Текст книги "Серебряная клятва"

– Конечно… – Хельмо безрадостно усмехнулся; с его щёк всё не сходил румянец, теперь, наверное, стыда, – Я, чтобы путь не был совсем бессмысленным, спросил, не пугали ли жителей рыжие люди… но их напугал скорее я, явившийся в сумерках и в боевом облачении. И я решил скорее вернуться. Извиниться. А теперь вижу, что придётся тебя ещё и поблагодарить. О чём я только думал, Янгред? И как… как она могла?

Хельмо поглядел на лошадь. Он о многом догадался, хотя и не озвучил догадки. Он горестно нахмурился – морщины, заметные даже когда он был безмятежен, прорезались особенно чётко, будто нарисованные. Интересно, от каких скорбей они так рано появились? Не давая себе об этом задуматься, Янгред поспешил сказать:

– Это сонное зелье, не отрава. Ждём гостей.

Хельмо кивнул. Страха не читалось в его лице; оно оставалось сосредоточенным, постепенно бледнело. Слава богам, воевода прекрасно понимал, что время переживать из-за предательства настанет не скоро. Предательство уже совершили, и, прежде всего, с ним теперь надо что-то делать.

– Твои люди в Инаде, – заговорил наконец он. – Проклятье. Это ведь я настоял…

– Не стоит беспокоиться, – уверил его Янгред. – Они получили от меня распоряжения. А именно спать посменно, не прикасаться к местным угощениям и вовремя дать знак, если на них нападут. Думаю, тогда же придут и к нам.

– И… что теперь?

– Все ждут знака. Тебе тоже стоит сказать своим, чтобы не расслаблялись. И отдохнуть. Пара часов ещё наверняка есть.

– Ты-то спать не будешь.

– Может случиться что-то неожиданное. Мы до сих пор точно не знаем, зачем…

Хельмо резко встал с травы и отряхнул одежду. Он по-прежнему хмурился.

– Знаем, Янгред. Вольная воля, плохие гонцы. И думаю, ты прав: она велит уничтожить нас разом. Вряд ли я засну, да и не стоит.

Стоял Хельмо прямо, расправив плечи. Что бы ни творилось у него в сердце, заперто это было на семь замков. Определённо… не так он представлял своё появление под этими стенами и свой первый серьёзный поход. Янгред сухо, скрывая жалость, напутствовал его:

– Тогда возвращайся, будем ждать вместе. Только, боюсь, тебе потребуется много времени, чтобы всё объяснить.

– О нет. Мои люди поверят мне куда быстрее, чем я тебе, – горько возразил Хельмо. – Многие, особенно сбежавшие из захваченных земель, повидали меньше битв, чем я, а вот подлостей – больше. А Инаду не зря зовут Нравной Сестрицей.

– А вашу столицу? – невольно заинтересовался Янгред.

Высокоградам, одинаковым и служащим большинству населения лишь временным приютом от огня, не давали прозвищ. Даже вместо имён у них были цифры.

– Лебедицей, – удивительно мягким тоном проговорил Хельмо. – То есть верной.

Он ушёл, и вскоре Янгред услышал со стороны солнечных тревожные голоса. Звуки, всколыхнувшись, смешавшись и заполнив воздух на какое-то время, быстро стихли – видно, Хельмо удалось донести до своих необходимость не шуметь. Из Инады наверняка наблюдали. Со стороны лагерь должен был казаться мёртвым. Совершенно мёртвым.

– Хельмо… – прошептал Янгред, когда тот вернулся. – Вот. За моё здоровье.

Он протянул свою пустую чашу. Хельмо вскинул брови, но смекнул быстро, поднёс чашу к губам. Янгред удовлетворённо кивнул, забрал сосуд и сделал то же, что и пару минут назад, – взял стоявший у ног дарёный кувшин и «налил» повторно. Поднёс чашу ко рту и одновременно шепнул:

– Ну что ж. Падайте.

И, бросив чашу, он первым откинулся назад, в густую, бархатно-зелёную росистую траву. Над головой расстелилось широкое, вышитое белым бисером полотнище неба. Янгред улыбнулся, расслабляясь и глубоко вдыхая: море, сладковатые цветы, остывающая земля. Главное было не задремать, старательно изображая отравленный сон.

– Вы опять назвали меня на «вы»! – Хельмо неловко, шумно и, скорее всего, болезненно рухнул рядом набок. Янгред скосил на него глаза.

– Ты тоже. Прямо сейчас.

Волосы упали Хельмо на лоб; убирать их он не решился. За ними и за вздымавшейся травой Янгред видел часть его напряжённого лица. Безмятежность воевода изображал неважно.

– Мне стоило «уснуть» раньше. Я же «выпил» первым.

– Я и пока ждал тебя, «выпил». Да и потом им будет приятно, что первым от их коварства пал иноземец. Кстати, не старайся не шевелить губами. Даже если у часовых есть зоркоглазы, они не различат наши лица. Линзы дают искажения от яркого огня.

– Понятно…

– Отдохни, – лениво посоветовал Янгред и снова обратил взгляд к звёздам. – Ночь длинная.

– Какой будет знак от твоих людей?

– Сразу заметишь.

– Пока надо придумать план. – Нисколько не расслабляясь, Хельмо пошевелился и, кажется, сдул волосы с лица.

– Оборонить лагерь и вытащить моих людей из города, если сами не вырвутся? Можно попутно разнести ворота. Две наши мортиры достаточно близко.

– А потом мы уйдём, – возразил Хельмо, – и оставим город не только без ополчения, но и без ворот? А если сюда придёт Самозванка?

Янгред досадливо фыркнул. Он предпочитал мыслить и действовать масштабно и разрушительно, особенно с теми, кто играл нечестно. Такое всегда казалось ему справедливым: зло стоит не только победить, но и хорошенько искалечить.

– Ты всё ещё рассчитываешь на поддержку Инады?.. Брось.

Но Хельмо упрямился.

– Я верю, что не все в городе отвернулись. Это раскол, а не бунт. Имшин…

Янгред не удержался и двусмысленно свистнул.

– Кстати, повесим её? Или поведём с собой на верёвке, когда поймаем?

Хельмо наверняка вздрогнул. Его голос зазвенел:

– Боже, Янгред, нет, конечно, она же…

– Ничем не лучше этой вашей Cамозванки.

Последовало молчание.

– Она просто защищает свой дом, – наконец шепнул Хельмо.

Янгред опять покосился на него. Бледный, мрачный, но ведь уверен в своих словах. Как такое вообще возможно, даже в двадцать лет?

– И собирается поджечь твой. Дома так не защищают; ничто не перекидывается легче пламени. Кстати… у города одни ворота?

– Двое: эти и морской порт.

Янгред вздохнул. У него, конечно, мелькнула мысль, что небольшая флотилия из Свергенхайма решила бы проблему быстро, но флотилии в кармане не было.

– Что ж, если мы не сносим укрепления, у нас один вариант действий.

– Какой?..

Янгред пошевелил пальцами, машинально сминая травинки в кулаке.

– Твой. Придумаешь его по обстоятельствам. – Услышав ответное стенание, Янгред с некоторой мстительностью ухмыльнулся. – Всё-таки… ты у нас князь, а я лишь наёмник. Теперь, может, вздремнёшь?

Хельмо продолжал горестно вздыхать.

– Теперь точно не смогу. На чём строить план, я понятия не имею.

Янгред почувствовал укол совести и, убедившись, что на него смотрят, поспешил ободряюще подмигнуть.

– Ладно. Не будем пока нагнетать. Главное ведь, чтобы оружие было исправно и никто не отравился. А с этим проблем нет. Проблемы со всем остальным.

Хельмо неожиданно тихо засмеялся.

– Знаешь, я уже полюбил твой жизнерадостный настрой.

– Какой есть… – Янгред помедлил. Ему захотелось всё же извиниться за свою резкость у обозов, но стоило ли? Он ненавидел извиняться. Всегда. А ссора и так разрешилась благополучно. И он просто добавил: – …друг мой.

Ему ответили слабой улыбкой. С моря опять повеяло ветром.

Хельмо прикрыл глаза, Янгред сделал то же, изгоняя звёздное небо прочь и погружаясь лишь в звуки. Шёпот бриза. Журчание реки. Стрекот цикад и пение ночных птиц – земли Острары были богаты птицами с самыми разными голосами, как приятными, так и отвратительными. Птицы в роще пели нежно, то позвякивая невидимыми колокольчиками, то щёлкая. Целая стайка бродячих менестрелей.

– Кто это заливается?

– Соловьи. У вас они есть?

– У нас нет птиц, – откликнулся Янгред, запоминая незнакомое слово. – К нам разве что прилетают ваши, когда поля возделаны. Но не эти. Чёрные такие…

– В землях, которые вы получите, соловьи живут. Конечно… – кажется, Хельмо решил, что проявляет излишнюю сентиментальность, и поспешил равнодушно хмыкнуть, – это не так важно, как то, что там не извергаются вулканы, но тоже приятно.

– Приятно. Даже в высокоградах птиц мало: их привозят, а они улетают, стоит забыть закрыть клетку. И правильно улетают.

Он поколебался, но подумал, что в столь диких обстоятельствах – в первый день знакомства, притворяясь одурманенными в траве, собираясь, возможно, вскоре разворотить в обломки великий город с многовековой историей, – можно и позволить себе немного бессмысленных, зато честных разговоров.

– Я не птица, но тоже в детстве сбежал. Мой наставник был из Ойги, но не считал её родиной. Он со своим отрядом сражался то за одних, то за других, и я прошёл с ним больше дюжины войн. Цветочные королевства вечно воюют, у них рисуют новые карты чуть ли не каждую смену времён года. Мы присягали королю из рода Дикой Мяты и мстили изгнавшему его роду Синей Розы. С королевой Горькой Полыни мы в горах искали священный меч Дзэда, бога войны, которому цветочные поклоняются, и нам на каждом шагу мешали просветлённые – огромные существа с белой шерстью и алыми глазами. Принц из рода Лилии нанял нас, чтобы победить армию чернолицых пиратов. Мой наставник говорил: войну во всех проявлениях можно увидеть лишь там. Сами Цветочные королевства молоды, но их жители – блудные дети древней цивилизации. Они зовут её Общим Берегом… только это не наши берега. Иначе откуда у них такой талант строить храмы и откуда магия?

– Магия? – взбудораженно переспросил Хельмо.

Янгред едва удержался, чтобы не пожать плечами, и пояснил:

– Ну… что-то вроде. Своё предназначение тамошние жители умеют читать по звёздам. А стоит кому-то из правителей назваться, как на ладони его вспыхнет гербовый цветок рода. Мята… роза… лилия. Эти земли ведь не просто так носят своё имя.

Хельмо заинтересовался. Янгред уже знал, что его-то детство прошло дома, почти без поездок, даже по стране.

– А где он сейчас? Твой наставник? И почему ты вернулся? Мне показалось, ты… не очень любишь Пустоши.

«Однажды тебя потянет домой, Зверёныш, я уже вижу. Может, проще и не сбегать?» Янгред не открывал глаз. Он вспоминал, как запальчиво доказывал обратное, когда услышал это от Марэца. «Я их всех ненавижу, ненавижу!» Так он сказал, имея в виду и отца, и двор, и вулканы, и снега, и свои слёзы.

– Продолжает воевать, это ведь любимое его дело, – ответил он Хельмо. – Ну а я понял, что жить в странствиях не могу, что, возможно, поспешил. Нельзя уходить, потому что обижен. Уйти стоит, только если отпустил. Я отпустил отряд. А дом – нет.

«Я сам уходил с ненавистью – у меня было много горя. И видишь, каким я стал?» Янгред тогда выдохнул, глядя на широкие плечи, сияющие доспехи и изумрудный плащ: «Великим». Марэц Непокорный потрепал его по волосам и возразил: «Одиноким». Вокруг было с десяток смеющихся солдат, которых наставник звал братьями, друзьями, некоторых – сынками. Поэтому Янгред ничего не понял.

– А он совсем не хочет пожить в мире? – спросил Хельмо.

Из груди невольно вырвался смешок. От войны до войны у наёмника – какой-нибудь кров, какая-нибудь женщина, какая-нибудь азартная игра – всё «какое-нибудь», ничего, чтобы запомнить. Иначе однажды может не захотеться идти дальше.

– Я тоже пару раз спрашивал. Он сказал, что, когда постареет, соберёт на свои деньги флотилию и отправится в Неизведанность. Искать земли – те самые, которые видно иногда с края материка, но над которыми всегда стелется туман.

– И он не побоится пересечь Воды Морских Монстров?

«Уходя один раз, Янгред, не возвращайся. Я этого не прощаю». Он услышал это почти десять лет спустя и твёрдо сказал: «Не вернусь», ведь его руку крепко сжимали тонкие, не знавшие ещё железных перчаток девичьи пальцы. И Марэц улыбнулся.

– Думаю, монстры ринутся наутёк.

– Он настолько свиреп? – Хельмо даже опрометчиво завозился в траве. Ему явно нравились всякие жуткие истории. Легонько на него цыкнув, Янгред всё же ответил:

– О, ещё как. Это ведь о нём говорят, что одну вражескую армию он проволок на пиках своих конников до самого океана и скормил рыбам.

– А ты был там?

Казалось, Хельмо едва сдерживает восторг. Янгред ухмыльнулся.

– Был. И у меня тоже была пика.

– Смеёшься?

– И конь.

«Удивительно, Янгред… что заставило меня взять тебя когда-то? Я же знал, что делаю тебе хуже». Он ответил тогда удивительно просто: «Вы были одиноки. И я. А рядом с худшим всегда лучшее». И Марэц опять улыбнулся, а Янгред впервые заметил раннюю седину на его висках. «Как ты вырос. Или я?»

– Я никогда не любил бесцельных смертоубийств и тем более пыток. В каждой капле крови должен быть смысл, – сказал он вслух.― Так что уточню: на пиках были только те, кто напал на нас со спины. Предателей нужно карать.

Он изобразил на лице самое зверское выражение, и вместо того чтобы в противовес начать проповедовать добро и всепрощение, Хельмо рассмеялся. А за этим смехом прозвучал чужой голос: «Что ж. В добрый путь. Ты всегда был лучше». Янгред так не считал и не начал считать до сих пор. Лишь одно из множества опровержений командовало сейчас эриго.

– Янгред! – Хельмо всё-таки шутливо ужаснулся. – Кого только мы позвали в союзники? Вы распущенные, кровожадные, у вас целых три короля и…

– А ещё среди нас мало дураков. Они у нас не выживают и, соответственно, не плодятся. Здорово, не правда ли?

– Прекрати сейчас же меня смешить. – Хельмо опять фыркнул.

Боковым зрением Янгред увидел светящееся пятнышко и стал следить за ним. Пятнышко – как оказалось, насекомое, – двигалось, иногда присаживаясь отдохнуть на стебли цветущих трав. Хельмо тоже наблюдал, золотой огонёк сверкал и бился в его зрачках. Поняв, что в его сторону смотрят, он сам поймал взгляд Янгреда. Тот вопросительно поднял бровь.

– Есть что-то ещё, что мне лучше о тебе знать, прежде чем нас попытаются убить?

Светляк, беспокойно пометавшись между ними, полетел прочь. Тёплое мерцание исчезло, лицо Хельмо снова стало тёмным, хотя глаза по-прежнему блестели в сумраке.

«Хочешь услышать историю о Боге с той стороны? О том, что приказали мне братья на случай, если ты меня обманешь? Или о том, что я сделал с Инельхалль?» Но ночь была слишком мирной, недавняя ссора – слишком острой, а этот разговор – слишком забавным, хотя одновременно и горьким. Хватит историй. Янгред опять зажмурился и растянул губы в ничего не выражающей усмешке.

– Открытия хороши тем, что они открытия. И…

Алую вспышку он уловил даже сквозь сомкнутые веки и сразу открыл глаза. Цветные огоньки уже рассыпались в небе над стенами Инады. Почти одновременно в городе зазвенели колокола.

8
Гнилое золото

Хинсдро отложил послание и прижал ладони к прохладной столешнице из полированного малахита. Это всегда помогало успокоиться, сосредоточиться, в правильном порядке выстроить нужные мысли и разогнать ненужные. Но сейчас никак не получалось этого сделать: слишком жестоким оказалось потрясение.

«Инада потеряна».

Глаза всё время натыкались на эти слова из письма. Хинсдро скрипнул зубами. Вонючая дыра. Неблагодарные выродки. А всё Вайго, Вайго с его жадностью, и этот, этот, будь он проклят, этот, притащивший своему любимому царю упирающуюся Инаду чуть ли не на блюде. Чего ей не хватало? Наместника поставили не острарского, а из городских бояр, не посмотрев на кочевничью кровь; в жёны ему дали взять развратную, скользкую молодую иноверку… И что? Ненадолго хватило подкупа. Потеряна. Сколько надо было защищать Инаду от набегов? Сколько денег выбросить, чтобы запущенный порт расцвёл, а по суше к городу вели такие славные дороги? И что в благодарность?

В благодарность змея Имшин, похоронив мужа, заключает тайный договор с Пиратской Вольницей и нанимает головорезов в Шёлковых землях. Встречает государевы мольбы о помощи обстрелом и отравленными дарами. А союзники-то, союзники эти дары приняли! Даже для Хельмо доверчивость была вопиющей. Впрочем…

Впрочем, щенок хотя бы не набрался наглости просить помощи.

Хельмо поступил более умно и менее благородно, чем можно было ожидать: судя по письму, союзные войска, не взяв город штурмом, не стали тратить время на осаду. Они двинулись прочь – теми самыми дорогами, где должны были нагнать Самозванку. Нагнать и ударить с тыла, а лучше бы – опередить, заслонить столицу. Вот только всё равно Хельмо растерял на распри немало бесценного времени… Самозванка, если узнала, наверняка теперь радуется. Радуется, дрянь, и пирует в захваченных стенах.

Шансов, что девчонка не доберётся до Ас-Кованта, оставалось всё меньше: бьющиеся с ней части Первого ополчения то и дело терпели поражения. С каждой такой вестью Хинсдро спал всё хуже. Больше самого факта, что войска Осфолата приближаются, его ужасало одно. Некоторые города сами открывали им ворота. Просто открывали ворота. Насколько государя должны ненавидеть, чтобы впускать иноземцев, людоедов? Или девчонка – ведьма? Или…

«Народ не обманешь. Народ всё понимает лучше коронованных. Ты сам всё понимал лучше, когда корону носил другой. Что, если девчонка?..»

Нет.

Он ударил по столу; боль помогла очнуться. Что он напридумывал? Они мертвы, вся династия, как бы ужасно это ни было. Вайго сжёг собственных детей: их, и жену, и себя, к этому катилось давно, очень, чуть ли не с начала его правления, такого славного, ознаменованного походами и пирами, свободомыслием и дружбой с соседями… Смешно. Смешно, что за самым ярким блеском пламени всегда можно найти горсть пепла. Или хуже – гнилое тряпьё, которое кто-то пытается там сжечь. Вайго не смог. Не смог. И это за его грехи все теперь расплачиваются; из-за его грехов сам Хинсдро – ещё думный боярин, с совсем слабой сединой, счастливый отец несмышлёного малыша – когда-то выл над обугленными костями, в которых по оплавленному золотому медальону с гравировкой узнал свою жену. Илана была у самых дверей, почти выбралась. А теперь только искорёженная побрякушка с бесхитростной надписью «Люблю тебя, моя лебёдушка» холодила грудь на общей цепочке с солнечным знаком.

Вайго. Всему виной – Вайго. За что он и Илану утащил за собой?

Хинсдро вскочил, заметался по кабинету. В какой-то момент, замерев в центре, он вскинул голову – и голубые глаза с холёного лица, оттенённого пышными золотыми локонами, тяжело, брезгливо на него уставились. Парадный портрет Вайго мистически уцелел в пожаре – и занял место в новом кабинете. Казалось, он останется навечно. По крайней мере, пока руки дрожали, стоило тронуть витую виноградную раму. Она была словно зачарована, нет, проклята. Порой – на закате или в густом сумраке ночи – казалось, что портрет сочится тьмой: угольная дымка лезла из глаз Вайго, из солнечного знака на его шее, из идиллического пейзажа за спиной… Хинсдро скривился. Наверное, он сходил с ума.

«Король-Солнце» – звали Вайго соседи. Хинсдро это помнил, как помнил, что Король-Солнце всегда был крайне неуравновешенным. Несдержанным. Ненормальным. Палящее, всюду проникающее солнце словно воплотилось в нём – громкоголосом, жадном как до крови, так и до развлечений, вечно любопытствующем направо и налево: что бы у кого перенять, кого бы подчинить клинком или обаянием, а чаще – всем вместе. Вайго был, несомненно, талантлив: умел говорить и думать, биться и выбирать правильных союзников. Казалось бы, приемлемый портрет государя, но ещё… ещё…

Страстолюбец. Так о нём говорили?.. Так. Это касалось и войн, и пиров, и людей. Что бы Вайго ни делал – убивал ли, награждал, любил, дружил, – в этом была страсть. Отпустить полюбившегося предателя он мог только мёртвым, прощать – не умел.

Хинсдро вгляделся в полные выразительные губы Вайго и опять едко усмехнулся, рисуя в воздухе солнечный знак. Пропади пропадом, царь-батюшка, пропади. Всегда ходил на службы, щедро раздавал храмам земли, вокруг некоторых выросли целые города с ремесленными слободами. Попы уважали своего страстолюбца, сильно не корили за разгулы, отпускали грехи. А потом… О, бедная царица. О, бедные дети. Как же они все ссорились в последний приход Белой Вдовушки, а особенно когда…

Да, всё к тому шло. Что Вайго не выдержит, что сгорит, что, пытаясь совладать с внутренним пламенем, призовёт настоящее. Любовь, предательство, дружба и потеря – всюду страсть, страсть. Это стоило предугадать в ту охоту, когда под проливным дождём, смешанным с колючим снегом, осеняемый летучими вспышками молний, Вайго рыдал по-бабьи, если бы баба имела рокочущий голос раненого зверя… кого он оплакивал? Любимого друга или себя, преданного неизвестно – известно? – кем? Нет. Молчать…

Царь пробыл в горячке до прихода Зелёной Сестрицы, потом ожил. Ожил ли? Рядом было страшно, почему-то страшно, хотя он осунулся, поблёк, притих… Но было. Будто уже клокотала в нём какая-то отрава. Проклятье. Лучше бы сдох прямо тогда, в лесу. Некоторые ведь моментально мрут от горя, гаснут, словно задутые свечи. По крайней мере, дети и царица были бы целы. А самозванки не вставали бы из могил и не приводили тварей.

Хинсдро отвернулся от портрета. Казалось, за спиной тут же сгустились тени.

– Людоеды вот-вот доберутся до нас… – хрипло прошептал он, – ты заплатишь, даже если уже растворился во Тьме. Слышишь?

Но обернуться он не решился и быстро, как только мог, покинул кабинет.

На балконе в церемониальной палате он почувствовал себя чуть спокойнее, увидев, как мирно засыпает Ас-Ковант: обходчики зажигали золотистые фонари, дым поднимался из труб. Нежно, робко зеленели деревья. В городе пока не знали ни голода, ни настоящего страха, он разве что опустел: многие пригодные к службе мужчины и женщины были далеко. Сражались или умирали. Хинсдро надеялся, что пока эти слова всё же не значат одно и то же.

Вокруг столицы копали дополнительный ров. Всё больше пушек отливали и тащили на оборонные башни, горками укладывали снаряды. Ас-Ковант готовили разом и к бою, и к осаде. Больше всего Хинсдро опасался голодных, водяных, соляных – любых бунтов, связанных с тем, что людям чего-то не хватает, – потому велел забивать склады до отказа. Всех прокормит. Только вот что делать, если людям не хватает не зерна, а веры во что-то, кроме безмолвного Бога, во что-то поближе, он совсем не знал.

Впрочем, вскоре, пожалуй, стоило объявить, что Хельмо ведёт союзников. Спаситель родины. Великий воин. Надежда страны. Боже… тошнотворно сладкая сказочка. И даже эта сказочка – с душком, судя по её скверному началу.

Из-за ироничного совпадения: стоило явиться Хельмо, как Инада взбунтовалась, – думать о племяннике стало ещё тяжелее. Что-то в нём было неправильным всегда, просто не замечалось до поры до времени. Но такие – странные, если не сказать хлеще, блаженные, – почему-то нередко завоёвывают и трофеи, и народную любовь. Как бы насторожен Хинсдро ни был, не признавать симпатии к Хельмо среди ратников, да и не только, он не мог и потому пока был бы не против, если бы люди поверили в этого воеводу. Ну а если рано или поздно он ошибётся… Тсино, конечно, огорчится, но…

Тсино. Вот кто мог бы сейчас всё сделать лучше, всегда делал. С этой мыслью Хинсдро, кинув на свой город последний взгляд, затворил балконные двери.

Сын был там, где ему и подобало быть, – в комнате: сидя с лучиной у окна, читал толстую, с широкими квадратными страницами, книгу. Судя по схемам, изображающим построение полков, – что-то по стратегии. Тсино сосредоточенно хмурился, совсем как Хельмо, – перенял даже это. Хинсдро желчно скривился, обратив внимание и на другое: вчера, когда Тсино обреза́ли волосы, он велел подстричь себя так, чтобы было как у «братика». Мягкие чёрные пряди открывали теперь лоб и обрамляли лицо, лишь чуть-чуть не достигая плеч.

– Не пора ли тебе спать, солнце моё? – спросил Хинсдро, кашлянув.

Тсино поднял глаза.

– Нужно дочитать раздел, – не терпящим возражений тоном ответил он.

Хинсдро пожал плечами.

– Нужно – значит нужно. Но не засиживайся.

Тсино кивнул, положил книгу на подоконник и поджал ноги, освобождая на длинной, крытой барсовой шкурой скамье немного места. Хинсдро улыбнулся, пересёк небольшую опочивальню, приблизился и сел. Тсино внимательно за ним наблюдал, но не спешил поддерживать разговор. Судя по отсутствующему взору, он думал о чём-то постороннем. Впрочем, даже если и так, менее наблюдательным он не стал.

– Ты печальный, – наконец произнёс он. – Что-нибудь случилось?

– Ничего нового, может, потому я действительно печалюсь, – откликнулся Хинсдро, бесцельно блуждая взглядом по обитым резным деревом стенам. – Ну а что мне расскажешь ты? Чем сегодня занимался?

– Воевода Хэно, – глаза Тсино живо блеснули, – поставил меня на бревно. И сам туда вскочил. Он сказал, воину нужно отличное равновесие. Мы бились на мечах.

– Ты не упал? – встревожился Хинсдро. Тсино обиженно сморщил нос. – Действительно, что это я? Конечно, не упал, тебе удаётся ратное дело.

– И меня до него учил сам Хельмо. – Тсино засиял. – Есть от него вести? Скорее бы он вернулся. Наверняка он уже разбивает один вражеский полк за другим.

Хинсдро поджал губы. Ему очень хотелось сообщить, что Хельмо далеко не в столь распрекрасных обстоятельствах и может всё погубить. Интересно, как бы Тсино отнёсся к тому, что любимый «братик» не смог усмирить взбунтовавшийся город? Но портить его ясное и светлое расположение духа не хотелось.

– Да. Именно это он в скором времени и будет делать.

– Хорошо. Я тут подумал… – вдруг начал Тсино в некотором замешательстве. – Это… странные мысли.

Тон был серьёзным. Хинсдро с интересом подался чуть вперёд.

– Да?

– Самозванка. – Тсино поёрзал, садясь удобнее. – А она точно самозванка? Мне встречалась пара мальчишек, родители которых бежали от границ. Они видели её с городской стены и говорили, что она златокудрая, и голубоглазая, и командует войсками. Как всегда делал…

– Уж голубые глаза-то они издалека вряд ли рассмотрели, – принуждённо смеясь, перебил Хинсдро и тут же посерьёзнел. – Тсино, ты же понимаешь, ты уже взрослый. Быть и казаться – разные вещи. Самозванка может вести себя как дочь Вайго, походить на дочь Вайго, утверждать, что она дочь Вайго… но обе дочери Вайго – и Димира, и Анута – мертвы. Если бы одна из девочек выбралась из пожара, как бы она оказалась вдруг в Осфолате? С другим именем, женой королевича…

– Может, её украли?

– С Домом Луны не особо дружил даже Вайго. Их людей при дворе тогда не было. Если бы они похитили царевну, об этом бы узнали быстро. Хотя буду честным… – Хинсдро помедлил, – не могу поклясться, что видел в окнах горящего терема обеих девочек. Я был слишком напуган, как и все, я звал твою мать, а когда не звал, смотрел лишь на государя. Только пусть это останется между нами, ладно? Не стоит смущать народ. Я уверен, царевны мертвы. В тереме обнаружили достаточно обгоревших тел. Детей там было семеро.

Лицо Тсино не дрогнуло ни при упоминании матери, ни при страшных последних словах; глаза оставались ясными и холодными. Он только опять нахмурился.

– Почему он… прошлый государь… так сделал? Говорят, он кричал, и сыпал проклятьями, и убил пожарного, и… может, маму тоже, и других слуг и бояр? Почему иначе они все не выбрались? Ты ведь с ним дружил. Ты знаешь?

Хинсдро вздрогнул, но собрался. По-прежнему твёрдо он посмотрел на Тсино.

– Если бы я знал, я бы помешал. Но люди, особенно отягощённые властью, часто совершают странные поступки, иногда – страшные. Очень страшные.

Тсино крепко ухватил его за запястье. Пальцы были холодные, ладонь вспотела. Подаваясь вперёд, он округлил глаза.

– Значит, и ты можешь сделать что-то подобное?

– Боже, солнце моё! – Хинсдро засмеялся и накрыл руку сына другой рукой. – Что ты? Я ведь не Вайго. Тебе уж точно ничего со мной не грозит. Не бойся.

– Да я и не боюсь, так спросил, – поспешил улыбнуться Тсино, хотя губы его побледнели. – Мы с Хельмо ведь тебя любим и тебе поможем. Ты не сойдёшь с ума, потому что у тебя есть мы.

«С Хельмо…» Хинсдро осклабился.

– О да. Ваша помощь согревает мне сердце.

«Инада потеряна».

– Особенно Хельмо, – снова затянул своё Тсино, ёрзая на скамье. – Хельмо – настоящий герой. Скорее бы он пришёл. Мне больше нравилось, когда он меня учил…

«Главное, чтобы людоеды не пришли раньше».

Тсино продолжил красочно расписывать, как замечательно было учиться военным премудростям с Хельмо. Хинсдро смотрел на его оживившееся лицо, кивал и мрачно думал. Что бы ни ждало впереди, как бы всё ни повернулось, даже если Хельмо и союзники смогут сделать, что велено, и сделать вовремя…

– И он ещё ругался. Он называл меня неуклюжим жеребёнком, когда я что-то делал не так. А Хэно слишком хороший или боится, потому что я ― твой сын. А как можно нормально учиться, если тебя не ругают? А ещё он какой-то толстый…

…Тсино лучше услать. Спрятать подальше, где-нибудь в Цветочных королевствах. Пусть переждёт грозное время, время возможной осады и плена, битв и интриг…

«Время, когда я действительно могу сойти с ума. Не как Вайго, но не менее гибельно».

– …У каждого ведь должен быть кто-то умнее и старше, да? Хельмо сам всегда хотел стать как Грайно Грозный. А ты помнишь Грайно Грозного?

Хинсдро перевёл взгляд в сторону окна. Город уже совсем потемнел, золотились лишь редкие огни на башнях. Сумеречный тёплый воздух вползал в комнату; с ними вползала и почернелая, набухшая от прошлогоднего снега, тяжёлая память.

– Конечно.

– Хельмо очень его любил. И государь любил, так Хельмо говорил. А ты?

– А что ещё говорил тебе Хельмо?

Вопрос прозвучал резче, чем Хинсдро сам хотел, и он устыдился этой резкости. Тсино недоуменно моргнул, не нашёлся с ответом и надулся.

– Лучше бы он побольше рассказывал тебе по делу, а не кормил байками, – поспешил оправдать свою вспышку Хинсдро. —

А Грайно Грозный был сорвиголовой, как и многие из любимцев Вайго, и это всё, что тебе нужно знать.

– Но он правда был Грозным? – не унимался Тсино.

И Хинсдро решился. А что такого в клочке пугающей полуправды? Усмехнувшись, он склонил голову – так, чтобы самые мрачные тени заплясали на лице.

– Ещё каким. Много воевал. Сколько же денег ушло, сколько людей полегло, а сколько раз захваченные города поднимали бунты… Советники и казначеи были недовольны. При государе еле уживались два лагеря: думный и ратный, умеренный и требующий новых и новых походов. Они враждовали, Вайго разрывался: необходимость укреплять границы и гонять разбойников он понимал, но и дураком, не знающим цену золоту, не был. В конце концов, не добившись денег на очередное какое-то новшество в армии, Грайно, по слухам, устроил заговор: хотел на охоте убить ближнего боярина Вайго, обычно отговаривавшего того от очередных разорений, чтобы это место занял менее упрямый человек. Вайго узнал. С Грайно и двумя его дружинниками расправились стрельцы. Царь был сложным человеком, но одного не прощал – ударов в спину. Даже если удары предназначались не ему.

– В спину?.. – тихо переспросил Тсино. – Откуда ты знаешь, что… в спину?