Текст книги "Тверской король"

В начале июля в деревню приехали ещё одни москвичи. Никто их не знал. Это была семья из четырёх человек. Отец, грузный, широкий мужчина, с круглой, похожей на яйцо головой и редкими курчавыми волосами, обнажавшими макушку. Он носил штаны, туго затянутые поясом под круглым животом, которые держались только на ремне. Жена его была бледная женщина с тёмно-рыжими, вьющимися волосами, высокая и, несмотря на это, незаметная. Разговаривала она стеснительно и тихо. С ними приехали двое детишек. Девочка Юля, того же возраста, что и Полина с Олей и мальчик Антон, на два года постарше. Девочка была по-детски общительная, даже чересчур разговорчивая. Она умела деловито надувать губки и командовать старшим братом, которого совершенно не раздражал этот маленький «командир». Брат был простодушен, добр, редко обижался, больше смеялся, даже когда кто-нибудь задиристый пытался его оскорбить. Его копна каштановых волос при ярком свете отдавала рыжиной, кожа бледная, от солнца чуть золотилась. Антон был прост и ленив, Юля шумна и деловита. Она интересовалась всем, что попадало в её поле зрения. Задавала сотни вопросов, везде совала свой маленький, вздёрнутый носик и требовала внимания ко всем её детским, серьёзным проблемам. Любила рассказать о своём доме в Москве, о школе, о друзьях со двора и о своём увлечении бабочками. Она везде брала с собой детскую энциклопедию по насекомым, которых она намеревалась найти в деревне. Новые дети быстро сдружились с привычной компанией, куда входили Оля с Полиной и мальчишки.

Как-то днём, Балбанова Варя сидела на маленьком стульчике, на заднем дворе и энергично вытирала тряпкой корове вымя перед удоем. Юля, хлопнув калиткой на задний двор, зашла без стеснения.

– Баб Варь!?

– Ну? – вполоборота не отрываясь от дела, грозно отозвалась Варвара Михайловна.

– Я вам кое-чего показать хочу.

– Ну…

И девочка протянула нетерпеливой рукой свою энциклопедию, открытую на странице с редким видом ночной бабочки. Баба Варя покосилась в книгу уголком сморщенного глаза, не отрывая руки от коровьего вымени.

– У…. твою мать! – подивилась она глядя на неизвестное насекомое. В этот же момент махнув хвостом, корова хлестанула свою хозяйку по лицу и повернув голову на бок уставилась синюшным, в глубине мутным, круглым глазом на девочку.

– Ой, чагой-то она? – попятилась Юля.

– Ай, падла какая, так впечатала. Юль! Поди ты со своей книжкой! Так стоямши тут ещё того гляди и тебя лягнёт.

В это время по дороге, мимо дома Балабановых проходил Юлин брат со Стасом и Пашкой. Заслышав знакомый, звонкий голос позвал сестру.

– Ая…Тош, ты чего кричишь? – откликнулась Юля.

– Пошли с нами играть? Полинка бадминтон дала.

Девочка мигом выбежала на дорогу с радостно сияющими глазами:

– Где, где, где играть будем?

– А тут недалече у Степушиной хаты, – кивком показал Стас в сторону близлежащего тёмно-зелёного дома, с жёлтыми ромбами.

Полина с Олей подошли чуть позже. Они шушукались, хитро улыбались, подбивая друг дружку в бока и посматривали на мальчишек. Полина подошла к Стасу, который был в игре с Антоном.

– Дай мне сыграть, – протянула она руку к ракетке, не глядя на мальчика.

– Вон у Тона возьми, чего сразу у меня то?

– А я с ним хочу.

– Полин? – крикнул Антон, махая ракеткой стоя на месте. – Ну, дай нам доиграть?

– Играйте! – Стас швырнул ракетку на дорогу и пошёл назад в сторону дома. Антон побежал его догонять. Они остановились, пару минут о чём-то говорили. Антон хватал Стаса за локоть, пытался его развернуть, тот вырывал руку, что-то говорил, упрямо качая головой. Наконец он решительно сунул руки в карманы джинсов и зашагал домой.

– Играем дальше, – крикнул Антон, подбегая к компании.

Оставшийся вечер Стас просидел в избе всех игнорируя. Когда дети разошлись по домам, Оля пригласила в дом подружку, чтобы оставшееся время до позднего вечера наговориться. Когда Полина зашла в зал, Стас не взглянув на вошедшую, удалился в самую в другую комнату и включил телевизор, который шипел, скрипел, и упорно не хотел нормально работать. Некоторые невнятные, зажёванные телевизором и плохим сигналом антенны, обрывки фраз, доносились до ушек девочек, на что они бурно реагировали взрывом хохота.

– Стас, ты чего тут сидишь с девчатами не играешь? – проходя мимо, спросила баба Варя.

– Не хочу.

– Ну…чегой-то?

– Я же сказал, не хочу!

– Выкрутасничаешь увсё, – на этом она погасила в комнате свет, так что недовольное лицо мальчика осветилось отражением рябившего экрана.

Девочки всё лето, пока тут гостили новые москвичи, шептались об Антоне. Загадывали его на падающие звёзды, подписывали его именем в игральных картах бубнового вольта, расписывали в девичьих дневничках все его очаровательные качества. Шатались и днём и вечером возле его дома. Но внимания со стороны мальчика так и не получили. Антону было интересней играть с ребятами. У него не проскальзывала ни единая мысль, что он кому-то нравится. Наконец, отчаявшись добиться хоть какой-то ответной реакции, разочарованные девочки пострадали несколько дней, а потом забыли о своих безответных чувствах и вернулись к прошлым интересам.

Как-то Полина с отцом шли по дороге, ведущей к цыганским полям. Дорога эта проходила через два небольших поля, на одном из которых был посажен овёс. Ближе к концу поля стояла деревянная вышка. Девочка спросила про сооружение.

– Это для охоты на медведя, – ответил Юрий Степанович, мельком кинув взор на постройку. – Когда овёс достигнет молочно-восковой зрелости, это если зёрнышко взять, надавить, а из него как будто молочко выйдет. Мишки такое просто обожают. И не только они. И вот когда зерно достигнет такой зрелости, охотник с вечера залезает на вышку и сторожит медведя.

– Это страшно, наверное?

– Волнительно, я бы сказал.

– А медведь туда разве забраться не может? – тщательно выясняла всё девочка.

– Нет. Если медвежонок, то да, а взрослый медведь уже нет.

– И что, сейчас уже можно сидеть на медведя?

Юрий Степанович подошёл к краю поля, сорвал колосок, пожал его между пальцами, ковырнул ногтем.

– Да, он даже уже немного переспевший.

Полина улыбнулась в ответ.

На следующий день, она предложила друзьям новое приключение.

– Мы просто посидим там на вышке, и посмотрим, как выйдет медведь. А потом закричим, он нас испугается, и мы сможем домой побежать.

Оля тут же отказалась. А Пашка, помня свой позор перед Полиной в бане, решил восстановить потерянную репутацию своим бесстрашием. Он, как сын охотника, осознавал весь риск этого предприятия, но всё равно поддержал и подбил на это приключение ещё и Сережу.

Дети пошли на поле около восьми вечера. Всю дорогу они смеялись подбадривая друг друга, чтобы отогнать трусость. Взобравшись на вышку, они с интересом и волнением разглядывали окружающий лес и поле.

– Вообще-то, надо шёпотом разговаривать, – сказала Полина, понизив тембр голоса.

– Не могу, – ответил Пашка. – У меня тогда сразу что-нибудь чешется.

– Так почеши.

– Это полбеды. Я в туалет захотел. Куда здесь можно сходить? Давай, отворачивайся.

– Надоел. Молчим. Все! – и она пихнула друга в бок. Вся компания на время угомонилась. Но глядя друг на друга, они тут же начинали беззвучно трястись от смеха. Серёжа защекотал девочку, Полина закрутилась, пытаясь избавиться от друга, из её плотно сжатого рта рвался смех.

– Закусали, – пожаловался Пашка. Полина вновь пихнула его в бок. Снова послышалось беззвучное сотрясание от смеха.

– Тссс…

Повисла пронзительная тишина. Небо потихоньку сгущалось. Из-за пасмурной погоды, ночь приближалась быстрей.

– Сейчас медведь придёт, – шепотом сказала Полина. Все напряглись. Ребята сидели на корточках и вглядывались в поле.

– Холодно, блин, – чуть пошевелившись, сказал Паша. Полина закрыла ему ладошкой рот.

На поле прилетели тетерева. Но дети даже не обратили на них внимания. Полина вглядывалась в кромку леса, и несколько раз ей чудилось, что там шевелятся кусты. Потом она перевела взгляд на поле и глаза стали обманывать её вечерними призраками животных, рисовавшихся от надвигающейся темноты. Паша поднялся во весь рост.

– Всё, я слезаю, – сказал он в полный голос.

– Погоди ты, – зашептала Полина. Сережа тоже поднялся. Вдруг, где-то далеко от них, что-то или кто-то издал звук, похожее на громкое втягивание воздуха. Ребята тут же заорали. И в лесу, со стороны, откуда пришёл звук, послышался треск сучьев. Полина визжала и металась по вышке. Пашка бросился вниз по лестнице, громко стуча ногами.

– Куда? – закричала девочка. – Тебя там сожрут!

– На фиг, я домой!

За ним побежал Серёжа.

– Нет, – истерически закричала девочка. – Не бросайте меня одну!

Серёжа в нерешительности притормозил.

– Бежим с нами! – крикнул он ей, и припустил по полю ещё сильнее.

Полина осталась на месте. От испуга она вжалась в угол вышки и заплакала. Тем временем мальчишки уже скрылись из виду. И над лесом вновь повисла пугающая тишина. Полине казалось громким всё, даже её дыхание. И чем сильнее звенела тишина, тем сильнее напрягался её слух. Наконец, вдалеке послышался знакомый шум мотора. Сердце девочки оживлённо забилось. Она испытала ни с чем несравнимую радость – к ней ехал папа!

К концу августа пошли грибы. Погода для них стояла плодовитая: день дождь, день солнце. Блестели покрытые слизью желтоватые шляпки маслят, торча из пледа опавших сосновых игл. Молодые мокрухи настораживали глаз переливами пурпурно-орехового цвета, местами с рыжиной. Лисички раскрашивали моховые подстилки леса своими яркими, оранжевыми пятнами. Все ждали, когда пойдёт белый гриб. Этих тугих, мясистых, крепких и живописных боровиков любили все. И когда в лесах появлялись белые, остальные грибы уже мало кого интересовали.

Полина с отцом ранним утром пошли в лес, в местечко под названием «кабаний клык», которое так прозвали охотники, когда много лет назад нашли там, лежащий на мху здоровенный череп секача. Потом кости растащили, кто и куда – неизвестно. Пока путники шли до места, на дорогу выскочил заяц. Завидев лесников, сиганул со всех ног через поле и скрылся в лесу. На бровке прикрывшись листом, выглядывала коричневатая шляпка белого гриба. Полина аккуратно срезала гриб под самый корень. Отец же её, отчасти из-за лени, не присаживался к земле, чтобы срезать грибы, а вытаскивал их с корнем, и даже не снимал налипшие к шляпкам листики или веточки, а клал в корзину вместе с мусором. На обратном пути, девочка не поленилась нагнуться даже за лисичками, которые мелкой россыпью росли на середине дороги. А Юрий Степанович, от усталости шагал, зачерпывая сапогами лесную тропу, мечтал вслух о других грибах:

– Положишь их на тарелочку сырыми, сверху сольцей присыплешь, салфеточкой прикроешь и отложишь на пару дней. Потом достанешь, а у них дух такой! вкус! Нет грибов лучше! Вот клянусь тебе, вкуснее рыжиков не сыщешь гриба.

Дома разбирали корзину. Полина сидела на маленьком складном стульчике у крыльца.

– Червивые? – немедленно выкидывай, – сказал отец.

– А если вот так? совсем чуть-чуть, – Полина показала малюсенькие дырочки в центре шляпки белого гриба.

– Вырежи, остальное на варку.

Следующим утром, охотник обнаружил у калитки, коробку, в которой кто-то шевелился. Юрий Степанович открыл ящик и удивлённо посмотрел на троих маленьких котят, которые ползали по углам, беспомощно тыкаясь своими слеповатыми мордочками и беспрерывно пищали. Один котеночек был рыженький, второй чёрно-белый и последний – полосатый.

– Кто же такие подарки оставляет, да еще в деревне? – проговорил вслух озадаченный охотник.

– Надо их молочком накормить, – тревожилась Полина, увидев подкидышей. Она сбегала за блюдцем, налила молоко и положила одного котёнка рядом с тарелкой. Тот пищал, надрывался лёжа на брюхе, растопырив в разные стороны розоватые лапки. Полина аккуратно обмакнула его мордочку в молоко. Котенок ничего не понял и только сильнее стал пищать.

– Они даже лакать не умеют. Что же делать? Может из ложки заливать?

– Замучаешься кормить, – ответил отец. – Из пипетки можно, но где взять?

– Может ты пап в Западную съездишь? В аптеке купишь?

– Ну, Поль, сорок километров мотаться, бензин тратить ради пипетки.

Полина побежала к соседям. Никто ничем помочь не смог. На предложение Балабановой Вари утопить малышей, девочка расплакалась. Сердце охотника растаяло, видя страдания дочери. И он поехал в город за пипеткой. Полина усердно кормила котят по времени – каждые три часа. А последнее кормление приходилось на час ночи. Лето заканчивалось, котята подрастали. Они окрепли, стали бойкими, подвижными. Отец не разрешил взять их в Москву, и с тяжёлым сердцем пришлось Полине оставить их на ферме, где Иванова баба Варя обещалась кормить котят молоком. Вместе с ними она поила и новорожденного телёнка, ставя ему ведро с молоком в маленький загончик. Телёнок всегда пил жадно, громко втягивая и чавкая ртом. За год котята подросли и так и остались жить на ферме.

Глава 7

За этот год девчоночки, Оля и Полина вытянулись ростом, похорошели. В их чертах лица, фигурах стали проскальзывать первые ростки будущей женственности. Но Полина от подружки немножко отставала. Оля стала выше ростом, тоньше в талии, под маечкой робко, неуверенно проглядывала грудь. Её задорные, серые глазки засветились новым, кокетливым огоньком на ещё кукольном, миловидном лице. Полина, натруженная походами по лесу, наоборот стала массивнее, крепче. Её натруженные ноги придавали образу тяжеловесность, далёкую от изящества подружки. Но именно в своих плотных формах она приобретала очарование некой законченности всего своего образа. Она смотрелась удивительно гармонична в этих краях. Отец по просьбам дочери, перестал ей стричь волосы, которые отросли до плеч. Глаза её стали ещё выразительнее, не озорные как у подруги, а спокойные, глубокие. Полина не спешила взрослеть, она всё еще была поглощена жизнью леса, своими фантазиями, играми на свежем воздухе, по которым она так успевала истосковаться в душном, каменном городе.

Дом москвичей, которые прошлым летом приезжали с детьми, пустовал. Они больше никогда не появлялись в этих краях, и никто не знал причин их отсутствия. Забыли их также быстро, как коротки были их каникулы в Излучине. И даже Вера Пушкова, которая носила им молоко, долго пыталась вспомнить имя хозяина. Но так и не была уверенна, что правильно припомнила. Только девочки ещё разговаривали об Антоне, надеясь на его приезд, но потом и они забыли его и даже образ мальчика растворился в их памяти.

После смерти пастуха, колхозное стадо короткое время выпасал сам Василий Балабанов. Но нового работника нашли быстро. Это был молодой парень, лет двадцати семи, по имени Илья. Он был среднего роста, скорее худощав, носил небольшую бородку и растрёпанные, давно не стриженные, каштановые волосы. Пришёл Илья из Билибово, хотя и там до этого прожил недолго. Постоянного дома у парня не было, перебивался из деревни в деревню, с работы на работу. Женат не был, детей не имел. На правах пастуха поселился в пустующем домике, оставленном после смерти цыгана. Илья также был молчалив, душевно закрыт, проживая какую-то свою, внутреннею жизнь. Первое время работал прилежно, не в чем было упрекнуть. Но тут местные стали замечать другое: Дунька, которая с прошлого года жила у бабы Люси, стала засматриваться на парня. Она с прошлого года работала в телятнике, напарницей Валентине. И поначалу не охотно ходила на ферму. Будучи ленивой и неряшливой, подолгу носила грязную одежду, растрёпанные волосы, появлялась не умытой после сна. Почти всегда босиком. Но вдруг стала охотнее ходить на работу, в чистом платье, обутая. И вся светилась радостью в глазах и на лице. С работы шла теперь не скоро. А как-то раз вернулась с фермы уже в полной темноте. Одним вечером баба Люся завела с ней разговор:

– Ты Дунька на кой чёрт за нашим пастухом таскаешься?

Дуня, что сидела за столом и пила молоко, отрывая хлеб от буханки, не посмотрев даже на бабку, смело ответила:

– Люблю его.

– Любишь – люби. На сеновал какого с ним бегаешь?

– А ты откедаль знаешь? – вскочила она со стула, вся вспыхнув.

– Глаз на деревне что ли нету? Видали тябы тама, как он твою юбку задирал.

– Да не болтай! – засмеялась она. – Не было такого. Валялись в сену – да, но чтобы под юбку мою лазил, брехня чья-то. Да можа я и не прочь бы.

– Будет он тябы драть там прилюдно, выгоню из дому! Мне позора тута не надо. А хочешь с ним случаться, волочися жить к няму. И женихайтесь, чтобы по-человечьи было.

Дуня в ответ только фыркнула. И когда бабка ушла с кухни, встала из-за стола, подошла к печке, пошарила рукой под лежанкой. Достала из заначки папиросу и вышла на улицу.

После полудня дети играли в доме. Дед с бабкой ушли в поле пасти стадо. С ночи погода плаксивая была. Сначала сильный дождь промочил насквозь сухую землю, тучами был застелен небосклон, затем всё утро еле-еле накрапывал надоедливый дождик. На дороге в лужах отражалось серое небо, мокрые деревья. Воздух был сырым и тяжёлым.

Играли в прятки. На этот раз Стас водил.

– Тааак… за дом не бегать, слышал, Паш? Знаем мы таких хитрых, – Пашка улыбался виноватой улыбкой. – И чтоб без глупостей. Девкам отдельное наказание придумаю, кто на улицу прятаться побежит, – он отвернулся к печке, прислонил к ней по локоть руку, на руку положил лоб. – Десять, девять, восемь, – бодро так считал. – Семь, шесть… придумал! – крикнул высоким голосом. – Кто из девок за дом спрячется, найду и изнасилую… пять, четыре… и побью ещё… три… два, один! Всё иду искать, – оторвал покрасневший лоб от руки, сделал шаг и замер прислушиваясь. На окне гудели мухи, в кухне тикали часы.

– Кажется, я что-то слышу, – вытянул шею, сделал ещё два тихих шага и жадно заулыбался. – А вот сейчас я загляну сюда… – и резко ударил дверью о стенку, ведущую в зал. Паша стоял в зале за шкафом. Он не мог повернуть головой, но успевал нервно и бесшумно хихикать, грудью, ртом. Какие-то неведомые вибрации в воздухе выдали его присутствие. Поняв, что деваться некуда, он начал истерически хохотать, выкатившись из-за шкафа. Нагнулся и схватился за живот под громкий топот босых ног Стаса, который уже летел к печке застукать первого попавшегося.

– Таак… кто следующий? – довольный Стас пошёл искать дальше, уже не скрывая своего восторженного присутствия. Оля попалась на веранде. – А вот и одна из… сейчас побью, – Оля также истерически смеялась и изворачивалась от рук Стаса.

– Стасик, что ты делаешь, пусти…

Полина была недалеко от места последней находки Стаса. Она стояла за дверью кладовки. Буквально несколько шагов отделяло её от крыльца и чуть больше от Стаса.

– Ту, не буду тебя трогать, ты всё-таки моя сестра, пойду вторую поищу, – разжал сцепленные на запястьях сестры руки и завертел по сторонам головой. – Что-то мне подсказывает, что она в кладовке.

Это был сигнал к бегству. Рванув из-за двери, Полина, не разбирая ничего на своём ходу, бросилась бежать на улицу. Выскочив босиком за калитку, не чувствуя под собой ног, побежала по мокрой, скользкой дороге прочь от дома.

– Куда? – суя второпях босые ноги в широкие, бабушкины калоши. – Не убежишь всё равно. – Стас выскочил за ней как ошпаренный.

На улице моросил дождь, прикрытый тучами день, клонился к вечеру, размытая дождевой водой дорога бледно поблёскивала широченными лужами, над дальним лесом другого берега просветом манило небо.

Стас, несмотря на квакающие и скользящие калоши, бежал так, что куски грязи, отлетавшие от дороги, оказывались на уровне его головы. В ушах свистел ветер, дождь мелкими осколками бил в лицо, Полина поскользнулась и боком полетела в кусты, росшие по правую сторону дороги, замызганной пяткой прочертила глубокую полосу в поддающейся от влажности земле. Стас, не разбирая происходящего, бросился за ней, навалился всем весом. Полина кричала и вырывалась. Было не понятно, толи это продолжается игра, то ли началась драка. Пытаясь схватить девочку за руки, он всем весом сел ей на ноги. Скользкие руки вырывались из сильных мальчишеских тисков. Вырывались, и он снова хватал их за запястья, оставляя красные мягкие следы. Было больно, от чего глаза девочки начинали слезиться. Наконец ей удалось царапнуть его по лицу. Тут он резко остановился, продолжая сидеть на её мокрых выпачканных в грязи ногах. Озверевшие стальные глаза стали медленно светлеть, словно далёкий просвет над лесом. Он молча встал, подобрал раскиданные на дороге калоши и побрёл к дому. Полина лежала в кустах и на её бледном лице, с которого будто сошла вся краска, блуждала лёгкая улыбка счастья. Тяжело дыша, она убрала мокрые волосы с лица и поднесла тёплую ладонь к носу. Это был странный запах, не земли, не мокрых ветвей и листвы, его запах. И в её душе впервые промелькнуло быстрое, но яркое, запоминающееся чувство щемящего счастья.

На следующий ясный день второго августа пришёлся праздник Ильи. Деревня праздновала его с двойным размахом, так как святой Илия был её покровителем. После всех сделанных за день дел, ближе к вечеру жители тянулись по соседям начинать гулянья. Проходя мимо дома Юрия Степановича, Балабанова Варя крикнула возившемуся на улице охотнику.

– Юрка, хвать те там мотыгой возиться в огороде. Бросай всё, хай с нами. Покуда будеши там копаться, ужо всю водяру разопьють, нешто закусывать будет. Есшо навозишься с тяпками.

– Добре Варь, – приветственно вскинул руку Юрий Степанович. – Пока не стемнело надо закончить, я себе слово дал.

– Ну, ты совсем не наведаешь нас сягодня? Я твоих, московских ужо созвала к Ивановым, будем под баян плясать, покуда ночи тёплые, на улице засидим.

– Зайду, Варь, зайду, – утвердительно покачал головой охотник.

– Увсё, захаживай,по-маленечку выпьем, насядимся…да, – и она скрылась за высокой калиткой, продолжая что-то бубнить.

От многих домов шло бурное веселье. Когда совсем стемнело, на другом берегу из дома Прохоровых, где жила Надя с мужем, веселье вышло на улицу. На покатом склоне, идущем к деревенской разделяющей речушке, между двух деревьев были натянуты детские качели, рядом с ними лавка. Аккордеонист сел на качели, другие на лавку, кто стоять остался. Затянул низкий мужской голос песню, бабоньки подхватили, и всё слилось в лирическую мелодию, разбавляемую густым пением цикад с поля позади двора и звонким рокотанием речушки. Кто-то в темноте стоял высокий, широкий, дымя папиросой, по ярко-синему ещё не почерневшему небу расползался дым.

В доме Варвары Семёновны веселье шло на кухне. Стол был уставлен закусками, бутылками, стаканами. Откусанные солёные огурцы и недоеденные краюшки хлеба валялись на столе рядом с пустыми тарелками. Василий Пушков разливал водку по чашкам, стаканам. Варя Балабанова, раскрасневшаяся, вспотевшая от смеха и алкоголя, сидела на углу стола и ладонью обмахивала лицо. Её муж Васька сидел рядом, положив руку на коленку жены. Дед Петя сидел с баяном на руках.

– Баб, баб, – кричали в два голоса Оля и Стас, забегая в спальню, где хозяйка дома с головной болью прилегла отдохнуть на пол часика. – Дед запел! – и оба давились в хохоте.

– У… змия подколодная, не сядится ему, ужо всё распимвши видать, – грозно отозвалась баба Варя из темноты, заскрипев железными прутьями кровати.

Сухенький дед Петя сидел посередь кухни, глупо улыбаясь морщинистым ртом. Он обвёл пустыми, влажными от водки глазами всех, кто был на кухне, ища поддержку к вступлению. Липкими пальцами держал он на коленках чёрный, местами со сколотым лаковым покрытием баян.

– Ну? – скрипучим, прокуренным голосом обратился он, куда попал взгляд. – Зачинаю? – и тяжёлый грудной кашель разбавил заряженный воздух.

– Давай, Петь, нечаго глазами по округе лупить, зачинай, – махнул Васька и насадил на вилку два солёных гриба.

Пётр Иннокентьевич бодро подхватил брошенное Балабановым слово и, притопнув ногой в устеленный полосатым половиком пол, стал с шумом разводить баян.

Потихоньку гости расходились. Кто-то продолжал напевать в темноте, шагая нетвёрдой ногой по белеющей от света луны дороге. Крепко захмелевший дед Петя не хотел заканчивать праздник. На том берегу горели окна Прохорова. В обыкновенные дни Пётр Иннокентьевич предпочитал держаться подальше от высокого, крепкого, взбитого Ильи Прохорова по причине того, что Илья любил выпить и в своей привычке был сильно заразителен для всех, в особенности для малодушного деда Пети. А когда отмечали праздники, то пил так, что даже жена сбегала из дома, иначе невыносимо было дышать под одной крышей. Его крепкое здоровье никак не страдало от пьянства, и дел своих по хозяйству он не забывал. В дни праздника они же с Петром Иннокентьевичем находили общий язык. Пили залпом, пока не прослезятся, обнимались долго и крепко, клялись в чистых помыслах, желали добра, богатства и мира в доме. На утро же дед Петя, страдая и охая, поднимался с постели, бранился с женой и на чём свет стоит ругал пьяницу Прохора-бугая. Потом спасался кислым молоком, деревянным сидальником, папироской. Обмывался колодезной водой и шёл рубить ботву для свиней.

На праздник Ильи, отыграв разных частушек, расцеловавшись и попрощавшись с гостями, дед Петя решил пойти на другой берег, продолжить празднество.

– Ну…? Куды ты потащишься? – перегородив деду дорогу, спросила баба Варя низким, строгим голосом.

– Да к Ильи на ту сторону, – медленно тянул гулкие слова дед Петя.

– Чтобы подохнуть там от бутылки? Кто тебя тащить обратно будет? – Варвара Семёновна стояла у крыльца босая, потирая от комариных укусов одну ногу о другую. Муж её молча пошатывался, держась за ручку двери, иногда открывал рот в желании произнести какое-нибудь слово, но замирал, путаясь в мыслях, или же издавал кряхтящее мычание и рассеянным взглядом блуждал где-то по полу.

– Ну, куды ты потащишься в такой час? Ты ступить ужо не можешь, иди ложися!

Дед, подумав ещё несколько секунд, ступил было в обратную сторону, но, пошатнувшись, словно бы от качки, поворотился в сторону крыльца, не отпустив руку от дверной ручки, и споткнувшись о порожек, чуть было не растянулся на полу.

– Ай, твою мать, потащило же… Петь! А, Петь! Слышишь ты меня, аль нет? Чего говорю? Ворочься сюды, в дом. Спать пойдём.

Он выпрямился, немножко оправился, спустился с крыльца и уселся на лавку, долго лазил жилистой рукой в кармане телогрейки, вызволил папиросу. Закурил.

– Иди…, я ща.

«Наконец, угомонился змий», – подумала Варвара Семёновна и ушла в дом.

Владимир Чумаков был в деревне с середины июля, но никто об этом не знал. В гости он не приглашал и сам по деревне не гулял. Своих собак держал в большом вольере за домом. Серьёзные и грозные, они вели себя тихо в черте деревни. Сыновья Чумакова приехали в Излучину в начале августа. Вадиму было скучно гулять с ребятами младше себя, а Кирилл, стараясь быть взрослее и серьёзнее, держался с ребятами сухо и безучастно. Но случались дни, когда они находили общие темы для разговоров, смеялись над взрослыми, пошлыми шутками Вадима, вместе катались на велосипедах до позднего вечера. В один из таких августовских дней ребята ездили по деревне. Начинало смеркаться. Балабанова Варя вышла за калитку позвать Серёжу. Это был субботний день, когда муж Варвары Михайловны топил баню. Встав у забора, она определила широкие кулаки в бока, командным взглядом провела по округе, по всей длине дороги. Издалека заметила мальчишек. Первым ехал Паша, за ним Серёжка и позади Кирилл на багажнике у брата.

– Мальцы! – заорала баба Варя. – Хвать вам по дяревне на своих лясопедах гонять, яйца протирать!

Серёжа смущённо покраснел. Все дружно расхохотались. С другой стороны дороги показались Полина с Олей. Завидев их Пашка приподнялся на педалях велосипеда и как следует разогнался, а потом резко затормозил перед девочками, от чего обе вскрикнули.

– Кого прокатить? – смотрел он на Олю.

Подъехали остальные ребята. Кирилл подошёл поприветствовать барышень. Его вытянутое, как будто удивленное лицо, чем-то испачканный лоб, красные широкие шорты и длинные, худенькие ножки, искусанные комарами и обутые в растоптанные сандалии, насмешили девочек. Они закатились задорным смехом, поглядывая друг на друга и заражаясь весельем ещё сильнее. Кирилл удивлённо пожал плечами, вернулся к брату и шепнул ему:

– Дуры.

Вадим же словно не услышал сказанного младшим братом. Он с напряжением смотрел на Полину. Когда девочка заметила этот тяжёлый взгляд, то её будто ужалил животный страх. Не понятный, не объяснимый и не приятный. Она сразу отвела глаза и перестала смеяться. С этих пор, ей было и любопытно и жутковато встречаться со старшим Чумаковым, который как будто специально, всё чаще и чаще проезжал мимо её дома на велосипеде.

Тем же вечером, но уже более поздним, всё та же компания молодёжи, кроме Чумаковых, решилась прогуляться в сторону фермы. Вечер стоял тихий, закат уже давно поблёк, и мягкая синева закрасила небо. По узкой тропиночке они поднялись к телятнику, который выдавался из сумрака своими белыми стенами. Заглянули на ферму, где дремали коровы, не переставая перекатывать во рту свою жвачку.

– Вроде ещё никого нет, – тихо сказала Оля. – На дежурство никто не приходил.

– Вы сюда уже не ходите коров доить? – спросил брызнувший от смеха Паша.

– Нет, уже давно отдоили, теперь папка говорит, что мы на пенсию вышли, – сказала Полина.

– А пойдёмте на сеновал? – предложил Паша.

Они шли тихо и уже на подходе услышали странные звуки. На сеновале кто-то был. Кто-то шептался, тихо смеялся и шуршал. Ребята замерли, вопросительно переглядываясь. Серёжа затрясся от беззвучного смеха. Пашка приложил палец к губам, затем тыкнул себе в грудь, все кивнули. Он встал на четвереньки и тихонько пополз ко входу. Остальные последовали его примеру. Вдруг женский голос громко хихикнул, от чего вся компания вздрогнула и приостановилась. А потом послышалось тихое ёрзанье. Любопытство подзадоривало ребят. На их вытянутых лицах рисовалось нетерпение и волнение. Первым в амбар заглянул Паша. Не вставая с четверенек, он аккуратно подполз к самому краю и вытянул шею. Огромные тюки сена были навалены почти под потолок, а внизу, в разлохмаченном, осыпавшемся сене, лежала Дуня. Её юбка была задрана и пастух, навалившись сверху, щекотал подругу. Девушка изворачивалась, била ногами, хихикала. Потом он взял ее за бедра и притянул к себе. Внутреннее чувство стеснения или стыдливости подсказало Полине и Оле отвернуться и отползти обратно. Они грозно посмотрели на ребят, которые с большим интересом, открыв рты наблюдали за происходящим. Девочки поднялись на ноги и тихонько побежали прочь, в сторону дороги. Оттуда они уже наблюдали за мальчишками, которые ещё некоторое время теснились у входа в амбар, а потом тоже отползли, поднялись и спокойным шагом пошли к дороге, задорно обсуждая увиденное.