Текст книги "Александр II. Воспоминания"

Глава пятая

Взятие Плевны дало возможность русской армии возобновить свой переход через Балканы. Наскоро выработав со своим штабом программу дальнейших операций, Александр II поспешил вернуться в Петербург.

Он прибыл туда 23 декабря в 10 часов утра. Члены императорской фамилии, придворные сановники и министры, духовенство, Государственный совет и Правительствующий сенат в полном составе торжественно ожидали его прибытия на площади Николаевского вокзала.

Бесчисленное множество людей наводняло площадь, Невский проспект и прилегающие к нему улицы. Это не была банальная толпа, обычно создававшая себе развлечение из подобных зрелищ. Собравшиеся были серьезны и молчаливы, глубоко взволнованны и сдержанны.

Как только государь показался, толпа встретила его бурей восторженных криков. Казалось, он олицетворял собой исполнение всех честолюбивых замыслов, всех упований святой православной Руси.

Но когда он приблизился настолько, что можно было ясно разглядеть черты его лица, все были поражены той страшной переменой, которая произошла в нем за время его отсутствия.

Один очевидец так передавал общее впечатление: «Когда царь уезжал на войну – это был высокий и красивый воин, державшийся очень прямо, несколько склонный к полноте. Когда он возвратился, его с трудом можно было узнать. Щеки отвисли, глаза потускнели, фигура согнулась, все тело так исхудало, что казалось, это лишь кожа да кости. Нескольких месяцев было достаточно, чтобы он превратился в старика».

Отделавшись от официальных церемоний и семейных обязанностей, царь уединился со своей Катей.

* * *

1 января великий князь Николай Николаевич начал переход через Балканы. В самый разгар зимы, при двадцатиградусных морозах, наступая на ожесточенного неприятеля, отчаянно цеплявшегося за естественные препятствия, русские войска овладевали постепенно всеми укреплениями, охранявшими уступы Шипки…

31 января великий князь Николай Николаевич и турецкие уполномоченные подписали в Адрианополе перемирие в то время, как русская кавалерия быстро приближалась к Мраморному морю.

Это приближение чрезвычайно встревожило Европу, и в особенности Англию. Британская эскадра тотчас же вошла в Дарданеллы и бросила якорь у Принцевых островов, в пяти милях от Константинополя.

Великий князь Николай принудил, однако, турок подписать Сан-Стефанский договор, которым установилась русская гегемония на всем Балканском полуострове, от Дуная до Мраморного моря.

Тогда британское правительство, не желая допустить, чтобы Россия самостоятельно разрешила в своих интересах восточный вопрос, объявило общую мобилизацию военных и морских сил.

Имея возможность мобилизовать лишь небольшое количество сухопутных войск, притом еще плохо обученных, английское правительство располагало достаточно сильным флотом, чтобы разорить русские берега в Финском заливе, Белом и Черном морях и даже у Владивостока.

Эта решительная позиция Англии вызвала в России взрыв страшного негодования. Один могучий крик раздался по всей стране: «Сан-Стефанский договор неприкосновенен. Русский народ сказал свое последнее слово. Мы должны ответить на наглость Англии».

Но государь, князь Горчаков и даже великий князь Николай Николаевич сознавали, что нужно во что бы то ни стало избежать разрыва с Англией. Две важные причины, старательно скрываемые от общества, диктовали это решение: императорская казна была истощена вконец, а армия, расположенная лагерем около Стамбула, гибла от тифа.

Графу Шувалову было поручено начать конфиденциальные переговоры с лордом Солсбери о согласовании Сан-Стефанского договора с британскими требованиями. Пришлось отказаться от всех статей, устанавливавших господство России на Балканском полуострове. Тайное соглашение, помеченное 30 мая, разрешило этот кризис. Два месяца спустя берлинский конгресс торжественно провозгласил основы этого соглашения, лишившего русский народ если не всех плодов одержанной победы, то по крайней мере тех, которые наиболее льстили национальной гордости.

И действительно, берлинский договор явился для народа тяжелым горем. Пренебрегая большими политическими и территориальными преимуществами, которые этот договор сохранял за Россией, народ видел в нем полное банкротство национальной политики.

Все эти события непосредственно отразились на судьбе Александра II.

* * *

По возвращении в Петербург Александр возобновил ежедневные встречи с Екатериной Михаиловной.

Испытания балканской войны страшно изнурили царя физически и не менее тяжело потрясли его морально. Его сердечная чувствительность, и раньше легко возбудимая, стала еще сильней. Она поддерживала в нем постоянную потребность в душевных излияниях и нежной близости.

Минутами царем овладевала тяжкая меланхолия, доходившая до глубокого отчаяния. Роль монарха не интересовала его больше. Все то, что он пытался создать в течение своего царствования, оказывалось неудачным.

Он никогда не стремился, в отличие от других царей, к кровавым лаврам славы. Разве не пытался он предотвратить восточную войну, которую навязал ему его народ? Наконец, не предотвратил ли он еще так недавно нового конфликта? Но было ли это оценено? Все доклады провинциальных губернаторов свидетельствовали, что народ, обманутый в своих чаяниях, во всем винил царя. Донесения полиции указывали на устрашающий рост революционного брожения.

Удрученный этими сведениями, царь в душевном смятении потянулся всем сердцем к той, кто пожертвовала для него своей честью, успехами в обществе и светскими развлечениями, думая только о его счастье и окружая его атмосферой страстного обожания.

Постоянное присутствие Екатерины Михайловны стало так необходимо царю, что он решился поселить ее в Зимнем дворце, под одной крышей с императрицей.

Во втором этаже дворца княжне Долгорукой отвели три большие комнаты, расположенные над личными апартаментами царя и непосредственно соединенные с ними внутренней лестницей.

Императрица Мария Александровна, занимавшая покои, находившиеся рядом с комнатами Александра, вскоре узнала о странном соседстве, в котором она очутилась. Она подчинилась без единого слова жалобы этому новому испытанию.

Терзаемая горем, изнуренная недугом, чувствуя приближение смерти, императрица все же находила в себе силы казаться еще более надменной и недоступной.

Только один раз она открылась своему единственному другу графине Александре Толстой, которая была воспитательницей дочери императрицы великой княжны Марии до ее брака с герцогом Эдинбургским. Указав на апартаменты своей соперницы, несчастная императрица проронила с горечью:

– Я прощаю оскорбления, наносимые мне, как монархине, но я не в силах простить тех мук, которые причиняют мне, как супруге.

Водворение фаворитки царя в величественных покоях Зимнего дворца, который, казалось, знаменовал собой всю славу Романовых, вызвало страшное негодование в обществе и стало главной темой салонных сплетен.

Хотя Екатерина Михайловна жила очень уединенно, укрывшись в своих апартаментах и стараясь избегать посторонних взглядов, тем не менее ее присутствие во дворце ежеминутно давало себя чувствовать. Поселившись в Зимнем дворце, она не могла не пользоваться услугами дворцового интенданта, царскими конюшнями, дворцовой кухней и прислугой.

При таких условиях связь царя с Екатериной Михайловной, окруженная прежде дымкой тайны, превращалась в афишированный адюльтер. Прежние осуждения, забытые было за тревогами балканской войны, с новой силой обрушились на царя и его возлюбленную. Они усилились новыми упреками, непосредственно направленными на княжну. На нее взваливали громадную долю ответственности за печальный ход общественных событий. Ее обвиняли в том, что любовными чарами она отвлекала царя от его высоких обязанностей, ослабляя его волю и лишая сил и решимости.

В подтверждение этих упреков враги Екатерины ссылались на внешний вид царя. «Как страшно изменился он физически, – говорили они. – Впалые щеки, согнутый стан, неверные движения, тяжелая одышка – вот до какого состояния она довела царя!»

Эти обвинения, очень преувеличенные, стали выражаться в еще более резкой форме, когда узнали, в сентябре 1878 года, что княжна Долгорукая родила вторую дочь, Екатерину.

* * *

Никогда еще Россия так сильно не нуждалась в руководителе с ясным умом и твердой волей. Революционное брожение распространялось по всей империи. Не проходило недели, которая не была бы отмечена каким-нибудь выступлением нигилистов.

6 февраля 1878 года Вера Засулич положила начало трагическому периоду русской истории двумя револьверными выстрелами в начальника петербургской полиции Трепова, тяжело ранив его.

Эта молодая девушка, происходившая из благородной семьи, сочла своим долгом отомстить за одного из своих товарищей-террористов, Боголюбова. Генерал Трепов в припадке гнева приказал содержавшегося в крепости Боголюбова подвергнуть телесному наказанию проведением сквозь строй.

12 апреля Вера Засулич предстала перед уголовным судом, который со времени либеральных реформ Александра II происходил с участием присяжных заседателей. Осуждение Засулич казалось несомненным, так как преступление было средь бела дня, и молодая девушка не отрицала своей вины.

Но как только начался допрос свидетелей, в возбужденном зале произошел неожиданный обмен ролями, превративший обвиняемую в публичного обвинителя, а жертву – в ответчика.

Несмотря на то, что присяжные заседатели принадлежали к высшим классам общества, а билеты для входа были умышленно распределены среди самых высоких должностных лиц империи, с каждым ответом нигилистки сочувственное возбуждение в зале росло. Во время прений сторон настроение зала достигло высшего напряжения. Наконец, присяжные заседатели удалились на совещание. Через несколько минут они вернулись в зал.

Вера Засулич была оправдана. Решив не осуждать обвиняемую, выразители общественной совести, не колеблясь, отрицали преступление.

Едва председатель окончил чтение этого неожиданного приговора, как по всей зале прокатился гром аплодисментов. При выходе из зала Вере Засулич устроили шумную овацию. Когда она появилась перед толпой, запрудившей всю площадь перед зданием суда, ее встретили единодушными криками восторга и энтузиазма.

Вся страна, как эхо, откликнулась на это событие. В Киеве, Москве, Харькове и Одессе революционные манифестации беспрерывно следовали одна за другой, как бы порождая друг друга. Беспорядки в Одессе носили особенно серьезный характер, так как организатором их был один из опаснейших вождей партии нигилистов Ковальский. Полиции удалось открыть его местопребывание и арестовать его. Ковальский был приговорен к смерти и казнен 14 августа.

Возмездие не заставило себя долго ждать. Два дня спустя начальник III Отделения генерал Мезенцев, проходя в полдень по одной из оживленнейших улиц столицы, был ранен кинжалом в грудь, отчего вскоре скончался. Нападавший действовал с такой дерзостью и быстротой, что прохожие остолбенели, как громом пораженные. Никто даже не пытался преследовать убийцу, который так и не был пойман.

С этой минуты между царским правительством и революционной партией завязался поединок не на жизнь, а на смерть. Их никакие репрессии не устрашали.

Напрасно полиция учащала аресты и ссылки. Напрасно правительство лишало права разбирать преступления против государственной опасности, передав их военным судам, которые были беспощадны.

Гигантский заговор подрывал устои русского общества. Мировое поветрие политических убийств незаметно распространялось в массах, как ужасная эпидемия. Насчитывалось много жертв среди прокуроров, судебных следователей, полицмейстеров, жандармских офицеров и тюремных начальников.

Утром 14 апреля 1879 года, когда император совершал обычную прогулку вблизи своего дворца, молодой человек, шедший ему навстречу, произвел в него четыре выстрела из револьвера. Пули врезались в стену соседнего дома. Злоумышленник был сейчас же задержан. По пути в полицию он пытался отравиться.

Это был Александр Соловьев, 30 лет, по профессии учитель. На вопросы о причинах и обстоятельствах его преступления он отказался дать объяснения. Судебный следователь убеждал Соловьева быть откровенным, указывая, что полное признание облегчит его участь.

Террорист холодно отвечал: «Не настаивайте. Вы все равно от меня ничего не узнаете. Я уже давно всецело пожертвовал своей жизнью. Да к тому же, если бы вы и вырвали у меня признание, мои соучастники лишили бы меня жизни в той же тюрьме, где мы сейчас находимся».

Покушение Соловьева озаряло зловещим светом общее положение империи. Но что было делать? В самом сердце правительства царил полный хаос. Министры спорили друг с другом, не будучи в состоянии решиться на какую-либо практическую меру, не сходясь ни в одном мнении, кроме злословия по адресу агентов тайной полиции и генерала Дрентельна, заместившего Мезенцева на посту начальника III Отделения.

Лично Александр II был противником крайних мер, но в конце концов он согласился объявить осадное положение в местах, наиболее глубоко пораженных революционным брожением. Было назначено шесть генерал-губернаторов в Петербург, Москву, Варшаву, Киев, Харьков и Одессу. Они были облечены высокой властью и чрезвычайными полномочиями: правом ареста и высылки каждого подозрительного лица, приостановления и запрещения всякого периодического издания и правом принимать по собственной инициативе все необходимые меры к поддержанию порядка.

В число этих полновластных лиц царь включил трех генералов, наиболее отличившихся в последней войне: Тотлебена, взявшего Плевну, Гурко, который первым перешел через Балканы, и Лорис-Меликова, овладевшего неприступной Карской крепостью.

Позаботившись таким образом о наиболее безотлагательных вопросах, государь 24 апреля выехал в Ливадию. Императрица, исхудавшая и задыхающаяся, со смертельно бледным лицом и лихорадочно блестящими глазами, его сопровождала. Княжна Долгорукая выехала накануне, чтобы царь нашел ее уже устроившейся, свежей и отдохнувшей, в дорогой для них вилле Биюк-Сарай.

* * *

Но для царя-самодержца, неограниченного властелина империи, было не время забываться в сладострастном опьянении садов Армиды. Он был вынужден вскоре вернуться в столицу, где начавшаяся борьба с нигилизмом требовала его присутствия.

Министр внутренних дел Маков, министр юстиции Набоков, военный министр Милютин и начальник тайной канцелярии Дрентельн совместно с шестью генерал-губернаторами вели борьбу с неослабевающей энергией. Революционному террору они противопоставили террор правительственный. Репрессивные меры были усилены упрощением судопроизводства. Согласно указу от 17 августа 1879 года, каждый обвиняемый в политическом преступлении впредь мог быть судим без предварительного следствия, быть осужден без всяких свидетельских показаний и приговорен к казни без права апелляции.

Суровость этих мер оказала свое действие. К концу лета нигилисты не давали больше поводов говорить о себе. Эпидемия террористических актов была приостановлена. Пользуясь общим успокоением, Александр в начале сентября выехал в Крым, рассчитывая там пробыть до зимы.

Царица, истощенная до последней степени, отдыхала в Киссингене, собираясь вскоре отправиться в Канны. Она надеялась, что продолжительное пребывание там несколько восстановит ее силы.

Благодаря этому Александр Николаевич чувствовал себя еще свободнее в своих встречах с Екатериной Михайловной, у которой он проводил все остававшееся от официальных приемов время. Царь отправлялся к ней верхом на одном из великолепных жеребцов, подаренных ему султаном Абдул-Гамидом. Его сопровождал только один казак.

Екатерина Михайловна встречала царя, окруженная детьми. Сначала он играл с ними, а потом посвящал все свое внимание их матери. Целыми часами просиживал он с ней на цветущей веранде или на одном из балконов, откуда открывался дивный вид на серебристую лазурь Черного моря.

Царь рассказывал своей Кате во всех деталях обо всем, что сделал за день: говорил о лицах, бывших у него на приеме, о прошениях, поданных на его имя, о прочитанных им донесениях, об отданных приказах. Наконец, горячо прижав ее к сердцу, он твердил ей бесконечные слова любви. А по вечерам царь писал ей о своем счастье, благодарности и обожании, о той ненасытной потребности в ее близости, которую он постоянно ощущал, о желании продолжить до бесконечности эти очаровательные досуги.

Но в последних днях ноября северный ветер прогнал их с херсонесских берегов. Пришлось сменить скромный домик в Ливадии на пышные чертоги Зимнего дворца.

На обратном пути царь остановился в Москве, прибыв туда 1 декабря в 10 часов вечера.

Телеграмма, полученная им в пути от императрицы, его встревожила: Мария Александровна в течение последних нескольких дней страдала страшными припадками удушья.

Остановившись в Кремле, он тотчас телеграфировал императрице: «Прибыл благополучно в Москву, где теперь 14° мороза. Получил известие от тебя в Туле. Огорчен, что ты все в том же состоянии. Я утомлен и чувствую себя хорошо. Нежно обнимаю тебя. Александр».

«Прибыл благополучно в Москву…» Лучше ему было не приезжать туда совсем: спустя полчаса после отъезда государя с вокзала раздался страшный взрыв, от которого подходивший в это время поезд сошел с рельс. В этом поезде, где оказались выбитыми все стекла, находился багаж царя и помещался персонал императорской канцелярии.

Это был поезд свиты, который по расписанию должен был прийти на полчаса раньше поезда его величества. Но случайная порча паровоза около Харькова изменила порядок прибытия обоих поездов.

На глубине двух метров под балластом были обнаружены следы мины и обломки электрического прибора. Место нахождения снаряда соединялось подземным ходом в 24 метра длиной с маленькой избушкой, расположенной вблизи путей. Она была снята за несколько недель до того каким-то инженером, назвавшим себя Сухоруковым. После взрыва он скрылся.

Царь, узнав об опасности, которой он избегнул, воскликнул: «Что они имеют против меня, эти несчастные? Что они травят меня, как зверя?»

* * *

Покушение в Москве было началом новой тактики нигилистов. С этого времени все их планы и расчеты были направлены против особы императора.

17 февраля 1880 года в половине седьмого вечера население Петербурга было потрясено страшным грохотом. В то же время густое облако дыма поднялось над Зимним дворцом. Столовая во дворце была взорвана.

В этот вечер Александр II пригласил к обеду своего племянника Александра Баттенбергского, недавно избранного князем Болгарским. Но царь задержался немного, беседуя с ним в своем рабочем кабинете, и это случайное опоздание спасло ему жизнь.

Взрыв имел своим последствием множество жертв. Мина, заложенная в подвальном этаже дворца, разрушила караульное помещение, расположенное как раз под императорской столовой. 67 солдат были засыпаны обломками. Из них 19 были убиты и сорок восемь ранены. Комната императрицы, смежная со столовой, подверглась страшному сотрясению.

Мария Александровна незадолго до этого вернулась в Петербург. Отчаявшись в возможности выздоровления, удрученная частыми покушениями на жизнь своего супруга, императрица покинула Канны, несмотря на упорные увещевания врачей. Она хотела избежать по крайней мере ужаса одинокой смерти вдали от близких. Но в этот день, 17 февраля, страшный припадок удушья довел императрицу до летаргического оцепенения. Она не слышала взрыва и узнала о нем лишь на следующий день.

В верхнем этаже комнаты княжны Долгорукой также подверглись сильному сотрясению. Охваченная ужасом, она судорожно схватила детей и бросилась вниз к государю. Но на первой же ступеньке лестницы она столкнулась с Александром, первой мыслью которого было поспешить к ней на помощь.

Эжен Мельхиор де Вогюэ, состоявший тогда при французском посольстве, так изобразил общую панику:

– Те, кто пережил эти дни, могут засвидетельствовать, что нет достаточно сильных слов для описания ужаса и растерянности всех классов общества.

Из уст в уста передавалось, что 2 марта, в день годовщины освобождения крестьян, ожидаются чудовищные взрывы в разных частях столицы. Указывали даже, каким улицам грозит опасность. Многие семьи меняли квартиры; другие совсем покидали город.

Полиция, убедившись в своем бессилии, теряла голову. Правительственный организм был способен только на рефлективные движения.

25 февраля происходило под председательством государя чрезвычайное совещание в Зимнем дворце. К участию в этом важном заседании царь привлек наследника-цесаревича, великого князя Константина, председателя Государственного совета князя Горчакова, министров, начальника III отделения и генерал-губернаторов, получивших назначение в провинцию.

Царь, угрюмый, глухим хриплым голосом открыл заседание. Оно шло плохо, затягиваясь пустыми словами, противоречивыми мнениями и бесплодными взаимными упреками. Лишь один из присутствовавших, граф Лорис-Меликов, харьковский генерал-губернатор, сидел молча.

Когда царь обратился, наконец, к нему с предложением высказать свое мнение, он уверенно изложил свою политическую программу, в которой доктрины твердой власти и либеральные принципы сочетались в удачных формулах. Он заключил свою речь практическим предложением, к которому сводил всю свою систему.

– Важнее всего, – говорил Лорис-Меликов, – обеспечить государству единство управления. Для этой цели нужно все виды власти сосредоточить в руках одного человека, который пользовался бы полным доверием вашего величества.

Внезапно поднявшись, с блестящими глазами, как бы пробуждаясь от тяжелого сна, царь прервал докладчика. «Ты будешь этим человеком», – сказал он и закрыл заседание.

27 февраля был издан указ, которым учреждалась Верховная комиссия для охраны общественного порядка. Председателем ее был назначен генерал-адъютант граф Лорис-Меликов.

Роль этой комиссии была очень неопределенна, полномочия же председателя ее были довольно точно обозначены и чрезвычайно обширны. Ему были подчинены все административные власти; он пользовался правом распоряжения всеми общественными силами страны и являлся личным сотрудником императора во всех государственных делах. Ни один царь еще не облекал кого-либо из своих подданных такой обширной властью.

За какие заслуги получил граф Лорис-Меликов это необычайное повышение?

Армянин 55 лет, он, находясь на службе в кавказских войсках, достиг высоких чинов и блестящего служебного положения. Во время войны 1877 года Лорис-Меликов командовал одной из армий в Азии и овладел неприступной Карской крепостью. Впоследствии, во время эпидемии чумы на Волге, удачное выполнение этой трудной миссии дало ему возможность быть снова выгодно отмеченным общественным мнением. Наконец, после покушения Соловьева Лорис-Меликов был одним из шести генерал-губернаторов, этих великих проконсулов, которым государь поручил провести осадное положение. Он был назначен генерал-губернатором Харькова, считавшегося в то время гнездом анархистов. Незадолго до того там был убит прежний губернатор князь Кропоткин.

Лорис-Меликов блестяще справился с возложенной на него задачей. Его система управления представляла собой сочетание хитрости с непоколебимой твердостью, чертой, характерной для его восточного происхождения. Несколько разумных мероприятий в области экономической вызвали к нему большое расположение земельного дворянства и купцов. Он сумел даже несколькими удачными словами и корректной любезностью завоевать симпатии журналистов, профессоров и студенчества, что не мешало ему, однако, беспощадно расправляться с заговорщиками и бунтовщиками. После двух месяцев своего управления карский герой благодаря своей тактике достиг популярности, распространившейся далеко за пределы губернии.

Лорис-Меликову с первых же дней его диктатуры удалось выгодно проявить себя. Когда он возвращался домой по Морской улице в два часа дня, встречный прохожий произвел в него три револьверных выстрела. Пули застряли в меху его шубы. Лорис-Меликов ловким движением набросился на покушавшегося, схватил его за горло и опрокинул на землю, передав затем в руки подбежавших жандармов.

…Единодушие общественных симпатий и доверия открывало Лорис-Меликову при громадной власти, которой он был облечен, неограниченное поле деятельности. Но практически что мог он сделать?

* * *

Со времени вступления на престол Александра II в русском обществе существовала либеральная партия или, по крайней мере, довольно многочисленная группа людей, просвещенных и независимых, находящихся под влиянием западных идей.

Эта группа стремилась к тому, чтобы заставить самодержавие эволюционировать в сторону современных принципов расширения общественных и народных прав.

Либеральная партия, имея в своих рядах Милютина, Черкасского, Самарина и других, нашла себе единомышленника и вождя у самых ступеней трона, в лице брата царя великого князя Константина.

Энергичный и предприимчивый, обладающий живым умом и разносторонним образованием, Константин Николаевич был страстно захвачен великими административными и социальными реформами, так славно ознаменовавшими первые годы царствования Александра II.

По странной случайности, в этом деле национального раскрепощения главной помощницей Константина Николаевича была немка, женщина замечательного ума и редких качеств, великая княгиня Елена Павловна, урожденная принцесса Вюртембергская; она в 1824 году стала женой великого князя Михаила, брата Николая I.

В своем салоне она группировала вокруг себя представителей либеральных течений, зажигая их своим пылом, направляя советами и даже защищая их своим авторитетом от нападок придворной реакционной группы.

Александр относился к Елене Павловне с большим почтением и охотно выслушивал ее политические взгляды. Если он и находил ее иногда слишком смелой, склонной к иллюзиям и недостаточно учитывающей обстоятельства, то не уступал ей в великодушии чувств и либеральности принципов.

Но время шло. Наступило разочарование. Реформы не внесли никаких улучшений в работу административного аппарата; затруднения постоянно возрастали; злоупотребления не только не прекратились, но даже увеличились, облекаясь в новые формы.

Утомленный и опечаленный этой бесконечной напрасной борьбой, ни разу не испытавший радости и утешения хоть какого-нибудь успеха, царь начал мало-помалу сгибаться под тяжестью бесплодных усилий. Безнадежный скептицизм ослаблял его слишком восприимчивую душу. Вскоре он утратил всякую веру в свой народ.

Одновременно с этим реакционная партия усиливалась. Защитники ортодоксального абсолютизма, во главе которых стоял наследник престола великий князь Александр Александрович, собирались обычно в Аничковом дворце, ставшем их «главной квартирой». Там, не задумываясь, утверждали, что политика реформ это отрицание самого царизма и ведет Россию к гибели. Они говорили, что такая политика не менее святотатственна, чем гибельна, так как император разрушает собственными руками ту верховную власть, которая дана ему от Бога.

По каждому поводу представители реакционной группы повторяли слова Николая I: «Уступив первым требованиям французской революции, Людовик XVI изменил своему священнейшему долгу. И Бог покарал его за это».

Это реакционное течение начало мало-помалу оказывать действие и на Александра II, тем более что приближенные царя, к мнению которых он особенно прислушивался, не скрывали своей приверженности старым доктринам. Особенное влияние на царя в этом направлении имели граф Шувалов, генерал Тимашев и граф Пален.

Предполагал ли Лорис-Меликов при создавшихся условиях продолжать реформы царя?

Одаренный тонким, живым, осторожным умом и странным сочетанием отвлеченного идеализма с практическим макиавеллизмом, много читавший за время службы на Кавказе и многому научившийся, будучи «проконсулом» в Харькове, он считал действительным только одно средство для спасения России. Это средство заключалось в безотлагательном даровании русскому народу всех свобод, совместимых с сохранением абсолютной власти, чтобы постепенно преобразовать существующий образ правления в конституционно-монархический.

По существу, это вполне отвечало требованиям разумных представителей либеральной партии, которые, выражая свои стремления, говорили о «применении старых порядков к новым требованиям», обеспечении «законного развития прежних реформ», о том, чтобы «завершить, наконец, начатое здание». Но под этими вынужденно смягченными формулами вожди либеральной группы подразумевали нечто гораздо большее. Они требовали привлечения общественных сил и немедленного установления представительной системы.

Лорис-Меликов сразу учел страшную трудность своей задачи. Он обладал всеми необходимыми средствами для того, чтобы подавить нигилизм, восстановить порядок в стране и даже, в случае надобности, заменить наиболее износившиеся части государственного аппарата. Но не в его силах было изменить что-либо в прерогативах высшей власти и учредить в России правительство общественного доверия. Радикальное изменение царского режима могло исходить только от воли монарха.

Но если даже Александр II твердо решил идти по пути либеральных уступок, то он сильно колебался перед риском установления в России конституционного строя.

Лорис-Меликов скоро убедился, что ему понадобится немало времени, чтобы победить сопротивление царя. Тогда, желая успокоить нетерпение либеральной партии, он постарался занять ее внимание незначительными мероприятиями, призрачными реформами, чем не замедлил вызвать резкую критику в консервативной прессе.

После трех месяцев власти изобретательный ум «спасителя» исчерпал все средства. Но в это время одно важное событие внезапно открыло ему неожиданные перспективы.