Текст книги "Русалочья обитель"

Первым делом, я расплатился с долгами. А затем, отдав ключи от убогой съемной квартиры и сняв на пару недель номер в дорогой гостинице, я начал поиски другого, более комфортабельного жилья.

Но внезапно мне в голову пришла мысль: почему бы, для начала, не съездить и не посмотреть особняк, который я могу сейчас по праву считать своим собственным?

Было начало лета, поэтому я отправился в свое мини-путешествие налегке, с одним чемоданом. Выйдя с поезда на нужной станции, я шел, ориентируясь по карте, которая была прикреплена к завещанию. По документам особняк располагался в одной из элитных деревень загородной черты. Но по факту он стоял на таком расстоянии от других особняков, что можно было предположить, что дядька мой настолько не любил людей, что хотел скрыться от них как можно дальше.

Дом был просторный, свежей постройки, внутри был сделан шикарный ремонт. Все коммуникации: вода, электричество, газ – все было доступно для использования.

Дядя мой, как выяснилось, был довольно известным в своих кругах врачом-хирургом. В подвале его дома была оборудована настоящая операционная. Я не знал, зачем она была нужна ему здесь. Возможно, дома дядя проводил свои исследования, а, может, и операции. Но гораздо сильнее операционной меня заинтересовал винный погреб.

Дом выглядел очень уютно и ухоженно, несмотря на то, что его хозяином был мужчина-холостяк. Видимо, кроме дяди здесь жила прислуга, кухарка и садовник, так как кругом царил идеальный порядок, в том числе на кухне и в саду.

Долго не раздумывая, я решил пожить тут лето: набраться сил, привести мысли в порядок и построить планы на будущее. А осенью можно будет подумать о том, что делать с домом дальше – оставить или продать за хорошие деньги.

Отдельно стоит упомянуть о природе здешней мест. Такой красоты вокруг я давно не видел. Возможно, потому что последние несколько лет я безвылазно торчал в городе и все, что видел – это стены казино, а они, в общем-то, все одинаковые.

Здесь простирались поля и луга с сочной травой, на горизонте темнел мрачный лес, а холмы, покрытые зеленью, выглядели сказочно. Эти места вдохновляли на творчество, наполняли душу спокойствием и благодатью.

Первые недели я только и делал, что спал, ел и гулял возле дома. Поначалу я не отходил далеко, но потом стал уходить все дальше и дальше, ведомый любопытством. Вскоре я понял, что местные жители живут весьма обособленно и с соседями предпочитают знакомства не заводить.

Однажды, решив исследовать новый маршрут, я спустился в низину за небольшим перелеском. Отбиваясь от назойливых комаров и вдыхая влажный воздух, я обнаружил в низине маленькую речушку, больше похожую на ручей.

Видимо, когда-то здесь был мостик, но то ли время, то ли чья-то недобрая рука его разрушила – от мостика остались только деревянные сваи. Речка была быстрая и неглубокая. Вода в ней была прозрачная и холодная, видимо, где-то неподалеку бил родник.

Конечно, я ни за что бы не стал мочить ноги в попытках перебраться на другой берег – крутой склон и густые заросли рогоза подсказывали, что там нет ничего интересного, кроме полчищ комаров и скользких лягушек под ногами. Но неожиданно я услышал странные звуки, доносящиеся с того берега.

Звуки эти были совсем не природного характера: кто-то играл на фортепьяно, причем играл виртуозно, страстно и эмоционально. Я замер на добрых десять минут, не обращая внимания на то, что меня пожирает гнус, а ноги увязли в топкой грязи, отчего ботинки мои моментально промокли.

Очнувшись от томного и блаженного забытья, я встряхнул головой, снял сырые ботинки, закатал брюки по колено и перешел холодную речушку вброд. Двигаясь в сторону прекрасной музыки, льющейся непонятно откуда в этой глуши, я, наконец, взобрался по крутому склону и увидел перед собой огромный особняк.

В отличие от моего красивого и сравнительно небольшого дома, особняк был огромным, старым и очень запущенным. Было видно, что за ним самим и за некогда красивым садом много лет уже никто не ухаживал. Все кругом заросло колючим кустарником и сорной травой.

Высокий решетчатый забор защищал дом от незваных гостей, но ворота были открыты и распахнутые створки надсадно скрипели, раскачиваясь на ветру.

«Вот кто поистине ненавидит людское общество!» – подумал я.

Меня съедало любопытство – хотелось узнать, кто живет в этом странном доме, что это за люди, и кто из них так виртуозно играет на фортепиано.

Но когда я вошел в открытые ворота, звуки музыки неожиданно стихли, и наступила тишина. Я подходил все ближе и ближе к массивной входной двери, и с каждым шагом меня все больше охватывало волнение.

Не покажусь ли я бестактным, если постучусь в дверь без приглашения? Не опасны ли люди, живущие здесь? Зачем я вообще пришел?

Стоя на крыльце, я, наконец, собрался с духом и постучал. Долгое время мне никто не открывал, я уже спустился с крыльца и собирался идти обратно, но тут вдруг дверь тяжело скрипнула и отворилась.

На пороге стоял пожилой мужчина. У него были длинные седые волосы, прозрачно-серые, словно выцветшие от времени, глаза, тонкие, презрительно сжатые губы и дряблая шея.

Одет он был в серый жилет, на котором стояло несколько заплат, и пожелтевшую от старости рубашку, которая когда-то, по-видимому, была белоснежной. Старик был так худ, что штаны висели на нем, и, если бы не подтяжки, давно упали бы на землю.

Внимательно посмотрев на меня, мужчина что-то буркнул себе под нос.

– Здравствуйте, уважаемый! Приятно познакомиться, я ваш сосед из дома на горе, племянник врача Серафима Окатьева – приветливо сказал я, махнув рукой в ту сторону, откуда пришел, – меня зовут Алекс.

– Вижу. Ты очень похож на своего дядю, – недружелюбно усмехнулся старик, не ответив на мое приветствие.

– Надо признаться, что своего дядю я никогда не видел, а сейчас дом перешел мне по наследству, и я потихоньку знакомлюсь с местностью, с соседями…

– Если рассчитываешь на дружбу со мной, то ничего не выйдет, так и знай. Мы тут сами по себе привыкли жить, – без единой эмоции в голосе пробубнил старик и приготовился закрыть дверь.

– Я слышал музыку. Великолепно играете. Вы музыкант? – все же осмелился спросить я.

Старик снова приоткрыл скрипучую дверь и произнес с гордостью:

– Композитор! Не сравнить с каким-нибудь… мясником. Меня зовут Ян Герх, может быть, ты даже слышал обо мне.

Старик сделал гордое лицо и захлопнул дверь, оставив меня в абсолютной растерянности стоять на крыльце. Мне, конечно, доводилось в жизни общаться с творческими натурами, и я наслышан об их странностях, но чтобы столкнуться с такой откровенной грубостью – такое со мной впервые.

Выходя из ворот, я еще раз оглянулся на мрачный дом, который не хранил в своих стенах ни уюта, ни любви, ни тепла, лишь талант своего мрачного обитателя.

От леса к дому уже тянулись черно-синие сумерки, и от этого он показался мне огромным и зловещим. Несмотря на то, что я не из трусливых, холодок все же пробежал по моей спине, когда я увидел, как одна из штор первого этажа еле заметно шевельнулась: то ли от сквозняка, то ли от того, что кто-то смотрел мне в след, а потом быстро отошел от окна, желая остаться незамеченным…

***

В следующие дни я исследовал дядин дом изнутри: перебирал бумаги в его столе, смотрел старые альбомы и записные книжки, ходил взад и вперед между высокими книжными полками в просторной библиотеке, курил его трубку, набитую дорогим табаком.

Книги были преимущественно по медицине и моего внимания не привлекали. Я достал с полки несколько старых потрепанных томов, полистал их безо всякого интереса и убрал обратно, чихнув от облачка пыли, слетевшей с одной из книг.

В какой-то момент, я заметил на одной из книжных полок альбом. В альбоме хранились старые женские портреты. Присмотревшись, я заметил, что это были портреты одной и той же девушки в разном возрасте. Вот она совсем маленькая – девчушка в нарядном платье, со светлыми кудряшками, собранными белым бантом. Вот она уже старше, изменившаяся с возрастом, – сидит у фортепиано с серьезным лицом.

А вот она в юности – повзрослевшая, распустившаяся, как прекрасный цветок. На последних фотографиях лицо у девушки было совсем взрослым, грустным, сосредоточенным и даже тоскливым. По нему трудно было узнать улыбчивую и круглощекую девочку с первых фото. На последнем портрете стояла надпись «Элина».

Интересно, кто она – эта Элина? Очень красивая девушка, я с трудом оторвал взгляд от последней фотографии. Я ничего не знал о дяде и о его жизни, поэтому, у меня было много вопросов, но очень мало ответов. Я захлопнул альбом и поставил его обратно на полку. Зачем мне это знать? Осенью я продам дом и навсегда забуду об этой дядиной частичке жизни, которая, кстати сказать, меня совершенно не касается.

Гораздо сильнее старых фотографий меня интересовал сосед, живущий за рекой. Вечером я снова решил прогуляться в ту сторону, но, постояв немного на скользком берегу, вслушиваясь в доносившиеся до меня печальные и прекрасные звуки фортепиано, я не решился пойти дальше.

Накануне мне ясно дали понять, что на том берегу не желают видеть гостей. Тем не менее, я долго стоял так, съедаемый комарами, не понимая, что меня так влечет туда – к этому старому, неуютному дому. Жажда приключений? Возможность хоть с кем-то поговорить, пусть даже с неприветливым соседом?

Я стал ходить к речушке каждый день, как будто бы для того, чтобы осмотреть окрестности и полюбоваться природой. На самом деле, каждый раз я подходил близко к мрачному дому и слушал звуки музыки, которая завораживала меня своей силой и красотой.

Я никогда не считал себя меломаном, а на концерте классической музыки был всего один раз, это было в далекие и беззаботные школьные годы. Музыка тогда, надо сказать, на меня не произвела большого впечатления, или я просто был слишком увлечен коленями симпатичной девчонки, сидящей рядом?

Сейчас же я впитывал в себя каждую ноту, вслушивался в переливы, трели и переменчивость музыкального настроения исполнителя. Моя душа рвалась на тысячи частей от той тоски и боли, от избытка чувств и эмоций, которыми была наполнена мелодия. Эти ощущения были новыми для меня.

Однажды, подойдя к реке, я не услышал привычных звуков фортепиано. Вокруг было тихо, только комары противно звенели над головой. Я постоял немного на берегу, и хотел уже возвращаться назад, как внезапно увидел в кустах чей-то мелькнувший силуэт.

– Эй, кто там? – окликнул я.

Силуэт замер на несколько секунд, а потом, согнулся пополам быстро побежал прочь, перепрыгивая через кусты. «Неужели ребенок?» – подумал я и бросился вдогонку.

Пробежавшись по речке прямо в обуви, я набрал полные ботинки воды, каждый мой шаг теперь сопровождался чавкающим звуком. Выбравшись из кустов, я увидел, как худая, скрюченная фигурка бежит вприпрыжку прямиком к мрачному дому, ловко перелазит через забор и, оглядываясь по сторонам, мчится куда-то за дом. Нервные движения ребенка напоминали испуганного зверька. Обернувшись у самого дома, он замер на секунду, глядя на меня, а потом зарычал.

Я обомлел от шока. Это был не ребенок. Это была девушка – худая, с грязным лицом и с всклокоченными волосами. Увидев, что я стою на месте и смотрю на нее, она втянула голову в плечи и, скалясь и рыча, скрылась за домом. Я шел домой с дурным предчувствием. Это место становилось для меня все более зловещим и загадочным.

На следующий день я решил выбраться в коттеджный поселок и расспросить местных жителей, что они знают о загадочных жителях из мрачного особняка. Я взял дядин велосипед и через полчаса уже был среди роскошных домов, похожих на замки.

К моему удивлению, об этом доме, скрытом в лесу, никто не знал, да и вообще я заметил, что люди живущие здесь, видимо, построили здесь свои замки с одним-единственным желанием – уединиться от суеты и от любого человеческого общения. Мало кто открыл мне двери, а те, кто открыл – не горели желанием вступать в диалог.

Когда я понял, что моя поездка закончилась безрезультатно, я сел на велосипед и отправился домой. В поле за коттеджным поселком я заметил старушку в широкополой шляпе, собирающую травы и цветы. И решил попытать счастья еще раз.

Остановившись, я поздоровался и приветственно помахал ей рукой. Потом подошел к ней, пробираясь через высокие полевые травы и цветы, отмахиваясь от жужжащих мух и шмелей.

– Не сочтите меня навязчивым, но у меня к вам есть важный вопрос, – обратился я к старушке.

Видя, что она внимательно и даже довольно доброжелательно на меня смотрит, я продолжил:

– За тем лесом есть два дома, – я махнул в сторону, откуда приехал в поселок, – в одном доме сейчас живу я, он достался мне в наследство от дядюшки. А второй дом кажется заброшенным. Не знаете ли вы, кто там жил или живет сейчас?

– А зачем ты интересуешься? – спросила в свою очередь старушка, оставив мой вопрос без ответа.

– Подумываю купить его, а как найти хозяев – не знаю.

– Жил там когда-то музыкант. Но давно его здесь никто не видал. Может, уехал, а может – умер. Не знаю. Да и знать не хочу.

– Он один жил?

– Один, – старушка помолчала, потом добавила, – не всегда, конечно. Когда-то у него была жена, но это было очень давно, она умерла много лет назад. После этого он замкнулся и на людях показываться перестал. Может и вообще уехал отсюда. Больше я ничего не знаю.

Я не стал утомлять старушку дальнейшими расспросами, поблагодарил ее, сел на велосипед и поехал в сторону своего дома. Любопытство внутри меня бурлило, перемешиваясь с беспокойством и смутным волнением. Кажется, что день ото дня жизнь в этой глуши становилась все более непонятной и обрастала новыми загадками.

Вечером того же дня я сидел на террасе, лениво потягивал виски, взятый из дядиного погреба, и смотрел, как сумерки накрывают все вокруг синими тенями. Я не нанял никого, чтобы ухаживать за садом, поэтому он постепенно заростал травой и сорняками, приходил в упадок.

В последние дни я часто задумывался, стоит ли продавать дядин дом. По ощущениям, я прожил тут как будто не пару недель, а пару лет – таким все стало привычным.

Внезапно краем глаза я заметил быстро промелькнувшую тень справа от меня. Я резко повернулся в ту сторону, но там ничего не было, кроме высоких кустов роз.

Я отвернулся, подлил себе ароматного чая из фарфорового чайничка и с удовольствием отпил из чашки несколько глотков. А потом услышал странный шорох, донесшийся с той же стороны, из розовых кустов.

Я осторожно встал, бесшумно спустился с террасы и подошел к розам. В густой зелени явно кто-то был. До моих ушей донесся шепот. Я раздвинул руками стебли, острые шипы при этом впились мне в кожу, но я не обратил внимания на эту мелочь, потому что взгляд мой тут же утонул в бездонном омуте небесно-голубых женских глаз.

Это было поистине необычное зрелище – прелестная незнакомка сидела на земле, на ней было легкое белое шифоновое платье с бантом на груди, а в светлых волосах красовалась только что сорванная с куста алая роза.

На вид ей было лет двадцать, может, чуть больше. Она смотрела на меня в упор и молчала, что-то в ее лице показалось мне знакомым, но я не мог понять, где нам доводилось встретиться раньше.

Пухлые губы, бледное лицо, темные брови и тонкий стан – я был заворожен ее красотой. На лице у девушки было несколько царапин от шипов. Я поднял ее с земли, взял на руки и отнес на террасу, где аккуратно усадил в свое кресло.

– Кто вы? – спросил я как можно мягче, чтобы не напугать ее.

Девушка молчала, внимательно смотрела на меня, изучая мое лицо. Мне стало не по себе от ее пристального взгляда.

– Откуда вы пришли? Где ваш дом? – на эти вопросы я также не получил ответов.

Девушка смотрела на меня, улыбалась, казалось, она была очень счастлива меня видеть.

– Я сейчас схожу в дом и возьму аптечку, чтобы обработать царапины. Подождите, я очень быстро вернусь, – сказал я, распахнул входную дверь и вошел в дом.

– Как же хорошо, что ты вернулся, Серафим… – сказала девушка, заставив меня остановиться и обернуться, – ты принес мне белый бант?

Я увидел, как она легко, словно бабочка, выпорхнула с террасы и побежала прочь. Только сейчас я заметил, что ноги ее босы, а белое платье испачкано в траве и глине.

Я плохо спал ночью, и весь следующий день у меня сильно болела голова, видимо, от переполнявших ее мыслей. После обеда я вышел на улицу – день был пасмурный и прохладный, и от свежего воздуха мне немного полегчало.

Обойдя знакомые тропы, я спустился к реке, а потом, сняв обувь, перешел ее вброд и быстро дошел до мрачного особняка. Дом, как и в прошлый раз, выглядел неприветливо. Я прошел в открытые ворота с твердым намерением еще раз поговорить с хозяином и узнать у него о той странной девушке, которая приходила ко мне вчера.

Подойдя к крыльцу, я услышал звуки фортепиано. Мелодия не лилась сплошным потоком, а часто прерывалась, начиналась заново и видоизменялась, как будто тот, кто играл, думал, как сделать ее еще лучше и выразительнее.

Не сумев сдержать своего любопытства, я сошел с крыльца и, пробравшись сквозь кусты, заглянул в окно.

К моему удивлению за фортепиано, спиной ко мне, сидела девушка. Тонкие, длинные пальцы едва касались клавиш: то начинали играть, то останавливались, замирали в воздухе. Девушка запрокидывала голову вверх, словно ждала, что сверху на нее снизойдет озарение. А потом снова касалась клавиш. Движения ее были нежными, и мелодия, лившаяся из-под ее рук, также была наполнена нежностью и тоской.

И тут я услышал знакомый скрипучий голос хозяина особняка, его сутулая фигура внезапно появилась из темного угла.

– Не то, это все не то! Что за розовые слезы льются из-под твоих пальцев сегодня? – он взял с пола розгу и ударил девушку по спине.

Та вздрогнула, убрала руки от клавиш, но ничего не ответила старику.

– Покажи мне страсть, ярость, восторг, силу! Создай мне такую музыку, от которой у людей будут останавливаться сердца! Делай то, о чем я прошу тебя, жалкое создание! Выпусти уже наружу свою сестру, дай ей волю!

– Ты подаришь мне белый бант, папа? – вдруг спросила девушка и ласково улыбнулась, заглядывая старику в глаза.

– Подарю, если проявишь всю свою гениальность! – закричал старик.

Он подошел к столу и с такой силой ударил по нему кулаками, что на пол упали какие-то чашки, со звоном разбившись об пол. Только теперь я заметил, какой хаос творится в комнате – в ней не было мебели, кроме старинного фортепиано и массивного кресла с выцветшей, ободранной обивкой.

На полу валялся мусор, стекло, смятые нотные тетради. Стены были голые, краска с них давно облупилась. В этой обстановке наряд девушки за фортепиано выглядел совсем неуместно и странно – она была одета в старинное коричневое платье с белым воротничком.

– Думай, Элина, думай. Ты можешь, если захочешь, я знаю… Пойду сварю себе кофе, – устало вздохнул старик и вышел из комнаты.

Элина? Он назвал пианистку Элина? Я стоял возле окна, пытаясь собрать свои мысли воедино. Девушка встала и подошла к окну, прижала руки к груди.

Сквозь тонкую, пожелтевшую от времени, занавеску я видел, что лицо ее было залито слезами. Она совсем не удивилась, увидев меня за окном, как будто ожидала моего появления. Вытерев слезы, она улыбнулась мне. А я потерял дар речи: стоял и не мог пошевелиться. Ведь из окна на меня смотрела она – моя вчерашняя странная гостья…

Я не придумал ничего лучшего, как немедленно скрыться. Выбежав из ворот, я оглянулся и увидел, как занавеска легко колыхнулась, словно на нее подул ветер.

***

Вечером, сидя в прохладном сумраке библиотеки, я листал альбом со старыми портретами – рассматривал их внимательно, один за другим. И приходил к выводу, что застывшее женское лицо на старых фотографиях и девушка, живущая в мрачном особняке – один человек. Как я мог раньше не заметить этого? Наверное, потому что фотографии совсем не передавали ее живых эмоций, которые так быстро сменяли друг друга в реальности.

Кто была женщина на портретах? Жена старика из мрачного дома? Дочь? И почему в таком случае эти фотографии хранятся в библиотеке моего покойного дяди? И не просто хранятся – они бережно вклеены в альбом. Вопросов стало еще больше.

Ночью я спал неспокойно, мне снились кошмары: как будто на мой дом со всех сторон наступают высокие, корявые, жуткие деревья, тянут к дверям и окнам свои скрюченные ветви и шуршат по комнатам, пытаясь отыскать меня и задушить…

Я проснулся в холодном поту. За окном было еще темно. Встав с постели, я спустился на кухню, чтобы попить холодного лимонада. Выпив один стакан и принявшись за второй, я вдруг услышал на улице какой-то шум. Как будто кто-то ходит возле дома по траве взад и вперед.

Я подошел к окну и стал всматриваться в темноту. Перед моей террасой стояла Элина. Яркая луна освещала ее фигуру – на светлой ночнушке ярко выделялись темные пятна, ноги были вымазаны в грязи, волосы сильно растрепаны. Вид у нее был жуткий – как тогда, когда я впервые встретил ее у реки.

Несколькими прыжками она преодолела разделяющее нас расстояние и оказалась у моего окна. Оскалившись, словно зверь, она прижалась к стеклу щекой. Я вздрогнул и отпрянул в темноту дома. С ужасом я слушал, как девушка рычала и стучалась лбом о стекло, царапала его ногтями. Я думал, что сейчас она разобьет окно и ворвется в дом.

Спина моя покрылась холодным потом от этого жуткого зрелища. Мне вдруг стало ясно, что она совершенно не в себе, что нуждается в лечении. Кем она приходится старику, и зачем он держит ее в своем особняке? Этого я пока понять не мог.

Элина исчезла так же быстро, как и появилась здесь – миг, и мой двор был пуст и тих. После того, как рассвет, наконец, развеял мою тревогу, я вышел из дома. На окне – там, где ее касалась щека Элины, осталось алое пятно. Нехорошее предчувствие заполнило мою душу. Я коснулся пятна кончиком пальца, а потом на секунду приложил его к языку. Это была кровь…

***

Прекрасные пейзажи этих мест, живописная природа, свежий воздух, тишина и спокойствие, простор для души – все это вмиг померкло, потеряло смысл. Мои мысли были заполнены странным соседством: стариком, выдающим себя за композитора, прекрасной, но психически нездоровой девушкой, которая по ночам бегает по лесу и, по-видимому, охотится на зверей (надеюсь, на зверей!), всей этой жуткой атмосферой мрачных загадок и моих домыслов.

На следующий день я запер входную дверь, чего никогда здесь не делал. Теперь же чувство беспокойства постоянно преследовало меня. Мне все время казалось, что за мной кто-то наблюдает.

Убедившись, что никто посторонний не сможет без моего ведома пробраться в дом, я отправился в библиотеку и стал перебирать книги: каждый стеллаж, каждую полку – я просматривал каждый том. Что я надеялся здесь найти? Ответы на свои вопросы: кем была Элина для моего дяди, что его связывало с людьми из мрачного особняка за рекой, что такого сделал мой дядя, за что старик из особняка его возненавидел.

Я искал целый день, перерыл все полки, все шкафы и ящики, но ничего не нашел. Этот факт меня разозлил, я накинул свитер и отправился к мрачному особняку, полный решимости, с твердым намерением узнать все, что меня интересует у его хозяина.

Я постучал раз, другой. Он открыл мне дверь и, не пуская меня внутрь, сквозь щелку спросил скрипучим голосом:

– Чего тебе опять здесь нужно?

– Я пришел, чтобы задать вам свои вопросы, – без капли былой вежливости начал я, – Я хочу знать, почему вы держите сумасшедшую девушку в доме, почему она бегает по окрестностям в крови, и что ее фотографии делают в доме моего дяди.

Старик, казалось, побледнел от услышанного. Я заметил, что он собирается захлопнуть дверь перед моим носом, как и в прошлый раз. Но я вовремя спохватился и не дал ему этого сделать.

– Если ты сейчас же не расскажешь мне всей правды, я немедленно вызываю сюда полицию и психиатрическую бригаду. Я с удовольствием посмотрю, как ты будешь объясняться с ними…

После этой угрозы дверь передо мной медленно распахнулась.

– Весь в своего упрямого, капризного и двуличного дядю, – пробубнил старик и медленно прошел в полумрак дома.

Я зашел за ним внутрь. Здесь царила полная разруха, как будто особняк был не жилым, а давным-давно заброшенным. Старик подошел к стулу и уселся на него, сложив ногу на ногу. Он смотрел на меня взглядом, полным высокомерия и глубокого презрения.

– Мне глубоко безразлично твое отношение ко мне и к моему покойному дяде, с которым я даже не был знаком. Но мне важно узнать, что тут творится, кто такая Элина, почему она называет меня Серафимом. Пока что все, что тут происходит, кажется мне каким-то бредом.

– Она… Она приходила к тебе? – тихо спросил старик.

– Приходила, и не раз, – с вызовом ответил я, – в последний раз мне показалось, что она хочет меня убить.

Старик помолчал, взял край лацкана своего выцветшего, заплатанного пиджака и стал нервно теребить его в руках.

– Для тебя опасны встречи с Элиной. Точнее не с ней, а с ее сестрой.

– Да что ты?! Есть еще и сестра? То есть их двое? – воскликнул я зло, – может, поэтому, стоит все рассказать мне, в том числе и о той опасности, которая мне угрожает. А не гнать меня с крыльца, как паршивого пса?

Старик помолчал с минуту, а потом сказал:

– Хорошо, я расскажу тебе все, но обещай, что тогда ты больше никогда не вернешься в мой дом.

– Обещаю, – ответил я, зная, что легко смогу нарушить свое обещание, потому что этот старик не вызывал у меня ни капли доверия.

Я облокотился на подоконник и приготовился слушать.

– Я композитор. Но в молодости я был простым пианистом. Мы познакомились с Элиной на одном из концертов, вместе аккомпанировали в оркестре.

Между нами сразу же возникла симпатия, и я, недолго думая, сделал ей предложение руки и сердца. Элина была очень талантливая, но со своими странностями. О таких людях говорят, что они «не от мира сего». Меня это не пугало, мы поженились, а вскоре я купил этот дом, и мы переехали в него, чтобы жить подальше от людей и городской суеты, а также чтобы ничего не мешало нашему творчеству.

Здешняя природа, тишина и спокойствие благотворно повлияли на меня – я стал писать музыку. Также большим источником вдохновения для меня оказалась любовь. Без моей любимой жены, которая стала моей музой, я ничего бы не добился…

А потом на пороге нашего дома появился твой дядька, Серафим, и все пошло под откос. Он влюбился в Элину, и, с какой-то стати, решил, что может добиваться ее расположения. Конечно, она не отвечала ему взаимностью, но он был нагл, самоуверен и настойчив.

Элина избегала его и, в конце концов, перестала выходить из дома.

А потом… Потом она умерла. Своими руками прервала свою жизнь. Я до сих пор не понимаю, почему она это сделала. Возможно, именно из-за Серафима, он же не давал ей проходу и всячески склонял ее к измене.

Сложно выразить словами, какую боль я тогда испытал. Но еще сложнее рассказать о том, какие муки я переживал с тех пор день за днем. Элина была для меня всем: музой, отдушиной, любовью и жизнью. Я не мог больше ни жить, ни творить…

Старик замолчал, вытирая морщинистым кулаком лицо, как будто заново переживал свои страдания.

– И что же случилось дальше? – поторопил я его.

– Когда о ее смерти узнал Серафим, началось это светопреставление. Он был врачом и занимался какими-то опытами. Не знаю, кого он там резал и сшивал по ночам, но когда он притащил меня впервые в свою операционную, я обомлел от ужаса – так меня поразили все эти ножи и прочие инструменты. Это место было похоже на камеру пыток. Я хотел уйти, но он, как сумасшедший, держал меня за руки и кричал мне о том, что может попробовать вернуть Элину к жизни.

Когда до меня дошел смысл его слов, я посмотрел на него, как на божество. Он хотел вернуть мне то единственное, что держало меня в этом мире – мою возлюбленную, мою Элину.

Мы раскопали могилу, вскрыли гроб и достали оттуда тело. Элина уже плохо выглядела: распухла и покрылась безобразными пятнами. Я плакал, глядя на нее, а Серафим сказал: «Ее тело вернуть к жизни уже не получится, слишком поздно».

Я зарыдал во весь голос, склонившись над любимой, целуя ее безобразное лицо. Но потом услышал, как Серафим снова заговорил, будто обращаясь не ко мне, а к самому себе: «Если я использую другую внешнюю оболочку, другое тело, которое еще не успело остыть… А потом я попробую вернуть к жизни ее сердце и перенести его в другое тело…»

Пока я всхлипывал, прильнув к Элине, Серафим нервно мерил шагами пространство операционной, его взгляд блуждал по стенам, а потом вдруг замер на мне. Он спросил, смогу ли я вырастить Элину, как родную дочь?

И я ответил, что я готов на все, лишь бы вернуть ее.

Следующей ночью Серафим принес в операционную умирающую девочку лет шести. Он сказал, что это какая-то сирота-бродяжка: сумасшедшая и немая. Ее подкинули несколько дней назад к больнице. Никто из персонала не знал, кто она и откуда взялась, поэтому никто не стал проверять, когда главный хирург сообщил о том, что девочка скончалась во время операции, и он отправил ее тело на кладбище.

На самом же деле Серафим усыпил девочку и привез в свой дом, чтобы провести свой чудовищный эксперимент.

Я не видел того, что он творил за закрытыми дверями операционной, да и не хотел бы я узнать, какие жуткие, нечеловеческие, безжалостные манипуляции совершал этот человек с двумя бездыханными телами, какие снадобья и магические средства для этого использовал, ведь иначе, как магией это не назовешь.

Но Серафим называл свои действия медициной. Тогда я решил, что медицина сродни магии. Потому что через несколько часов, которые стали самыми долгими и мучительными в моей жизни, он вышел из операционной с лицом настоящего мага, несмотря на то, что взгляд его был очень уставшим. Вместе мы перенесли ребенка на носилках в спальню на втором этаже.

«У тебя получилось?» – со смесью ужаса и восторга спросил я.

«Да, получилось. Перед тобой Элина. Сейчас, в новом теле, ее пока сложно узнать, но со временем она превратится в ту женщину, которую ты знал и любил. Пока что у этого ребенка два сердца, но скоро сердце девочки перестанет биться и засохнет в груди, уступив место сердцу Элины.»

Я подошел к спящему ребенку и стал всматриваться в незнакомое мне лицо. Это была на Элина, я не видел в ней ни малейшего сходства со своей погибшей женой. Но если Серафим утверждал, что со временем Элина в ней проявится, что это будет именно она, то я готов был ждать. И готов был воспитывать этого ребенка, как дочь, которую мы с женой не успели родить…

Дни и ночи напролет я проводил в доме Серафима, ухаживая за дочерью, которая долго и тяжело восстанавливалась после операции. Я видел, как внутри нее пытаются ужиться два человека, которых соединил воедино Серафим. Она была то незнакомой мне девочкой-бродяжкой: дикой, неуправляемой и немой, то моей Элиной: нежной, разговорчивой и очень умной.