свете любить свою семью, своих детей, впервые пострижет сыну волосы, и будет всегда подозрителен к чужакам.

Мы такие разные. Но каждая встреча чему-то нас учит.

09 июня 2008 г.

* * *

Анталия, вылет в 05:30. Малыш Джамбо, двухсотка*, фулл. Великолепное начало дня, что и говорить. Я работаю в самом носу нижней палубы, первый салон. Вокруг удивительная тишина, слышится только шуршание сумок и пакетов, редкие звонкие возгласы детей, причитания взрослых. Кажется, все трезвые. И, тем не менее, я тяжело вздыхаю, охватывая взглядом массу людей. Как же это утомляет иногда. Люди, люди, люди. Каждый день передо мной проходит такое количество людей, что я даже не пытаюсь запоминать их лица. Не знаю, почему меня временами раздражает их самоуверенность, как важно они расхаживают по салону и командуют своим детям, что здесь можно делать, а что нельзя. И, как правило, эти команды не имеют ничего общего с тем, что можно и нельзя на самом деле. Во мне просыпается необъяснимая ревность, нечто похожее на негодование хозяина дома при виде того, как гости смело шарятся в его вещах. Нет, мне не хочется снова расстраиваться из-за мелких нелепостей в рейсе. А что, собственно, у меня есть, кроме самолетов? Из-за чего еще мне так ревностно негодовать?

У меня дома совсем нет еды. До зарплаты еще четыре дня, да и всё равно надо будет платить за квартиру, сильно не разгуляешься. Пожалуй, возьму с собой недоеденное печенье из своего экипажного обеда…

11 июня 2008 г.

Летний Сахалин

Когда набивается полный самолет на Сахалин, хочется спросить – они туда на курорт или, наоборот, возвращаются с курорта? Хотя, наверное, местным жителям скучно думать о том, что Сахалин может быть местом отдыха. Это всё равно, что жить в Москве и ходить на Красную Площадь раз в три года, потому что некогда, «что я там не видел» и «тоже мне развлечение, лучше поспать». Да и это ведь Сахалин – люди много работают, когда им расслабляться в уединенной гостинице за городом, идти в горы или к холодному морю? Конечно, и мы кроме гостиницы ничего не увидим. Но если жить там… неужели не будет постоянно тянуть к бархатной кромке Охотского моря, к сочно покрытыми зеленью и размашистыми деревьями горам? А как же изумительный Птичий мыс с его каменными арками, грязевые вулканы туманно-серого цвета? И сказочные леса́, в которых скрываются бурые медведи, соболя, бурундуки, северные олени и лисицы… И в мыслях о лежбищах морских котиков на Тюленьем острове, невольно вспоминается «Морской волк» Джека Лондона, отчаянный Волк Ларсен и суровые приключения в бушующей стихии.

Наша страна такая большая и красивая, и так бесподобен Дальний Восток, удивителен, таинственен. И чего мы сидим, привязанные к своим квартиркам? Вокруг еще столько мест, где мы никогда не были, и разве не самое большое удовольствие – видеть новые местечки этого огромного мира? Любой уголок безмерно до́рог, каждый щедро усыпанный лютиками и пастушьей сумкой склон, каждый изгиб реки, каждое шепчущее на ветру деревце, каждая маленькая деревенька, каждый старенький дом, каждый мост и каждая улица – что может быть интереснее… Сегодня для меня Сахалин – та самая территория открытий, хоть и ограниченная небольшой гостиницей вдалеке от города, но разве можно с чем-то спутать волнительные нотки игривого моря в пронзительном дальневосточном воздухе? Пусть я не увижу всей красоты и прелести этого острова, но никогда я не смогу сказать, что не знаю его.

Спокойной ночи, Сахалин.

13—15 июня 2008 г.

* * *

И всё же когда меня спрашивают знакомые: «Куда летишь сегодня?», приятно ответить: «На Кипр!». Не обязательно ведь уточнять, что меня ждет только сорок минут стоянки в аэропорту Ларнаки, и за это время у меня будет всего три-четыре минуты, чтобы полюбоваться видом с трапа, остальное время я буду готовить борт и встречать пассажиров. И всё же на душе радостно: «Кипр…», нечто неуловимое, мимолётное, но уж точно реальное.

18 июня 2008 г.

* * *

Вспоминая, как со мной прощались друзья перед отъездом, не верится, что жизнь может продолжаться, словно ничего не произошло. А нет – все живы, всё идет своим чередом, едим, пьем, чистим зубы. Я рада, что мы пока не потерялись с девочками, что мне всё еще интересно переписываться с Сэром Ежиком, что мама и папа волнуются обо мне. Только всё это где-то далеко, пока дойдет моё письмо, я уже раза три слетаю куда-нибудь… Близко и реально только соседство с Нарине, мне нравится, что мы можем поговорить на кухне за чаем среди ночи, или в полусне днем, когда одна из нас спит после рейса. Иногда, если мы вдруг ложимся спать в одно время, я читаю вслух русско-украинский словарь, но, конечно, мы ничего не можем запомнить и только смеемся. А на самом деле мне хотелось бы выучить хоть пару слов на случай следующего рейса в Одессу, пообщалась бы с местными наземными службами.

Но часто мне хочется побыть одной, и я допоздна блуждаю по Авиагородку, слушая музыку в наушниках. Проходя третий круг, на меня уже начинает косо поглядывать группа молодежи, попивающая пиво на скамейке. Разве я виновата, что тут сложно придумать другой маршрут? Нарине всё время удивляется, как мне не страшно бродить ночью по улицам, и почему мне не сидится дома. Да мне бы сиделось… одной.

Из этой темноты домов с потухшими огнями окон так и веет отчуждением. Они словно спрашивают меня: «Ну что ты тут ходишь?». Я скучаю по своему городу, но не настолько, чтобы хотеть вернуться. Население Авиагородка в сорок два раза меньше, чем в Набережных Челнах! И всё же я не хочу вернуться, тут моё укрытие, моя крепость, тут моя жизнь больше и оправданнее.

20 июня 2008 г.

Полчаса в «Никос Казандзакис»

На острове Крит, в пяти километрах от города Ираклион, расположен международный аэропорт «Никос Казандзакис», названный в честь греческого писателя. В гражданской авиации сокращенное обозначение этого аэропорта звучит как «HER (Heraklion)», поэтому ответ на вопрос: «Куда ты сегодня летишь?» может вызвать недоумение у незнающего человека. Хотя что тут смешного? Прекрасный греческий город, названный в честь Геракла. Именно туда летим сегодня и мы на Боинге 737—400. Греция сама по себе прекрасна, это очевидно даже для человека, который видел её только с высоты – как я, например. Ираклион, омываемый изумрудно-синим Эгейским морем, усыпанный песками, душистой зеленью, древними постройками, уж и вовсе не может не приковать к себе глаза всех пассажиров на борту. И я, совсем как пассажир, тоже с открытым ртом смотрю вниз, пытаясь разглядеть как можно больше красот в крошечный иллюминатор.

Самолет мягко садится и скользит по полосе вдоль берега моря, можно даже рассмотреть человечков, плескающихся в лазурной воде. Эх, сейчас бы скинуть форму и бегом в море! Нахлебаться соленой воды, поискать самые гладкие камушки на берегу, закрыть глаза и лежать на теплом песке… «Мы прибыли в аэропорт Ираклиона, просьба оставаться на местах». Как же манит морской воздух, проникая в каждый уголок нашего самолета, наполняя его греческим летом, радостью, восторгом. Я отвечаю за груз-багаж и у меня есть целых полчаса на то, чтобы надышаться неизвестным воздухом этой страны, налюбоваться кромкой моря, которое выглядывает из-за взлетно-посадочной полосы, ну и, конечно, посчитать загружаемые сумки пассажиров.

Греция! Волшебное слово, от которого внутри всё сжимается, сводит дыхание в недоумении – неужели это та самая Греция, место подвига 300 спартанцев и первых Олимпийских игр, роскошные древние Афины и античная Македония, родина Сократа, Аристотеля, Платона… и я, обычная девушка из военной семьи, которая родилась в никому неизвестном городе Борзя – я здесь, в Греции! Вряд ли местные жители, включая вот этих смуглых грузчиков, задумываются ежедневно о великой, древней, героической истории их родины. И вряд ли они поймут, почему мне так радостно здесь, на стоянке маленького аэропорта, провожая небольшую группу пассажиров с обычного чартерного рейса. Но у меня свершилось очередное открытие, переворот – я была в Греции… целых полчаса.

22 июня 2008 г.

Елизово

Я вдвойне рада улетать в командировки, ведь я теперь не единственная хозяйка дома. Иногда мы с Нарине мешаем друг другу собираться на рейс или отдыхать. Две женщины в доме – это непросто! Мы с Нарине часто устраиваем генеральную уборку, но как бы мы ни старались, в квартире быстро становится грязно и пыльно. Может, от того, что все старое. Ковер, кажется, скоро сотрется до дыр, а шкафы просто рассыплются в прах!

Появилась смутная грусть, которая охватывает меня дома, хочется прежнего покоя, уюта, и чтобы всё было по-моему. Даже в этой страшненькой квартире это возможно, я успела полюбить свое увечное жилище. Но, конечно, теперь всё это стало невозможным, и у меня нет другого выбора. Я не так много получаю, чтобы снимать квартиру в одиночку, это непозволительная и необоснованная роскошь. Наверное, свобода меня слишком быстро избаловала – кто бы отказался жить один? Все бортпроводники снимают квартиры по два, три или больше человек, это нормально при нашей работе. Своеобразная, конечно, жизнь – летать, мотаться по свету и приезжать в «общагу», чтобы отдохнуть и привести в порядок форму. Само собой, никакой личной жизни и пространства. Определенно, я стала слишком избалована, эгоистична или просто одиночество стало мне самым желанным состоянием. В командировках экипаж тоже живет по два человека в номере, нет шансов для уединения. Причем жить приходится каждый раз с разными людьми, и хорошо, если в экипаже встретится вдруг кто-то знакомый. Привыкаешь ко всему. Раньше я ни за что не смогла бы уснуть, находясь в одной комнате с чужим человеком. А теперь, когда усталость застилает глаза и ноги не держат после рейса, я могу спать хоть стоя в самолете. Исключение составляет только Хабаровск, в котором я могу спать только днём.

Нарине́ устает куда больше меня, наверное, потому что она постоянно на диетах, хотя и весит как десятилетняя девочка. У нее такие маленькие плечики, что, кажется, она может сломаться под весом форменного пальто. А если ей нужно сходить в магазин, то она делает прическу, макияж, маникюр, занимая при этом ванную комнату на два часа. Как говорит Нарине: «А вдруг я по пути встречу свою судьбу?». Всё возможно, но я не представляю, что можно делать в ванной два часа. Хорошо, если в этот момент мне не нужно собираться на рейс. Но пока что нам везет и вылеты у нас в совершенно разное время. Чаще всего я улетаю, когда она спит, а она собирается, когда меня нет. Более того, хоть мы и учились в одной группе, мы еще ни разу не попали вместе на один рейс. Зато с некоторыми другими одногруппниками я вижусь довольно часто – уже несколько раз видела Вадима, Асю, Рано. Ася и Нарине́, в свою очередь, часто летают вместе, вопреки теории вероятности.

И всё же приятно, что дома есть живой человек, хоть и спящий или летающий. Мы можем поговорить о работе без лишних пояснений, мы живем и варимся в одной стихии. По всей квартире сохнет наша форма, стоят чемоданы, которые никогда полностью не разбираются, обычно они стоят раскрытыми и видно, что там лежат тапочки, купальники, свитера и косметички. Иногда Нарине́ готовит вкусный армянский суп, правда, потом портит его пахучей кинзой, или тратит полдня на долму, предварительно съездив в Москву для поиска виноградных листьев. Иногда она просыпается с по-детски беспомощным видом, закутывается от холода в два свитера, и от умиления хочется ее обнять. К такому жизнь её, видимо, не готовила. Мы такие разные.

Самое обидное – если меня отправляют в командировку, и Нарине́ вдруг тоже улетает на несколько дней. Тогда наша тёмная пустая квартира остается совсем одна, хотя я или Нарине могли бы в это время наслаждаться самоуправством.

В этот раз Нарине́ остается дома, а я поспешно собираю чемодан. Нарине устало наблюдает за тем, как я мелькаю по комнате и, кажется, радуется за меня – она знает, что я люблю чужие города и гостиницы, даже будь то дырявая будка на краю света, засыпанная снегом.

Я улетаю в Петропавловск-Камчатский на три дня. У меня почему-то нет настроения. Неожиданно накрывает ностальгия, тоска по дому, по Кате с Вовой, по Рамиле и вообще хочется плакать. «Давай, радуйся» – твержу я себе, – «это же твой любимый Дальний Восток! Целых три дня!». И я радуюсь, молча, через силу, без улыбки и лишних эмоций.

В автобусе мне становится еще грустнее – о, как я не люблю это болото, постоянно затягивающее меня в мрачные глубины, и от него не отвертеться, если оно уже успело зацепиться за какую-нибудь слабинку. Тут же начинается «я самая несчастная и одинокая», «зачем так жить» и «неужели так будет всегда». Ну почему так сложно взять себя в руки? Тоже мне военный сухарь… видел бы меня сейчас папа.

На брифинге меня спрашивают о действиях в случае пожара в багажном отсеке. Для опроса приглашают инструктора, Романа Волынского, он всегда грузит экипаж уточняющими вопросами до момента, пока шеф не скажет: «Простите, нам пора лететь». Он маленького роста, с короткими рыжими кудрями, в узеньких очках, и его взгляд ковыряется где-то глубоко в мозгу каждого, к кому он обращается. Как же хочется выйти и хлопнуть дверью. Слова отлетают у меня от зубов, и сегодня даже это выводит меня из себя – в моей голове теперь нет ничего, кроме самолетов, я даже когда сплю, думаю о них. Так и хочется толкнуть себя локтем в бок и крикнуть: «Эй, учеба уже закончилась, расслабься!». Хорошо хоть Волынский сегодня только на опросе, а не в составе экипажа.

Работать с пассажирами в салоне, когда нет настроения – отвратительно, что для пассажиров, что для самой себя. Ненавижу их за то, что они хотят, чтобы всё было как им надо, и внутренне изнываю от того, что хочу, чтобы всё было как надо мне. И нельзя отпроситься и уйти домой пораньше.

Хорошо хоть нет времени пообщаться с коллегами, а то они подумали бы, что я грубиянка. Когда работаешь в одном коллективе, люди способны иногда мириться со скачка́ми настроения, но когда каждый рейс ты в новом окружении, не станешь ведь объяснять: «Вообще-то я нормальная, ребят, просто сегодня всех ненавижу». Пассажирам тоже этого не объяснишь, но вот парадокс – обычно никто не чувствует моего плохого настроения, пару раз я даже получала благодарности, непонятно за что.

К концу рейса меня «отпускает». Обычно это происходит также неожиданно, как и начинается. Внезапная радость от розово-молочных призрачных облаков за окном – и вдруг всё заканчивается, проходит чуждая скованность злостью, я снова люблю мир, небо, самолеты, и даже людей. Какие они беззащитные, уставшие, вот уже восемь часов сидящие в одном положении. Чаю им что ли предложить.

А тем временем самолет начинает снижаться. Голос у командира бодрый, несмотря на долгий перелет: «Мы прибыли в аэропорт Елизово. Погода в Петропавловске-Камчатском хорошая, плюс двадцать два». Какой крошечный аэропорт! Кажется, даже меньше, чем в Одессе. Симпатичное серое здание со стеклянной будкой сверху – наверное, диспетчерская; пара тополей у входа; за лётным полем виднеются исполненные величия горы, испещренные кривыми дорожками снега, словно кто-то пытался нарисовать на них стволы деревьев, а прямо за нашим самолетом начинается зеленая полоса высокой травы и кустарников, заливающая подступ к горе. И как я могла лететь сюда в плохом настроении?

За перегородкой у здания аэропорта активно толпятся встречающие, всё забито машинами. Думаю, в такую даль часто в гости не налетаешься, потому и встречают с таким нетерпением. Сменная бригада нас уже ждет у аэровокзала, их яркую форму видно прямо с самолета, настолько тут всё рядом. Как хочется спать. Воздух здесь необычный, не пойму в чем дело.

По пути в гостиницу начинает болеть голова и слегка мутит. За окнами мелькают частные дома, пустыри, деревья. Местами облака скрывают верхушки гор, и снег словно свисает с неба тонкими струйками. Проезжаем реку Авача, рельефные холмы, густо покрытые зеленью, словно маслом на холсте.

Наша гостиница с виду обычный двухэтажный дом, серый и неприглядный. Но вокруг так красиво, что можно жить и в палатке – размашистые ели во дворе, подвесной мост, ведущий к настоящему термальному источнику, который остается горячим даже зимой, и целое море незабудок. Просто фантастика, неужели я на Камчатке! И это я не про заднюю парту на лекциях.

Мне достается место в двухместном номере, со мной заселяется Ольга, веселая коренастая девушка с мужским характером. По традиции, спустя полчаса мы все собираемся в столовой, где для нас накрыт настоящий русский стол с домашними котлетами, голубцами, пельменями, отварной картошкой и, конечно, красной икрой. За обедом командир говорит, что недавно Карымский вулкан выбросил пепел, поэтому в воздухе такой кисловатый запах, болит голова и тошнит. Так вот в чем дело!

Кстати говоря, вид на вулкан из нашей гостиницы просто великолепный. Как старый седой индеец, он таинственно смотрит на нас, покуривая свою трубку и выпуская белый призрачный дым. Его лицо покрыто глубокими морщинами снега, и всё вокруг повинуется его голосу.

Ольга поет нам песни под гитару, оказывается, у нее приятный низкий голос. Лётчики у нас в этот раз просто чудесные, компанейские, Федор Валентинович всё время что-то рассказывает, он летает уже больше двадцати лет и лётных историй у него неиссякаемый источник. Да и на Камчатке он, судя по всему, не впервые, знает многих местных рыбаков и охотников, так что впереди серия историй про медведей и лосось. Редко удается пообщаться с пилотами, обычно они держатся в стороне и общаются с нами только по делу. Так что сегодня у нас обед смахивает на семейные посиделки, душевно и уютно.

До вечера мы расползаемся по номерам и сладко спим, а потом самое интересное – купание в термальном источнике! Федор Валентинович говорит, что температура воды здесь около 30°С, она насыщена кремниевой кислотой, и как бы сильно нам тут не понравилось, дольше получаса лучше в воде не сидеть. Уж не знаю, чем насыщена эта вода, но после нескольких заходов меня дико тянет спать, и мы снова расходимся по номерам, на этот раз сплю почти десять часов.

Голова так и не перестает болеть, Ольга говорит, что у неё тоже. Но всё же мы едем вместе с командиром в город, чтобы посмотреть чучела медведей, поделки из кости, а также встретиться с другом Федора Валентиновича, местным рыбаком, и закупить у него несколько килограмм красной икры. Колоритный мужик этот рыбак, что и говорить: высокий, широкий, как советский шифоньер, с длинными седыми усами, в болотных сапогах, панаме, а в багажнике его машины столько банок икры, что можно накормить все Набережные Челны.

К вечеру начинается сильный дождь, и мы проводим время в маленьком холле, собравшись в кружок вокруг Федора Валентиновича и второго пилота, и слушаем потрясающие истории про рыбака дядю Лёню, его встречу с бурым медведем на берегу реки, про штормовое предупреждение и посадку с третьего захода в Южно-Сахалинске, про то как он чуть не опоздал на рейс с Кубы в Москву, уговаривая местного продавца сигарами сделать ему скидку… Последний раз мне было так интересно, когда бабушка рассказывала нам с сестрой про приключения геологов из книги «Тайна реки злых духов».

Я думала, что барский стол нас ждал только в честь прибытия, но нет – в столовой нас кормят как на убой три раза в день, первое, второе, третье и компот. Вот это работа! Ешь, спи, купайся в термальных источниках, слушай невероятные истории двух бывалых лётчиков и романсы под гитару… Если бы не постоянная головная боль и тошнота, всё было бы даже слишком идеально.

Обратно мы летим уже как большая дружная семья, хотя перед вылетом из Домодедово все были не знакомы, а я еще и ненавидела всё на свете.

На втором рационе, к моменту, когда мы уже заканчиваем разливать соки пассажирам, старший эконома вдруг делает большие глаза и объявляет нам: «У меня сгорели касалетки во второй печи». Обалдеть, их же там порядка сорока штук, чем теперь людей кормить?! Благо, Лёша не из числа закомплексованных социофобов, он тут же взваливает на себя бремя ответственности за содеянное и выходит в салон.

– Уважаемые наши товарищи! – в голосе Лёши на самом деле слышится уважение, и даже просьба о понимании. – У меня на кухне случилась беда. – Пассажиры смотрят на Лёшу с тревогой. – Я готовил вам незабываемый ароматный кофе, и совершенно забыл про картофель с куриной грудкой, который грелся в печи. Сорок порций сгорело. Да, согласен, это полностью моя вина. Я, разумеется, отдам свою порцию любому из вас, но этого не хватит, чтобы все были сыты. Я прошу вас войти в моё отвратное положение, и помочь накормить женщин и детей. Кто согласен отдать свою порцию – пожалуйста, сообщите бортпроводнику вашего ряда, и он передаст её тому, кто больше голоден. Дорогие мои, мне так жаль!