Электронная библиотека » Екатерина Юрьевская » » онлайн чтение - страница 3


  • Текст добавлен: 9 июля 2019, 11:00


Автор книги: Екатерина Юрьевская


Жанр: Зарубежная публицистика, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Глава четвертая

В 1876 году сильная волна национализма захватила Россию.

Весь Балканский полуостров был охвачен пламенем и залит кровью. Болгары, боснийцы, черногорцы и сербы отчаянно боролись за свое освобождение от турецкого ига.

Под влиянием горячих и красноречивых выступлений Аксакова, Самарина, Каткова и Тютчева идеи ортодоксального панславизма снова овладели русскими умами.

В опьяняющей атмосфере московского Кремля увлекались мечтами о Царьграде, Золотом Роге, св. Софии, заветах Петра Великого, о провиденциальной цели русского народа. Все повторяли за Аксаковым:

– История России священна. Она должна быть читаема, как Священное писание.

Вскоре все слои общества, от дворянства до крестьян, от интеллигенции до купцов, были объяты экзальтированным бредом национального мистицизма. Лишь редко попадались люди, избегнувшие этой заразы, и еще реже такие, которые решались открыто в этом признаться.

Один из таких смельчаков, князь Вяземский, писал своему другу: «Все, что мы собираемся предпринять для разрешения восточного вопроса, представляется мне каким-то кошмаром. Неужели должны мы жертвовать своей кровью для процветания сербов? Пусть сербы борются за сербов, болгары за болгар, а русские за русских. Это безумие с нашей стороны считать себя больше славянами, чем русскими.

Религия тут ни при чем. Война религиозная – худшая из войн. Это аномалия и анахронизм. Турок нельзя осуждать только за то, что Бог создал их мусульманами, и нельзя требовать от них христианских добродетелей. Это абсурд. Изгоните их из Европы, если вы в силах, или окрестите их, если сумеете с этим справиться; если же нет – то оставьте в покое и турок и восточный вопрос».

Это вполне совпадало со взглядами Александра, который высказывал их много раз в кругу своих министров.

В беседах на эту тему с Екатериной Михайловной царь признавался, что война внушает ему непобедимый ужас.

Но воля самого могущественного самодержца – ничто, когда на сцену выступают глубокие, темные, стихийные силы, веками копившиеся в народной душе.

В первых числах апреля 1877 года последние шансы на мир рухнули. Переговоры между Петербургом и Константинополем являлись лишь пустой формальностью. Одна часть русской армии была уже сконцентрирована в Бессарабии, другая – на южной границе Кавказа.

Следуя примеру своего отца, Николая I, который в 1828 году лично присутствовал при такой же операции, Александр II решил во время перехода через Дунай находиться среди войск. 24 апреля он прибыл в Кишинев, чтобы оттуда дать первый приказ о выступлении.

В торжественном манифесте царь обращался к солдатам: «Давая вам приказ о нападении на Турцию, я благословляю вас, дети мои».

В этом скучном бессарабском городке царь ожидал дня, когда сможет присоединиться к своей армии на северном берегу Дуная. 5 мая прибыла туда княжна Долгорукая, чтобы провести с ним несколько дней.

В конце мая государь узнал, что великий князь Николай назначил 6 июня днем перехода через Дунай и что операция совершится в Симнице, против Свистова. Царь выехал туда 5 июня. Теперь, когда жребий был брошен, нужно было с честью выдержать испытание.

Еще 9 апреля Александр, делая смотр войскам в провинции, писал княжне Долгорукой: «Из письма моего брата [великого князя Николая Николаевича] с удовлетворением вижу, что приняты все меры к тому, чтобы войска могли выступить по первому приказу. Пусть Бог придет нам на помощь и благословит наше оружие. Я знаю, что никто лучше тебя не поймет, что происходит во мне в ожидании начала войны, которой я так хотел избегнуть».

На следующий день он писал ей: «Получил известие о том, что наше предложение отвергнуто, но ни слова о приезде посла, что, вероятно, будет отклонено. Только тогда мы сможем фиксировать начало военных действий и обнародовать манифест. Признаюсь, все это преследует меня как кошмар».

С этого времени события разворачиваются с молниеносной быстротой. 24 апреля русский поверенный в делах Нелидов вручает великому визирю в Константинополе объявление войны.

В тот же день бессарабская армия под командой великого князя Николая переходит Прут и направляется к Дунаю. Одновременно кавказская армия во главе с великим князем Михаилом вторгается в турецкую Армению.

В четвертый раз за пятидесятивосьмилетний период двуглавый царский орел, некогда явившийся из Византии в Москву через наследника Палеологов, нападает на турецкую империю.

* * *

Русское общественное мнение, возбужденное и нетерпеливое, в самом начале испытало большое разочарование.

Движение армий к Дунаю совершалось со страшной медленностью, так как в распоряжении военного штаба были лишь два пешеходных пути и одна железная дорога.

Климатические условия также чрезвычайно затрудняли военные операции. Проливные дожди в течение всего мая превратили молдавскую равнину в сплошное гигантское болото. Солдаты выбились из сил, обозы с провиантом увязали в грязи. При таких условиях понадобилось полтора месяца, чтобы доставить двухсоттысячную армию на левый берег Дуная. Стратегическое развертывание закончилось только 1 июня.

Прощание любовников потрясло их обоих. Они обменялись, однако, лишь немногими словами, и глаза их оставались сухи. Самые глубокие их переживания всегда были безмолвны, так как бесконечно превосходили возможность выражения. Они замерли в долгом объятии, уста к устам, чувствуя, что души их отлетают, как если бы жизнь их покидала…

В сопровождении своих сыновей, великих князей Александра, Владимира и Сергея, князя Горчакова, военного министра генерала Милютина и бывшего посланника в Константинополе генерала Игнатьева государь прибыл 6 июня в Плоешти, близ Бухареста.

Там ожидала его большая неприятность. Возобновились проливные дожди. В результате Дунай катил свои мутные воды на такой высоте, какой не достигал сорок лет, и затопил всю Валахскую равнину. 7 июня он был еще на пять метров выше своего обычного уровня. Переправа, откладываемая со дня на день, совершилась только 27 июня.

Русские войска блестяще развивали свой первоначальный успех. 7 июля, лишь десять дней спустя после перехода через Дунай, русский флаг уже развевался в Тырново, древней столице болгар.

В России нетерпение в связи с неудачами последних месяцев сменилось бешеным энтузиазмом. К концу июля будет взят Адрианополь! В конце августа мы будем в Византии, и крест снова будет водружен на ев. Софии!

В Европе с тревогой наблюдали за быстрым ходом этих событий. Особенно взволнован был Лондон. Во всех английских газетах одно и то же: «Надо остановить русских».

С беспокойством следил император за европейскими настроениями. 30 июня он откровенно писал Долгорукой: «Множество депеш. Венские удовлетворительны, лондонские гнусны. Самое любопытное то, что там, даже в министерстве, большинство высказывается против войны, что, конечно, ни от чего не гарантирует, так как эта сука Биконсфильд решает все собственной башкой».

Но не одни политические и стратегические соображения поглощали внимание Александра. Те ужасные зрелища, которыми изобилует война: пожары, разрушения, избиения, раненые, агонизирующие, мертвецы – все это терзало гуманное сердце Александра. Он постоянно делился своими впечатлениями с Екатериной Михайловной, перемежая их словами любви и нежности к ней.

«После обеда, – пишет он 5 июля, – я пошел посмотреть двух несчастных болгар, зверски замученных турками. Казаки нашли их на дороге, ведущей из Никополя в Систово, и принесли в госпиталь Красного Креста, находящийся в ста шагах от моего дома.

Я пригласил полковника Уэлсли, английского военного атташе при Главном штабе, обедавшего вместе с моей свитой, пойти со мной – пусть полюбуется зверством покровительствуемых ими турок.

Один из этих несчастных скончался незадолго до нашего прихода, и убитая горем жена его рыдала над трупом. Его голова была раздроблена двумя крестообразными ударами сабли. У второго три раны. Надеются его спасти. Его молодая жена тоже все время при нем».

* * *

В то время как войска под командой великого князя Николая продолжали развивать свое молниеносное наступление и блестящий генерал Гурко одним великолепным ударом овладевал укреплениями на Шипке, турки быстро оправлялись от поражения, организовывали отпор и неожиданно выказали себя отличными воинами, какими, впрочем, и были на всем протяжении истории.

20 июля русские потерпели под Плевной кровавое поражение.

Александр писал в тот же вечер своей возлюбленной:

«Наша огромная ошибка состояла в том, что генерал Крюденер, зная о численном превосходстве турок, решился все же атаковать их согласно полученного приказа. Если бы у него хватило мужества ослушаться, тысячи человеческих жизней были бы спасены и мы избегли бы полного поражения, так как, нужно сознаться, мы разбиты наголову. К счастью еще, турки не преследовали бежавших, а то немногие бы из них уцелели.

Сегодня утром получил более удовлетворительные известия из Лондона. Англичане переменили тон и готовы употребить все свое влияние на Турцию, чтобы принудить ее просить у нас мира на тех условиях, которые мы ей предложим. Боюсь только, как бы поражение под Плевной не заставило их снова изменить позицию, еще усилив этим, дерзость турок».

Это было, действительно, бедствие, еще увеличившееся десять дней спустя новым поражением.

Пришлось приостановить наступление по всей линии Балкан и даже приказать генералу Гурко отойти за высоты, которыми он так блестяще овладел.

Главный штаб, помещавшийся в Тырново, должен был поспешно сняться и отступить к северу, на Белую Церковь, а императорская квартира была перенесена в деревню Горни Студена, в 25 километрах от Дуная. Наконец, как ни тяжело это было для русского самолюбия, пришлось прибегнуть к помощи румын. 40 000 румынских солдат под командой принца Карла вскоре присоединились к русской армии для содействия осаде Плевны.

В то же время с Кавказа приходили печальные известия. После военных действий, начавшихся очень удачно, войска великого князя Михаила принуждены были снять осаду Карса и вслед за этим спешно эвакуироваться из Армении. Во время отступления Мухтар-паша разбил их наголову при Кизил-Тэпэ.

Вдобавок, дипломатический горизонт заволакивался тучами.

Идеи британского империализма овладели английскими умами. Тон «Форин офис» становился угрожающим. Сама королева Виктория заражалась воинственным настроением. Гарнизон Мальты получал беспрерывные подкрепления.

Александр II содрогался от негодования при каждом новом известии из Лондона. 28 августа он писал княжне:

«Уэльслей вернулся из Лондона. У него создалось весьма дурное впечатление от настроения английского общества по отношению к России. Несмотря на это, он принес мне самые решительные заверения своего правительства в том, что оно сохранит нейтралитет и желает нам успеха в возможно быстром заключении мира. В то же время он предупредил меня, что, если война затянется до будущего года, Англия примет сторону Турции против нас.

На мой вопрос о причинах такой возможности Уэльслей не нашел ничего иного, как ответить мне: «Английское правительство не сможет долее противиться желанию своего народа начать войну с Россией».

Вот образчик их логики. Каковы канальи!»

12 сентября Осман-паша нанес третий удар русской армии под Плевной. Из 80 тысяч человек, осаждавших эту крепость, 14 тысяч были выведены из строя в течение двух часов. Под тяжким впечатлением этого несчастья Александр писал своей любовнице:

«О, Господи, помоги нам и прекрати эту ужасную войну во славу России и во благо христианства. Это крик сердца, тебе принадлежащего, который никто не поймет так, как ты, мой кумир, мое сокровище, моя жизнь».

Поражение 12 сентября грозило всей русской армии серьезной опасностью.

На следующий день под председательством императора состоялся военный совет. Все участники с глубоким волнением обсуждали дальнейший план. Вызвать ли подкрепление, которое при наличии единственного железнодорожного пути через Молдавию может прибыть только через два месяца? Предпринимать ли зимнюю кампанию в случае прибытия подкрепления в суровых условиях болгарской зимы, когда уже теперь балканские вершины покрыты снегом? Как обеспечить провиантом большую армию в этой гористой стране без дорог, которая к тому же была совершенно разорена войной? Или отойти на левый берег Дуная, прикрывая отступление императорской гвардии, которая только теперь была введена в строй?

За последние несколько недель полицейские донесения, получаемые императором, отмечали по всей России признаки сильного возбуждения. Каково же будет настроение общества, если оно узнает, что все достигнутое ценой таких страшных усилии потеряно и 60 тысяч человек бесплодно принесены в жертву? Как примирится Россия с этим страшным национальным унижением, с этим «бегством от турка»?

Нет, какой бы то ни было ценой нужно оставаться в Болгарии. И это решение одержало верх.

Но ни император, ни великие князья и генералы, участвовавшие в этом совещании, не заблуждались относительно тех ужасных испытаний, которые готовила зимняя кампания.

Сколько еще нужно будет принести жертв, чтобы иметь возможность возобновить наступление!

Приходилось думать не только о тех потерях, которые причинит огонь неприятеля на поле битвы или в траншеях, но и о том страшном биче, в сто раз более губительном, который уничтожил столько русских армий, – об эпидемиях холеры, тифа и дизентерии.

Император покинул военный совет с тяжелым сердцем, встревоженный и опечаленный. Как всегда, он облегчил свою душу письмом к княжне Долгорукой, которая все больше и больше становилась его убежищем, опорой и утешением.

Ей одной царь решался признаться в том непобедимом отвращении, физическом и моральном, которое внушали ему все жестокости войны. Оно поддерживалось и усиливалось в нем ежедневными посещениями походных госпиталей и лазаретов. В его письмах постоянно звучит: «Эти зрелища заставляют мое сердце сочиться кровью, и я едва удерживаю слезы»…

* * *

Решившись не прерывать на зиму балканской кампании, Александр II пожертвовал стратегическими аргументами соображениям политического характера. И он был прав: следовавшие одни за другими неудачи в Болгарии и Армении подняли во всей России бурю негодования. Напрасно старалась цензура сокращать печальные известия. Лаконичность официальных донесений только расширяла поле для пессимистических выводов.

Вначале сильней всего было чувство общего недоумения. Не могли и не хотели верить, что после двадцатилетнего перерыва царское правительство обнаружит перед всем светом те же недостатки и пороки, которыми грешило оно во время крымской кампании.

Вскоре, однако, это недоумение сменилось жестоким и суровым гневом, который проявлялся сильней всего в националистических кругах Москвы. Со всех сторон заявляли о слабости и бездарности правительства, возмущались нерадением и взяточничеством в среде администрации, невежеством и неспособностью генералов. Изощрялись в саркастических нападках и обидных насмешках по адресу великих князей Николая, Михаила, Александра и Владимира, поставленных во главе командования лишь по личной милости царя и совершенно не способных справиться с этой ответственной задачей. Осмеливались нападать даже на императора.

Что он делает там, в императорской квартире, в Горни Студена? Чем оправдать это недопустимое бездействие?

Газеты, упоминая о нем, отмечали только, что он приветствовал войска, посещал лазареты, ободрял раненых, молился на могилах. Все это, конечно, трогательно. Но разве исчерпывается этим вся роль монарха?

Не желая принять на себя фактическое командование армией, почему остается он на фронте? Почему не возвращается в столицу, чтобы снова взять в свои руки бразды правления?

Доходили даже до того, что подвергали критике государственное устройство и даже самую идею царизма. Во многих салонах Москвы открыто заявляли о необходимости изменить образ правления, который являлся виновником стольких зол. А пылкий поборник ортодоксального панславизма, главный вдохновитель войны, Иван Сергеевич Аксаков имел мужество требовать немедленного созыва Национального собрания.

* * *

С первых дней октября установились суровые морозы. Дул северный ветер, и снежные ураганы беспрерывно бушевали в горах Болгарии.

Заключенный в скучной деревушке, царь проводил томительные дни. Труд и заботы, тяготевшие над ним, постоянные усилия овладеть своими нервами и сохранять при посторонних бесстрастный вид могли бы надломить и более крепкое здоровье.

Но самым суровым испытанием для Александра были вечера, когда он оставался один со своими мыслями, с мелькающим перед ним образом Екатерины и ужасной тоской в сердце.

Врачи, обеспокоенные его резким исхуданием и бессонницей, настойчиво советовали царю вернуться в Петербург. Но он упорно отказывался от этого.

– Я не покину своей армии, пока Плевна не будет взята, – говорил царь.

Но, несмотря на морозы и лишения, армия Осман-паши упорствовала в своем героическом сопротивлении.

С 19 июля, дня первой атаки, эти 60 тысяч человек, плохо обмундированных, запертых в импровизированных укреплениях балканского местечка, оторванных от всего света, гибнущих от голода и тифа, не получая ни припасов, ни амуниции, ни подкреплений, выдерживали напор трех корпусов русской армии, всей императорской гвардии и сорока тысяч румын.

Создавшееся положение сильно волновало Европу. Все противники русского государства подняли голову. Венгерцы, которые не могли простить Романовым своего поражения в 1849 году, особенно шумно заявляли о своих симпатиях к туркам и старались втянуть своего монарха в войну. Но Франц Иосиф, удививший мир своей неблагодарностью во время крымской кампании, на этот раз делал вид, что сочувствует русским неудачам, пытаясь, однако, под шумок получить в Константинополе право занять Боснию и Герцеговину в виде компенсации за свой нейтралитет.

Подозревая венскую интригу, Александр чувствовал, как со дна его души подымается старая ненависть к Габсбургам. «Депеши, полученные мною из Вены, испортили мне немало крови», – пишет царь 6 октября княжие Долгорукой. И он подробно рассказывает ей о преступном плане венгерцев, которые формируют отряды вольных стрелков в Карпатах, угрожая сношениям русской армии в Румынии.

К концу октября стало очевидным, что Плевну не удастся взять силой и нужно покориться необходимости осаждать крепость до тех пор, пока голод и бомбардировка не принудят ее защитников к капитуляции.

12 ноября великий князь Николай узнал от пленных, взятых при штурме одного из бастионов, что офицеры и солдаты осажденного гарнизона получают не больше пятидесяти граммов хлеба в день на человека, щепотку риса и по три початка маиса.

Николай Николаевич решил, что наступил момент предложить Осману-паше сдаться «из чувства гуманности», так как впредь всякое сопротивление бессмысленно. «Я сумею, – писал он в заключение, – почтить вас и ваших храбрых солдат-воинов, достойных уважения и почтения».

Осман-паша ответил на это: «Хоть я и разделяю чувства гуманности, которые ваше высочество пожелало мне выразить, но я ни на минуту не допускаю мысли о возможности заставить моих храбрых солдат сложить оружие. Моя славная армия и я решили пролить нашу кровь до последней капли за честь родины и в защиту ее прав».

Опечаленный этим гордым ответом, царь снова впал в состояние беспокойства и огорчения.

Но вот 19 ноября Александр получил радостное известие. Генерал Лорис-Меликов овладел, наконец, Карской крепостью, которую турецкие войска отстаивали в течение четырех месяцев. Это известие сильно ободрило и подкрепило осаждавших Плевну.

10 декабря на заре сквозь густой, холодный туман часовые русских аванпостов, окружавших Плевну, заметили большое движение в турецких траншеях. Вскоре небольшая армия Осман-паши выстроилась на равнине и внезапно в могучем порыве бросилась на русские укрепления, надеясь прорвать их. Это был весь гарнизон Осман-паши, около 38 тысяч человек.

После шестичасовой упорной борьбы эти мужественные солдаты овладели первой линией неприятельских укреплений. Но в это время введенная в бой русская артиллерия принялась беспощадно обстреливать их с трех сторон. Только тогда Осман-паша, тяжело раненный, склонился пред судьбой. Отказавшись подписать капитуляцию, он сдался на милость победителя с остатками своей славной армии.

Александр II велел отслужить благодарственный молебен в главном редуте завоеванной крепости. Вслед за этим он приступил к щедрой раздаче орденов и наград.

Когда церемония близилась к концу, присутствующие были поражены, увидя приближающуюся карету, в которой весь в перевязках сидел Осман-паша.

За день до того, когда его перевозили в Свистов, чтобы оттуда отправить в Бухарест, начальник конвоя получил приказ вернуть Осман-пашу в Плевну. Царь требовал, чтобы Осман-паша передал ему лично свою шпагу.

Узнав об этом жестоком требовании, таком странном со стороны рыцарски благородного монарха, турецкий герой просто заметил: «Не думал, что заслуживаю такого унижения».

Прибыв на редут, где ожидал его император, окруженный всем штабом, Осман-паша сошел с кареты, поддерживаемый солдатами, которые почти донесли его до государя. Несмотря на повязки и мучительную боль от раны, Осман-паша, отвергнув постороннюю помощь, сам вынул свою шпагу из ножен и благородным движением вручил ее победителю.

Александр судорожно сжал ее в руке и, обращаясь к Осман-паше, сказал: «Я возвращаю вам вашу шпагу. Храните ее в знак моего восхищения и уважения».


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации