Текст книги "Театр тающих теней. Словами гения"

– Лаврентьев! На выход!

– О! Чо, ты тот самый Лавр, что ль?! – даже молодняк с концерта его знает. – Без шлема не похож!

– Без нее не пойду.

– Не геройствуй! На Олимпиаду не пустят. Я сама виновата и тебя втянула. Иди. – Таня мягко подталкивает Олега к открытой двери обезьянника.

– Без нее не пойду.

– Товарищ капитан, заслуженный мастер спорта Лаврентьев Олег Леонидович отказывается идти без гражданки Малининой.

– Гражданки Малининой? Это еще кто?

– Вот документик при ней найден.

Начальник отделения милиции услужливо подсовывает капитану КГБ временный пропуск в телецентр на имя Малининой Татьяны Александровны.

– Ведите двоих. Раз заслуженный мастер отказывается. Ромео, мать твою, нашелся!

Вдвоем сидят в кабинете перед Гэбэшником. Под столом Таня берет Олега за руку.

– Вы понимаете, что, будь на моем месте другой, ваша карьера сейчас бы и закончилась?

Гэбэшник вкрадчив. Обращается по имени. И вроде бы даже не пугает – умасливает.

– Над нами южнокорейские боинги летают, а вы на подпольных концертах скачете! Вы же понимаете, еще одно ЧП, и вам, Татьяна Александровна, никогда не видать Центрального телевидения! А Олегу Леонидовичу не видать Олимпийских игр. И всех зарубежных турниров. Станет невыездным…

Стращает-запутывает-умасливает. Все сразу.

– И скажите спасибо, что нам в Сараево за Лейк-Плэсид отыграться надо! Не то…

Олег и Таня выходят за дверь. Гэбэшник набирает номер телефона.

– Категорически приветствую! Лаврентьев твой кадр? Пока ничего. Скажем так, почти ничего. Но… Присмотри на всякий случай.

Таня и Олег выходят из ментовки уже под утро. Идут по городу. Оборванные, грязные – пока менты вязали, порвалось и запачкалось и выпускное платье с рюшечками Тани, и модные дутые штаны и свитер в широкую полоску Олега.

Автобусы не ходят. Холодно. Дождь.

– Как я домой такая пойду? – смотрит на свое грязное, немного порванное платье Таня. – Мама в ужасе будет! Она думает, я у Маринки ночую.

– Поедем, в порядок себя приведешь. Я недалеко живу.

В далеком восемьдесят третьем в таком приглашении для девушки не слышится ничего, кроме предложения привести себя в порядок. Просто привести себя в порядок. И все. Почти…

Ловят одиноко едущую по проспекту машину с надписью «Хлеб» – другие машины в этот час в этом районе не ездят. В кабине тепло и немного кисло. Высаживая их около дома Олега, водитель, узнавший «самого Лаврентьева», в качестве угощения сует им два батона свежего хлеба. Теплого еще. Вкусного. Нереально вкусного.

Теплый хлеб. Теплый дом. Теплые руки Олега.

И поцелуй. Первый в ее жизни такой поцелуй. Долгий-долгий. Поцелуй как разговор. Поцелуй как секретный код, переводящий все за грань реальности. Переброс в другое измерение. И уже нет отдельно его и отдельно ее. Ничего нет. И все есть. Будто взрыв от прикосновения губ, и они оба распадаются на мириады молекул и собираются вновь, уже не понимая больше, где он, где она, только вместе…

Сидят на диване, так и не успев снять и почистить испачканное и порванное. Еще одно пятно на ее платье и на диване – так вот о чем подруга говорит: «Я вся уже мокрая!»

Руки Олега на ее спине. На коленках. И чуть выше. От испачканной в автозаке одежды запах пыли и пота. Еще выше… Выше… Другие руки в тренерской на ее коленках… И выше. И звук как порванная струна. Неведомая сила выбрасывает ее из этого нового невероятного измерения обратно. Туда, где нет ничего. Только волна тошноты…

– Не могу. Извини.

Хлопает входная дверь. Она снова на улице.

Не могу… Не могу… не могу…

Москва. Начало 2000-х

– Почему она ему не дала?!

Режиссер Кирилл откладывает в сторону еще одну страницу заявки на сценарий.

– У нее психологическая травма. Когда ей было лет четырнадцать-пятнадцать, тренер домогался. Из-за этого и бросила фигурное катание. И нормальные отношения с мальчиками не могла завести. До четвертого курса ни разу нормально не целовалась.

– А Олег?

– Олег как ты. Понял только одно – «не дала!».

Новогодний прием во дворце Келуш

Эва

Лиссабон. 31 декабря 1973 года

– Почему вы меня выбрали?

– Не я выбрал! Оттуда приглашали! – директор Гонсальвеш делает выразительный жест пальцем вверх.

– Не на прием! Почему вы меня в ведущие выбрали? Пять лет назад.

Директор чешет ладонь. Только он стал успокаиваться, что все нормально. Почти. Эву привели в чувство. Заново причесали. Затолкали в машину. Странноватую, будто ее по голове мешком шарахнули, но все же ту самую звезду Эву Торреш, которую ждут на приеме. А его ждут только вместе с ней. Без телезвезды он там не нужен, даром что он начальник звезды. И они едут на большой правительственный прием. Опаздывают немного, но не критично, в рамках допустимого протоколом. А эти звездные капризы, похоже, заразны. Прежде Эва никогда себе такого не позволяла, и вдруг…

– Почему в кадр посадили? Я тогда на ведущую похожа не была… Да не чешите руки, так до крови можете разодрать.

Берет руку директора, отводит в сторону, не отпускает. Дольше обычного. Удерживает его руку.

– Вам приказали? Конечно, вам сверху приказали…

– Рекомендовали…

Директор руку все же выдергивает.

– Но если бы я не был уверен, что ты достойна…

Эва про ее достоинства уже не слушает.

Приказали сделать ее ведущей. Телезвездой.

Тогда, пять лет назад, ее посадили вести программы новостей, которые в строжайшей тайне записывали для единственного зрителя – парализованного диктатора Салазара. Службист вызывал на отдельный разговор, внушал, насколько все секретно. И она день за днем читала новости, что заявил премьер Салазар и какое решение он принял, в то время как в основной эфир на всю страну выходили другие новости про нового премьер-министра Каэтану.

К больному диктатору посылали съемочную группу. Со спины, чтобы следы паралича были не так заметны, снимали Салазара, принимающего Каэтану, которого он все еще считал своим заместителем. После в особой папке приносили уже написанный текст – без следов синего карандаша. Приносили те, перед кем их цензор почтительно распахивал двери. Читать подводки и закадровые тексты приходилось по листочку, который сразу после прочтения уносили. Смонтированное видео вставляли в начало обычного выпуска, убрав новости о действиях премьер-министра Каэтану. Дальше бобину увозили в известном направлении, чтобы вывести на экран единственного телевизора. А с нее брали подписку о неразглашении.

Почему читать новости для парализованного диктатора выбрали ее?

Луиш в ту пору еще мало пил и был не так уж ужасен, можно было его приструнить. И других желающих стать звездами хватало.

Почему именно ее?

Почему мать в ложе за спиной Салазара?!

Почему у нее на руке это кольцо? Кольцо с руки диктатора?!

Кольцо, сколько Эва себя помнила, мать бережно хранила, надевала только по особым случаям. Но подарила ей в день ее первого появления в кадре.

– Ты должна его носить! Оно приносит удачу!

Должна. Кольцо с детства внушало ей благоговейный трепет.

После стоп-кадра с кольцом на мизинце Салазара первый порыв был бежать к телефону звонить или быстро в машину и ехать разбудить мать и задать вопрос.

Но если мать столько лет ничего не говорила, никогда даже не упоминала о знакомстве с тем, кто всю жизнь был для нее вторым после Бога, то вряд ли скажет и сейчас.

* * *

Прием как прием. Все ждут официальный тост.

Каэтану еще нет, а очередь выстроившихся чокнутся с ним – в надежде успеть сказать, спросить, кивнуть, присягнуть – уже есть. Длинная такая очередь к пустому месту. Стоящие в ней истово подсчитывают знаки внимания пока со стороны ближнего круга – кому больше досталось, какие ветры веют, какие перемены грядут.

Великая Амалия Родригеш спела всего раз и уходит. Достойная.

Амалию сменяет снова тот сладкоголосый Брага, что был днем на телестанции. Гитару ему подносит тот же безликий человек с влажными руками, что стоял за оператором в студии. Эва достает из сумочки платок и вытирает ладони. И только потом спохватывается, что сходит с ума – сейчас же она не пожимала влажную руку безликого. Рефлекс.

Здесь все!

Генерал Кошта Гомеш, приходивший к ней на интервью в студию сразу после назначения на пост командующего Генеральным штабом, подходит вместе с таким же важным генералом и кем-то чином ниже, кажется, капитаном – вечно она в воинских знаках путается. Представляет:

– Эва, это генерал Антонио ди Спинола! Капитан Витор Сантуш. – И понизив голос, вкрадчиво: – Мы не выдаем военные тайны, но сразу после праздников ждите информацию о новом назначении!

– Очень приятно, генерал!

– Антонио написал книгу, скоро выйдет. – Кошта Гомеш разворачивается в сторону стоящего рядом директора телестанции. – Вы должны будете об этом рассказать в новостях. Это будет событие!

Директор Гонсальвеш кивает.

– Конечно же, конечно. Ждем сразу после праздника!

– Лучше через две-три недели. В магазинах появится девятнадцатого.

– Тогда сразу девятнадцатого. Как книга называется?

– «Португалия и будущее».

– Отличное название! Отличная тема для программы. Эва будет брать у вас интервью!

Вид генералов на директора всегда производит впечатление Медузы Горгоны. В детстве в солдатики не наигрался? Перед гражданскими начальниками любого уровня он бледнеет, но не до обморочного состояния. Но стоит на телестанции или в его непосредственной близости появиться военному, как полностью теряет дар речи. Или мужчины все такие? Ей вот все равно, генерал, командующий или капитан, который сейчас пытается за ней ухаживать.

– Оставим вас, несравненная Эва, на молодого капитана! Не все же вам время на старых генералов тратить! Витор составит вам компанию!

Почему властные мужчины всегда нарываются на комплименты? Требуют лести?! Недавно только догадалась – чем больше власти у мужчины, тем грубее должна быть лесть.

Привычно отыгрывает:

– Генералов вижу, старых нет!

И снова обязательная растянутая до ушей улыбка как с лица пугающего клоуна.

– Развлекать меня не надо, я сама…

Но начальник Генштаба возражений не терпит.

– Капитан, это приказ! И чтобы наша звезда не скучала! Расскажи прекрасной Эве, кто есть кто!

И смотрит на этого Витора весьма многозначительно.

Ах, да! Новая охрана телестанции с декабря в прямом подчинении военных. Про утренний скандал с Луишем генералу уже явно доложили.

Еще раз растягивает улыбку, прощается с генералами, улыбку отклеивает и поворачивается спиной к приставленному к ней капитану, лицом к импровизированной сцене, на которой блеет сладострастный певец фаду.

– Супруга премьера пришла без брата? Немудрено.

Из-за ее плеча капитан начинает разговор ровно в ту секунду, когда обязательное общение с генералами окончено и Эва хочет уйти, а в разговоры о семье премьера Каэтану ввязываться не хочет. С детства мать учила – слушать слушай, да помалкивай! Целее будешь. А сплетни про семью самого премьер-министра лучше и не слушать.

Но капитан и без ее ответных реплик продолжает:

– Все деньги Португалии сейчас в радиусе трех метров от вас!

Эва лишь вопросительно приподнимает бровь.

– Привластные денежные мешки. Вот тот, который в смокинге выглядит как официант, Жозе Паринья Пиану, официально банкир, но с тесными связями с ПИДЕ. Финансирует многие сомнительные операции.

«Сомнительные операции» тайной полиции она предпочитает пропустить мимо ушей. Но капитан Витор и не думает останавливаться:

– Мария Жардин.

– Но она-то спортсменка! Чемпионка по парашютному спорту, у нас был сюжет про нее. При чем здесь денежные мешки?

– О, да! Чемпионка! Гордость нации! Сама записалась в парашютно-десантные войска, вовсю воюет с Фронтом освобождения Мозамбика. Сама убивает сторонников Саморы Машела и их советских и кубинских советников. А рядом ее любимый папочка Жорже Жардин – бывший салазаровский госсекретарь и депутат, спецпредставитель в Африке, а после нефтетрейдер. Качает нефть из Мозамбика в собственные карманы. И, значит, дочка воюет не за сохранение присутствия Португалии в Африке, а за собственный кошелек. Продолжу…

– Не надо.

– И все же продолжу. – Этот капитан Витор навязчиво настойчив. – Ваш однофамилец Жуакин Феррейра Торреш, мэр нищей Мурсы и миллионер. В семье было семнадцать детей. Начинал с контрабанды леса в Испанию. Поднялся на добыче бриллиантов в Анголе. Чудовищно разбогател и лезет в элиту, а его не пускают. Рядом богатейший человек страны, этот уже из баронов, – Антониу де Соммер Шампалимо. Ордер на его арест отменили только три месяца назад, а он уже на главном приеме…

– Хватит!

Сколько стукачей сейчас вокруг, и представить страшно! Завтра донесут, что она, Эва Торреш, на правительственном приеме вела антиправительственные разговоры!

– Но этого, положим, вы должны знать.

Капитан показывает на вошедшего в зал малоприметного человека в сером костюме с перхотью на воротнике.

– Фернандо Паиш. Правая рука премьера. И не только нынешнего. Сами понимаете, какая именно рука.

Паиша Эва помнит с поры, когда делали поддельные новости в одном экземпляре для больного Салазара. Глава тайной полиции ПИДЕ вместе с нынешним премьером всегда был на всех постановочных встречах с больным диктатором.

– Должна. Но не знаю!

Включает звезду. Как бы от этого капитана отвязаться, двенадцати ударов дождаться и уехать домой, снять платье – хоть и без корсета, но и в нем как в смирительной рубашке.

– Не знаете – узнаете. Скоро. – То ли посвящает в тайны, то ли угрожает капитан Витор. – Скоро он будет во всех новостях.

– Начальники тайной полиции в новостях не мелькают! – выдает свое знание Эва.

Капитан улыбается. Загадочно.

Блеющий певец фаду Брага наконец отходит от микрофона. Несколько минут напряженной тишины, никто не рискует занять паузу. И вот оно, долгожданное! Из правой двери появляется Сам! Премьер! За ним несколько таких же скучных мужчин в серых пиджаках и одна дама с меховым боа, супруга премьера. Эва прежде ее не видела, но несложно догадаться.

Сейчас премьер свою речь скажет, часы пробьют, и можно будет уехать домой, раздеться и забраться под одеяло с головой. И никого не видеть. И не думать ни о чем.

– Вы же знаете, что брат жены премьера оппозиционер-республиканец?! – Снова шепчет почти на ухо Витор. – Не верит в идеалы Estado Novo, «Нового государства»!

Она быстро оборачивается по сторонам – слышит ли кто?

– Ненавидит зятя своего премьера, как ненавидел и Салазара, – не унимается приставленный к ней красавчик-капитан.

Стрелки на старинных часах приближаются к двенадцати, толпа сдвинулась вперед слушать премьера.

– Вы-то откуда знаете?!

Капитан ее благонадежность проверяет? Не только охрану телестанции ужесточили, но и тайную проверку сотрудников начали? Давно ее в кабинет службиста не вызывали, но теперь заходят иначе.

– Мы много всего знаем!

Откуда он навязался на ее голову?!

Поворачивается. Смотрит на капитана внимательно. Витор не отводит взгляд.

– И вы должны знать!

Послать бы. Но нельзя. Директор Гонсальвеш не простит. Придется, как обычно, дурочку изображать. Что с красотки ведущей взять…

– Ха-ха! Какие небылицы! В такое поверить – как в снег в Лиссабоне в Новый год!

Премьер традиционно нуден – нет в его речах той завораживающей магии, колдовства, гипноза, что отличали каждое выступление его предшественника Салазара. Каэтану о чем бы ни говорил, всегда бу-бу-бу. Атлантическая солидарность. Борьба с коммунизмом в колониях.

– Еще бы про отток капитала за рубеж рассказал! – шипит сзади в ухо капитан. – Полтора миллиарда эскудо за прошлый год. Публиковать эту статистику Каэтану запретил.

Бог с ним, с капитаном-провокатором. До конца приема она как-нибудь дотерпит, и не такое терпела. Но премьер действительно парализующе монотонен. Столько лет за спиной Салазара провел и ничему не научился.

Столько лет провел…

Сколько?

С какого времени Каэтану был рядом с Салазаром? Плохо она учила историю в университете! Оценками по современной истории Португалии похвастаться не могла. Но вдруг?! Вдруг Каэтану знает, что ее мать делает за спиной диктатора?

Что, если?! Шальная мысль!

Включить звезду, рвануть с бокалом наперерез! С Новым годом, господин премьер! С новым счастьем! Сказать, что мечтает об интервью с ним… Не затопчет же ее охрана! Или затопчет?

Как так получилось, что задать вопрос премьер-министру ей проще, чем задать вопрос собственной матери?

Но интервью премьер не дает, а ее и директора Гонсальвеша службисты потом по допросам затаскают.

А если сразу про мать спросить, как она, мать, оказалась в ложе диктатора? И откуда у нее это кольцо? Вдруг от неожиданности премьер ответит?! Пусть потом этот капитан-провокатор ее оттаскивает, она уже узнает. Или не узнает. А кстати… Капитан, как любой службист, должен биографию премьера знать.

– Каэтану с Салазаром долго работал? – делает вид восторженной почитательницы Эва.

– С середины сороковых, – без запинки отвечает Витор. Хорошо учился в свой военной школе. Или где там их учат. – В 1933-м был аудитором в министерстве финансов при Салазаре, но недолго.

– А между этим что делал?

– С 1940-го возглавлял салазаристскую молодежную организацию, с 1944-го – министр колоний…

– А в 1938-м? – отсчитывает девять месяцев от даты своего рождения Эва.

– Профессор в Коимбре.

Этого капитана хоть сейчас на экзамен по биографии премьера отправлять можно, сдаст на отлично.

Бесполезно рисковать. Мать в ложе оперы с Салазаром по виду такая же, как на ее фотографии 1938 года. Еще стройная, это после родов она располнела. Но в те времена Каэтану в свите диктатора не было, а жаль!

Большие напольные часы в зале приемов уже бьют двенадцать! Премьер закончил речь и с бокалом начинает свой путь по кругу.

– С Новым годом! С Новым годом!

Чокается со стоящими впереди по одному ему известному принципу. С кем-то только стук-стук, кому-то кивает – поздравляю, кого-то даже не замечает.

Сзади толкаются, всеми силами лезут вперед, кому не удается пролезть, тянут к премьеру бокалы, обливая шампанским парадные сюртуки, меха, вечерние платья и генеральские кители ближнего круга. Не с премьером чокнуться, так хоть с его супругой, которая, как утешительный приз, идет следом, стуча по бокалам не замеченных мужем гостей.

– С Новым годом! С новым процветанием!

– Нового величия «Новому государству»!

Сейчас и до нее дойдет. Как встретишь Новый год, так и проведешь? В очереди к бокалу премьера с провокатором-капитаном за спиной?!

– Сеньора Торреш!

Премьер Каэтану около Эвы останавливается, сбивая ход следующей за ним процессии. Все шествовали в едином ритме, вдруг затор. Глава Генштаба Кошта Гомеш, приставивший к ней этого соглядатая-капитана, чуть не налетает сзади на жену премьера. Едва успевает отвести в сторону руку с бокалом – вылил бы сейчас шампанское в декольте первой леди, всю армию поднимать на его защиту пришлось бы!

Генерал Кошта Гомеш вскидывает густые брови – на ком застряли?! Увидев, что премьер разговаривает с Эвой, сначала хмурится – не велика птица, общий ход сбивать, потом натягивает положенную парадную улыбку. И снова кивает стоящему за ее спиной капитану, не упусти, мол! Капитан и сам не отлипает. Дышит в затылок.

– Смотрим вас, смотрим! Вы наша звезда! – Приторная, как крем в пирожных паштейш-де-ната, улыбка скользит по лицу премьера. – Каждый вечер смотрим, правда, дорогая?! – обращается к супруге, чтобы та потом дома скандал не устроила.

Эва снова с приклеенной улыбкой клоуна бормочет что-то про честь быть приглашенной…

Супруга Каэтану Тереза сзади кивает.

– Вы наша любимица!

Генерал Кошта Гомеш за плечом супруги премьера вытягивается, пытаясь в общем гаме расслышать хоть что-то. Вид у него довольный. Радуется, что человечка к ней вовремя приставил?

Премьерская чета продолжает разговор с ней как с давней знакомой, каждый вечер приходящей в их дом. Продолжает явно дольше положенных на приеме пары дежурных фраз. Эва уже спиной чувствует, как от всех нечокнувшихся с премьером в ее сторону идут волны ненависти – им даже стука бокала не досталось, а с ней премьер говорит и говорит!

Провокатор-капитан просто прилип сзади, нарушая все правила приличия. Если бы не премьерская чета, так и влепила бы пощечину этому соглядатаю!

Премьер мурчит еще что-то про нее, Эву Торреш, звезду Нации – опять эта Нация! Что в нее верят, знают, в любой сложной ситуации она будет верна нашему делу…

Каэтану уже раза три коснулся своим бокалом бокала Эвы. Бокалу соглядатая-капитана, нависшего над Эвой сзади, достается лишь стук бокала супруги премьера.

Отходят. Наконец. Теперь можно развернуться и сказать этому капитану все, что о нем думает! И не только сказать.

– Знаете ли, господин капитан…

Резко поворачивается, замахиваясь, чтобы ударить соглядатая по лицу! И пусть ее больше никогда не позовут на правительственные приемы! Таких хамов-стукачей нельзя прощать!

Поворачивается с уже занесенной для удара рукой. И видит…

…как над капитаном нависает толпа, обливающая его китель липким шипучим напитком.

Слева на капитана давит тот безликий спутник сладостного певца фаду с влажными ладонями. Справа – бокал в руке без одной фаланги на указательном пальце. И отовсюду чьи-то шляпки, вуали, бокалы, бокалы, давящие, тянущиеся, напирающие. А капитан Витор, упираясь, сдерживает всю эту нависающую толпу, прикрывая от этой толпы Эву.

Рука зависает. И, вместо удара по лицу, тянется стряхнуть липкие капли шампанского с кителя капитана.

Надо же, иногда и стукачи бывают полезны.

– Мне пора… Приятно было позна…

– У меня приказ провожать! Да и не выберетесь вы без меня отсюда. Без машины ни въехать, ни выехать, а директор ваш занят. – Капитан Витор кивает на директора Гонсальвеша, заглядывающего в лицо заместителю начальника Госбезопасности. – Так что вам теперь или со мной, или вашего директора до конца приема ждать.

Сил после такого долгого-долгого дня никаких нет. Придется выбрать капитана, как меньшее из зол.

Первый час ночи первого января нового, 1974 года.

Они выходят из дверей правительственного дворца на улицу.

И видят, как медленно-медленно-медленно, словно в кино или в сказке, падает снег.