Текст книги "Май"

– Тоже мне.

– Он так романтично ухаживает, через лужу может на руках перенести.

Наташа отвела глаза и скривила губы.

– Я, если честно, думала, что чем мужик старше, тем он более резкий, что ли. Романтика – это для юнцов, я же помню своего Володьку, – продолжила Света.

– Ну да, – лениво поддержала её подруга.

– Аслан другой был. Они почти ровесники, Ромка всё же помладше, но такие разные.

– Света, это ещё не предел.

– Да ну, в следующий раз буду молодого искать.

На кухню зашёл брат.

– Тебе чего здесь надо? – спросила сестра в своей раздражённой манере.

– Воды попить могу? – недовольно ответил он.

– Быстрее давай.

– Да ты уже достала, кудахчете тут второй час, – усмехнулся молодой человек, мельком взглянув на подругу сестры.

Под пытливыми взглядами девушек, которые он ощутил даже спиной, Май налил себе воды из графина и вышел из кухни.

– Кому такой красавчик достанется? – вздохнула Наташа, оценивающе посматривая на угловатую фигуру молодого человека с неразвитыми плечами, худыми руками и нежной, ещё мальчишеской шеей, выглядывавшей из-под недавно подстриженных волос. – Девушка-то у него уже есть?

– Откуда я знаю. Хотя тут недавно страдал по кому-то, заперся в ванной, мать в истерике звонила.

– Романтика, – вздохнула Наташа.

И от этих слов Света почувствовала в душе теплоту, ведь у неё тоже романтика. Да такая, какой она никогда не испытывала. И, просияв, она самодовольно улыбнулась.

Следующим утром Света позвала брата. Он прошёл на кухню, где сестра сидела за столом, подобрав ноги на табуретку. Вид у неё был расстроенный, озадаченный. Она теребила свои распущенные, крашенные в рыжий цвет, волосы, взглядом ожидая прихода брата.

– Чего звала? – спросил Май своим уже мягким, повзрослевшим голосом.

– Сядь. Ей-богу, я иногда чувствую себя твой мамкой. Досталось же мне возиться с тобой, лучше бы я была младшая.

Май промолчал, внимательно глядя на сестру.

– Я подумала, может, тебе подработку поискать? Уже можно.

Молодой человек скривился:

– Объявления, что ли, клеить?

– Любую. Машины мыть, например. Ты уже парень взрослый, я не могу вас до бесконечности кормить. В кафе гроши платят, ты бы хоть себя обеспечивал. Тем более если хочешь электрогитару – она сто́ит, как моя задница.

– Чего? – заморгал молодой человек, глядя на ухмылку сестры.

– Да шучу. А ты что подумал?

– Не знаю, тебя хрен поймёшь.

– Короче, малыш, – игриво повысила она голос. – Если устроишься на подработку, обещаю финансово поучаствовать в покупке твоей электродуры. Ну, домазать тебе, если будет немного не хватать. А так я отказываюсь тащить вас, у меня и своя жизнь, в конце концов, есть.

– С этим кабаном, что ли? – хмыкнул Май.

– Сам ты кабан, он с меня пылинки сдувает, понял?!

Май уже мельком видел Рому, когда тот провожал Свету до подъезда. Молодой человек как раз выходил из дома, и в вечернем сумраке на несколько секунд ему померещился знакомый образ, тень прошлого, он даже вздрогнул. Светин новый избранник и правда чем-то напоминал Аслана – ростом, телосложением (хотя Рома был ещё шире и имел большой выпирающий живот), широким грубым лицом, печальным взглядом и даже внешним спокойствием. Но от Ромы не исходила та уверенность в себе, которая была присуща Аслану, зато в нём чувствовалась доброта и покладистость. Сестра, завидев брата, притворилась, что не заметила его. Она была ещё не готова знакомить Рому со своей семьёй.

– В общем, я тебе принесу меню из нашего кафе, слабо перевести его на английский? Если что, пусть тебе училка поможет.

Май вздрогнул:

– Да я сам могу.

– Получишь штуку.

Брат повернулся уйти, но Света не выдержала, спросила вдогонку:

– Слушай, давно хотела узнать, а ты любовные стихи кому посвящаешь?

– Какие стихи? – озадаченно спросил молодой человек, глядя на сестру, которая, лукаво улыбаясь, накручивала кольцо рыжего волоса на указательный палец.

– Ну, те, что у тебя в затёртом блокнотике.

По исказившемуся лицу брата Света поняла, что сказала лишнее, сейчас последует неминуемая буря.

– Кто тебе разрешил?!

– А что случилось-то?

– Как же ты мне противна! Мерзкая, глупая!!! – завопил Май, пытаясь защитить свою любовь, свои чувства, свой мир от вторжения и посягательств. Его прорвало, как никогда до этого. – Ненавижу тебя! – рявкнул он сестре в лицо.

– Чего там? – проскрипела из комнаты мать.

– Ненавижу вас всех, вы низкие, мерзкие, не хочу вас больше!!! – орал Май, уже удаляясь в свою комнату.

– Псих! – крикнула ему сестра вдогонку. – Слова-то ещё какие находит, козёл вонючий!

Май снова вернулся, переполненный злостью.

– Тебе никогда не понять, – ткнул он ей в лицо указательным пальцем.

– Ты мне не тыкай! Ты жалкий комнатный цветок, ничего не знаешь о жизни! Палец о палец ещё не ударил, мы с мамой тебя всю жизнь оберегаем, ты даже понятия не имеешь, что такое жизнь, а тычешь мне тут! Ты лодырь, нахлебник! – завелась Света, вытаращив на брата свои такие же огромные, как у него, глаза.

– Чего вы там орёте? – всполошилась мать, пришаркивая, направляясь в кухню.

– Да ты мне в подмётки не годишься! – заявил сестре Май.

– У тебя самомнение, дружок. Думаешь, ты не такой, как все? Строишь из себя непонятого гения.

– Заткнись!

– Хватит! – взвизгнула мать.

Май ушёл к себе в комнату, со всей дури хлопнув дверью. Схватил рюкзак, кинул туда самые необходимые пожитки, среди которых был и потрёпанный блокнот. Взял гитару и пошёл на выход.

– Из дома, что ли, решил свалить? – насмешливо спросила Света, провожая брата взглядом. – Ну-ну, давай-давай, вали! Посмотрим, сколько ты там продержишься.

Май вышел из квартиры злой и мрачный. Внутри него всё клокотало, его душил гнев.

– Ну и чего? – спросила Свету мать, когда за сыном захлопнулась дверь.

– Вернётся, – уверенным голосом ответила дочь и пошла на балкон курить.

– Ты знаешь, что подростки в этом возрасте могут всякое по дурости натворить?

– С каких это пор ты за него волнуешься? Никогда же не любила! – крикнула ей Света из комнаты.

– Дура, я вас обоих люблю, – тихо ответила мать. – Раздражаете, конечно, тяжело вас терпеть, но что я, не мать, что ли?

Света её не слушала, она стояла лицом к улице, смотря на широкие листья могучего каштана, росшего в их дворе. Она ещё злилась, и в голове продолжали рождаться разные гадкие фразы, которые она не успела высказать брату. Она так хотела закидать его комками грязи, чтобы поставить на место этого высокомерного, а на самом деле полностью зависимого от них юнца. «Вот же ж вырос, индюк, раньше и слова не выдавишь, а сейчас орать вздумал!» – закончила она свой внутренний монолог.

Май пришёл на любимую набережную, всегда спасавшую его в трудные минуты душевных кризисов, и сел у воды на причале, кинув рядом рюкзак.

– Дура-то! – сказал он вслух, вспомнив сестру.

Это был субботний день. По набережной гуляли праздные парочки, ездили велосипедисты и роллеры. К причалу медленно, вальяжно подплывал теплоход. Вода забилась о камни парапета, выдувая прохладу на берег. Май закрыл глаза, наслаждаясь своей леностью, опустившуюся на него от мягкого звука плещущей воды. Но тут же до него докатилась суета внешнего мира. Из подошедшего теплохода выскочили двое матросов-студентов.

– Слышь, пацан, пусти! – обратился один, раскручивая швартовой канат.

Май неохотно поднялся с причала и побрёл вдоль набережной. Он поднял глаза на высокую синеву неба, свободно расстилавшуюся перед взором. Оно захватило его своим глубоким лазурным цветом. Мысли взметнулись, вдохновляя душу на поэзию. «Хотел бы я выступать под этим небом, в городе, которого не знаю. Затеряться в его улочках, выйти к площади, не узнавать лиц, не знать времени. Играть музыку в городе, которого никогда не видел». И его мысли полетели ещё дальше: «Это будет похоже на бредовый сон. Не знать языка, но чувствовать родство со всеми, кто тебя окружает. Качаться с ними на одной волне и пребывать в наслаждении безвременья. Впитать этот незнакомый город, его настроение, его публику, сотни чужих глаз, затем покинуть его. Чтобы сладкая ностальгия тянула вернуться за кем-то неведомым, кого я там потерял».

Синева неба расширялась над его головой, душа будущего музыканта совершала полёт. В эту секунду, в этот миг в нём рождалось творчество, которое становилось музыкой и выбивало почву из-под ног. В каждый такой момент своего творения он малюсенькой частицей души умирал. Из этого микроскопического осколка вырастал новый мир. Он рассказывал фантазию художника, облачённую в форму того искусства, в котором он всем своим существом пребывал. И это творчество дышало уже своей собственной жизнью. Оно рождалось на свет, чтобы создавать иные миры и вдохновлять тех, кто будет питаться ими.

Мощнейший поток бурлил в его жилах, в такие минуты он не справлялся с ним, захлёбываясь в эмоциях, рождающихся хаотично, лишь от одной мысли, которой дали свободу лететь. Он поднимался так высоко, что, казалось, мог дотянуться рукой до самого неба.

«Я одинок, и призрачный город, рисующий мою славу, говорит лишь об этом. О том, что я один блуждаю в толпе и ищу выход из своего добровольного заточения. О том, что нет ни одной родственной души, кому бы я мог открыться. Изгой в своей школе, в своей семье, в своём городе. Неужели из этого что-то может получиться?» – думал Май о своей музыке. Но лишь она вела его вперёд, и она же была причиной его добровольного одиночества.

Тем же вечером молодой человек вернулся домой. И несмотря на то, что был голоден, стыдливо прошмыгнул в свою комнату, чтобы поскорее скрыться от сестры.

Услышав, как вернулся сын, мать отложила детектив, который читала уже не первый час, и погасила ночник. Её беспокойные мысли наконец-то были отпущены, и в веки забрался долгожданный сон.

Май стал часто думать о подработке, но перспектива расклейки объявлений или раздача рекламных листков у метро его удручала. Он настолько измучился вопросом, где достать деньги на электрогитару, что одна только мысль о подработке уже вызывала тошноту. Листая молодёжные журналы с постерами музыкантов, смотря по телевизору музыкальные каналы, он совсем забыл, как в детстве его зачаровывала классическая музыка, как по телу бежали мурашки от глубоких звуков рояля, трепета скрипки. Его уши отяжелели музыкой рока, которую он теперь слушал часто и много, а пальцы были натренированы на жёсткие струны гитары. Мечта о фортепиано потихоньку отходила.

Уроки по музыке давно закончились. Где-то Май даже был рад этому. Он пустился в свободное плавание и теперь, не имея ориентиров, сам себе выбирал кумиров и направление, куда бы хотел приплыть. Окрепнув и повзрослев, молодой человек разочаровался в творчестве своего учителя (точнее, в том, что играла его группа), но к Олегу питал большую благодарность за вложенный труд, за веру, за помощь. Олег даже сейчас был готов выручить своего выпускника, на время одолжив ему свою электрогитару, чтобы тот смог осуществить свою давнею мечту. Однако в творчестве самого учителя Май всё чаще и чаще чувствовал некую фальшь, которую не мог объяснить. Это было не в самой музыке, не в её расхлябанном звучании. Нечто иное, что можно почувствовать, лишь имея богатый опыт либо тонкие настройки души, выходящие за рамки музыкального слуха.

Эти догадки подтвердились, когда молодой человек побывал на концерте группы в одном из рок-клубов. Сначала его поразила общая атмосфера заведения. Он впервые очутился в подобном месте. Тёмное, мрачное помещение, стены которого впитали в себя запах сигарет, алкогольных паров, людского пота. С малюсенькой сценой. Повсюду был чёрный цвет. В некоторых местах его разбавляли красные надписи и красная барная стойка. И люди… Одетые преимущественно в чёрное, как вороны, запертые в подземелье. Май тоже любил чёрный цвет, но сейчас эта тёмная людская толпа показалась ему массой обездоленных люмпенов. С тяжёлыми взглядами, не успевшие расцвести молодостью, но уже погружённые в душевное тление. Девушки со злыми, подведёнными чёрной краской, глазами, проколотыми бровям и губами. Парни с длинными волосами, металлическими цепями на штанах…

Так вот где ему самому предстоит играть, когда он станет музыкантом? В клубе, больше похожем на бункер, где его будет оценивать кучка депрессивного народа?

В этот вечер выступало несколько групп одного направления. Было с чем сравнить. Хотя по уровню все были примерно одинаковые: молодые ребята, ищущие успеха и лёгкой жизни. Май прослушал первые три выступления, в том числе то, где играл Олег. И всё понял. Понял, почему в последнее время, уходя с их репетиций, не ощущал того вдохновения, которое испытывал раньше. Музыка Олега не была искренней, она не являлась откровением души. Она была посредственна, зажата в рамках круга предполагаемого слушателя. Она писалась с определённым прицелом и исполнялась в той же расхлябанной манере, в которой у ребят проходили репетиции. Из всех произведений торчали белые нитки халтуры, даже из кавер-версий. Они звучали совершенно избито, с непонятной кашей во рту вместо слов. И самое главное – в текстах песен не было никакого смысла. Именно в том понимании, какое в них вкладывал Май. Обычные заезженные темы, штамповые слова. Ничего, с чем можно было уйти, что цепляло бы. Им совершенно нечего было сказать своему слушателю.

Такая музыка была чужда Маю, она, как чужеродный орган, отторгалась его телом и чувствами. Теперь он научился определять эту грань. Музыка, идущая от души, звучит иначе. Она свободная, открытая, правдивая, без единой вымученной ноты, она несёт смысл. Музыка может давать свет и жизнь, а может погубить зачатки хорошего вкуса и угробить ростки молодой личности. Сколько уже было таких примеров, когда неоперившийся подросток принимал в душу деструктивные речи, звуки, взращивая в себе не чувство прекрасного, а ненависть, нетерпимость, эгоцентризм, отчуждённость, покинутость и вольные взгляды недалёких кумиров.

Слушая игру своего учителя, Май стоял в углу, подальше от чёрной толпы, ощущая себя здесь чуждым ею. И в его голове бродила мысль, раньше обличавшая его гордыню, а теперь он был готов принять её как истину.

«Только тот, кто чувствует в себе призвание, своего гения, готов идти вперёд, пробивая лбом преграды. Только тот, кто имеет это чувство, способен ставить планку цели высоко, и если не сгорит на пути, то долетит. Если я чувствую, значит могу, значит долечу». Покинув клуб, всю дорогу до дома молодой человек вёл внутренний монолог: «Всё слишком искусственное, слащавое. Я хочу видеть музыку страстную, открытую, чтобы мурашки бежали, чтобы душу выворачивало наизнанку. И я буду создавать такую музыку. Чтобы всех прям трясло, пробирало до костей!» С этого дня Май стал ещё усерднее заниматься своим творчеством, понимая, как далёк он от реализации своих амбиций. «Мало, мало опыта… Я ничего не знаю. Ни о жизни, ни о музыке, ни о людях…»

Впереди маячило поступление в институт, а Май занимался только музыкой, удвоив свои старания. Для любого старшеклассника последний год являлся самым тяжёлым и по учебной нагрузке, и по психологическому давлению. А юноша доводил себя до истощения душевных сил, отдаваясь не учёбе, а своим страстям: он писал, он бренчал и читал. Последнее занятие отнимало у него и ночное время. Май решил, что не обладает достаточными знаниями о жизни, и с удовольствием проникся жадным стремлением познавать, которому не было начала и конца. Если бы он не обозначил себе цели, для чего трудится, а делал это, чтобы стать разносторонней личностью, интеллектуалом, для собственного удовольствия и своего творческого пути, то можно было бы подумать, что у него невроз, что он страдает от одиночества и бежит от жизни в придуманные миры.

Молодой человек всегда читал много разной литературы, не только художественной. Но после того, как он твёрдо решил (а это было вынужденное решение) взаимодействовать с миром посредством своего творчества, то ему показалось, что его познаний недостаточно. Он уже посматривал в сторону больших томов философской мысли, учебников по психологии, по эстетике, всеобщей истории, мировой художественной культуре. Единственной литературой, которую он не любил, была фантастика. Он полагал, что читать такие книги – это тратить время впустую. Видимо, ему хватало своего внутреннего мира, и он не испытывал потребности вдохновляться чужим.

– Куда поступать будешь? – однажды поинтересовалась мать.

– Не знаю, всё равно, – быстро выдавил из себя сын, как оголтелый закидывая суп ложкой в рот.

– Куда несёшься? Подавишься!

– Некогда, дел полно, – выпалил Май, вскакивая из-за стола.

– Не поступишь – в армию пойдёшь! – крикнула мать ему вслед.

Молодой человек примерно знал, в какие институты будет подавать документы, но пока совершенно не занимался этим вопросом.

Вся музыка, которую он творил сейчас в одиночестве, была меланхолична и грустна, как завывания мартовского кота. Причиной было не только полное одиночество, но и то, что в нём ещё оставалась светлая грусть прошедшей любви, потихоньку тонувшая в накале страстей взрослеющей личности.

Копошась внутри своего мира, Май даже не сразу заметил, что на правой руке его любимой учительницы появилось обручальное кольцо. Юлия вышла замуж. По совпадению или неосознанно предчувствуя это, молодой человек не зря хоронил в своём сердце эту любовь. Когда Юлия встретила своего избранника, то невидимая платоническая связь, соединявшая Мая с его возлюбленной, порвалась. Что-то новое, неуловимое появилось во всём её облике. Словно энергия её жизни стала вибрировать на других частотах, и юноша больше не улавливал прошлых, вдохновлявших его, напевов, которые излучало её сердце, тело, весь образ. Она будто стала гореть иным огнём.

И Юлия своего воздыхателя теперь встречала другими глазами. Они всё так же светились добром и мнимой материнской заботой, но теперь (несмотря на то что Май уже немного возмужал и в нём стал отчётливо проглядывать образ будущего мужчины: интересного, уверенного, обаятельного), она смотрела на него как на милого её сердцу молодого друга.

Глава 6

Школа подходила к концу. Измученные старшеклассники провели последний год, не разгибая спины за школьными партами, и теперь ходили в стрессе от предстоящих экзаменов. Родители учеников были измучены не меньше своих чад. Их страшило нелёгкое будущее тех, кто не поступит (особенно это касалось мальчиков, которым грозила армия). Многие были финансово истощены, поскольку долгое время оплачивали дорогостоящие курсы при институтах и частных преподавателей. А тут ещё выпускной вечер. Девушки искали себе достойные платья и готовились к этому особенному дню с не меньшим трепетом, чем Наташа Ростова, предвкушающая свой первый в жизни бал. Для выпускников школы лето в этом году отменялось. Все будут поглощены учебными заботами, а после – сборами в институт.

Май решил поступать, вопреки своим страхам и слухам о заранее проплаченных местах, в один из престижнейших лингвистических вузов столицы. А также собрался подать документы ещё в два института, менее известных, но по тому же профилю. Английский так и остался для него знаковым предметом. У юноши было хорошо развито чувство языка, ему нравилась иностранная речь, и если уж выбирать работу, то точно не офисную. Ему рисовалась великая скука в стенах маленьких, душных кабинетов, с вынужденным общением с коллегами (тут уж хочешь – не хочешь, а придётся налаживать контакты) и с подчинением начальству. А он желал полной независимости. И если ему и пришлось бы на кого-то работать, то только на самого себя или, временно, на свою мечту.

Май верил, что иностранный язык даст ему этот шанс. Что он сможет заниматься переводами, не выходя из дома. Юноша вырос в семье, где никому до него не было дела, благодаря чему получил бесценный подарок – свободу выбора. Никто и никогда не вдалбливал ему жёстких правил и своих взглядов на мир. И вряд ли теперь кто-нибудь сможет ограничить или остановить его. Он вырос независимым и сильным духом, под своей звездой, которая вела его вперёд.

Стремительно приближался выпускной бал. Это был особый день для Мая. Не только день вручения аттестатов и праздник по случаю окончания школы, но и день его первого музыкального выступления. У него уже давно зрела эта мечта, ещё с момента, когда он впервые побывал на последнем звонке. Все эти два года он стремился к этой цели, которая должна была стать его первым шагом на новом пути и символом освобождения от страхов и комплексов. Он чувствовал потребность показать себя, как бы доказать всем, чего он стоит.

Это был своего рода эксперимент, который Май ставил перед собой. Уже сотни раз юноша рисовал в голове своё выступление перед обитателями школы. Когда гулял по городу, когда лежал в кровати (это было самое сладкое время – мечтать перед сном), даже когда сидел на уроках, одним ухом выхватывая слова учителя, а другим слушая напевы своей мечты. Он выбрал песню известной американской рок-группы Metallica, благодаря которой собирался потрясающе показать своё мастерство.

Май будет играть на двух гитарах. Вступление, как полагается, – на акустической, затем перейдёт на электрическую, чтобы выдать мощный звук, который встряхнёт привычный патриархальный дух школьных стен, даст им новый импульс, избавит юные умы от слезливых песен уходящего детства и заезженных мотивов с призывом верить в «прекрасное далёко». Чтобы стартовать во взрослое будущее, нужна другая энергия – та, что заряжает, а не оплакивает ушедшее. Его музыка разрежет воздух маленького актового зала и очистит его от плотной пыли времён, которой сам юноша дышал одиннадцать лет.

Он ещё немного поработал над композицией, потому что была сложность с тем, чтобы быстро перейти с акустической гитары на электрическую. Если всё получится без проволочек, то должно выйти нечто феерическое, чем он и хотел всех поразить.

Настал знаменательный день. Май нервничал. Ему купили недорогой выпускной костюм, в котором будущий исполнитель чувствовал себя до безобразия глупо.

– Ну как я в этом выйду на сцену? Это же посмешище! – стонал он, стоя перед зеркалом. Мать улыбалась непривычной для её лица улыбкой, выглядевшей кривой и измученной на затверделом в строгости лице.

– Не выпендривайся, – сказала она ему.

– Я пойду в джинсах, – заявил сын, срывая галстук.

– Все будут в костюмах, в платьях, а ты один, как кретин, придёшь в джинсах?

– Да, один! И буду ржать над остальными – ха-ха-ха! – Он разразился притворным язвительным смехом.

– Господи, наградил же… Иди в чём хочешь, пугало!

– Ладно, пойду в этом лапсердаке, но в кедах.

– В каком ещё лапсердаке? Тебя порой так трудно понять…

Май не ответил, он пыхтел над своим внешним видом, осознавая, как будет смешон и как это одеяние испортит ему настроение на весь важный вечер. Он надел кеды и понял, что так выглядит ещё смешнее.

– Ну капец! – простонал молодой человек. Потом вместо брюк надел джинсы и снова сунул ноги в кеды.

– Так уже лучше. Чёртов лапсердак… С джинсами так хоть жить можно. – Он расстегнул верхние пуговки белой рубашки, чтобы сделать свой вид немного небрежным.

– Чего мы тогда тратились на твои брюки с галстуком?

– Не знаю. Их можно выбросить.

Нельзя сказать, чтобы Май стремился быть щёголем, чаще всего ему было всё равно, как он одет, причёсан, но он явно любил привычную одежду, в которой чувствовал себя комфортно. Это были джинсы, кеды, футболки, зимой – пуховик; он никогда не носил шапку и чаще всего одевался во всё чёрное. Это был его цвет, который он любил и который ему шёл. Также в его гардеробе присутствовали тёмно-синий, серый и белый. Ничего яркого, тем более пёстрого.

Придя в школу, юноша разнервничался ещё сильнее. Надо было подготовиться к выступлению, подсоединить аппаратуру, проверить звук. Времени было мало, он и так опоздал. Май носился как угорелый, ничего не видя и не соображая. Наконец подготовив всё и переговорив с парнем, отвечавшим за организационные моменты, Май вышел в зал. И тут только он увидел, что зал был полон цветов, улыбающихся лиц, шуршащих платьев. Глядя на всё это буйство, молодой человек на несколько секунд растерялся и как будто ослеп, потом сквозь суету, как через пелену, стал различать отдельные лица.

Заметил Таю. Она была в нежно-розовом атласном платье в пол, с обнажёнными плечами и с тоненьким пояском, блестевшим и переливавшимся от обилия страз. В её завитых и собранных кверху волосах цветными камнями играла заколка. Девушка кокетливо вертелась по сторонам, дыша глубоко и часто, насколько позволяла стеснённая корсетом платья грудь, и предвкушала блистательный вечер. Посматривая на одноклассниц, она оценивающим взглядом пробегала по их нарядам и, удовлетворённая своим, как ей казалось, совершенством, беспричинно одаривала всех улыбкой. На её лице читалось восторженное самолюбование – она знала, что она хороша. Тая действительно была прелестна, и этот розовый цвет, как цвет первого весеннего румянца, был ей очень к лицу. На несколько минут девушка заворожила молодого человека, он с восторгом любовался ею, но когда Тая заметила знакомый взгляд, Май резко опустил голову, чтобы не выдать своего интереса.

Начались поздравительные речи, на сцену вышла директор. Молодой человек встретил её с чувством благодарности. Она хоть и мимоходом, но сыграла определённую роль в его жизни, в его становлении, и в том, что сейчас он будет выступать, была и её заслуга.

– Когда собираешься играть? – услышал он голос над правым ухом. Это был Сашин знакомый, выпускник прошлого года – Максим, которого пригласили помочь с организацией праздника. Последние три года этот парень заведовал дискотеками и всеми мероприятиями в школе.

– Уже можно? – повернулся к нему Май.

– Ну ты даёшь! – воскликнул Макс. – Быстрее давай, у тебя полминуты. Всё давно готово.

Май бросился в маленькую дверку слева от сцены, ведущую за кулисы. Перевесив через плечо акустическую гитару (электрическая уже стояла на сцене), он встал за кулисами сбоку сцены и, переминаясь с ноги на ногу, глядел в пол. Сейчас он выступит, сейчас… Сейчас всё станет ясно и очевидно, сейчас… Сейчас он будет стоять там один, играть на публику, и тогда всё поймут, какой он музыкант. Это проверка на вшивость. Он учился в этой школе с первого класса, а его до сих пор мало кто знает, тем более никто не любит, у него там, за этими красными шторами, даже есть враги и она – любовь, которая окрыляла. Но сейчас они все ему чужды, у него нет в этом зале друзей. А нужны ли они ему? Главное то, что творится внутри него, его друг – его музыка, она его правда. Она сейчас с ним, здесь: в руках, в голове, в сердце, в пальцах… Она всегда будет его глашатаем истины.

Повисла тишина.

– Ребят! – громким голосом объявил Максим. – А также наши дорогие, любимые учителя и родители! Сейчас состоится представление, которого ещё не было в стенах этой школы. За этим занавесом стоит тот, кто подарит нам праздник, которого вы ещё не слышали и никогда не забудете. Я ручаюсь, это будет круто. Мегакруто. Я знаю этого парня, я знаю, на что он способен, держитесь за свои уши и стулья… Праздник начинается!

Послышался шум голосов и короткие аплодисменты.

«Как-то всё по-дурацки», – было последнею мыслью Мая, прежде чем открылся занавес и он предстал перед публикой.

– Свет, чуть приглушите свет, – просипел Максим в шуршащей тишине зала.

Май почувствовал дикое стеснение. Он взглянул в зал, и в глазах всё поплыло – внимательные лица, шары, цветы, объективы фотоаппаратов. Туда, в это море обращённых на него лиц, смотреть было так же страшно, как страшно боящемуся высоты посмотреть вниз с громадного здания. Май испуганно глянул в сторону, где должен был стоять Максим. Ему хотелось понять, помнит ли Макс, что ему совершенно необходимо без промедления забрать из его рук гитару, причём в определённый момент. Но в толпе зрителей, теснившихся у входа в зал, помощника уже не было видно. Май опустил голову, вцепившись в музыкальный инструмент, и, уже ничего не соображая, начал играть.

Сначала плавно зазвучала акустическая «тихоня», робко и мягко сыгравшая вступление, затем, передав её Максиму, бесшумно появившемуся в нужный момент и, словно официант, невидимо скользнувшему с левого бока, Май перешёл к электрогитаре, первые аккорды которой пронзили тишину школьного зала. Она завизжала, надрывая голос, потом звук покатился вниз, тут же взмыл вверх и снова зазвучал на верхних, истерических нотах. Потом задребезжал, нагнетая атмосферу всё жёстче и жёстче, на секунду замер и обрушился лирической лавиной.

Под конец нежно щебетал и лился в самую глубь, смешивая границы телесного и душевного волнения. Это было очень красивое соло, которое юноша исполнил на одном дыхании. Он был единым целым с музыкой, став её продолжением, или она являлась продолжением его, выходя из самого центра сердца. Пока Май играл, все замерли, устремив глаза на этого скромного черноволосого парня, который с каждой минутой менялся в лице, в телодвижениях, показывая себя таким, каким его никто никогда не знал.

После окончания зал рукоплескал. Послышался свист и одобрительные возгласы.

– Парень, это было круто! – выкрикнул кто-то из взрослых.

На сцену вышла директор, пребывая в ровном, спокойном настроении, словно звуки музыки до неё не дошли.

– Неплохое начало или уже продолжение нашего вечера! Спасибо нашему талантливому выпускнику, я всегда знала, что в нашей школе учатся одарённые ребята. Я желаю вам всем найти своё призвание в жизни и идти по ней смело. Ничего не бояться и верить в себя, и тогда всё обязательно получится! Главное – идти.

Май стоял рядышком, ощущая, как от перенесённого напряжения трясутся руки. Все взгляды до сих пор были устремлены на него, и он был безмерно счастлив. Ничто ещё не дарило ему такого воодушевления, как эти минуты, проведённые на сцене. Ах если бы можно было сейчас сбежать отсюда, выпорхнуть на улицу, отдаться эмоциям, кричать и кричать! Музыка открыла ему небо. Свободное, высокое, чистое! И сейчас душой он бороздил его просторы, тяжело дыша от накативших эмоций. Это было несравненное ощущение счастья и благодарности провидению за такой подарок.

После речи директора и вручения аттестатов все выпускники и учителя отправились в ресторан на празднество. Он находился на другой стороне набережной, в том самом парке, где любил гулять молодой человек.

В суматохе, в собственных волнениях, среди десятков знакомых и чужих лиц, Май до сих пор не видел учительницу английского и заметил её уже в ресторане. Когда выпускники расселились за круглыми столами, а учителя распределились за одним большим прямоугольным, стоявшим параллельно танцполу вдоль стены.