Текст книги "В поисках меча Бога Индры"

Люпель появилси к вечёру энтого денька нежданно, словно мигом вырос с под оземи. До него путники вуспели миновать полесье липовых и кленовых деревов, да дубняки идеже росли уже паче могучие дубы и буки, а меже них иноредь хоронились берёзовы рощицы. Сам же град вокружали массивы чернолесья, а находилси вон на брегу широкой, полноводной реки Ныман.

Люпель был большущим градом, обнесенным двойной стяной частокола, да и ров с мостом раза у два превышали тот чё видывал Борилка у Гарках. Попав унутрь града чрез мощны деревянны ворота, странники подивились статью и порядком существующем у нём. Избёнки и хузяйственны постройки расположилися тама строго у ряд, дворы были обнесены плетёнными из веток ивы и вётлы оградами, дороги ровнёхонько устланы лесом, и вроде як ано возвышались над остальной частью оземи примыкающей к ним.

Ваявода Люпеля Черняв, был подстать свому имячку со смуглой кожей, коренастый, чернокудрый, со густой чёрнявой бородой и вусами, губастый, да с непомерно большими ладонями, о таких беросы ащё гутарят широкорукий. Вон огладывал наново прибывших смурным, недовольным взглядом и будто посмеивалси у свои густы усы сказу Былята и Сеслава, но услух ничавось не говаривал. Ваявода предоставил путникам свову избу и избу сынов на ночлег, разместив усех по двое, и согласилси провесть гостей до гая, а таче поять лошадей на прокорм.

Чернява хоть и был гостеприимен, да вусадил путников за богато накрытый стол, усё ж усем своим видом вельми не понравилси Борилке и дело було даже ни в его, словно растянуто-посмеивающихся уголках губ, ни в его хмуром и неприветливом взоре, а у чём-то другом… И мальчик глядючи на смугло лико ваяводы с чернявыми бровями и отвислыми губами усё больче и больче сёрдилси на того. И кажный миг проведённый у Люпеле становилси каким-то мутным и томительным для души отрока. И даже то, шо Черняв провожая их у дальню торенку, собрал хороши запасы, не смогло снять с мальчоночки чувство досады, словно казалось яму, прилипилась кака-та мерзка козюлька ко щеке, и скинуть её нельзя, и носить на собе ужо до зела гадко. Но вособливо малец рассерчал на ваяводу кадысь тот провожаючи путников к широким дубравам, напоследок, може не в силах сдержатьси, зычно засмеявшись, точно прокаркал ворон, молвил:

– Шо ж, ни ты первый, ни ты последний Былята йдёшь у Торонец за мячом Бога Индры. И ищё вернее не ты первый ктось оттудова ня возвернётси. А посему коня твово я собе приберу, вжесь шибко вон добрый гнедой.

Борилка глянул на Чернява и аж! затрясси от гневу, ужо такой наглец был эвонтов Люпельский ваявода, злобный и точно нелюдимый… Оно и все жители града, который недавно они покинули, были хмуры, неприветливы, по-видимому, не жёлающие видеть пришлых. Отрок повесил на плечо котомку, поправил чуть съехавшее у бок туло и покачал головой поражаясь таковой нахальности, да вуставилси у чорные очи Чернява, як говаривали про таки глаза беросы, недобрые. Боренька туго вздохнул, не понимаючи, почему ваявода сице радуетси тому, шо люди, коих он привел к гаю могуть погибнуть и то не ради собственных животов, а за родименький бероский люд.

Былята на прощание протянул руку к ваяводе, а тот усё ищё громко гогоча содеял вид, шо не заметил того дружеского движения, и тады Сеслав негромко произнёс:

– Чаво-то ты ранёхонько Черняв загоготал, язык гляди втаким гоготом не сглотни. А коней ты покудова не дели, мы по усем приметкам должны невдолзе вернутьси, оно верно не наступить ащё и первый осенней месяц верасень… Сице осе про гнядого Быляты ни чё калякать не стану, а мово Смельчака корми ладно, да и пои. Абы значить не отощал… як и положено уважить гостя.

Ваявода не мешкая перьстал гоготать, и, сдвинув ураз свои густы брови, бросил лютый взгляд на Сеслава, на миг задержавшись своими чернявыми очами на его шраме.

А Былята вжесь чуя нарастающу грозу меж горячих голов своих путников, кивнул воинам Чернява, шо стояли, держа у поводу лошадей, угрюмо озирая гостей, и развернувшись неспешной поступью направилси к кромке леса, оная плотной зелёной стеной высилась упереди. Следом за ним пошел Борила да и востальны странники, не жёлающие паче глядеть на таких нахохленных хузяев. Уже у самого края чернолесья малец остановилси, и, поворотив голову, посотрел на отъезжающего Чернява. А тот будто почувствовав на собе энтов взор, и сам развернулси да с такой злобой вызарилси на уходящих у дальню стёжку путников, шо Борилке почемуй-то на маненько стало грустно, сице точно узрел он не бероского ваяводу, свово братца, рожденного от росы упавшей с одёжы Вышни, а како-то глупое, предательское Лихо.

Глава десятая. Встреча

Кады путники углубились у лесну чащу, Сеслав, шагающий прямо за Борилой, скузал, обращая свову речь к Быляте:

– Не понравилси мне вэнтот Чернява. Вельми вон угрюмый да неприветливый, точно не берос, а так неведомо чё.

– Ну, энто он можеть по первому сице… вже ж он не знаеть ны, не ведаеть чё мы во себе несём, – оправдывая ваяводу, молвил Былята и рукой придержал ветвь дерева, шоб вона не ударила мальца, шедшего позади няго, по лику.

– Не-а… Былята, не прав ты. Оно сразу видать вон нехороший человек, – вставил Щеко, топающий следом за Сеславом. – Дурной у няго, тёмный глаз… оно и душа, по-видимому, не луче, така ж тёмна, дурна… Эвонто надоть тако удумать, взамест доброго пути, бачить, шо заберёть твово коня… Сице токмо дурной человек гутарить могёть тында, одним словом.

– А мене казалось, – встрял в толковище старчих Борила, и на малеша задержав свову поступь, оглянулси да посмотрел на Сеслава. – Он не тында, а Лихо… Ну, то самое, кое Асура Велеса предало, но доколь ащё двуглазое.

Воины вуслыхав пояснение мальца, разом громко засмеялися, судя по сему, оно им дюже понравилось, а немного опосля Сеслав, перьведя дух от смеху, закалякал:

– Много я градов за последни годы объездил, торгуюче, да сопрувождая тех кто торгашит, и знашь Былята заметил я, шо люд бероский чаще стал со дурным взглядом встречатьси… По младости такова вроде не було, або я не примечал… Но нонче люди со таким дурным глазом об наживе тока и кумекають… гривошники для них точно дётки родные. А некие ваяводы, вже не буду я гутарить их имена, и вовсе устраивая монетны дворы чеканять на тех гривошниках свовы морды. Тьфу! водним словом! ден то беросы, кто о гривошенках шибче чем о людях думаеть.

– Може оно потому-то зло и топаеть на наши земли, да Асур Крышня дитю лишь и смог доверить силу Ясуней, – откликнулси низким голосом Гордыня. – Занеже лишь детска душенька энтим самым гривошникам не подчиняитси, да тока волю вольную любить.

Горестно вздохнули воины, вспоминая у то зло, шо иде-тось топало копытами, приближаясь ко родным землям, да смурного ваяводу Чернява, у каковом, будто у водной глади отразилась изменяющаяся душа бероского люда. А Борилка вздохнул со всеми сообща, поелику переворошил у памяти матушку, братцев, сестричек да Младушку, свову деревеньку у коей жили люди попроще, дорожившие не гривошниками, а волей своей.

Чернолесье, по которому шли днесь путники, было огромно и вельми благолепно. Здеся дубняк, с поднимающимися у нём могутными дубами, буками, каштанами, сменялси березняками и осинниками, меж них частенько встречалися небольши перьлески, идесь лезли из оземи сякие низкие кустарники да заросли малины аль ожины. Энтот чудный гай был наполнен звуками: пением птиц, шебуршанием ежей, окриками зверья. У лесу раздавались инолды и неведомы звуки аль стенания, кые исторгали духи, приглядывающие за странниками, и высвобождающие от веток, да стволов деревьев едва проторенну, зверину тропку, по оной те шли. Духи енти не пужали людей, вже они были не злыми, и правили у зелёных нивах сберегаючи тама чистоту и жизть, а потому, у то ведал сякий берос с малолетства, николиже не творили ни чё худова людям, пришедшим у лес не с дурными мыслями. В чернолесье итить було легко и приятно, густы кроны деревов создавали унизу тень и прохладу, а встречающиеся в обилие роднички, ручейки, крыницы, ключи, речушки да небольшие озерки обеспечивали путников у достатке водицей.

Продвигаясь уперёдь, як и велел Асур Крышня усё времечко на восход солнца, на всток, пополудню вышли к лесному массиву идеже росли лишь одни дубы. Оземь у энтом месте была грядиста и тянулись те холмы куды-то управо да улево. В высоту взгорки гляделись не оченно здоровыми, однакось, склоны их, с произраставшими на них деревами, были круты. А вот вершины тех гряд, то плоские, то покатые, казали большеньки поляны, захваченные уполон коротюсеньким кустарничком, доселе не виданным Борилой, да вусыпанный чёрными, крупными ягодами. У дубняках стоящие дубы были самыми настоящими велетами, а их верхушки, да густы кроны, кажись, заслоняли усё небушко, делая земли под собой сумрачными. Лёгкий ветерок пролетая, идей-то у там в вышине, едва заметно колыхал ветви, отчавось дерева трепетно качали мохнатыми кронами-головами и изредка сбрасывали к долу надоевшие аль поеденные жучками листочки.

По мере ходьбы по лесным взгорьям на смену старикам дубам, пожившим на Бел Свете, явилась молода, юна поросль дубочков, да стали появлятси осины, берёзы, и отдельны дерева липы. Под теми деревами теснились заросли черёмухи, рябины, зимолиста, калины да лесного ореха – лещины с широкими листами, напоминающими туловище рыбы – леща, да и вядущево оттогось речного жителя свово название, с маханькими ноли белыми орешками укрытыми плотной зеленоватой обёрткой. Иногды встречались и вовсе молоденьки деревца: слегка кривоватенькой сосенки, мохнатенькой ели, тощенькой ольхи, аль пужливо трепещущего листвой граба. Под кустами по самой землюшке ползли густы, обильно разрастающиеся сяки разные травы. В небольших оврагах, кудысь приходилось спускатьси с гряд, ютились озерца, да вузкие речушки, брега каковых поросли осокой, камышом и ивами, и сторонь тех гущин, прильнув к оземи, стлалси с разрезанными листами Жар-цвет.

А ужось аки чудно дышалось в энтих лесах!..

То словами и не перьдать!.. то надоть вздохнуть!

Воздух был насыщен травами, листвой и цветами, вон был сладковато-лиственным и наглотатьси им странникам никак не удавалося.

К концу дня местность вроде як выровнилась и гряды ушли, и на ночь путники расположилися у берёзовой рощице, идеже нашли, могутный, бьющий с под землюшки, ключ. Крас и Орёл довбыли пятёрых зайцев, до тогось большущих и жирных, шо внегда Сом их зажарил на костре, а воины пожвакали, мясо ищё и осталося. Улегшись у разведённых костерков, отдыхаючи, путники затихли… замерли… наблюдаючи аки на темнеющем небе, проступающем из-за повислых ветвей берёзы, стали обозначиватси звёзды. Вони словно старались вызариться на лежащих у глубине леса людей и подмигнуть им.

Борилка притомившийся за день, вуснул первым, и также первым ранёхонько утречком пробудилси. Да проснулси он оттогось, шо сызнова почуял як ктой-то вылупилси на него. Мальчик открыл глаза, и резво поднявшись с расстеленного на оземи, для тепла охабня, сел и огляделси, проверяя, кому ж вэнтов раз он понадобилси. Но кругом окромя почивающих воинов, да дозорившего Краса ни кого, ни було. Токмо недалече на высокой березе прямо на ветвях, то малец смог узреть у предрассветной серости парящей в березняке, ктой-то кажись сидел, занеже евойны два глаза светились зелёными вогоньками, точно древесны гнилушки. Отрок всмотрелси в энти гнилушки, и унезапно явственно услышал плямк… плямк, и тут же ветви дерева закачались.

– Слыхал? – спросил Борила Крас, вельми тихо, страшась потревожить сон путников.

– Агась, – также тихонечко ответствовал мальчоночка и для пущей вубедительности кивнул.

– С самой полночи я эвонти плямк слышу… будто ктой-то… когой-то шамает, – загутарил Крас и взволнованно завертал головой, озирая очами чернолесье залитое серой хмарью.

– Тама на берёзе, вроде як глаза горять, – прошептал малец.

– Иде… Иде горять? – беспокойно поспрашал парень и впилси взором в лицо отрока, озаряемое редрым пламенем костра.

– У там… – указуя рукой, на то дерево, идесь видал горящи очи, пробачил Борила. – Вишь у та сама высокая. – Крас поспешно проследил глазьми у направление руки мальчика, а тот поясняя, добавил, – повороти главу чуток левее.

Крас содеял зане велел мальчишечка и вуставилси у тёмну берёзу. Вон долзе напрягал зрение, а засим медленно протянул руку, нащупал лежащий осторонь лук, да также медленно достал из открытого туло стрелу. Крас поднял лук, вставил у няго стрелу, и мгновенно вскинув оружие, чуток у выспрь, натянул тетиву и выстрелил. Послухалось тихое жужжание стрелы, негромкое плямк, а после зычное, продолжительное «у… у… у», – словно взвыл раненный дикий зверь. И миг спустя лес наполнилси хрустом ломаемых веток, а Борилка увидал аки у ветвях берёзы потухли те самы древесны гнилушки, и чавой-то боляхное, сорвавшись с дерева, полетело униз к матушке землице, да шумно плюхнулось на неё.

– Чё? Чё стряслося? – воскликнул, пробуждаясь Былята.

И немедля повскакивали со своих лёжанок и други воины, потомуй как дикий грай зверя, судя по сему, раненного, не прекращалси, а наобороть нарастал.

– Крас когой-то на древе подстрелил, – изрёк Борилка, и, подскочив с охабня, побёг следом за поспешившим к своей добыче сыном Быляты.

А Крас, прихвативший свой меч, вже приблизилси к той берёзе, да к дико ревущему зверю, и востановившись, изумленно вытаращилси на того когось подбил своей стрелой. Оно ащё больче изумилси Борилка, подбежавший, в супровождение Быляты к дереву, увидав то, чавось никак не намеревалси зрить. Предрассветна серость немножечко поблекла и красно солнышко позлатило край небосвода оттогось энтого зверя стало хорошось видно. Токась то был никакой ни зверь, а старый Борилкин знакомец шишуга Гуша, и тяперича у надвигающемся утреннем свете можно було основательно разглядеть и его коренасту фигуру, и большую голову. На оной головёшке находились оттопыренные, округло-удлиненные уши, помещающиеся як и у людей в височной части главы, но в отличие от человека покрытые короткой тёмно-бурой шерстью. Нависающий над лицом, безволосый как и усё лико, лоб, смотрелись не привлекательно, да не мнее отталкивающим был, выпирающий уперёдь, подбородок, с лежащей на нём вывороченной, толстой нижней губой. Зелёные очи Гуши будто выкатились из глазниц и вельми сильно округлились сице, шо казалось ищё миг и вони, энти схожие со древесными гнилушками глаза, выскочать оттедась и падут горящими звёздами на оземь… У так сильно очи увеличились оттогось, шо Крас, у предрассветных сумерках плохо разглядев куды и в кого стреляить, попал стрелой прямо у длинный язык шишуги. Да утак неудачно пригвоздил ентот зеленовато-серый язык кончиком ко стволу дерева, у там… высоко, идеже Гуша сидел и воткудова свалилси. А посему разнесчастный шишуга днесь стоял у корнях дерева, на земле матушке, и, задравши кверху голову, широкось разявив роть, громко и призывно подвывал. По егось бледно-буроватой коже лица тёкли двумя ручейками слёзы, выныривающие из очей, а на лбу морщины от испытываемой боли стали вже глубже и корявее. По долгому языку струилась униз, сочившаяся из места прокола, бледно-алая кровь. Энта юшка, неторопливо прокладывала собе путь по поверхности языка, и катила свои кровавы потоки прямо в раскрытый рот шишуги, а поелику страдающему Гуше приходилось сглатывать её, постанывая да инолды давясь.

– От, эт да! – вымолвил Сеслав, осматривая подвешенного за язык к стволу дерева шишугу.

Гуша, тем времечком, узрев обступивших его со всех сторон воинов, перьстал выть и ано стонать, да закатив свои очи сызнова у глазницы, оробевший, расстерянно вуставилси в лицо Борилки, и кажись постаралси ощеритьси, малёхо разгладив на лбу глубоки борозды морщин.

– Энто Гуша, – улыбаясь в ответь, пробалякал Борила, и ободряюще кивнул тому.

– Тот самый, каковой тя по главе дубиной бил? – густым голосом вопросил Орёл и кинул у сторону шишуги сёрдитый взгляд.

Гуша поймав тот взгляд, сей же морг тяхонечко заскулил, точно маненький обиженный аль побитый щенок. Вон сызнова выкатил уперёдь, увеличившиеся у несколько раз, глаза, да затрясси, вроде як его бил озноб, не тока усем телом, но даже и расстянутым свёрху до низу языком. Оттово юшка евойна заплюхала и стала разлетатьси у разны стороны, попадая на светлы рубахи воинов.

– Агась тот самый, – пояснил мальчик, подтверждая догадку Орла.

– А чё вон тут делаить? – не мнее хмуро поинтересовалси Щеко да вотступил назадь, шоб кровь шишуги не попадала на него.

– Хрях… лялизка… хрях… лялизка, – с трудом ворочая подвешенным языком и раскрывая ещё ширше роть, проговорил Гуша да издал како-то громкое кряхт… словно пытаясь чавой-то сглотнуть.

– Чё… чё…? – перьспросили воины шишугу не понимая о чём тот гутарить, и шагнули к няму ближее. От ентого движения разобиженный Гуша подпрыгнул на месте, да вцепившись своими загнутыми, крепкими когтьми у кору ствола попыталси взобратьси на берёзу. Но то ему почемуй-то не удалось, и вон резко съехал униз, при том зеленовата понёва, прикрывающая евойны бёдра, задралась кверху, обнажив на миг покрытые шерстью ноги, и таку же волосату сраку.

– Энто вон про язык балабонить, – скузал Борилка, луче других путников понимающий чудну молвь шишуги.

Малец приблизилси ко стволу, большой у обхвате, берёзы и обошёл её по кругу, разглядываючи нижни ветви. А маленько вопосля выбрав одну из них, остановилси да оттолкнувшись ножищами от землице стремительно подпрыгнув выспрь и обхватил толсту ветвь руками. Но ветвь не выдержав, як оказалось не малово веса отрока, абие захрустев, обломилася, и Борилка без задержу свалилси на оземь, приземлившись на спину. Он тут же резко вскочил на ноги, да принялси отряхиватьси от листвы и кусочков почвы, прильнувшей ко холсту штанин, да вубъясняя свои действия воззрившимся на него воинам, молвил:

– Надобно евойный язык освобудить.

– Ну-кась я подсажу тобе, – откликнулси Сом, вже паче жалостливо оглядывающий шишугу изнывающего от крови и вытекающих из уголков рта, да улетающих к низу рыже-алых слюней.

Сом подошёл к мальчоночке и обхвативши евойный стан приподнял сице высоко, чё Борилка смог ухватитьси руками за ветку потолще, да подтянувшись, взабратьси на неё.

– Сторожко, – негромко отметил снизу Былята, встревоженным голосом. – У берёзы ветки до зела тонки да хрупки, неровен миг вулетишь к долу.

– И ваще, – добавил грубовато Сеслав. – И чавось ты Борила на берёзу полез, высвобождать… Он тя по главе дубиной колотил, а ты яму помогашь. Он ентого не заслуживаеть.

Обаче, мальчик може и хотел пояснить Сеславу, отчагось полез выручать Гушу, да не стал, занеже под ним, прав был Былята, ветви берёзы не просто гнулись, а ащё и тихонько, но вельми не приятно для слуха, кряхтели и скрипели, жёлая разломитьси. Борила медленно перьбиралси с ветку на ветку, стараясь ступить на вяще широку, и опиршись о неё подошвами босых стоп (уже як на ночь вон снял сапоги и суконки, шоб ноги могли отдохнуть), неторопливо выпрямлялси, вставая у полный рость, одной рукой обнимая ствол дерева. Напоследях вон достиг того места идеже у ствол был вогнан язык Гуши. Отрок протянул праву руку, и, ухватив за древко стрелу, резко дёрнул её у сторону, высвобождая лялизку шишуги. И токмо наконечник стрелы покинул язык, аки тот оторвавшись от коры берёзы полетел, таковой распластанный, униз, громко плюхаясь с ветки на ветку, иноколи повисаючи на них, но сице… лишь на чуть-чуть. Ащё пара веток… раздалси последний, зычный плямк и лялизка вочутилась у распахнутом рту шишуги. И як тока вона оказалась на положенном ей месте, уста Гуши сомкнулися, нижня губа укрыла, точно одеяло, приплюснутый нос, схоронив под собой и верхнюю губу.

Борилка тады же тронулси слазить униз, на тяжело качающихся ветвях, постанывающих и жаждущих обломиться. Вскоре вон благополучно достигнув нижних ветвей дерева, присел на одной из них, оная протяжно взвыла. Ухватившись за неё руками, Борил спрыгнул к долу, на миг зависнув у воздухе. Засим он разжал пальцы и вочутилси на землице стоя на ногах… бойче покачнулси… и уже он на землице сидя на сраке. Щеко торопливо протянул к отроку руку и помог тому поднятьси.

Шишуга высвобожденный из полона пужливо зыркал, вдругорядь ставшими маханьками, глазками на воинов и вжимаясь спиной в ствол дерева, по-видимому, ожидал того морга кадысь его будуть дубиной по головёшке огревать. Потому, на всяк случай, Гуша, вывертав свову нижню губу, подхалимно вулыбалси, заглядывал усем путникам в очи, а особлива Быляте и зачем-то тряс головой сице, шо казалси каким-то дюже хворым.

– Ты, чаво тут делаишь? – вопросил обращаясь к шишуге Былята.

– Его кличуть Гуша, – изрёк Борилка, оправляя книзу задравшуюся рубаху.

– Агашь… агашь… Гуша, – поспешно закивав, подтвердил шишуга, не прекращая вулыбатьси. – Гуша пошёл ш вами… там шишугушки Гушу ни лубять… шимьи нит… Гуша овыя… овыя… плачить… плачить.

– О, – протянул Борила вслухиваясь в говорок шишуги. – А ты Гуша я аки гляжу луче балабонить стал с последней нашей встречи.

– Агашь… агашь… Гуша башковит… умный така Гуша, – довольным гласом подтвердил слова отрока шишуга. – У Гуши когти длинны. Гуша быштло бигаить, халашо кушаить… ой! неть, не то. Ловить халашо иду будить… шишки… ягодки… можить лыбу, заяша. Гуша вам плигодитши билити, билити такого холошенького шишугу, ни пожалийти.

– Ты ж Гуша калякал мене, шо мясо не шамаешь, – хмыкая, произнёс Борилка и огладил рукой затылок иде усё доколь находилась широка, рубленна рана вже затянувшаяся плотной коркой болячки.

– То я ни им, а ты ишь… А Гуша тако башковит подить и помаить… и ты… и, – шишуга обвел взглядом воинов да склонил, у то всё времечко задранную кверху, голову униз, да абие у няго на спине точно вырос большущий горб. И Гуша обращаясь толь к оземи, толь ваще не понятно к кому, сказал, – и воины будут ишть. Возьмити… возьмити Гушу… Гуша падёть ш вами, можить надёть шишугушку, котола ни знаить, шо Гуша шилдиты и выть замуж за ниго.

– Ха… ха… ха, – громко грянул со усех сторон смех, и воины вутирая носы аль глаза, спешно прижимали руки к животам сдерживаючи веселье желающее вырватьси из них наружу.

– Эвонто, – наконец, прорезалси голос у Быляты и вон опершись рукой о плечо хохочущего сына, молвил, – ты Гуша у такой противный, шо ни водной шишугушке не мил, и вони на тя не глядять, оттогось ты к нам и прицепилси, надеясь у дальних краях разыскать собе невесту. Ну, а ежели у тех местах не живуть шишуги, як тады быть?

– Ох… хох, – горестно выдохнул Гуша, и вывернув свову нижню губу, пристроил её на подбородок, да немного погодя, верно обдумав слова старшины воинов, ответил, – ну, коли шишуги тама ни живуть, таки хоть плойдушь Бил Швить пошотлу, собя иму покажу.

– Кхе… те похоже не стоить Бел Свету казатьси, – встрял в разговор Сеслав да зачесал ладонью на главу свои рыжие волосья, вупавшие от дуновения ветерка на лицо. – Вжесь ты мне поверь. Упавостью ты не блещишь и окромя охо..хо! ничавось вызвать не могёшь.

– Вжи я ни блищу, но ты тожи холош, – мгновенно откликнулси Гуша и вздернув выспрь голову, вызарилси на Сеслава. – Усё у тя лико, коли ты то ни видаишь, лашпалашовано шотлить ни плиятно… во ак…

– А ты и не сотри, ежели не приятно, ужось не прошу я тя о том, – усмехаясь ответил Сеслав, и провёл пальцами по поверхности пузатого шрама.

– А я и не шотлю… больно надо мни шотлить, – тутась же загутарил в ответ Гуша и лицо его исказила кака-то кривизна сице, шо верхня губа изогнулась управо да приподнявшаяся увысь щека поглотила правый глазь, и шишуга немедля превратилси в страшного вуродца. Токмо эвонто состояние лика длилось недолзе и ускоре вернулси прежний вобраз Гуши, може не оченно приятный, но усё ж терпимый, и тадысь шишуга продолжил, – я ушё шотлу на Быляту, – тяперича Гуша широкось расплылси у улыбке и заискивающе посотрел на старшину воинов. – Былята тут цалёк, шлавнийший, шильнейший, шталейший. Он ушё лешаеть.

– Не-а, – покачивая головой принялси пояснять, заглядывающему яму у очи шишуге, Былята. – Я туто-ва не царёк… и рядить будем усе сообща, як то у ны и положено… у ны у беросов. И Сеслав, – воин кивнул у сторону стоящего обок соратника и снял широку ладонь с плеча сына. – Тоже будять решать: брать тя аль за язык взад к дереву прицепить да сице и оставить. Зане не должно то гостей по голове бахать дубиной, ко сему прочему ищё и мальца махого, то исть Борюшу нашего. Эвонто я тобе, Гуша ищё тады в зачурованном твовом лесу хутел сказать, оттогось у дверь во твоё жилище и стучал. Да ты больно плотно её прикрыл и верно мово стука не слыхивал.

Шишуга ураз от тех слов Быляты перьстал улыбатьси, оно как ему вельми не хотелось задерживатьси у ентом чужом березняке, да ащё и быть привязанным к дереву за столь необходимый ему язык. А посему Гуша испуганно оглядел лесны просторы точно намереваясь свершить побег, но на помочь ему пришёл Борилка, вон обошел Сеслава, и, подойдя к старшине воинов дернул егось за рукав, и втискиваясь меж соратников, подняв голову, произнёс:

– Дядька Былята, его… эвонтого Гушу стоить пояти с собой.

– Эт, чё сице? – удивленно пожав плечьми, вопросил Былята.

– А оттогось, шо вон лесной человек, – загутарил мальчик и кинув взгляд на приободрившегося от заступничества шишугу, порывисто закивавшего своей огромной главой. – И вон на усяком языке могёть балабонить, утак осе в байках наших сказываетси. Бачиться там, шо лесны люди, усе языки знають. Оно слыхал бы ты, аки вон непонятливо говаривал при нашей первой встрече, а чичас сице хорошо балабонить… усё… усё ясно… А язык у няго какой длинный видали вже… он из любой ямищи вытащить… тако крепкий.

– Энто ты насчёт языка точно подметил… не длины конешно, а тогось, шо лесны люди на усяких разных наречиях говаривают, – согласно молвил Сеслав. И вобращаясь к соотчичу, отметил, – стёжка у Торонец дальня, йдёть не токась чрез болота, но и чрез леса, а посему нам толмачь нужон… толмачь… тот каковой перьводить наши слова будеть.

– Ой! Гуша такой башковит… такой, – радостно выдохнул шишуга, понимая, шо чичас решаитьси его судьбинушка. – На лубом… лубом языки говолить могёть… на лубом.

– Ну, чавось робяты, – обратилси Былята к соратникам и обвёл их взором. – Бярём егось як толмача, аль неть?

– Да, ужось берём, куды ж тяперь его дёвать, – вступилси за шишугу Сом, когды и остальны воины согласно закивали, понимая, шо с таким языком, аки у Гуши вони, однозначно, не пропадуть и ужось засегда смогуть его использовать як толмача аль як крепку, хотя и склизку, ужу.

Оно як вопрос о шишуге был единогласно разрешён, воины развернулись и побрели к кострам, которые от долгих разбирательств и разговоров ужось почитай прогорели. Борилка же ласковенько просияв шишуге и позвав его за собой, отправилси вслед за старшими. Гуша одначе не двигалси с места и усё также стоял, вжимаясь спиной в ствол дерева, будто не до конца осознавая, шо неприятности обошли его стороной, да тяперича вон у безопасности. Кады ж он то домыслил, а воины занялись своими делами, став умыватьси у прозрачной водицы ключа, да принявшись готовить итьбу, шишуга напоследях отступил от берёзы и содеяв несколько боляхных прыжков у направление путников, засим также резко перьйдя на шаг, приблизилси к костру за которым расположились Былята, Сеслав и Борил. Гуша ащё раз пужливо оглянулси, проверяя нет ли како нападения и мгновение спустя опустившись на оземь, присел подле мальчика, лежащего на охабне и взирающего на голубо небо, проступающее скрозе белизну ушедшей ночи.

Отрок перьвёл взор с небушка на шишугу, усё ищё беспокойно таращившегося на Сеслава, и вопросил:

– Гуша, сице энто ты у зарослях куги на Ковыльке пряталси? И усё ноченьку, як выразилси дедко Луговой, пакостил тамось.

– От… то я вбыл… тока я ни пакоштил, ни-а… я на ваш глядил… и ил… сю ночь ил… оно аки там на личьки много вкушношти жавёть, – вутветил шишуга и надсадно вздохнул.

– Кхы, – вухмульнулси малец и наново молвил, – а чё-то я не скумекал… пошто вы с отяпами воюете… чавось делите?

Шишуга поднял праву руку, и вострыми когтями почухал шерсть на голове, а таче пояснил:

– Да ни-и ни воим мы ш ними… так тока змиями индовитыми и дубинами пиликидываимшя, да ужось шыздавна пиликидываимшя.

– Интересно, а чё вы тады на ездову полосу не выходите? – поспрашал Борилка немножечко попозжа, разглядывая морщинистый лоб шишуги.

– Оттогошь шо низя нам туда выходить, – сказал Гуша и повертал у разны стороны главой вроде як проверяя никто ни чё дурного не жёлаеть с ним сутворить. – Кады-та давным… дамно, у то шызвику було… хаживали по Бил Швиту Боги, я тады ащё ни лодилси. И лаз ихал на швовом шилиблиштом кони Ашул Шималгл, он тады вжи.

Обаче малец перьбил каляканье шишуги, и, приподнявшись с охабня, опершись на него локтём, да подперев ладонью щёку, изумленно вуставилси на Гушу, перьспросив:

– Ктось… ктось хаживал, – но морг спустя догадавшись о чём речь, сам же и ответил, – а… а… Асур Семаргл, ты жёлал казать Бог Огня, Светозарый Семаргл.

– Вон… вон шамый, – закивал своей головёшкой Гуша, подтверждая слова отрока. – Ашул Шималгл ихал на коне… был Бог молодый шувшим… уный такой… голячий. А втады долог ни було и отяп зимли подходили плямо к зимлям шишуг… и мы сё влимя билишь и билишь с энтим плиплотивным налодцим… плишлыми они потому как вбыли, плишли нивидомо откуда, пошилишь и давай лугатьши и длатьши… бида плям. И билишь мы с ними-то они вилх билуть, то мы. А тут Шималгл… идить вон идить, а отяпы давай у ниго змий индовитых кидать, ну, а шишуги то штилпить ни шмогли, шоб у Шималгла змий пулять да швылнули у отяп дубыни. От так одна дубыня Богу по голови и повпала… Шушайно, но попала, а змиюка отяпинская значь на коня впала, да кушанула у тот шамый… тот, а клуп. Кушанула… а конь як жалжёть… больно иму знать. А Шималгл голячий… молодой лассилдилси, мячом швоим махноть и ушё… ушё.

– Чагось усё? – вопросил казавшийся со стороны бестолковыми мальчоночка, и кивнул, задумчиво уставившемуся удаль шишуги, поощеряя гутарить предание дальче.

– Ушё… долога миж нашими цалштвами плолегла, да и шами земли стали очалованными… ни шякий туды могёть войти, – вздыхаючи пробачил Гуша, и пожал широкими плечьми, вже как-то до зела расстроенно.

– А як же мы туды забрели? – спросил малец.

– Навилно, ктой-то вам туды плоходь вуказал… можи налочно, шоб мини вы могли у путь взять… а то аки у дальний доложки без толмача… никак ни можно, – шишуга сызнова смолк и не мнее горестно выдохнув, подтянул улегшуюся на подбородок нижню губу, да вутёр стекающую из левого уголка рта тонку струйку белой, пузырчатой слюны. – Мы лидко уходим, – вмале продолжил он бачить, – с наших зимиль… там жи дом наш… а дом знашь аки тяжило покидать. Но мни надо. Надо жину найти… да и вам биз миня никак, кто ж толмачом будить… кто ж поможить. А жинку хочу найти таку ж ак и я, шоб вбыла лашклашавица, и, шоб лоб большой, и главное шоб лялизка клепка… а то без лялизки никак.