Текст книги "Тверской король"

Местные научили городских как с ягодой управляться. Как на ветру чистить и сушить, как правильно варенье варить. Юрий Степанович поначалу упирался, своей теории следовал. Но дочке пару баночек на зиму всё же заготовил.

Под конец августа повеяло осенью. Ночи становились всё холоднее. Всё чаще сильные ветра приносили дождливые дни, а солнце, казалось, остывало на глазах. Пошли холодные зори. Полина с каждым днём грустнела. Дети разъезжались. Даже лес уже не радовал. Отец вечерами ходил к реке на уток «стоять». Девочка всё чаще оставалась в тёплой, натопленной избе и грелась у печки. Уезжала она с грустью, ей так хотелось продлить лето хотя бы чуть-чуть. И она прощалась вслух с домом, который грустно смотрел им вслед своими занавешенными, белыми окнами.

– Я приеду. Я скоро обязательно вернусь к тебе, – кричала она опустевшей избе, постепенно удаляясь с тяжёлым рюкзаком за спиной по широкой деревенской дороге.

Глава 4

В этом году Юрий Степанович купил машину «ЛуАЗ» по квоте за пять тысяч рулей. Машину прозвал Матильдой и обращался с ней ласково, как с женщиной. Ездил на ней в городе и по деревенским дорогам. Особенно радовался и гордился ею на весенней охоте, на скользких, разбитых лесных дорогах, залитых водой и заваленных сломанными ветками. На таких дорогах его Матильда истошно ревела, пробираясь через непролазный лаз, замызгиваясь грязью. Ревела на пониженной передаче, распугивая всё лесное зверьё. С появлением машины деревенская жизнь охотника преобразилась. Он стал разведывать новые, дальние места, куда местные жители не доходили. Им были открыты новые поляны, болотины, никогда не хоженые грибные и ягодные места. Машину Юрий Степанович приобрёл во второй половине лета, а до того времени он всё также ездил в Излучину поездом.

Всякий раз приезжая в деревню, Юрий Степанович первым делом хорошенько протапливал дом. После последнего весеннего визита, изба к лету всё равно успевала пропахнуть сыростью и затхлостью нежилого помещения. У охотника всегда заранее были уложенные в печке дрова. Чтобы, когда он приезжал, от него требовалось только поднести спичку и развести огонь. В этот приезд Юрий Степанович сделал всё как обычно: разжёг печку, вынес для просушки одеяла с подушками, принёс колодезную воду, поставил греть чайник. Полина забралась на печку и уснула. Эту дорогу в поезде Юрий Степанович перенёс плохо. Было душно, на соседней койке ехала женщина с маленьким ребёнком, который часто хныкал и тревожно спал. По этой причине всю дорогу до деревни охотник не сомкнул глаз. Он смотрел в тёмное окошко поезда и переводил взгляд со своего отражения в стекле на тёмные, сливающиеся стволы деревьев. Редкие фонари жирным пятном проплывали в темноте, и снова он разглядывал своё искажённое лицо. Изредка с надеждой смотрел на наручные часы. Зевал широко, до слез.

Ставя чайник на огонь, Юрий Степанович мечтал поскорее прилечь, утолить жажду сна. Но, несмотря на усталость, закрутился во дворе, решив разом покончить и с порослью, в которой утопала вся дорожка от калитки к дому. За это время все дрова в печи успели прогореть, угольки, казалось, потухли. Юрий Степанович вошёл в дом, глянул в печь и не проверив как полагается угли, закрыл заслонку трубы. В глубине печи теплился жар с редкими искрами догорающих в золу поленьев.

Полина продолжала спать. К тому времени солнце уже поднялось высоко, собрав росу с полей и лесов. Завидев прибывших, Варвара Семёновна поспешила поприветствовать Юрия Степановича. Они перекинулись несколькими радушными речами через забор, и охотник пошёл обратно в дом. Он подумал перенести дочку на кровать.

– Полька? – тихо позвал отец, заглянув на печь. – Давай переляжешь, как следует выспишься, – Полина не шевелилась. – Поль!? – он взял её за маленькое плечико и повернул на себя. Подхватив под голову и ноги снял с печи. Тут его руки дрогнули от испуга. Спазмом свело в груди. Губы, щёки, всё личико девочки выглядело неестественно бледным. Отец судорожно стал теребить дочь, перебирая пальцами по её мягкому, поддающемуся телу. От волнения и растерянности Юрий Степанович стал задыхаться. Шарил глазами по дому. Ничего не мог придумать.

– Милая моя? доченька? – Его глаза задребезжали от слёз. Он выбежал на улицу с ребёнком на руках.

– Варя! Варя! – истошно вопил охотник, потеряв разум. – Врача! – его колени подкашивались, руки тряслись от напряжения.

Из ворот показалась баба Варя.

– Ах Божешь мой! Что стряслося то?

– Врача! – снова орал охотник, выставляя вперёд руки с лежавшей на них девочкой.

– Божешь мой… Да где ж его взять-то, в этой глуши? – Следом за женой в открытой калитке показался дед Петя.

– На том берегу к Илье сестра ездить, она фельдшером, кажись, работала. Можа, и ща тут. Беги к ней, – обстоятельным голосом сказал Пётр Иннокентьевич.

Чтобы сократить путь, охотник решил бежать до моста через поле. Ноги его не слушались, он спотыкался, один раз упал на колени, задыхаясь от волнения и бега. Он постоянно смотрел на дочь. Не поздно ли? Успеет ли донести? Тем временем лицо девочки менялось. Постепенно оно стало наполняться привычным розовым румянцем, живостью губ, подёргиванием ресниц. Свежий кислород наполнял лёгкие, и с каждой минутой приносил ещё больше жизни. Заметив это, отец остановился, схватил дочкины ладошки, приложил к губам. Они были влажные и тёплые. Полина пошевелилась, сжала пальчиками руку отца. Прерывисто закашляла.

– Боже, какой я дурак! Идиот! Чуть не загубил тебя, Полечка, – его плечи содрогались от внутреннего рыдания. Глаза слезились. Полина продолжала лежать на его руках и смотрела на отца непонимающими, мутными от сна глазами.

– Пап, ты чего? – заплетающимся языком произнесла она.

– Ой, дурак, дурак. Чуть не потерял тебя. Жизни бы мне не было, прости меня, доча.

Она устало откинула голову назад на широкую отцовскую ладонь, слабо кивнула ему.

– У меня так голова болит, пап.

– Я знаю, милая. Это я во всём виноват. Проклятый дурак.

Вернувшись в избу, Юрий Степанович открыл настежь дверь дома. На улице в тени яблони поставил раскладушку и уложил Полину. На свежем утреннем воздухе девочка вновь заснула и проспала ещё много часов, в течение которых отец часто подходил к ней, всматривался в дивное дочкино личико, слушал дыхание и вновь шёл заниматься домашними делами. Сам же он теперь уснул только вечером. Разбитый, дико уставший, с болью в сердце.

В это лето Полина много времени проводила с отцом в лесу. Каждый день они ходили несколько километров лесными тропами. Отец учил дочь обращаться с компасом, ориентировке по местности, работе с картой. Такие прогулки были им в удовольствие. Полина видела лосиные следы, изрытую кабанами поляну, определила следы выдры, идущие по песчаной косе к воде. Вместе с отцом прислушивалась к птичьим голосам и видела глухаря, тяжело взлетевшего с сосны.

В то же время девочка продолжала ходить на ферму, как и раньше помогать бабе Варе. Недавно в колхозном стаде отелилась корова. Маленький, хиленький телёночек, совсем не пригодный для жизни, плохо вставал на ножки, молоко пил без жадности, иногда даже с неохотой. За неделю до этого дети рассуждали:

– Спорим, будет бык? – уверенно говорил Паша, сидя на крыльце своего дома и грызя сухарь. Найда сидела у его ног, гипнотизируя покорным, мягким взглядом любимое лакомство.

– А если родится девочка? – спросила Полина.

– На что поспорим?

– Не знаю, придумай.

– Легко! Если будет бык, я тогда попрошу дядю Васю, чтобы его назвали в честь меня. А если тёлка, то в тебя.

– Давай! – и девочка протянула руку, чтобы заключить спор.

Паша всем видом уже ликовал.

– Найди, голос! – восторженно скомандовал он. Собака нервно и нетерпеливо заскулила, перебирая на месте передними лапами, затем также нервно тявкнула и получила желанный сухарь.

Бычок прожил недолго, так и не научившись твёрдо стоять на своих маленьких, чистеньких копытцах.

Собрались как-то Пётр Иннокентьевич с бригадиром ставить сетки на линя. За компанию позвали Юрия Степановича. Линь водился на дальнем озере, куда без машины проехать было нельзя. Поехали с ночёвкой. Дочку Юрий Степанович оставил на Ивановых. Девчоночки только обрадовались такому подарку. Никогда они ещё не ночевали вместе. Приехав на озеро, рыбаки поставили сети, развели костёр, открыли водочку. Разговоры шли быстро и скоро. Юрий Степанович рассказывал об охоте, вспоминал курьезы. После Пётр Иннокентьевич вставил несколько слов о хозяйстве. Немного пожаловался. Румяный бригадир Василий Балабанов, в основном поддакивал, улыбался и от жара костра краснел ещё сильнее. Юрий Степанович пил меньше всех, потому засыпал долго, часто ворочался, смотрел в глубину неба и слушал затихающее потрескивание костра. Огонь ещё долго утихомиривался, показывая маленькие язычки пламени в глубине прогорающих поленьев. Ещё небо не успело наполниться черничным цветом, как Пётр Иннокентьевич, пробудившись во сне, начал кричать, не размыкая глаз:

– Варька! Горим! Избу спалим! Варька! – и стал в слепую руками водить по траве. От крика пробудились остальные.

– Иннокентьич, ты чё орёшь, взбесившийся? – загорланил на него Васька.

Юрий Степанович разглядев у его ног горячую, чуть тлеющую, внутреннем пламенем головёшку, тыкнул пальцем в темноту. – Глянь, отскочила зараза от костра.

Василий расхохотался, попутно откашливаясь от смрадного папиросного дыма, осевшего в его лёгких после вечера.

– Петька, спалишь хату, вставай! – подзадоривал его Василий.

Пётр Иннокентьевич, уже немного пробудившийся, отмахнулся от соседа в окружающей темное, и уже не сказав ни слова, повернулся на другой бок, тут же снова уснул. Охотник отшвырнул ногой дымящуюся головёшку, глянул в костёр и успокоившись, лёг обратно в спальный мешок. Василий же наоборот поднялся, отошёл к озеру, прикурил папиросу и цедил он её долго, глядя на яркий огрызок луны.

Полинку с Олей, баба Варя положила на раскладном диване в зале. Стаса же хотела отправить в спальню на место деда, но мальчик запротестовал, уговаривая бабушку постелить ему на полу, рядом с девочками.

– Ууу… Чудило то! – качала головой баба Варя, перетаскивая одеяло и подушку в зал. Стас сидел на полу и довольный собой, улыбался жадно, во всю ширь рта. Он вызывающи двигал бровями, глядя на Полину, предвкушая, как будет её пугать во сне. Когда бабушка ушла, погасив за собой свет, мальчик лежал мирно на спине, натянув одеяло до самого носа. Но глаза его так и прыгали, поглядывая на шушукающихся девочек. Полина лежала с краю.

– У тебя пятки грязные! – прогорланил мальчик, натягивая одеяло ещё выше, на самые глаза. Полина ничего не ответила. Стас дотянулся до её торчащей из-под одеяла ступни и стал щекотать. Завязалась возня, при которой девочки хохотали, притворно злились. Дети закручивали друг друга в одеяла, бились подушками. Стас два раза скидывал девочек с дивана, победоносно бил себя в грудь, улюлюкал, но потом под натиском всё равно проигрывал и был стянут за ноги на пол. Затем все устали и угомонились. Но ненадолго. Вслед за этим, дети стали припоминать, неизвестно где и кем виданные, страшные истории. Про блуждающий свет в окне, про странные шорохи на чердаке, про вой на заднем дворе, про рёв с кладбища. Сочиняли так ярко и смело, что все трое сами же и перепугались. Стас забрался на диван, потеснив девочек, и укрылся с головой в одеяло. Полина же с Олей от страха прижались друг к другу, как две маленькие напуганные мышки. Вскоре, все трое заснули. В комнате, в темноте тоскливо пищал комар, изредка с улицы было слышно, как Бим беспокойно ворочался в будке. Под светом уличного фонаря метались мотыльки и бесшумно, сливаясь с ночью, зигзагами летали летучие мыши.

Мужа Степушиной Дуни после инсульта сбивал частичный паралич. К нему из города привозили врача. Небольшого роста дядечку с большими, объёмными усами, похожими на щётку для обуви. Вид он имел недовольный, его совершенно не обрадовала дальняя поездка в глухую деревню. Он померил давление, послушал грудь, посчитал пульс, что-то прописал и спокойно уехал. С тех пор прошло два года. Дунин муж плохо двигался и стал заметно заторможенным во всех направлениях своей жизни. От речи, до принятия пищи и туалетных процедур. Во всём ему помогала супруга. Когда баба Дуня уходила по делам, то закрывала деда в доме. Потому что Иван Александрович, не смотря на непослушные ноги и свои страдания мог доковылять до улицы, тыкая палкой в траву, и завалиться где-нибудь на огороде или в саду, или ещё хуже – на проезжей дороге. Ругала Степушина упёртого мужа часто и громко, на что Иван Александрович всегда отвечал одной и той же фразой: «Дура, баба». Один раз дед Иван рвался из калитки в чем мать родила. Баба Дуня к тому времени возвращалась домой и издалека увидела пыхтящего за забором деда. Словно обезумевший он бил палкой в калитку и, видимо понимая свою немощность, растерянно и грустно смотрел на дорогу.

– Куды ты тащишься, наказанье? – крикнула она ему своим сиплым, натянутым голосом.

Иван Александрович, ничего не отвечая жене ещё судорожнее продолжил пыхтеть над калиткой.

– Не срами ты меня. Волочися обратно, – бухтела баба Дуня, направляясь к деду.

Подойдя к забору, она замахала на него руками, на что дед, ругаясь, попятился назад путаясь в ногах. Она зашла за калитку и пустилась материть старика:

– Ах, Божешь мой, срам то какой! Постыдился бы. Куды ты голый волочиться собрался?

Дед что-то отвечал, изредка просто мычал и как мог ковылял обратно в дом.

У Степушиных была рыжая собачонка, точно, как лисичка, только хвост колечком держала. Собака сидела круглые сутки на цепи. На всех лаяла звонко и бесстрашно, пока кто-нибудь не заходил во двор. Тогда пугливая охранница ныряла в будку и лишь изредка, на безопасном расстоянии высовывалась в полтуловища, чтобы для порядка ещё раз тявкнуть и снова пряталась в свой домик. Полине с Олей было жаль собачку. Они стали навещать «рыжую» и выводить её на прогулку. Когда бабы Дуни не было дома, девочки сами заходили во двор и брали охранницу с цепи. Побаивались они только параличного деда. Когда он с немым лицом замирал в окне, наблюдая за дорогой, они старались проскочить мимо деда как можно скорее. Не двигая ни единой мышцей на лице, провожал дед Иван детей глазами, пугая их сильно морщинистым, ввалившимся, недвижимым ртом. Один раз девочки застали хозяина выходящим из дома. Он поднял на вошедших во двор детей, своё скукоженное, выцветшее лицо и в его словно бы пустых глазах выразилась тяжёлая работа ума. Он не мог понять намерения девочек и не узнавал их. Полина с Олей засмущались, увидев недопонимание на лице старика и испытав страх к его немощи, выбежали со двора. Подождав полчаса, они решили вернуться в надежде, что дед Петя уже ушёл в дом. Но зайдя во двор они нашли его, лежащего навзничь в садовой траве.

Юрий Степанович осмотрел Ивана Александровича, поднялся с колен с выражением лица неминуемого смирения.

– Отошёл, – произнёс он. Степушина Дуня, к тому моменту вернувшаяся домой, вскинула руками и заплакала в полный голос:

– Увсё! Ванечка… ушёл мой дед! Увсё вместе всегда делаемши были. Увсё! Ушёл! Да хоть бы и мне ня долго осталося…, – утирала она широкой рукой слёзы из глаз.

Во, как, – прошептал Юрий Степанович себе под нос, глядя как рыдала Степушина. – Так уж она ругала его, каждый день, на чём свет стоит. А глянь, любила всё ж получается.

Ветер погнал по дороге сухую, пожелтевшую листву и скинул её в канаву. Потомилась она там немного и в гниль пошла под натиском первых холодных дождей. Юрий Степанович прощался с деревней ненадолго, уже предвкушая осеннею охоту. Отсыпал в мешок для бабы Вариных поросят, недоеденную со вчерашнего дня, гречневую кашу. Вылил всю воду, что была в доме, вынес помойное ведро. Присел на дорожку вместе с дочерью и, скрипя половицами, вышли они из избы. На улице только занимался рассвет, подсвечивая косыми, будто выглядывающими из-под земли, лучами солнца остывшую с ночи луговую траву. Бим проводил звонким лаем идущих к машине, с тяжелыми рюкзаками москвичей. Тут же взревел мотор и маленький, квадратный ЛуАЗик, скрылся из виду, покинув пробуждающуюся в предрассветной дымке деревню.

Глава 5

Этим летом, у бабы Дуни завёлся клевачий петух. Как собака охранял он свою территорию и своих наседок, не пропуская никого без боя. Сам красавец был: грудка смолянистая, отливала синевой, огненно-рыжая шейка, перья в хвосте с зелёным отливом, переливались словно натёртые маслом. Крупный был, кур покрывал так, что наседки ходили общипанные, с плешью на спинках. Сама баба Дуня от смерти мужа отошла быстро. Поминала его не часто, но когда случалось о нём заговорить то роняла слезу сожалеющую и горькую. Освободившись от ухода и присмотром за дедом Ваней, она стала чаще отдыхать на лавочке, что стояла у калиты за пределами двора. Взглядом и колкой шуткой провожала идущих на ферму доярок. Для них же клевачий петух стал общей проблемой.

– Ты Дунька, когда своего ершистого в суп отправишь? – проходила мимо Валентина неся в руках толстенную палку. Хозяйка в этот момент сидел на лавке, вытянув толстые, с набухшими венами ноги. Прищурилась на Валю.

– Да когды цапанёт кого помясистее за зад, – ответила баба Дуня. Голос у неё был сиплый, с надрывом.

– Ты гляди, кто ешшо его не цыпанёт!

– У… гадина! – закричала Валя, увидев показавшегося на дороге, взъерошенного и беспокойного петуха. – Куды несёшься, оголтелый?! Дунька, забирай своего черта, а то я его палкой…

Петух побежал к Вале, целясь в голые щиколотки ног. Доярка размахивала палкой, водила ею у ног, преграждая петуху путь. Тот изредка останавливался, вертя головой, потом снова атаковал и наконец немного сбросив пыл, скособочивши голову наблюдал как Валя удаляется по узкой дорожке ведущий к ферме. Затем он победоносно взъерошил перья и вальяжной походкой, высоко поднимая затянутые в жёлтую чешую лапки, пошёл обратно во двор. Баба Дуня была очень грузна, чтобы бегать за петухом. Она продолжала сидеть на том же месте, громко разговаривая с птицей своим сиплым голосом.

– Дождёшься ты, окаянный, дубиной по голове дадут тябе, будешь знати. Хоть на цепь сажай сучонка, – договорив она тяжело поднялась, одернула толстую юбку и вошла к себе во двор. Тут её окликнула соседка – Варя Балабанова.

– Чаго тябе? – беззлобно крикнула в ответ Степушина.

– Хай сюды. Расскажу, чаго, – хитро улыбалась Варвара Михайловна.

Как бы тяжко сейчас не было Степушиной из-за жары, она, забыв про больные ноги и духоту, которая стягивала грудь, быстро повернула обратно, в сторону дороги и, двигая широким задом, пошла к соседскому забору.

– Валька то тебе не рассказала?

– Кого? – баба Дуня положила мясистые руки на забор.

– Да хай сюды ты, не стой тама, хай сюды, тутки у огурцов сядем, – они сели за маленький столик у крыльца, сбоку которого вился по веранде «бешенный огурец», с мохнатыми, круглыми плодами, похожими на огурцы, свисающие гирляндами.

– У Вальки то сестра приехала с любовником, поселились тама у ней и уезжать не хотят.

– Ооо… а на что они сюды приехамши? Это Светка которая?

– Она. Жить говорят будем.

– Ту… Светка это её нам тут больна надо. Ну а что она за мужика то своего замуж пойдеть или так он у ней, для удовольствия какого? Он то Вальке никто поди, это ж наглость какая у сестры без спроса тама объявиться. Варь, а чего онны там в Билибово не прижилися? Тут у энтой и мать престарая, за ней уход, кормить всех. Это же дармовщина та еще, мы на неё уже наглядемшися.

– Ааа… головы своей нет. Мать перекрестилася когда она ушла из дома. А там можа им жить негде стало. Я не знаю, Валька молчком. Они там дом вроде снимали, а это у ней который уже мужик? Того, кто к ней ездил вроде не Егором звали.

– Ну.

– А этот Егор. Новый какой-то малец. Да, я его не видала. Онны в хате сидят не вылазят. Я у Вальки спросила, чего делать то будишь? Она тока злится. Говорю, выгоняй к чертям собачим, убьешься за всеми ходить.

– Ах Боже мой…, – цокала языком Степушина.

– Дура деука, эта Светка, – махнула рукой Варя. – У Вальки сердце доброе, нябось дома оставит, пущай живут.

– Ну и ну… не к добру это, – Дуня вытянула из-под стола оттёкшие ноги, обутые в коричневые, обрезанные из сапог калоши.

– А у москвичей видала какая барыня приехала? – маленькие глазки Варвары Михайловны сощурились ещё пуще, она лукаво улыбнулась, заглядывая соседке в лицо.

– Где? Ничаво не видала. Ты про кого?

– Ту, сядишь тут на лавке то, задом трёшь, всех поди видывала. Ну уж то ты не приглядела? У Николаевича. Его старшой малец невесту привёз. Красивущая деука.

– Ту не болтай ты! Уже жениться собрался? А когда это он успел то?

– Я не знаю про женитьбу. А тока он тут с ней вчера вечером расхаживал по дороге. Я его позвала. Говорю, Олежик, у нас тут все деуки напересчет, а энту откуда взял? Мы таких не помним. Говорит с Москвы привёз. Вот.

– Да, он то ещё вроде малец не сильно взрослый, Варь.

– Да не, у них увсё рано. Я не знаю сколько ему годков, но школу он поди закончил, да. Надька еще в том году говаривала, что Олег её всё позаканчивал, будет в институт поступати. А красавец…

– Ну дай Бог, дай Бог… пущай поступит, женится, внуков принесёть и мы порадуемся, – тяжело дыша от жары говорила Степушина Дуня. За забором, со стороны дороги показался муж Варвары Михайловны.

– Так бабье, трепимся? – заулыбался он, завидев жену.

– Васька твой идит.

– Ага, пойду я.

– Ну давай, давай. Ежели чаво мне стучи, – с намёком на новости, ответила Степушина.

– Как здоровице, Дуняша? – спросил Василий Иванович, цедя в зубах папиросу.

– Ту, не спрашивай! Жарень то, хоть бы смиловался Господь, дождика наслал, – грузно поднималась из-за стола Дуня. – С утра воздуху мало.

– Будет тябе дождь. Будет. Куда же он денется.

– Ну дай Бог. Поволокуся, – и она удалилась за калитку, где её встречал поджидавший хозяйку Тузик. Новый, приблудившийся с весны пёс. Маленький, с курчавой, местами свалявшейся шерстью, с перекошенной на бок головой.

– Тузик, – просипела хозяйка. – Пошли домой, пошли.

Олег уговорил родителей пригласить в деревню свою девушку. Надежда Петровна невесту сына не хотела воспринимать всерьёз, она надеялась, что это лишь временное увлечение, поэтому с самого начала была против. Но Евгений Николаевич, по просьбе Олега, нашёл нужные слова, чтобы уговорить жену. К деревенской жизни Олеся была совсем не подготовлена. Она до крови расчесывала комариные укусы. На третий же день схватила простуду, и от парного молока почувствовала себя дурно. По всему этому в деревне пробыла недолго. Уехала домой и Олегу больше не позвонила. С этого года старший сын деревню не возлюбил и всячески избегал поездок в Излучину, предпочитая проводить лето в городе.

Полинка хитрой росла. Не то девчачья дерзость проснулась, не то любопытство, не то дурной характер – избалованной она росла, под крылом любящего отца. В свои десять лет ей стало интереснее с мальчишками дружить. И мальчишки начали к ней ходить, гулять звали. Она в ответ, сощурит хитринкой глаза: «скучно с вами» – скажет, но потом согласится, словно одолжение делает. Ходили они на сеновале валяться, мальков ловить у мостков или просто купаться.

– А пойдёмте на лошадях кататься? – вдруг предложила девочка.

– А если засекут? – попробовал сопротивляться Паша.

– А мы днём, когда коров уже выгонят и на ферме никого не будет, – рассуждала Полина.

– Дед там будет, он долго с фермы не уходит, – ответил Серёжа, немного покраснев в щеках.

– Ну не вечно же он там будет?

– А как ты запрягать собралась?

– А что, сложно?

– А то нет! – возразил Паша.

– А мы без запрягания.

– Чокнулась совсем.

– Пашка, ты трус!

– Ладно, как скажешь, – Паша поднялся с травы и прошёл вперёд, возглавляя троицу.

На ферме было тихо и сонно. Ребята осторожно открыли дверцу в телятник, где в отдельных загонах держали лошадей. Молодые бычки, еще безрогие, лежали на полу, обильно устеленном опилками и дремали, тыкаясь носом в настил. Полина подбежала к самому беленькому, с курчавым лобиком и круглыми пупырышками рогов. Присела рядышком, погладила по лбу, обняла за шею, встревоженный теленок шумно поднялся на ноги, потянулся испачканным в опилках носом к протянутой руке. Полина играючи отдёрнула руку, на что теленок попытался её лизнуть, высунув длинный вёрткий язык. Потом она поднесла пальцы и глупый бычок засосал палец.

В лошадином стойле было пусто. Ждану цыган взял в поле, Орлик был на выпасе. Недалеко от фермы, на культурных полях чернел широкий круп не высоко в холке коня. Дети побежали к лошади.

– Орлик, Орлик, – пугливо позвала Полина, тихонько подходя к коню. Жеребец продолжал щипать траву, хлестая себя тугим хвостом по округлым, разъевшимся бокам. Когда девочка боязливым движением руки дотронулась до его шеи, конь поднял голову, взглянул на детей, своими блестящими, карими глазами. Потом тряхнул гривой, отгоняя надоедливых слепней, и снова уткнулся мягкими губами в сочную траву.

– Хороший, Орлик, хороший, – приговаривала Полина не смело трогая коня за гриву.

– На Орлике не стоит ехать. Он диковатый, – сказал Серёжа.

– А я видела, как цыганиха на нём скакала. Нормальный конь, животных не нужно бояться, они сами нас боятся. Мне так папа говорит.

– Тогда как мы будем его запрягать?

– На гвозде у входа в телятник сбруя весит, – ответила Полина. – Кто сбегает?

– Твоя идея, ты и беги, – сказал Паша.

– Трусы, – огрызнулась девочка и больше не пререкаясь сама побежала на ферму. – Стойте там, где стоите, – крикнула она им уже издалека. Ребята пожали плечами.

Девочка вернулась с уздой. Раскрасневшаяся от бега и от смелости своей идеи, она дерзко и с вызовом смотрела на мальчишек, внутренне чувствуя своё превосходство.

– А седло? – спросил Серёжа.

– А мы без седла. Обойди его с другой стороны, чтобы он не шуганулся. А я отсюда натяну, а ты, Серёж спереди встань.

Полина ещё долго мялась около коня, крутя в тонких ручках сильно потёртую, старую уздечку. Конь всё также мирно щипал траву, не обращая внимания на детей. Вороная шкура его мелко дёргалась то тут, то там, от укусов слепней и блестела на солнце.

– Ээээ… он так не дастся, слишком много возни вокруг, испугается, – протестовал Паша, опасаясь близко подходить к Орлику.

– Сначала надо отвязать ему передние ноги.

– Не стоит, наверное, – ответил Серёжа спокойно стоя перед мордой коня и наблюдая за Полиной.

– Да оставь ты его в покое! – раздражался Паша.

– Вы такие трусы! – ликовала Полина. Она не унималась. Её смелость подзадоривала её.

– Отвязывай, тебе говорю! – сказала она Серёже.

И выждав момента, когда конь поднимет голову, она попыталась просунуть его морду в ветхие, кожаные кольца узды. Орлик недовольно фыркнул, дёрнув головой и задев Полину повалив её в траву. Ребята захохотали, засмеялась и Полина превозмогая боль от удара лошадиной головы в её живот.

У бабы Люси, что жила на пять домов дальше от Юрия Степановича, было две родные внучки и одна двоюродная. Самой старшей была Дуня, средняя Даша и младшая Катька. Даша и Катя были родным сёстрами, с разницей в пять лет. И жили они с родителями в Билибово. Деревня Билибово была самой близкой деревней к Излучине. Она была в три раза больше, имела свою школу, продуктовый магазин, большую ферму. В это лето Дашу впервые привезли погостить к бабушке на две недели. До этого она навещала бабу Люсю вместе с папой и никогда не оставалась у неё на время летних каникул. В этом году Даше исполнилось одиннадцать лет. Она была смелая и очень общительная девочка. Светловолосая, с большими серо-голубыми глазами и вздёрнутым носиком. Тем же днём, когда к бабе Люсе привезли внучку, она повела её знакомиться к москвичам. Даша восприняла городскую подружку легко, без стеснения и девочки быстро сдружились в тот же день. У Даши с Полиной оказалось много общих интересов: любовь к животным и к природе, настольные игры, в которые девочки играли с упоением, целыми днями. Особенно любимой была игра НЭП, в которой они мало что понимали, но им нравились цветные карточки, бумажные деньги и фишки в форме машинок.

Пока Оля с братом пребывали в Западной Двине, Полина играла с новой подружкой и мальчишками. Ребята новую девочку приняли с интересом. Особенно Паша. Полина, которая за эти несколько недель привыкла быть в центре внимания этот интерес мальчиков стал обижать. Несколько раз она даже устраивала расспросы в их маленькой компании.

– Пашка, а тебе кто-нибудь из девчонок нравится?

– А зачем тебе?

– Так просто, интересно, – и подружки хитро переглядывались друг с дружком и хихикали.

– Ну, Пашка, давай, говори!

Паша тоже улыбался, но растерянно, смущенно.

– Серёге скажу по секрету, а вам не буду.

– Значит, нравится кто-то, – довольная Полина улыбалась взахлёб.

Паша нашептал что-то Серёже, на что тот расплылся в улыбке.

– Ну? Серёж, говори! – не унималась девочка.

– Серёг, понял меня? – немного пригрозив взглядом, остановил его Паша. Серёжа утвердительно помотал головой, продолжая бесхитростно улыбаться.

– Ну нравится, – смущенно ответил он за друга.

– А кто? Я или Даша?

– Одна из вас, – ответил Серёжа.

– Ну а какая? Что трудно сказать? – раздражалась Полина. Где-то внутри она сомневалась и боялась услышать имя соперницы.

– Да отвяжись ты, не скажу я, – заговорил уже сам Паша.

– Ну и пока! Будем без вас дальше играть, – и Полина, взяв Дашу за руку побежала с ней по дороге к своему дому.

Однажды девочки играли в куклы, в бане у Полины. Пришёл Паша. Со вчерашнего дня он был явно чем-то заинтересован и озадачен. И долго решался, чтобы попросить у Полины объяснений. За день до этого, девочка была у него в гостях. Они играли на половике в доме в машинки. Одна закатилась далеко под кровать. Полина полезла доставать игрушку. И Паша заметил одну вещь, которая его очень заинтриговала и взбудоражила. Поэтому сегодня он пришёл расспросить и попросить показать нечто особенное, о чём даже стеснялся говорить. Полина вышла к нему в предбанник.

– Я тебе открою секрет, кто из вас мне нравится, а ты мне покажешь одну вещь, – начал он разговор. Заинтригованная Полина согласилась раньше, чем успела подумать, каков же обмен.

– Покажи мне, что у тебя под юбкой. Как там у вас все? Не так же, как у нас ведь.

Глаза Полины расширились от удивления.

– Это же нехорошо.

– Да никто не узнает же.

– А Даша? – прошептала девочка.

– А ты тихо, раз и всё.

– Не могу, Паш.

– Ты уже согласилась! – взмолился он. – Это не честно.

– Не покажу.

– Нууу… так не честно. Ты обещала. Если сейчас не согласишься, я всё равно узнаю! У Даши спрошу, расскажу, что ты мне показала.