Текст книги "Тверской король"

– Дурак.

Пашка надулся. Немного постоял, глядя на девочку, а потом предложил:

– А хочешь я тоже штаны сниму?

– Тогда ты первый, – Полина с энтузиазмом приняла его новое предложение.

– Хорошо, только ты дверь в баню поплотнее закрой, а то Дашка ещё выйдет. Полинина подружка в это время ждала её в самой бане. Она притихла, напрягая слух. Полина плотнее прижала скрипучую, маленькую дверь и показала пальцем говорить ещё тише. Паша встал перед ней в полной готовности снять штаны. Девочка до конца не верила, что он это сделает, поэтому не боялась оказаться в должниках. Мальчик ждал, когда она подаст знак, что можно. Полина удивлённо вскинула брови. Он снял штаны, а она сильно зажмурилась.

– Нууу…, – прорвался недовольный голос Паши. В ответ Полина, что было мочи, начала хохотать. Мальчик выбежал за дверь, пристыженный и униженный.

Когда приехала Оля, Полина даже не сомневалась, что её первая подружка с таким же восторгом примет новую девочку. Но Оля встретила Дашу холодно и надменно. Она и к Полине переменила тон. Когда подружка привела Дашу Оля вышла к ним за калитку, оглядела Дашу, хмыкнула, сказала, что хочет спать и ушла обратно в дом. Полина всё поняла и сникла. Даша же не придала этому значения, и Оля перестала представлять для неё интерес. Она весело побежала по тропинке и думала, что и Полина разделит с ней радость. Но Полину теперь волновало иное чувство. Между ней и Олей выросла глухая стена. Их дружбе пришёл конец. С этого дня они виделись лишь случайно, только на ферме. Оле теперь не с кем было играть, и она везде ходила с бабушкой, чтобы хоть как-то себя развлечь. Туда же на ферму ходила и Полина с Дашей, они помогали бабе Люсе. Ряд, за который была ответственна Варвара Семёновна, находился напротив, где работала Дашина бабушка. Бывшие подружки специально избегали смотреть друг на друга, но всё равно, по старой привычке взгляды их пересекались. Только Полина смотрела умоляющими, просящими прощения глазами, Оля же смотрела испепеляющим, дерзким, холодным взглядом. У них случались негласные соревнования: чья сторона быстрее подоит и выгонит в поле коров. Они старались перегнать друг дружку, работали, подгоняя бабушек, ругались на ленивых коров, что не желали подниматься с пуза для дойки. И если выигрывали Полина с Дашей, Оля убегала с фермы вся в слезах. Прибегала в дом, валилась на диван и плакала. Она любила Полину, она бы ей всё простила, но маленькое, детское эгоистичное сердечко не позволяло ей смириться с предательством. Рядом с её любимой подружкой теперь новая девочка – соперница, с которой Полине было весело, интересно! Они гуляли вместе, держались за руку, с мальчишками дружили. Оля не могла этого простить. Она звонила домой, плакалась, просила маму увезти её обратно в город. Она рассказывала, как ей тут плохо, как она соскучилась по дому. И мама была уже готова поверить, но бабушка выдала тайну Олиного сердца. И Ирина Петровна сделала строгий выговор дочери, приказав не глупить, а подружиться с новенькой. И вот на радость девочке в следующие выходные привезли брата. Для него новая дружба Полины стала его личной победой, как будто это была только лишь его заслуга. Он торжествовал! Громко, язвительно и жадно не уставал заявлять, что она предательница, что он всегда был о ней такого мнения, и зря сестра его не слушала, когда он говорил: «Не возись с этой городской». В ответ на дерзости брата, Оля защищала Полину, потом, как ужаленная подпрыгивала, убегала куда-нибудь (на задний двор, в огород, в палисадник) и там уже сидела по несколько часов в знак протеста против своих же нечаянно сказанных слов в защиту.

К Валентине неожиданно нагрянула сестра. Никогда у них не было хороших, тёплых, сестринских отношений. Света была младшей в семье и как бы мать с отцом не старались, воспитывалась она дурно. Была ленива, по хозяйству помогала из-под палки, когда расцвела молодостью, то пропадала на гулянках в соседней деревне. И пошло о ней мнение, что Светка девица ветреная. Ветрена с кавалерами и легкомысленна к жизни. Липли к ней только непутёвые ребята. По началу, Света на гулянках пропадала на всю ночь, возвращаясь домой только под утро. Потом она терялась и на несколько дней. Родители обходили всё Билибово в поисках непутёвой дочери. В двадцать пять лет немного остепенилась. Припала к одному парню. И не попрощавшись с матерью и отцом, ушла к нему жить. С тех пор минуло четыре года. И вот на днях вернулась. За это время не стало отца. Мать одряхлела и плохо вставала с кровати, за ней ухаживала старшая дочь Валя.

– Светка? – как-то вечером подловила её сестра.

– Ну чаго тябе? – нетерпеливо и раздражённо остановилась она рядом с Валей.

– Как жить будем?

– Как раньше жили, так и будем.

– Так уже нельзя. У меня как видишь проблем хватает, мать в уходе. А ты на дармовщине собираешься. За три дня даже молока ей не поднесла.

– Слушай, ежели ты мне тут высказывать собралась, я пошла. А ежели по делу, то без учений.

– Я с тобой по делу, как видишь. По-хорошему толкую. Куда твой прошлый мужик делся? – продолжила Валя свой разговор.

– Куды делся тама уже нет, – с дерзкой ухмылкой ответила Света. – Не знаю его теперь и знать не хочу. Егорка у меня. С ним буду.

– А замуж собираешься?

– А что тябе?

– Нам свадьба сейчас не ко двору.

– А мы по-тихому. Дело то кому?

– Вам дом свой нужен. Тут жить не разрешу.

– Я тябя чё, спрашиваю? – недовольно отозвалась Света.

– Гадина ты.

– Ууу… всю жизнь твоё мнение волновало.

– Буду с твоим Егором толковать.

Света в ответ дерзко улыбнулась, мотнула растрёпанными волосами и ушла в дом.

На ферме с цепи сорвался бык. Валет сначала ходил вокруг фермы, глухим рёвом подзывая своих коров. Потом вышел на край деревни. Тут его увидели мальчишки. Бросив сломанный велосипед, с которым они ковырялись последний час, побежали к дому цыгана. Долго мялись, перетаптываясь у ворот дома, пихая друг друга в бока. Им было очень стеснительно и страшно постучать в дом пастуха.

– Серёг, иди ты доложи, – Пашка толкнул друга вперед.

– Сам иди.

– Дело то серьезное. Вдруг забодает кого.

– Мальцы, что надо? – выглянуло из маленького окошка худое, черноглазое, нахмуренное до глубоких морщин на лбу, лицо жены цыгана.

– Там Валет по деревне ходит, с цепи сорвался, – хором крикнули ребята и со всех ног побежали прочь.

Серьёзным, решительным шагом вышла цыганка за калитку захватив по дороге хлыст. Она так плотно сжимала тонкие губы, что их линию продолжали прорезь двух морщин.

Не первый раз уже Валет срывался с цепи, когда его не гнали в поле. Почувствовав свободу, он широко раздувал ноздри, краснел в белках глаз и опьяненный воздухом полей зверел на воле. Усмирить его было тяжело. Кнута он не боялся. Разгоряченный, со стеклянными глазами всякий раз он давать отпор всякому, кто пытался заточить его обратно в цепь. Завидев Валета, цыганка ударила хлыстом о воздух. Не первый раз ей приходилось гнать этого мощного, высоченного в холке, с широким курчавым лбом быка. Потревоженный хлыстом, Валет вытянул шею, громко потянул воздух и на выходе послышался низкий, протяжный рёв.

– Домой! Пошёл домой! Хоп, хоп, хоп!

Валет отозвался еще одним звериным, глухим рёвом. Маленькая, на фоне зверя цыганка, издалека похожая на подросточка, бесстрашно приближалась к быку. Она обошла его и со всей мощи хлестанула Валета по тощему заду. Бык тронулся с места. Он рысцой пробежал пару метров, изогнув дугой хвост. Цыганка следовала за ним, продолжая покрикивать и хлестать то по воздуху, то нанося удары по быку. Валет то замедлял шаг, то вновь грузно подпрыгивал, пускаясь рысью по направлению к ферме. Цыганка гнала его к загону. Зверь, одурев от бега и боли, снёс часть ограды и ударился задним копытом о поваленную им же балку. Этот удар остановил его, и Валет, не найдя в себе силы перешагнуть поломанное ограждения, почувствовал себя в западне. Он резко развернулся и пошёл лбом на обидчицу. Цыганка успела вскочить на ограду, чтобы увернуться от разъярённого быка, но вдруг поскользнулась и упала. Её сапоги ушли по щиколотку в навоз и в перемолотую коровьими копытами грязь. Валет попёр на женщину, низко опустив лоб. Не поднимая головы, он стал катать её по земле.

Тем временем, цыган гнал стадо на ферму, они уже перешли речку вброд, когда его пёс всегда далеко опережавший стадо, залился остервенелым лаем на быка. Не разбирая дороги, пастух поскакал к ферме и одним прыжком спешившись с лошади, не переводя дух перескочил ограду загона. С размаху, со всей дури, он ударил быка широкой плетью по высокому хребту. Зверь попятился. Цыган стал стегать его без продуха. Удар за ударом ложился на шкуру животного. Валет, сначала пятился назад, потом остановился и в ту же минуту рухнул на подкошенных ногах. Цыган бросил хлыст только тогда, когда рассечённая в некоторых местах шкура сочилась кровью, а сам Валет загнанный и смиренный лежал на земле, жадно и часто хватая ноздрями воздух.

Быка вернули на прежнее место. Звонили в райцентр, там обещались увезти на бойню, но так никто и не приехал. Неделю Валета держали на цепи, а потом снова стали выгонять в поле. Жена цыгана оклемалась довольно скоро. Два переломанных ребра зарастали, она прихрамывала на левую ногу и отказалась от поездок верхом.

Дашу уехала домой. И Полина не знала, как ей вернуть прошлую дружбу с Олей. Бывшая подружка обходила Полину стороной. Одна на улице не показывалась, выходила за ворота только в компании бабушки или брата. Стас же фыркал на девочку, не скрывая своей неприязни. Вернуть былую дружбу помог Юрий Степанович. Видя страдания дочери, он помог издалека. Смастерил деревянные качели, которые повесил на капроновых верёвках к двум столбам, прямо напротив забора Варвары Семёновны. Полина каталась с упоением, каждый раз светясь от счастья. В эти моменты Оля с завистью смотрела в окно и её желание покататься на качелях было куда сильнее, чем обида на подружку. И обида эта постепенно таяла, сгорая под натиском нового интереса. И Оля сдалась. Один раз, она робко вышла из дома, осмотревшись по сторонам и пока никого не было села на качели. Полина, увидев её из окна избы поняла, что пришёл момент для примирения. Она выбежала на улицу и Оля, завидев подружку смущенно посмотрела на неё, потом опустив глаза, спросила разрешения покататься.

– Конечно! – ответила радостная Полина, расцветая на глазах.

И девочки вновь сошлись в дружбе, будто ничего не было. Счастливое детство, в котором обиды уходят так же легко, как пролетает день в новых, интересных играх. Так уходило лето.

Баба Галя интенсивно теряла память. Бывали вечера, когда болезнь её обострялась и блуждала она по деревне долго, пока случайно не выходила к дому. Часто ходила по соседям, задавала одни и те же вопросы.

– А мужик у энтой е? – спросила она как-то Надежду Петровну, сидя за столом в гостях, громко цедя чай из блюдца.

– Какой мужик, тёть Галь? – удивилась жена охотника. Пашка сидел за тем же столом и давился от хохота в ладошку.

– Да твой, твой мужик. Хде спрашиваю? Одной тяжко, ой, тяжко, – прихлёбывала она чай подвижными, синеватыми губами.

– А… мой мужик то. Да дома он, со мной. А сейчас в лес ушёл, на реку рыбу ловить.

– Тяжко одной, дай Бог дети есть и те не в помощь, – на этом баба Галя замолчала и продолжала пить чай в тишине. Паша смотрел на маму весь раскрасневшийся, вот-вот он прыснет от хохота. Надежда Петровна погрозила ему кулаком и принялась чистить картошку дальше. Молчание было неловким, но не для бабы Гали. Изредка она отрывалась от блюдца, к которому, казались, были приклеены её жилистые руки, и с любопытством ребёнка рассматривала кухонные стены: картины из бересты, часы, полочки с посудой. Наконец остановила взгляд на хозяйке дома.

– Так мужик то у энтой е?

Паша, не выдержав, скатился с табурета и спотыкаясь об обувь у входа вылетел на улицу.

– Есть, есть, тёть Галь, – терпеливо отвечала Надежда Петровна. – Уехал он временно, – показала она рукой в сторону леса, как будто баба Галя к тому же ещё и плохо слышала.

В том же месяце у Евгения Николаевича случился юбилей. Праздновать решили на устье. Там был пляж длиной метров двадцать. С красивым видом на другой берег, где грядой с двух сторон стояли сосны и где было то место, по которому была названа деревня – излучина. Одна река под перпендикулярным углом вливалась во вторую. Когда садилось солнце, левая сторона берега долго ещё держала на себе его лучи, подсвечивая сосны тёплым, медным цветом. Дорога к устью петляла через два поля, а потом через лес, где убегала по склону двух крутых поворотов. Создавалось впечатление, что машина падала с дороги в обрыв. Хвойные ветки резали по боковым стёклам, по колёсам стучали торчащие, от опрокинутых деревьев, сучья. Подход к пляжу был крутой, с обрывом. Над обрывом была широченная площадка. Каждую весну охотники расчищали её для ночлега. Недалеко было место глухариного тока. На площадке был сколочен стол и место для костра.

На празднество из Москвы приехал Алексей – двоюродный брат именинника, Саша Шустров – друг семьи с женой Любой и Владимир Чумаков, тоже охотник, кинолог. Надежда Петровна нарезала на праздничный стол закуски из свежих огурцов и помидор с зеленью, намыла яблок, слив, испекла черничный пирог (в этом году урожай ягод был бедным, малины совсем не было, а черника местами, маленькими пяточками и то мелкая, редкая, больше кислая, чем сладкая), намариновала шашлык. И финалом праздничного стола должен был стать арбуз, специально привезённый братом из Москвы. Также приехал старший сын, один, без девушки. Олег стал совсем взрослым и самостоятельным. Надежда Петровна гордилась красотой и целеустремлённым характером своего сына. К своим годам он мог похвастаться несколькими титулами в спорте, и учёбой в престижной спортивной академии. С деревни был приглашены Юрий Степанович с дочкой и две Вари с мужьями, с которыми охотники сдружились ближе всех. Но те по стеснительности отказались.

Мужики пили водку, женщины цедили маленькую бутылочку коньяка. Пели песни под гитару, обменивались поцелуями с именинником. Вспоминали случаи на охоте, курьёзы, хохотали до слёз. Костёр тем временем угасал, уголь был размешан, взлохмачен, на шампуры нанизано мясо и стекающий с него сок волновал собаку, что не находила себе место в общем веселье. Кое-где под головёшками вновь вспыхивал огонь и трещал от шашлычного жира, капающего в горящие угли. Языки пламени тянулись к истекающим маринадом кускам, и до черноты обжигали насаженный на шампуры лук.

Разомлевший от водки, жара угасающего костра и от тёплых пожеланий, восторженный Евгений Николаевич, играл на гитаре Высоцкого. Ему подпевал Алексей. Заходящее солнце щекотало левый берег устья, подсвечивало часть воды. Туда же, в воду, в речной песок, но с этого берега где шло веселье, Олег погрузил арбуз, чтобы охладить его перед подачей на стол. Течение было слабым, и арбуз ушёл в песок, оставив наружу половину своего полосатого бока. Евгений Николаевич, раззадоренный песнями, решил похвастаться достижениями сына. Олега уговорили сделать сальто. Надежда Петровна заохала и истерически закричала мужу:

– Женя, он же убьётся здесь! Останови его!

Евгений Николаевич продолжая бегать пальцами по рифу гитары, замотал головой и между словами песни выкрикнул:

– Сиди ты, он профессионал.

Олег, сам немного захмелевший, вышел на ровное место, сгруппировался и сделал одиночное сальто. Надежда Петровна охнула. Юрий Степанович захлопал в ладоши.

– Молоток! Ну, здоров, здоров, – и все потянулись за стаканами.

Внуки Варвары Семёновны тоже были на этом празднестве, им робость была не знакома. В этот вечер за детьми никто не приглядывал, они были предоставлены сами себе. Паша с Серёжей были заняты своими развлечениями, время от времени к ним присоединялась Полина, но ей быстро становилось скучно, и она чаще сидела на бревне у стола. Когда шашлык был приготовлен, и всем раздали шампура с обжигающим, от жара углей, мясом, все дети собрались у стола. Ребята о чем-то подозрительно шушукались. Потом Паша сбегал к машине, принёс пакет. Серёжа встал, загородив друга, а тот в этот момент что-то быстро умыкнул со стола, завернул в пакет и дал дёру к реке. Серёжа побежал за ним. Полина вопросительно посмотрела на Олю. Та тоже это заметила и ответила на Полинин взгляд пожатием плеч. Стас, который, видимо, узрел своими ловкими глазами, что стащили ребята, вскочил и кинулся вдогонку. Полина пододвинулась ближе к подружке.

– Интересно, чтобы это могло такое быть? – спросила она Олю. Та улыбнулась, театрально пожав плечами ещё несколько раз и продолжала отрывать мясо от шампура. Вставать с бревна было лень, животы были набиты разными яствами, после мяса прибавилась ещё сонливость и девочки решили оставить без внимания мальчишеские секреты. В скором времени вернулся Стас и выдал их тайну.

– Коньяка стащили. Мы все попробовали. Не понравилось. По мне так гадость, в рот не возьмёшь.

Вечер окончился пусканием в ночное небо искр из ракетницы.

Багровая краска заката размазалась по небу. Где-то там далеко, далеко, у самой кромки, ясные, светло-золотые блики манили, будто насовсем уходящим солнцем. Потом багровая часть неба расползлась еще сильнее, и последние лучи утонули в тревожном цвете вечерней зари. По деревне одиноко, что-то быстро и тихо нашёптывая себе под нос, бесцельно прогуливалась туда-сюда баба Галя. Потом она вспоминала, что вышла искать свою корову, которая, как ей показалась, не вернулась с поля. Останавливалась и тихо звала:

– Дочка? Ай, куды ты девалася?

Постояв немного без ответа, шла дальше.

Была пятница и народ позволял себе выпить перед выходным днём. Некоторые позволяли себе с лишком. Особенно часто по пятницам выпивал со своим соседом бугай Илья Прохоров. Прозвище ему дали по его большим габаритам. Высокий, здоровый, с широкими, как лопата руками, немного неуклюжий, будто он сам не мог справиться со своим телом. На его лице были густые, взлохмаченные брови из-под которых сурово и твёрдо смотрели тёмно-карие глаза. Его сосед по прозвищу Самсон, был легкотелый мужичок с весёлым, мягким характером, по которому никогда не скажешь, что он лучше всех на деревне резал домашний скот. Также, к тёплой компании Ильи и Самсона присоединялся муж Веры Пушковой – Василий. А с недавних пор к ним наведывалась и Светка, та, что сестра Вали. Она была девкой болтливой, весёлой и самое главное симпатичной. Конечно её молодость скрашивала их мужскую, пьющую компанию. Её жених Егор обычно оставался дома. И приходил за Светой часам к одиннадцати. Он, в отличие от жены, был молчаливым, скромным и не пьющим. У Егора была дурная мать – склочная, крикливая, жадная. Он же в отца пошёл, который всю жизнь прожил под каблуком своей жены. Отношения с соседскими девками у Егора не складывались. Он им казался тихим, скучным, неказистым. Хотя внешностью Егор не был обделён. Высокий, крепко сложенный, плечистый, подтянутый, с густой копной рыжеватых волос, с веснушками, рассыпанными по лицу и крепким плечам. Глаза удивительно тёплые, карие и мягкие очертания губ, которые и выдавали его мягкий характер. Когда Света разошлась со своим прошлым кавалером, она вспомнила о Егоре. Как он смущённо смотрел на неё, когда она танцевала в сельском клубе, бесстыдно задирая юбку выше острых колен. Она давно уже держала его на примете, на скамье запасных. Знала, что нравилась ему. Посмеивалась над ним, дразнила. И оставшись одна, решила утолить свою печаль в покладистом кавалере. Ей, вдруг стало нравиться, что он не гулящий, нелюдимый, а значит его без труда можно сделать своим. А там видно будет, это же ненадолго. В этом она была спокойна. «Найду нормального мужика, Егорку брошу» – говорила она другим девкам. Единственное сопротивление, которого она ожидала и к которому была готова – столкновение с его матерью. И тут она решила вопрос кардинально – уехала с Егором в Излучину.

В доме у Светы, где главной пока что оставалась старшая сестра, Егор потихоньку стал помогать по хозяйству. Ему было неудобно жить в чужом месте, не занимая должного положения в семье, и он подумывал о женитьбе и о строительстве своего дома. Валя к Светиному жениху отнеслась лучше, чем к сестре. Прекрасно зная её характер, она жалела Егора. Было время, что даже пыталась его отговорить

– Погубит она тебя, – говорила Валя Егору, пока её сестра засиживалась в гостях до позднего вечера. – Ленивая, гулящая, да еще и пьющая.

– Всё исправим, – отвечал хмурый Егор и больше ни слова не ронял за вечер.

– Слыхивала мать твоя прокляла вас? – спрашивала Валя. Егор лишь пожимал плечами.

Так и жили они под одной крышей, не ведая, что хорошего или плохого принесёт им новая жизнь.

А лето кануло в воспоминания, но год пролетел быстро. И вот уже новая история пишется в глубинке деревенской жизни.

Глава 6

Владимиру Чумакову, который прошлым летом приезжал в Излучину к своему другу на юбилей, деревня и лес так понравились (он пробыл ещё четыре дня после празднования), что он умолял найти ему дом. Семья у него была большая: жена, два сына и две лайки. В ближайшем будущем он мечтал переехать на природу. Заниматься только охотой, собаками, одним словом – жить для себя.

– Вот дети вырастут, начнут отца с матерью кормить, и я смогу с лёгким сердцем поселиться в деревне, – говорил он жене. Она, правда, его интересов не разделяла. К природе была равнодушна, к собакам тоже. На взгляды супруга о счастливой старости смотрела как на временную дурь, которая может с течением лет пройдёт. А если и решит всё бросить, то она не последует за ним, а останется в городе, в большой квартире, с сыновьями и тоже, наконец, заживёт для себя. А сыновья у Чумаковых были бойкие. Старший Вадим. Ему уже было семнадцать лет и младший Кирилл, ему на тот год было двенадцать. Вадим был высокий, немного взбитый, чуть смугловатый, темноволосый, молчаливый, с суровым взглядом тёмно-карих глаз. Такой взгляд ему придавали густые брови как будто всегда нахмуренные, и смотрел он своим тяжёлым взглядом немного исподлобья. Он не был таким подвижным и деятельным как его брат, зато в глазах младшего – Вадим был гора. Кирилл его уважал, обожал и побаивался. Второй сын рос долговязым, смугловатым, с жёсткими чёрными волосами, которые в чёлке стояли дыбом. Глаза почти черные, на скуле тёмно-карим пятном выделялась родинка, которая удивительно ему шла.

Домов на продажу в Излучине на тот момент не было. Была только изба, которая когда-то давно, лет сорок назад, являлась школой. Находился этот дом в самом начале деревни, на въезде, немножко в глубине от дороги, ближе к полю, которое расстилалось за ним. Этот дом, несмотря на то, что с него начиналась деревня, считали самым дальним. И к нему не был подведён свет. Владимира Чумакова бывшее назначение избы не смутило. Желание бывать в Излучине перекрыло все доводы, и просьбы жены еще немножко подождать с покупкой. Помещение бывшей школы требовало капитального восстановления. Все эти годы дом стоял брошенный и его разрушение шло своим чередом. Купив его, Владимир Чумаков с энтузиазмом принялся за работу.

Этим же летом строительством занялся и Юрий Степанович. Пригласив в качестве работников, двух сыновей бабы Гали. Он возводил гараж. За плотницкую работу в этих краях на то время брали немного. Иногда даже водкой расплачивались. Если надо было сделать что-то быстрое и не крупное. В остальном местный народ был не избалован и московских цен никто не назначал. Бабу Галю в этом году забрали в город. Она стала забывать имена своих детей, забывала подоить корову, которая часами таскала набухшее вымя из сосков которого сочилось молоко, и ревела без удоя. Когда бабу Галю увезли в город, стала проблема с коровой. Она была уже стара и не годилась на продажу. Ваня решил пустить скотину на мясо. Подтянув за ремень штаны, и вставив в зубы папиросу, пошёл он к бригадиру помощи просить.

– Здрасьте, дядь Вась, – поприветствовал Василия Ивановича высокий, жилистый молодой человек.

– Здоровенько, Иван, – отозвался мясистый бригадир, стоя у забора вместе с Василием Пушковым. Василий Иванович улыбался добродушной улыбкой, глядя на парня из-под белой, уже замызганной кепки.

–Мне тут корову зарезать нужно, – потупив взрос сказал Ваня, затем после паузы продолжил. – Не шибко шарю я в этом деле.

– Энто надо подумать… дело не простое. А что, пристроить не к кому?

– Тю, кому она нужна, стара уже.

– А ну да, да. Да и прихрамывает мальца. Ну, надо подумать, подумать, – зачесал он взопревший от жары, курчавый затылок. – Раньше Самсон забивал, можа его покликать?

– Вам лучше знать.

– Разделать надо. Зарубить – это малое, – продолжал он чесать затылок, рассуждая вслух.

– Самсон не возьмётся, он в хате валяется после попойки, – сказал Пушков.

Бригадир Василий лукаво заулыбался и достав из кармана широких, холщовых штанов помятую коробочку, извлёк одну папиросину, постучал ею о край. – Тады ходи к Юрке-бороде. У него и нож для разделки есть, сам видал, и шкур не с честь содрал. Говаривал, что по молодости, но это дело такое… Незапамятается.

Юрий Степанович на призыв молодого человека долго сопротивлялся.

– Сдирать шкуру с лося – одно. Но с домашней скотины… Рука не подымится, – отпирался охотник.

– Так мы зарубим без вас. А вы уже апосля придёте. Другое дело будет.

Охотник отрицательно качал головой, пытаясь встрять словом поперёк.

– Я же… я же её молоко пил. Дочь пила. Как можно, Вань? При всём моём уважении…

– Ладно, дело хозяйское. Просто о помощи попросил, – перебил Иван, уже собираясь уходить. – Больше некого просить, Самсон пьянствует.

При этих словах у охотника что-то переменилось внутри.

– А когда резать собираетесь?

– Сегодня же вечером, чаго тянуть. Я домой скорей хочу воротиться.

– Ладно, Вань, зайду. Время только скажи.

После двенадцати дня Юрий Степанович пришёл к Ивану, как обещал. Но, всё ещё сомневался в своём решении. Жалел, что согласился и подумывал развернуться и пойти домой. Он мечтал, что дело по какой-нибудь счастливой причине отменится, и не нужно будет через всё это проходить.

– Я не понял, – начал он. – Я коров никогда не разделывал и даже не знаю, что надо с собой иметь. Нож взял. Но вообще это дело не для слабонервных. Клянусь, я даже волнуюсь.

– Мы выпьем апосля такого, ня боись, – тянул последнее слово бригадир. – Да и дело то в привычке. Ванька! – скомандовал бригадир. – Завязывай за рога и хай сюды ко столбу, – говорил он, не выпуская изо рта, дымящуюся папиросу. Василий был круглолицый и розовощёкий. За свои пятьдесят девять лет, откормил себе живот добротный, который носил с гордостью, как будто специально ещё сильнее выпячивая. И непременным атрибутом дяди Васи была старая, поношенная, застиранная до серости и бахромы на краях, белая кепка.

Иван пошёл в сарай с верёвкой. Корова будто ждала, зная о его намерениях. Она смотрела на входную дверь тоскливыми, потухшими глазами. Иван не церемонился. Закрутил верёвку вокруг рогов и потащил бывшую кормилицу на улицу. На выходе из сарая, корова упёрлась, заупрямилась, напрягая всю свою немощность. За что была огрета палкой по возвышающемуся хребту. На улице корову привязали к столбу. Она мотала головой, напрягалась и от испуга её покорные, мягкие глаза налились красными прожилками. Глубоко втянув воздух, корова наконец затихла, тяжело опустила голову к земле, натянув бечёвку.

– Смирилась, – сказал Василий.

Юрий Степанович, увидев такую картину, отшатнулся.

– Боже мой, я охотник, а не могу на такое смотреть. У неё же в глазах такая тоска! Как?

– Да, так со всеми. Привычка нужна. А как иначе? Тута мы по вынужденной ещё, а когда телка на мясо? Он к тебе шею тянет, думая мамкину сиську взять, а ты ему по голове обухом. Вон как-то на ферме телка забили. Хилый родился, на мясо пустили. – рассказывал бригадир.

– А ещё говорят – охота не гуманное дело. Да где ж это видано, чтобы животное знало, что сейчас умрет и от безысходности мирилась с этим? Нет, там всё сразу. Не мучаешь зверя. Бах и всё. Хороший охотник должен с первого удара уложить дичь. А тут как быть? Выкармливаешь поначалу, потом она тебя кормит, а потом что? рубить?

– Юрка, не тяни душу! – рявкнул Васька. – А то мы как бабы реветь будем тута. Надо бить и увсё. Ванька тащи топор, я сам всё сделаю. А твоё дело, борода, ножом работать.

Иван подал топор, Юрий Степанович отшагнул и с жалостью в глазах, взглянув на корову тут же отвернулся. От одного удара обухом между рог, корова тяжело осела на землю, потом повалилась на бок. Юрий Степанович наклонился над животиной метясь в ярёмную вену и почувствовал, как у него дрожат руки.

– Что это я? – подумал он про себя. И проткнул ножом плотную, коричневую шкуру. От предложенного мяса, охотник отказался. Домой дошёл не помня себя, глядя на избу мутными глазами. Выпил стопку водки и долго ещё лежал в кровати, глядя на заклеенный обоями потолок.

В деревне поселилась двоюродная внучка бабы Люси – Дуня. Она же была двоюродной сестрой Даши, что приезжала прошлым летом и из-за которой временно разладилась дружба Полины с Олей. Дуне уже было семнадцать лет. Из родного дома в Билибово она ушла из-за плохих отношений с отцом, и решила временно пожить у бабки в деревне. Она никогда не строила планов на жизнь. Жила как придется. Ничем не интересовалась, книжек не читала, школу не закончила. В деревню пришла пешком. Физически Дуня была хорошо развита: крепкие ноги, широкие бёдра, полная грудь. Она была высокого роста, с длинными светло-русыми волосами. Лицо её было грубо высечено даже для деревенских женщин: широкие скулы, но узкий лоб, чересчур румяные щёки, густые темно-русые брови и не в симметрию к верхней губе, толстая нижняя. Вся она была сделана далеко не утончённой рукой, что даже по-кошачьи вытянутые к вискам глаза, которые она из-за сильной близорукости постоянно щурила, не придавали ей даже намека на миловидность. У Дуни не было подруг и о своих сердечных делах, которые в скором времени вскружат ей голову, она рассказывала только своей младшей двоюродной сестре Катьке. Но Катю, привозили в деревню только короткими наездами – на день, два.

Цыган остался без пса, которого еще зимой утащили волки. К этому лету, казалось он еще больше исхудал и огонь жизни совсем пропал из его впавших глаз. Местные жалели цыган. Вера Пушкова носила им молочка, делилась урожаем: кабачки, огурчики, картошки накопает. Цыгане были по-прежнему нелюдимы и молчаливы. Поэтому никто не знал, чем болеет хозяин дома. Но к весне он умер. Жена его замкнулась в себе и прожила недолго, ближе к осени скончалась вслед за мужем. Ходили слухи, что заморила себя голодом. Похоронили их местные у часовенки, помянули, поговорили о них ещё год и забыли.