Текст книги "Зюзюка и другие"

Ариадна

Я щелкнула пультом, и гараж открылся. Машины Гарика не было. Я так соскучилась по нему! Не виделись целые сутки. Мне пришлось поехать в Лос-Гатос, где выставлен на продажу недурный таунхаус. Три бедрума, большой ливингрум, гараж и вокруг чудный садик! Много на нем не заработаешь, но все-таки мне удалось заключить договор. И слава богу! Конечно, пришлось помучиться, но зато я заодно повидалась с Майкой и переночевала у нее, в дождь драйвить я побаиваюсь, особенно когда трафик. Да еще я сэлфон потеряла. Не буду Гарику говорить, он разозлится. Он и так называет меня растеряхой... Ах, как я люблю возвращаться теперь домой. И дом этот люблю до смерти.

– Лютик, Лютик! – позвала я. Обычно он мчится ко мне со всех лап, а сегодня что-то не слышно. Задрых где-то? Или Гарик взял его с собой? Я облазила все любимые Лютиком места спячки – в ванной внизу, в гостиной под журнальным столиком и даже в кладовке. Его нигде не было. Надо позвонить Гарику. Но его телефон выключен. Странно, это я вечно забываю его зарядить, а он никогда. Или не заплатил? Тоже маловероятно. Я позвонила в офис... Но там почему-то вообще никто не брал трубку. Мне вдруг стало дурно. Неужели с ним что-то случилось? Именно сейчас, за неделю до свадьбы? Он так гоняет, на штрафы уходит прорва денег... Да, наверняка он попал в аварию. И похоже в серьезную. И все служащие кинулись к нему в больницу? Но почему же никто меня не известил? Дрожащей рукой я включила автоответчик. Несколько ничего не значащих звонков. И вдруг его голос: «Ариадна, я писать не мастер, поэтому решил наговорить на автоответчик. Прости меня, дорогая. Но я внезапно понял, что не могу и не хочу жертвовать своей свободой. Лучше исправить ошибку до свадьбы, чем потом трепать нервы в бракоразводном процессе. Расстанемся пока не поздно. Прости, что обманул твои ожидания, но... Мы не созданы друг для друга, мы слишком разные с тобой. Ты красивая, милая, спору нет, но... Ты вполне сможешь найти себе другого, более достойного мужа. Сейчас я уезжаю, пусть все перегорит, тогда мы обязательно встретимся и решим все материальные вопросы. Желаю тебе счастья. Заказ в „Фандорине“ я отменил. Чао-какао!»

Я не поверила своим ушам. С самой первой фразы я решила, что это розыгрыш, он иногда любил жестоко разыграть человека. Но услышав это идиотское «чао-какао», я поняла – все правда. Боже, за что? И как теперь жить? Через неделю приедут мама со Стаськой. Надо немедленно отменить их приезд! Я от ужаса даже не плакала, не было слез. Только тяжелое, неподъемное отчаяние. Я стала задыхаться, как будто рухнувшая жизнь погребла меня под своими обломками. В этот момент зазвонил телефон. А вдруг это Гарик звонит сказать, что пошутил...

– Алло! – закричала я не своим голосом.

– Ты чего орешь как резаная? – прокуренным хриплым голосом спросила Алина.

– Я умираю...

– Что с тобой?

– Мне плохо, – едва смогла выговорить я.

– Ты дверь открыть сможешь? Сейчас буду!

– Открыто...

Алина, моя подруга, живет в пяти минутах езды. Сейчас она примчится. Слава богу, я буду не одна. Она что-то скажет мне, отчего я, может быть, оживу. Она умеет.

– Ну, что тут такое? – ворвалась она в дом. – О, май гад! Что с тобой?

Я нажала на кнопку автоответчика. Слышать это было пыткой, и я со стоном кинулась в ванную. Меня рвало.

– Ну и скотина! – раздался за моей спиной хриплый голос подруги. – Кончай блевать, блёвом делу не поможешь! Ну все, все, на, попей водички! Ты посмотрела, он вещи забрал?

– Нет, мне в голову не пришло...

– В твою голову умные мысли вообще крайне редко приходят! Пошли посмотрим!!

И она почти волоком потащила меня вверх по лестнице. Мы вошли в нашу просторную дивную спальню. Алина швырнула меня на кровать как мешок с тряпьем и решительно распахнула дверь гардеробной. Левая половина вешалки была пуста.

– Суду все ясно! – сквозь зубы проговорила Алина. – Погляди, твои цацки на месте?

– Какие у меня цацки? Я все вбухала в дом...

– Ну он же тебе что-то дарил.

Его подарки были на месте.

– И то хлеб. Хоть не вор... Ну да, ему надо сохранить лицо. Он же не хочет потерять бизнес. А что бабу бросил, это неважно... Чтоб им всем провалиться... Слушай, а ведь к тебе мать с дочкой приехать должны...

– Господи, не напоминай, я вообще не знаю, как теперь жить, а тут они. Я хотела похвастаться, доказать, что не зря старалась...

– Вот и докажи! А что? Дом у тебя дай боже, сама тоже выглядишь будь здоров. Вот и займись родными людьми, покажи им Калифорнию, поезди с ними.

– Да ты что, стыд-то какой, жених, можно сказать, из-под венца слинял...

– А это вопрос интерпретации, и только! Сбежал? Ничего подобного, это ты ему вовремя коленкой под зад дала! И не вздумай растекаться в слезах! Ты должна всем своим видом показывать, будто рада до смерти, что избавилась...

– Я не смогу!

– Сможешь, как миленькая! Знаешь, ты должна и мать, и дочку встретить сияющая и веселая. Привет, мои родные, у меня все о'кей, я жениха турнула и счастлива, что вижу вас! Ничего, справишься! Держи фасон, подруга, и не огорчай своих.

– Ты не понимаешь, я же их бросила... И ради чего? Как мне им в глаза смотреть? Стаська, по-моему, меня вообще ненавидит...

– Так уж и ненавидит! Она же вот согласилась приехать к тебе на свадьбу!

– Не произноси при мне этого слова! Я не выдержу!

– Все ты выдержишь, подруга! И забудь ради бога про замужество! Кому оно в наше время нужно?

– Мне... я всю жизнь мечтала выйти замуж... быть женой...

– Видно, слишком сильно мечтала.

– Может быть... Алина, милая моя, скажи, что мне теперь делать? – взмолилась я в полном отчаянии.

Она посмотрела на меня с явным сочувствием, потом как-то криво усмехнулась и произнесла своим прокуренным голосом:

– Что делать? Насрать и посолить!

Леокадия Петровна

Странно, в последнее время мне часто снится Лёня. Раньше я видела его во сне очень редко, а теперь вдруг... Может быть, это он меня зовет, может, я скоро умру? Но мне еще рано, я хочу жить, я чувствую себя еще нестарой... Или эти сны связаны с идиотскими подозрениями, с цветами на могиле? Вряд ли... Недавно я вдруг решила поехать на кладбище, проверить. Цветов не было, женщин тоже. Мне стало легче, но... Или это страх перед полетом в Америку? Но я никогда не боялась летать, даже любила. Может, предчувствие авиакатастрофы? Но Стаська? Может, надо отменить все к чертям? Или попытаться обмануть судьбу и поменять билеты? Ах да, эти билеты нельзя поменять, слишком дорого. Боже, что же будет? Почему при мысли о встрече с Адькой внутри все сжимается? Я так боюсь этой встречи. Что-то она не звонит, хотя мы летим уже через пять дней. Наверное, закрутилась перед свадьбой. Столько хлопот... Только бы она наконец была счастлива, моя бедная глупая девочка. А Стаська просто невероятно похорошела. Мы с ней все-таки купили ей новые тряпочки, довольно дорогие. И, разумеется, они ей к лицу. Подлецу все к лицу. А что может не идти красотке в семнадцать лет? Ариадна в этом возрасте была очаровательна, но совсем по-другому. Они вообще мало похожи, мать и дочь. Ариадна маленькая, хрупкая, нежная, а Стаська высокая, сильная, спортивная. Почему-то я в последнее время стала побаиваться ее. Мне все кажется, что она вот-вот что-то выкинет. Но в последний месяц все спокойно. Мы встретили Новый год на даче у Геры, как всегда мило, весело, по-семейному, и Стаська была само очарование. Брат сказал мне наутро:

– Знаешь, Лёка, по-моему, у Стаськи и вправду были какие-то нелады с парнем, вот она и психовала. А сейчас, посмотри – прелесть что такое. Наша прежняя чудная Стаська...

И я не могла с ним не согласиться. Но все-таки...

Возвращаясь вечером после эфира, я увидела, что на ступеньках возле нашей квартиры сидит Марик, одноклассник Стаськи, умный, красивый и очень обаятельный мальчик из хорошей семьи.

– Марик, ты что здесь делаешь? – удивилась я.

Он вскочил.

– Здрасте, Леокадия Петровна.

– Ты чего здесь сидишь? Стаськи дома нет? – встревожилась я.

– Да нет, она дома. А я... в себя приходил. Извините, я пойду.

– Погоди! Что значит в себя приходил? От чего?

– Да так, неважно, – пробормотал он, – передайте ей, что я больше никогда к ней не подойду. Никогда!

В голосе его прозвучали металлические нотки, совершенно ему несвойственные. И он кинулся вниз по лестнице. Ага, значит, она его обидела. Ну да ладно, разберутся.

Я вошла в квартиру.

– Стаська, я пришла!

Она вышла в прихожую. Вид у нее был невозмутимый.

– Привет, Лёка! Тебе звонил какой-то Иван Трефильев. Ты его знаешь?

– Знаю, это неинтересно. Слушай, а что у тебя с Мариком?

– Насплетничал? – презрительно скривила губы Стаська.

– Нет, просто я его встретила, и он был какой-то очень странный.

– Он тебе ничего не сказал?

– Он просил передать, что больше никогда к тебе не подойдет.

– Ну и фиг с ним! Больно нужен!

– Вы поссорились?

– Лёка, у тебя своих забот нету? На фиг тебе о Марике беспокоиться?

– Я не о Марике, я о тебе. Ты его чем-то обидела?

– Ну это как посмотреть! Если констатация факта может человека обидеть, значит, человек полный идиот.

Я почуяла неладное.

– Какого факта?

– Ой, тебе не все равно?

– Нет, мне не все равно.

– Да ладно, это наши дела, разберемся, – пробормотала она, но уши у нее стали красные.

– Хорошо, не говори, но я позвоню сейчас Марику и спрошу у него.

– Лёка, у тебя что, крышу снесло?

– Говори! Я требую!

– Я попросила его помочь по физике. А он, вместо того чтобы решить задачку, начал мне объяснять, да так тягомотно, ужас! Я сказала, что, если не хочет нормально помочь, пусть проваливает...

– Ну и какой же ты факт констатировала?

– А я сказала, что он жидяра.

– Что? Что ты сказала? – я зашлась от бешенства.

– Что слышала. Пусть не нарывается.

Я подошла и отвесила ей оплеуху.

– Ты сдурела? – закричала она.

– Это ты сдурела! – И я ударила ее по другой щеке. Никогда за все годы я не била ее. И она совершенно обалдела.

– Так вот, теперь ты послушаешь меня! Сию минуту ты позвонишь Марику и извинишься перед ним!

– Еще чего!

– Если ты этого не сделаешь, никакой Америки не будет!

– Будет! Куда ты денешься? За билеты денег не вернут.

– А мне плевать на деньги, если моя внучка ведет себя как... как последняя тварь. Гнусная, подзаборная тварь...

– Да ладно, небось вся уже трясешься, так и хочешь свою доченьку обнять.

– Ничего, я еще потерплю! – И я достала из ящика стола билеты. – Не веришь, что я их порву?

Она побледнела.

– Не смей!

– Посмею, если ты не извинишься перед Мариком. Мне в моем доме черносотенные настроения не нужны.

– И ты думаешь, что, если порвешь билеты, я стану пай-девочкой? Я буду безумно любить этого занудливого жиденыша? Три ха-ха! Если из-за него я не поеду в Америку, вам всем небо с овчинку покажется! А теперь рви! Рви! Я посмотрю!

Ей-богу, я разорвала бы билеты, но в этот миг у меня словно что-то сжалось в груди, в глазах потемнело, ноги подкосились, и я едва не рухнула на пол, в последний момент удержавшись за стол. Я выронила билеты, а она как коршун кинулась и подхватила их. Это меня добило. И я сползла на пол.

Я очнулась от укола. Надо мной склонилась Ванда, соседка с третьего этажа, врач. Славная, замученная женщина лет тридцати пяти.

– Леокадия Петровна, миленькая, слава богу, как вы нас напугали. Ничего, сейчас полегче будет.

За ее спиной я увидела перекошенное от страха, белое как мел лицо Стаськи.

– Лёка, ты прости, я не хотела...

– Потом будешь разговаривать! – довольно сурово распорядилась Ванда. – Помоги, подержи бабушкину руку, я еще укольчик сделаю. Надо бы в больницу, Леокадия Петровна.

– Да нет, мне лучше, все прошло, я сейчас встану.

Они вдвоем помогли мне встать и довели до кровати.

Когда я наконец легла на свою постель, Ванда повторила:

– Лучше бы в больницу... обследоваться...

– Ванда, больница сама по себе может угробить человека. Это еще один стресс. С меня хватит. А я полежу и оклемаюсь. Все пройдет. И я хочу есть...

– Только что-то совсем легкое, йогурт, например...

– Я сейчас! – метнулась на кухню Стаська.

– Ну, я пойду, у меня там Витька один, ему уроки делать надо, а без меня он...

– Конечно, Ванда, иди. Мне уже лучше, спасибо!

Она ушла. Я слышала, как хлопнула дверь.

– На, Лёкочка, ешь, хочешь, я тебя с ложечки покормлю, а?

– Уйди с глаз долой!

– Лёка, ну прости...

– Пока ты не извинишься перед Мариком, я тебя видеть не желаю!

– Значит, какой-то поганый Марик тебе дороже родной внучки?

– Видишь ли, у меня мать была полуеврейка, да и дед твой тоже был полуеврей, так что тебе лучше подальше держаться. Впрочем, я ведь не знаю, кто был твой отец, может, и вовсе еврей, и как тебе теперь быть, ума не приложу!

Она вспыхнула.

– Прекрати, ладно, я извинюсь! Но ты тогда будешь со мной разговаривать?

Господи, как маленькая...

– Там видно будет!

– Ладно! Только я пойду на кухню звонить...

– Иди.

Она ушла, а я, чуть выждав, сняла трубку. И ровным счетом ничего не услышала.

– Ну вот, я извинилась!

– Уйди!

– Почему? Я же извинилась!

– Нет, ты не извинялась, тебе стыдно, но ты так малодушна, что не можешь в этом признаться!

– Ладно, я позвоню! Хочешь, отсюда позвоню?

– Хочу!

Она набрала номер и при этом была опять бледная как мел.

– Здрасте, Наталья Игоревна, это Стася. А можно Марика? Спасибо! – до ужаса благонравным голосом проговорила она. – Марик? Привет, это я... Ой... Он трубку бросил, – в растерянности повернулась она ко мне.

– Я его хорошо понимаю. Приличные люди таким, как ты, руки не подают!

– Ну а как же я теперь перед ним извинюсь?

– Это уже твои проблемы. Уйди, я устала, спать хочу!

– Лёка, ты спи и не злись на меня, я вообще-то... Ну он меня достал своим занудством...

– Уйди бога ради. Видеть тебя не хочу!

Она на цыпочках вышла из комнаты. Надеюсь, она запомнит этот урок. Я в изнеможении откинулась на подушку, закрыла глаза и в ту же секунду словно воочию опять увидела, как Стаська в разгар скандала кидается спасать заветные билеты, не обращая внимания на то, что я почти теряю сознание... Неужто я все-таки упустила ее? В заботе о ее физическом, материальном и интеллектуальном развитии я забыла о душе? Но ведь говорят, что лучшее воспитание – пример воспитателя. Да ерунда это все! Ариадна... Я просто никудышный воспитатель. Потерпела полное фиаско и с дочерью, и с внучкой. Но почему? Я ведь так любила и ту и другую? А может, слишком любила? Может, слишком многое брала на себя? Ну, предположим, Стаська росла действительно в неполной семье, в до ужаса неполной, но Ариадна! У нее были отец и мать, бабушка и дядя, и все ее любили... Почему же она не умеет любить? Но может, вся ее любовь досталась тому парню, за которого она выходит замуж? Впрочем, я ведь не знаю, любовь там или расчет... Ах, я уже ничего о ней не знаю. Я просто хочу ее видеть, и слава богу, что не порвала билеты. Может быть, там, в Калифорнии, мне удастся связать ту нить, которая лопнула? «Порвалась дней связующая нить, как мне обрывки их соединить?»

Я заснула и проснулась от какого-то странного летнего звука, хотя на дворе конец января. И увидела, что возле непогашенной лампы бьет крылышками серая ночная бабочка. Откуда она взялась? Впрочем, в квартире тепло, она могла осенью заснуть и от тепла проснуться. Я почти ничего не знаю о жизни ночных бабочек. И вдруг мне вспомнился один ничего не значащий эпизод из времен ранней молодости. Я еще не была замужем, кажется, даже не была еще знакома с Лёней. Мы студенческой компанией гостили у кого-то на даче, и одна девочка безумно боялась ночных бабочек. Над ней посмеивались, а она то и дело взвизгивала, потому что к большому цветастому абажуру над столом на веранде слеталось множество всякой мошкары... И один парень, Гриша, весьма неравнодушный ко мне, все шептал:

– Лео, а ты у нас храбрая, как Жанна Д’Арк! Не боишься бабочек! Какая ты красивая, Лео, гораздо красивее этой фанатички Жанны!

Он был славный, влюбленный, и мне ужасно нравилось, что он зовет меня Лео! Никто и никогда больше не называл меня так. И почему-то я чувствовала себя такой счастливой... Впереди вся жизнь, я молода и красива, я студентка Школы-студии МХАТ, у меня впереди долгая счастливая жизнь в искусстве и очаровательный мальчик зовет меня Лео... И я не боюсь ночных бабочек...

Никогда я не вспоминала тот вечер, Гришка вскоре бросил институт и куда-то исчез. Да и о чем тут вспоминать? А вот вдруг вспомнилось...

Стася

И чего меня так плющит? Нахамила Марику, да фиг бы с ним, но Лёка на меня зуб наточила, разговаривает еле-еле. И как я не пойму, что она старая и живет своими представлениями, сто лет назад устаревшими? Это нельзя, и это нельзя, а это можно, но слегка. А я так не хочу! С какого перепугу я должна все это соблюдать? От такой жизни с тоски помереть можно. Странно, раньше я так не думала и не чувствовала. Я ей верила, старалась быть такой, чтобы нравиться ей. А сейчас мне наплевать! И ведь она всерьез могла бы порвать билеты, и тогда бы все рухнуло... Где-то я то ли читала, то ли слышала, что месть – это такое блюдо, которое надо подавать холодным... Я его холодным и подам, но таким острым, что... Как малюсенький зеленый перчик, который я однажды пробовала у Натэллы. Лежали себе в мисочке такие хорошенькие зеленые перчики, и сын Натэллы Вадим ел их и не морщился. Ну я решила тоже попробовать, мне тогда лет десять было. Я сунула перчик в рот и чуть коньки не отбросила! Ужас! Глаза на лоб вылезли, слезы градом, я как собака в жару язык высунула, руками замахала! Никогда не забуду. Моя месть будет такой же! Маленькой, зелененькой, остренькой... И запомнится надолго, я надеюсь. Лёка, наверное, меня проклянет, но потом простит, куда денется. А вдруг не получится... Я два раза попробовала, действует. Без промаха! А в школе вообще все парни, у которых, как выражается наша Матвеевна, «женилка выросла», просто слюнями исходят... Говорят, месть – разрушительное чувство. Фигня все это, очень даже созидательное чувство, стопудово! Как меня эта идея посетила, я сразу другой стала, у меня появилась цель, и я иду к ней медленно, но верно! И вот уже есть результат, мне нравится смотреть на себя в зеркало, и чем дальше, тем больше. Я согнала лишний жирок, волосы теперь блестят, как в рекламе, и вообще – девка что надо! И не может быть никаких сбоев! Не может быть просто потому, что не может быть! Лёку, конечно, жалко, но не могу я жить в сегодняшней жизни по ее старым правилам! Ничего не получится. Надо только вести себя умнее, не прокалываться по пустякам. На фиг я спустила собак на Марика? На фиг обозвала жидярой? Была бы умнее, назвала бы хоть кретином, хоть болваном, хоть кем, и ничего бы такого не было. А теперь Лёка вся бледнющая, еле ноги таскает... Когда она вдруг на пол свалилась, мне показалось, что она умерла... И так жутко стало, как будто я бежала-бежала, и вдруг обрыв... Один раз в детстве так было. На даче у Геры мы пошли гулять, а я все вперед забегала наперегонки с Водолеем – так пса звали, лохматый такой здоровый пес был... Я неслась за ним, а там овраг... В самый последний момент Лёка меня за юбку поймала... Только теперь меня уже некому будет поймать...

Леокадия Петровна

За день до отъезда позвонила Натэлла:

– Лёка, ты купила плащ?

– Нет, не успела! Поеду в старом, а там куплю, если понадобится. Там же весна, тепло, наверное...

– Нет, это в Лос-Анджелесе тепло, а в районе Сан-Франциско климат похуже, так что теплые вещи возьми обязательно. А я тут случайно увидела чудный плащ, недорогой, модный, и тебе должен очень пойти.

– Да, но я уже не успею...

– Ерунда, я сейчас за тобой заеду, отвезу в магазин, а потом доставлю домой. А туфли удобные у тебя есть, такие, чтобы много ходить?

– Есть. Все у меня есть. А какого цвета плащ?

– Розового.

– Натик, ты рехнулась?

– Отнюдь! Самые модные в этом году цвета: розовый и бирюзовый. Но плащ очень благородного оттенка и к твоей седине должен пойти идеально. Кстати, тебе всегда розовый шел.

– Перестань, я уж лет двадцать пять розового не ношу.

– Глупости! Надо хотя бы примерить, я думаю, тебя это очень освежит.

Спорить с Натэллой, если ей что-то втемяшится в голову, практически бесполезно. Только время тратить.

– Ладно, заезжай. А ехать далеко?

– Да нет, четверть часа!

Когда я села к ней в машину, она спросила:

– Ты чего такая бледная?

– Да так, давление скачет.

Натэлла тут же начала читать мне лекцию о том, как надо вести себя в столь длительном полете.

– Вы через Франкфурт? Жаль, что из Москвы в Сан-Франциско нет прямых рейсов. Хотя... Ты когда во Франкфурте сядешь в самолет, прими таблеточку супрастина. Ты от него спишь?

– Когда как.

– А от ново-пассита?

– Да нет... Слушай, долечу как-нибудь!

– Да я понимаю, что долетишь... Кстати, ты помнишь Гришку Дормана?

Я вздрогнула.

– Гришку? Конечно помню, вот два дня назад как раз вспоминала. А что?

– Я тебе не рассказывала, из головы вылетело, потому что потом были долгие гастроли... Я же его встретила два года назад в Сан-Франциско!

– Да ну?

– Ей-богу! И как интересно вышло... У меня в Сан-Франциско от тамошней сырости жутко разболелся зуб. Юлик просто был вне себя от возмущения: «Как? У цивилизованных людей зубы не болят!»

– Почему? – прервала ее я.

– Вот, ты тоже нецивилизованная, раз спрашиваешь. А цивилизованные регулярно посещают стоматолога. Но от его проповедей зуб только хуже болел. Пришлось обратиться за помощью, и мне порекомендовали врача. Я даже внимания не обратила на фамилию. Мало ли Дорманов на свете!

– Ты хочешь сказать, что Гришка Дорман зубной врач в Сан-Франциско? – ахнула я.

– Именно! И какой! Просто волшебник! Я его сперва даже не узнала. Был худенький симпатичный мальчик, а теперь такой вальяжный, невероятно респектабельный американский доктор. У него кто только не лечится. Даже мэр Сан-Франциско! Видела бы ты его офис!

– Ну надо же!

– Кстати, первый вопрос, который он мне задал: «А как там моя Лео?»

– Его Лео? Ну и нахал! А что ты сказала?

– Сказала, что все у тебя нормально.

– Молодец.

– Ну что, я стала бы ему рассказывать о деталях? Он же совершенно чужой человек в сущности. Хотя я обрадовалась этой встрече. А хочешь, я дам тебе его визитку?

– На случай, если заболит зуб?

– Ну хотя бы! Он, между прочим, вдовец!

– Вот уж это обстоятельство меня совершенно не интересует.

– Почему? Вышла бы замуж за Гришку, жила бы недалеко от Ариадны, чем плохо?

– Знаешь, замужество привлекает меня меньше всего на свете.

– Ерунда! Там же не Москва, и он не нищий пенсионер. Знаешь, какое у него было лицо, когда он о тебе спрашивал?

– Он же вспомнил девочку-студенточку. А я дама пенсионного возраста с семнадцатилетней внучкой.

– Первая любовь не ржавеет.

– Натик, отвяжись.

– О, мы приехали.

Когда я примерила выбранный Натэллой плащ, удивлению моему не было предела. Он мне пришелся впору, он мне был к лицу и действительно странным образом меня освежал.

– Ну? Что я говорила? Это стопроцентно твоя вещь! – торжествовала Натэлла.

– Надо говорить – стопудово! – поправила я подругу.

– Это на вашей радиостанции! Ну как, берем?

– Да, конечно! И недорого...

– У тебя есть синий шарфик?

– Найду.

– Если придешь в этом плаще к Гришке, он упадет!

– Да не пойду я к Гришке, даже если у меня разболится, не дай бог, зуб. Такой доктор мне не по карману.

– С тебя он, наверное, не возьмет...

– А с тебя взял?

– Взял. И немало, но он же знает, что Юлик один из самых высокооплачиваемых музыкантов в мире.

– Ладно, это все чепуха, надеюсь, зуб у меня не заболит. И встречаться с Гришкой я не собираюсь. О чем нам с ним говорить? Все, приехали, у меня еще прорва дел до отъезда.

– Как скажешь. А что там у Стаськи?

– Здорово волнуется.

– Я давно ее не видела. Она дома?

– Надеюсь, что да.

– Я зайду на пять минуточек, хочу ее повидать. Да, кстати, Лёка, тебе не нужны деньги?

– Какие деньги?

– Ну, чтобы чувствовать себя там независимо?

– У меня есть.