Текст книги "За полчаса до предательства"

Мама по-прежнему переживала, старалась оградить меня от любой опасности внешнего мира, но я уже давно вышла из-под контроля и родительской опеки. Внешне я ничем не отличалась от послушной дочери и внучки, по-прежнему примерно училась, убирала квартиру, по воскресеньям ходила с Настей в музеи и на выставки, готовилась к поступлению в институт. «Идеальный ребенок», – замечали соседи. «Воспитанная и умненькая девочка», – говорили в школе. «Дура!» – веселились мои ночные приятели. Теперь их стало еще больше. Я придумывала их, раздавала им роли, сочиняла слова для представления. И ни один из них ни разу не указал мне на неполноценность, не попросил записать сказанное на бумаге, а уж если кто из них и влюблялся в меня, то по-настоящему, не оглядываясь на товарищей.

Иногда я думала, что все не так уж и страшно, – пройдет еще какое-то время, я вырасту окончательно и умру или уйду в монастырь. Не рассказывая никому в семье о своем решении, я часто мечтала, представляя себе, как это будет. Единственным человеком, которого я пусть и частично, но посвятила в свои планы, была Светка; после той глупой истории с Мохначевым только она не смеялась надо мной, и я решила, что мы подруги навсегда. Светка не одобряла моих порывов, и вообще ей не нравилось такое отношение к жизни, она постоянно, словно попугай с выставки, твердила одно и то же: «Сначала надо поступить в институт и только потом уже делать что хочется».

Порой меня раздражала ее правильность. Но я не высказывала своего мнения: глупо терять подругу только из-за того, что она бредит высшим образованием.

Мама тоже ни о чем, кроме института, не говорила. «Институт, институт, институт!» – сыпалось на меня отовсюду, но я выключала аппараты и слушала музыку сфер. К тому же там, в монастыре, меня ждала совершенно новая жизнь, без назойливых маминых нотаций и дедова ворчания: «Лучше пусть нормальной профессии обучится – швеи или фасовщицы, в конце концов, на работу пойдет, делом займется. Какая ей математика и физика, говорить-то понятно не умеет». Обычно после этих слов мама плакала, а дед со словами «вот дурак, вечно влезу куда не надо» уезжал на дачу.

Я не спорила – у каждого свои мечты о моем будущем. Еще год-два – я соберу необходимые вещи в сумку, возьму пару кусков хлеба и отправлюсь в путь. В пятом классе мы с мамой ездили в Пюхтенский монастырь, молиться за мое излечение, именно там я и решила обязательно стать монахиней. Жить монахом в миру – глупо, для этого есть монастыри, туда я и отправлюсь.

Впрочем, тогда я еще мыслила более простыми образами: храм, источник, пшеничное поле и красивые, очень худенькие девушки в длинных черных одеждах. Позже я узнала про клобук и подрясник. Я очень хорошо бы смотрелась в такой же одежде, на коленях у иконы Богородицы, с глазами полными слез. А он бы стоял неподалеку и тоже плакал, потому что несколько лет назад похоронил жену и приехал к нам в монастырь выпросить прощение за то, что не сумел сохранить счастье. В мечтах я позволяла ему быть немного некрасивым и рассеянным. Пусть он потеряет, например, кошелек с деньгами или документы и робко спросит у меня: «Вы, случайно, не видели вора или кошелек, который я обронил?» А я просто посмотрю в его глаза, и он поймет, что настоящая любовь еще впереди, не стоит переживать из-за жены, ведь она уже умерла и наверняка обманывала его, потому что не была монахиней и часто летала на самолетах. Мне было нисколько не жаль ту, выдуманную женщину, обреченную мной на гибель в авиакатастрофе, сама виновата – не надо было выходить замуж за чужого мужчину.

Одиннадцатый класс, такой сложный по представлениям моей мамы, я закончила практически без троек. Скорее всего, моей заслуги в том не было – учителя, по-своему проявив сострадание к бедной глухой девочке, чуть завысили оценки и отпустили меня на волю с хорошим аттестатом. «Без труда не вытянешь и рыбку из пруда» – это было не обо мне. Училась я мало и неохотно, больше мечтала и строила планы на будущее, читала книги о любви и принцах на белом коне. Зачем тратить время на пустяки, когда впереди меня ждет абсолютно беззаботная и счастливая жизнь: мой будущий муж прямо из монастыря привезет меня в огромную квартиру на Крестовском острове или в Старой деревне, и мы там будем каждый день пить кофе со сливками и смотреть интересные фильмы про любовь.

Единственное, что меня пугало, – будущие роды. Не имея никакого представления о близости между мужчиной и женщиной, я в семнадцать лет больше всего боялась родов. Мама любила рассказывать о том, как все радовались моему появлению на свет, как отец привез в роддом огромный букет белых хризантем, а медсестры ругались, требовали немедленно убрать цветы из палаты, чтобы не занести стафилококк и всякие другие инфекции, как меня завернули в одеяло и повезли домой. И каждый раз на глазах ее появлялись слезы, а руки начинали дрожать. Не было в ее истории счастья, я это чувствовала, но объяснить не могла. Знала одно: рожать плохо и страшно.

Накануне выпускного вечера пришлось ехать на дачу. Дед, несмотря на четыре скандала, требование бабушки явиться и поздравить внучку с успешным окончанием школы игнорировал. Посчитав бал, «от которого зависит будущее не только Вареньки, но их будущих атамановских правнуков», занятием пустым, в город приезжать категорически отказался. Тогда, не придумав ничего умнее, бабушка дала мне деньги на электричку и отправила «договариваться».

Дед гостей не ждал. В доме было холодно, на столе стояла початая бутылка водки, а из еды – пара кусков хлеба и одна, сваренная дней пять назад, картофелина.

– Варенька, привет! Ты за каким лихом пожаловала? – весело зачастил он, как только я переступила порог, стараясь не встречаться со мной глазами.

– Всегда ты так: в город приезжать не хочешь, водку один пьешь. А у меня праздник.

– Милая, тебе не идет сварливость, у нас бабушка в этой роли.

– Ага! Привык на нее все валить.

– И эта реплика ее.

Я растерялась. С какой стати он со мной разговаривает как с маленькой, да еще смеется. Я уже школу заканчиваю, скоро из дома уйду, а он ведет себя так, будто внучка из детского сада вернулась и про Деда Мороза рассказывает.

– И что? – Ничего другого мне в голову не пришло.

– Ты ведь меня на выпускной звать хочешь? Не старайся, зря приехала. Не могу я тебе праздник портить.

– Чем же портить? У меня платье красивое, туфли мама купила.

– Тем более.

– Дед, ты странный человек, никого не любишь, живешь здесь один.

– Почему же один? Вот ты сейчас аттестат получишь, поступишь в институт и оставшееся до занятий время у меня поживешь, воздухом свежим подышишь, в реке накупаешься. Мне в городе делать нечего.

– Нет. У меня другие планы. Я пока говорить не хочу, позже узнаешь.

– Что еще за планы? – Лицо Павла Андреевича напряглось, голос стал строже. – Варя, мама об этих планах знает?

– Вот еще. Я уже взрослая, и мне совсем не обязательно спрашивать у мамы разрешение на все.

– Ты подожди, я сейчас оденусь, вместе поедем. – Руки его дрожали, и он никак не мог вытащить из шкафа чистые носки.

Обрадовавшись быстрой победе, я подскочила и кинулась ему помогать, я так старалась, что через несколько минут все носки валялись на полу, а мы с дедом старались собрать из них хоть одну пару.

Я до сих пор помню, как это было: широко распахнутые дверцы шкафа, белье, разбросанное по всей комнате, и два веселых человечка с картинки «Найди различия». Сейчас я бы с удовольствием отдала несколько лет жизни за ту, вовсе не казавшуюся мне тогда счастливой, минуту.

Домой мы приехали поздно, мама заметно нервничала, но, увидев нас вдвоем, ругаться не стала. «Ничего, скоро я уйду в монастырь, ей станет легче – не надо будет переживать из-за меня», – подумала я и отправилась в свою комнату.

– Наташенька, ты пойми, у нее такой возраст, тут глаз да глаз.

Павел Андреевич чувствовал неловкость оттого, что приходится поучать дочь. Если бы не странные заявления Варвары, он никогда не решился бы на этот разговор. Пугали не Варины слова, а то, с какой серьезностью они были произнесены. Он уже видел подобное выражение лица у дочери, тогда, в лавре.

– Папа, знаю я! – попробовала отмахнуться Наталья.

– Ничего ты не знаешь, и я не знаю, и бабушка. Она что-то задумала и скрывает. И как спросишь?

– Это ты на ее слух сейчас намекаешь?

– При чем здесь слух, она живет в выдуманном мире, никого не слушает. Вот беда-то, натворит глупостей. А все вы с бабкой – главное, чтобы училась хорошо. Совсем не главное, я разве хоть раз тебя тройкой или двойкой попрекнул? А тебе насколько легче было!

– Пап, не обижаю я ее. У самой сердце за ее будущее болит. Иногда ночью проснусь и думаю: «Ну, закончит она институт, получит диплом, а дальше? За глухого замуж? Так ведь не уживется, мы так долго ей внушали, что она из другого мира. Мы с ней как-то в метро ехали, ребята неслышащие в вагон вошли, руками машут, друг другу что-то рассказывают, смеются, так она от них как от чумы шарахнулась.

– Да уж, вырастили оранжерейное растение.

– И я не вечная. Потом, захочет ли она с матерью до старости без любви и детей жить? – Отвернувшись от отца, Наталья всхлипнула.

– Наташа, милая, пожалуйста… завтра праздник, глазки припухнут.

Сердце Павла Андреевича несколько раз тревожно стукнуло, готовое остановиться, и вновь забилось, перегоняя кровь по сосудам. Из-за собственной слабости он предал дочь, бросил ее один на один с бедой, сбежал. Теперь уже прошлого не вернешь. Варвара выросла, Наталья так с потерей и не справилась, а сам он, сколько ни скрывай от себя и людей, – алкоголик.

На следующий день всех собрали в спортивном зале, зачем-то украшенном новогодними гирляндами и елочными шарами. Я думаю, это директриса решила сэкономить на цветах, не хватало только Деда Мороза и нашего дружного крика: «Раз, два, три, елочка, гори!»

Очень хотелось крикнуть, но мы не крикнули.

Выстроившись в шеренгу, мы терпеливо слушали речи учителей о важности момента, о переходе в новое, взрослое состояние, сознательности выбора и всякой прочей белиберде, традиционно присутствующей на подобных мероприятиях. На минутку перестав следить за губами завуча, я прослушала последние слова и решила, что с меня достаточно, теперь я чувствовала себя солдатом на посту – скоро придет новый наряд и меня сменят, надо еще какое-то время потерпеть, постоять с соответствующим моменту лицом, чтобы потом отправиться на настоящий праздник, без поучений. К тому же мы все знали: после торжественной части последует чаепитие с пирожными и шампанским, купленными заранее родителями.

Наконец громкие речи отгремели, учителя ушли со сцены, кто-то включил магнитофон, и праздник вступил в свои права.

Шампанское, про которое мы столько слышали в последнее время от родителей, пузырившееся в прозрачных фужерах, и пирожные, которые я так любила в обычные дни, сегодня так и остались нетронутыми. Всем хотелось казаться взрослыми, поэтому за углом школы мальчишки накрыли свой импровизированный стол с более достойными напитками. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь решил, будто я слабачка, поэтому я сразу начала с портвейна.

Светка пить отказалась категорически, она вообще портила всем настроение своим нытьем: «Я вашим родителям расскажу, стыдно так себя вести девочкам». Откуда в ней такая правильность, размышляла я, можно подумать, что выкурить пачку сигарет, презрительно глядя на одноклассников, лучше, чем выпить пару стаканов португальского портвейна.

Кристина тоже не принимала участия в общем веселье – экзамены закончились, надобность в нас отпала. Неспешно потягивая свой «Данхил», она наблюдала «за малолетками, вырвавшимися из-под маминых юбок». У нее было самое красивое платье, взрослая прическа и купленное папой поступление в большой университет. Куда нам до нее с нашими глупыми амбициями и пустыми кошельками? Еще пара часов – она получит аттестат, характеристику и навсегда забудет глупых одноклассников.

Когда Антон предложил перейти на коньяк, я даже не попробовала отказаться – праздник так праздник, а в праздник пьют коньяк. Сделав первый глоток, я едва не выплюнула содержимое – гадость первостатейная, хуже портвейна.

Но раз уж я решила начать новую, взрослую жизнь, то приходится терпеть. Закусив коньяк долькой апельсина, я улыбнулась и снова протянула стакан. Антон нисколько не удивился – ему тоже хотелось казаться крутым. Он тут же налил мне еще.

Голова закружилась, в теле появилась легкость и ощущение полной безнаказанности любого движения. Светка опять что-то говорила, теребила меня за рукав, но я уже не слушала:

– Прекрати! Что ты толкаешься? Сейчас выпью чуть-чуть, и пойдем танцевать.

– Не веди себя так, стыдно! Ты же девушка! – прочитала я по ее губам.

– И не просто девушка, ты забыла добавить: глухая, никчемная, некрасивая, способная только на то, чтобы учиться и портить жизнь другим.

– Варя, я дала слово твоей маме.

– Обещала – исполняй, а меня оставь в покое! Антон! Наливай!

– Что ты там пробулькала? Наливай? – Ему явно нравилась роль заводилы.

– На бумажке написать, как когда-то Мохначеву?

– Кто старое помянет – тому глаз вон. Я бы ни за что от такой телки не отказался!

– От кого? Ты что, колхозник?

– Типа того.

– Небось и целоваться не умеешь, а туда же – телки, девки. Урод.

– Очень неплохо, между прочим, это делаю, как и многое другое.

– Сейчас и покажешь, только сначала предлагаю выпить за учителей, не такие уж они и кровососы.

– Варя, хватит. Я сейчас маме твоей позвоню, – опять встряла Светка.

– Да хоть президенту!

Она что-то ответила, но мне было уже неинтересно. Сделав шаг вперед, я схватилась за затылок Антона обеими руками и сильно потянула его голову на себя. Я видела подобное несколько раз в фильмах о любви, поэтому нисколько не сомневалась в результате. В тот момент я вела себя как опытная соблазнительница, но, во-первых, Антон на полголовы ниже меня, а во-вторых, его так сильно качало, что поймать его губы у меня не получалось. Видимо решив мне помочь, он приподнялся на носочки, почти дотянулся до моих губ и, не удержав равновесия, рухнул в ближайшую лужу, утянув за собой меня. Мизансцена и мое платье были испорчены. С трудом поднявшись, я попробовала решить, что делать дальше, но в голову ничего не приходило. Хорошая иллюстрация к выпускному балу, подумала я, – самая старательная выпускница с подламывающимися от коньяка ногами и пятнами мазута на платье.

– Я – домой!

– Да, да, я помогу. Сейчас все замоем, почистим, погладим, я с тобой! – Светка никак не желала оставить меня в покое. – Можно ко мне зайти, я тебе другое платье дам.

– Да отстань. Надо выпить. Антон, вставай. Где коньяк?

– Нет. Не наливай ей больше, она и так еле на ногах стоит, – взмолилась Светка.

– Достали! Ты, подруга, иди на праздник, там уже торт на куски порезали.

Неожиданно я вспомнила маму. Она даже не поинтересовалась, где ее дочь. Стоит там с папашей Мохначева, в глаза ему заглядывает, и никакого ей дела нет, что мне сейчас так плохо: Мишка меня не любит, Антон ниже меня, урод противный.

– Домой я, пожалуй, не пойду.

– А куда?

– Отвянь, кури свои сигареты и думай о собственной загадочности! – Теперь, став взрослой, я могла позволить себе подобные интонации. Впрочем, что я знаю про интонации?

– Дура! – огрызнулась Светка, хотела еще что-то добавить, но, передумав, цокнула каблуками и отправилась в спортзал за аттестатом.

Я хотела позвать Антона, но мальчишки куда-то испарились. Кроме холода и стыда, я ничего не испытывала, от моей былой решимости не осталось и следа, хотелось плакать, звать на помощь маму, Настю, дедушку, кого угодно, только бы спасли.

И тут меня осенило: надо двигаться. Какой смысл вот так стоять посреди улицы и ничего не предпринимать? Сделав несколько шагов в сторону дома, я еще раз оглянулась на школу, махнула ей рукой и стремительно понеслась вниз. Земля, такая твердая и устойчивая всего несколько минут назад, завертелась подо мной, а потом и вовсе, сорвавшись с места, полетела куда-то в безвоздушное пространство. Наверное, я ударилась головой и потеряла сознание или заснула, не знаю, но тошнота ушла, я снова почувствовала себя легкой и свободной. Я видела город, в котором часто бываю во сне. Там все необычно – начиная от одноэтажных домиков из красного кирпича и заканчивая жителями. Только там можно встретить стариков, играющих с внуками в футбол, мам, не заставляющих своих детей учить правила Майкла Фарадея, и мужчин, очень похожих на моего отца. Я уже почти дошла да знакомого мне дома, когда из переулка выскочила огромная собака и, громко рыча, стала кусать меня за руку, требуя, чтобы я немедленно остановилась.

– Зачем ты рычишь? Уходи, собакам надо сидеть на цепи! – Вяло отбиваясь, я попробовала воззвать к ее совести.

– Просыпайся, тебе здесь не место, – ответила она грубым мужским голосом.

– Отстань! Собаки не разговаривают, а уж тем более не им решать, кому где место.

– Проснись, ты можешь попасть в беду. – Исхитрившись, собака схватила меня передними лапами за плечи и легонько встряхнула.

От этого голова закружилась еще сильнее, и какая-то новая сила бесцеремонно потащила меня прочь из любимого города, а собачья морда превратилась в знакомое лицо мужчины моей мечты. «Ты погибнешь, ты обязательно погибнешь с этим человеком!» – орало мне подсознание в левое ухо, но, будучи глухой, я не слышала. Я смотрела в его глаза и понимала, что влюбилась. А он стоял как ни в чем не бывало, аккуратно удерживая меня в равновесии, и бубнил с мамиными интонациями:

– Почему ты одна? Где твои родители? Ты с выпускного сбежала? Надо вернуться в школу.

– Папа умер. Мама крутит роман с отцом моего одноклассника. Я пью.

– Жестко. Кто тебя проводит домой?

– Ты. Только домой я не вернусь. Не хочу. Они уже достаточно поиздевались.

– Еще жестче. Ты жертва материнского террора?

Что-то в его лице подсказывало, что он не верит моим словам.

– Давай посидим немного, ты отдышишься, и я передохну.

Оказывается, мы уже стояли рядом с пустой скамейкой.

Простое в обычной жизни действие сейчас показалось мне совершенно невозможным: сделать полшага вперед, развернуться и сесть. Но, как только я представила себе эти полшага, меня вновь затошнило.

– Спокойно, я помогу. Если тебя вырвет – даже лучше, легче станет.

Очень странно, но, несмотря на проблемы со слухом и опьянение, я понимала каждое слово и видела, как эти слова, распадаясь на слоги, вываливаются из его рта, некоторое время летают около нас и уносятся куда-то вверх и в сторону. И ничего в этом сложного не было – просто электрический сигнал, передаваемый от одного человека к другому, усиленный чувством взаимной любви. «What hath God wrought?», переданное когда-то Морзе по воздуху через океан, никогда больше не удивит меня. И пусть учителя физики рассказывают новым ученикам про эбонитовые палочки, электростатическое или статическое электричество, но «Что сотворил Господь?», запущенное в воздух сложными электрическими схемами, было, есть и будет, какие ни придумывай ему названия.

– Спасибо. Мне лучше.

– Ты с чего это так напилась? Или жить надоело?

– Я уже свое отжила. Теперь или умру, или в монастырь. А скорее всего – умру в монастыре.

Но он не слушал. Он смеялся, словно я клоун в цирке или артист из юмористической передачи.

– Кто бы сомневался? Смерть и старость – две подруги – уже встали на пороге твоей жизни.

– Зачем вы? Я никому об этом не говорила, а вы!

…От его предательства у меня побелело в глазах.

– Ведешь себя как пьяная патетическая дура и еще чем-то недовольна, тоже мне – пожилая, умудренная опытом женщина. Имя у тебя есть?

– И имя и фамилия. Варвара Атаманова.

– Как? Атаманова? – Он сразу перестал смеяться.

– Это меня зовут Атаманова, а фамилия – Варя. – Почувствовав, что ляпнула очередную глупость, я окончательно растерялась.

– Это я понял. Атаманова по отцу?

– Нет. У папы была другая фамилия. Мама, когда замуж шла, фамилию не поменяла. А потом я родилась, тогда все и решили: «Настоящая Атаманова». Папа, кажется, не возражал. Я бы поменяла, но мама плачет.

– Из твоего активного лепета понятно только – ты Атаманова, а отец твой Илья.

– Да. А вы Бог?

– То, что ты пьяна, заметно без особых наблюдений, бред в таком состоянии допустим, но Бог-то почему?

– Вы все о людях знаете! Я не называла имени отца.

– А, это… Меня зовут Константин Львович Березин. Когда-то давно я дружил с твоим отцом, поэтому рассказ о твоем рождении слышал неоднократно. Пойдем, я отведу тебя в школу и поздороваюсь с твоей мамой. Мы не виделись лет десять, наверное, очень хочется поздравить ее со взрослой дочерью.

– Как хорошо все начиналось. Это она вас подослала?

– Твое бредовое состояние переходит в стабильное, это пугает. Еще раз повторю, для особо сообразительных: мы не виделись лет десять.

– Точно не подослала?

– Да нет же. Для чего?

Я не могла не поверить. Лицо его светилось так, словно он нашел золотую монету, оброненную каким-то незадачливым пиратом еще в XVI веке, нашел, отмыл и любуется. А может, у него хобби – подбирать пьяных выпускниц в школьных дворах и раздавать родителям.

– Чтобы за мной следить, как Светка, – уже больше из упрямства пробубнила я.

– Со Светкой я незнаком, с матерью твоей не виделся и не созванивался, а тебе пора уже прекратить подозревать каждого встречного в своих неприятностях.

– А коньяк? Куда ты дел коньяк? Мне надо срочно выпить.

– Я думаю, достаточно. Пошли.

– Я никуда не хочу. Я устала. Вымыться и спать. Праздник прошел успешно. Ты отвезешь меня к себе?

– Куда?

– К тебе. Я теперь с тобой жить буду.

– Господи, бедный Илья, он и предположить не мог такого. Они тебя обижают?

– Нет. Но каждый день одно и то же: учись, старайся, произноси правильно. А я любви хочу, чтобы навсегда.

– Хорошо. Пущу тебя на одну ночь в свои пенаты, а завтра домой отвезу. Мы должны сообщить твоей маме, чтобы не волновалась.

– Я здесь посижу, ты один сходи.

– Как же! Выйду – тебя и след простыл. Ты слишком пьяна и глупа сейчас, чтобы оставить тебя одну на улице. Хорошо, что я тебя заметил. Наталья тоже хороша – за дочерью следить надо. Вставай, на минутку забежим в школу и поедем.

– Мне неудобно, я испачкалась.

– Постоишь около крыльца, я быстро – сообщу, и обратно. Только очень прошу: без лишних движений.

Он отсутствовал целую вечность. Не в силах удержать равновесие, я несколько раз падала на асфальт, но тут же вставала – не хотелось, чтобы он увидел меня в таком нелепом положении.

Вечер не удался, это было понятно по кислым выражениям лиц выпускников. Дети к столу почти не подходили, танцевали вяло, словно исполняя чью-то последнюю волю, таскали друг друга по деревянному полу спортзала, не попадая в такт музыки, и ждали, когда же, получив наконец аттестаты, смогут покинуть свой первый взрослый праздник. Родители, стараясь хоть как-то поправить положение, оживленно обсуждали будущие поступления, строили планы и улыбались, улыбались, улыбались.

Наталья, потеряв из виду дочь, не находила себе места. Речи директора, как, впрочем, и комментарии Мишиного отца ее больше не интересовали.

Увидев бодро шагающего по залу Березина, Наталья не то чтобы удивилась, она не поняла: «Зачем он в школе? Праздник спонсирует?» Когда же он подошел поздороваться, она окончательно растерялась.

– Наташа, привет! Поздравляю! – сказал Константин.

Неужели Березин пришел ради них с Варькой? – подумала она. Вспомнил? Узнал откуда-то, что у Илюшиной дочери выпускной, и решил зайти. Зря она его раньше недолюбливала.

– Костя! Я рада тебе! Вот и Варя стала большой, школу закончила. Жаль, Илюша…

Березин тут же перебил:

– Стоп! У нас праздник. Муж твой все сверху видит и радуется, поэтому плакать не будем. Сегодня уместны только слезы умиления, иначе строго накажу!

– Да! Да! Извини! Я вас с Варей сейчас познакомлю.

– Уже! Вечно ты опаздываешь.

– Ты где ее видел?

– Она немного переоценила свои возможности, поэтому давай вот о чем договоримся: я заберу ее с собой, а ты не торопись – не каждый день единственная дочь аттестат получает, это и твоя победа.

– Что значит – заберу с собой? У нее, слава богу, дом есть. Где она?

– Не горячись. У нее приступ взрослости, себя в ее возрасте вспомни.

– Я в ее возрасте думала о поступлении в институт и будущем.

– Вот и она попробовала подумать о будущем, потому и усугубила. Так что иди веселись, мы поехали.

– Ты с ума сошел! Моей дочери плохо, а я на балу отплясывать должна?

– Именно. Отплясывать, коньяк с шампанским пить и жизни радоваться. Я уже распорядился, сейчас в учительской для родителей стол накроют, только попробуй сбежать.

– Ой, как же? Мне к дочке надо.

– Наташа, ты столько подвигов за эти годы совершила, пора отдохнуть или хотя бы попробовать это сделать. Я тебя очень прошу – ради Ильи.

– Спасибо тебе. Ты опять нам помогаешь, может, оно и лучше. Пусть Варя с тобой побудет, только ты не обидь ее.

– С ума сошла?

– Сама не знаю, что говорю. Странно. Я ведь тебя за прошлое не поблагодарила, ты и тогда повел себя достойно. Первым позвонил, автобусы заказал…

– Наверное, потому, что однажды опоздал и не сделал предложения первым.

– Да кто же тогда этого медведя победить мог?

– Ты заметила – мы снова обвиняем друг друга в сумасшествии?

– Я помню его медвежонком, – не обратив внимания на последнюю фразу, рассмеялась Наталья.

– Может, поздно вечером и дома, на меня он только рычал да пальцем грозил. Но не будем о прошлом – сегодня другая дата, ее надо запомнить как счастливую.

Наталье не понравилось Костино выражение лица, но она упрекнула себя: человек столько добра их семье сделал, а ей все подлости мерещатся.

– Возможно, ты прав. – Она заставила себя улыбнуться. – Но обидно как-то: дочь домой идти не хочет, ты неизвестно откуда выпрыгнул, отец пьет.

– Ладно. Пойду. Варенька уже заждалась, наверное, или нашла себе кого-нибудь помоложе. Завтра верну ее тебе в целости и сохранности.

– Завтра? Почему завтра? – испуганно переспросила Наталья.

– Опять двадцать пять! Они домой не хочут – юношеское бунтарство.

– Как же? Ведь неприлично.

– Наташа, там стол для родителей накрыли. – Низкий голос матери помешал расслышать ответ Березина. – Депутат распорядился. Хватит болтать, нас ждут. – Кивнув незнакомому мужчине, она без особых церемоний подхватила дочь под локоть, потащила в сторону учительской.

– Мама, подождите. Костя!

Березин уже в дверях оглянулся, помахал перепуганной Наталье рукой и исчез в проеме.

Сколько можно? Досчитаю до тридцати и умру! – твердо решила я и осталась жить. Я уже раз сто досчитала до тридцати, когда он появился на школьном крыльце.

– Варя, я все уладил, можно ехать.

– Ехать? А пешком? – От предложения сесть в машину мне стало еще хуже.

– Варианта два: ко мне или домой.

– Все равно. Очень тошнит.

– Алеша!

На крик из кустов выскочил молодой человек.

– Это кто? – поинтересовалась я.

– Тебе какая разница? Алеша, мы сейчас медленно пойдем к машине, ты пока болтанку свою фирменную приготовь, надо девушке помочь.

– Не надо. Очень вас прошу. Если меня сейчас болтать, я точно умру.

Казалось, прошло не больше секунды, но мы уже стояли около машины, и незнакомый Алеша заталкивал мне в рот бурую жидкость из пластикового стакана, совсем не похожую на коньяк, и требовал:

– Пей, легче будет.

– Это яд? – Я была слишком пьяна, чтобы изобразить укоризненный взгляд.

– Надо же так надраться.

– Алексей, не ваше дело! – гордо парировала я.

– Ага! Не мое, конечно. А возить тебя – мое?

– Что это ты разгорячился? – попробовал примирить нас Березин. – Дети дозы не рассчитали. Тоже ведь когда-то в юные годы себе лишнее позволял.

– Я в детстве уже мастером спорта был и о карьере думал. А водку жрать – занятие для идиотов.

– Не водку, а коньяк, – решила я заступиться за саму себя. С чего это им пришло в голову, что можно вот так, запросто, осуждать незнакомую им девушку?

Водитель, не обратив ни малейшего внимания на мое недовольное выражение лица, открыл дверцу большой черной машины и аккуратно подтолкнул меня на заднее сиденье:

– Плохо станет – кричи. Остановлюсь. Не хватает еще после тебя машину отмывать.

– Нет. Я с вами не поеду. Вы – хамы!

– Алеша не прав, Варенька! Не обижайся, его невеста месяц назад бросила, вот и злится на весь ваш разнообразный женский мир, так сказать флору с фауной.

– Я не флора, не фауна, я Варвара Атаманова – отдельно стоящая девушка, с собственным характером и убеждениями! – На этом мои силы иссякли.

Сквозь сон я слышала, как они обсуждали какой-то загородный дом, потом спорили о необходимости сообщить властям о пропаже ценных документов, о Борисе Андреевиче, из-за которого начались неприятности, о продаже личного имущества. Потом один из них взял меня на руки и понес по прозрачной лестнице вверх, к небу. Никогда прежде я не испытывала ничего подобного. Чувствуя себя легкой и счастливой, я больше не злилась на этот вечно звучащий, оскорбляющий мир, а мужчина, который нес меня, совсем не был похож на моего вдовца из монастыря, он вообще не был ни на кого похож, если только чуть-чуть на водителя Алешу.

* * *

Константин Львович Березин уже несколько месяцев размышлял о своих возможностях. Как человек богатый и далеко не глупый, он понимал – пора собирать чемоданы: «Звоночки. Кругом звоночки». Арест Артема Михайловича, его старинного и уже третьего товарища по бизнесу, поставил точку в принятии им решения «валить». Не то чтобы Константин Львович боялся правоохранительных органов, за долгие годы работы над собственным благосостоянием он научился прятать концы даже не в воду – в магму. Тут не подкопаешься. Но уж слишком высоко взлетел он в последнее время – теперь или кувырком вниз, или осторожно по веревочной лесенке куда-нибудь в теплые края, прикупив, например, клочок земли в Тихом океане или маленькое скромное шале в Андорре. Но как это сделать? «Денег из страны не вывезешь», – прозвучало громом среди ясного неба на недавнем «рауте с одним влиятельным человечком». Кто только придумал называть этих монстров «одними человечками»? Только и слышно: «У меня один человечек, он решит, он поможет». Не Россия, а страна всемогущих человечков-раутов – обычных, пусть и с хорошей закуской, пьянок.

Только бедному Березину никто на помощь не спешит, самому все решать приходится. Есть, конечно, секретный счет в «Дойчебанке», дом купить хватит, а жить на что? В «Макдоналдсе» по ночам подрабатывать или в кабаке по клавишам стучать?

Единственная надежда – пойти туда, не знаю куда, найти то, не знаю что. Впрочем, «что», он знал – Шеманский, царствие ему небесное, проболтался. Но как найти? Из всей информации – Атаманов, отец Натальи, да почти сказочная история про доисторическую книгу, вывезенную еще до революции из России и спрятанную где-то во Франции в надежном месте. Может, ее уже давно нашли другие, теперь пылится несчастный фолиант где-нибудь в частной коллекции и не подозревает о существовании грустного Кости Березина, мечтающего за его счет в иностранный рай прорваться. Жаль, Илья тогда отказался. Жили бы сейчас где-нибудь на побережье – кофе по утрам на террасе, семейные обеды по воскресеньям в маленьком приморском ресторанчике с видом на собственную яхту. Так нет же, уперся: «Против тестя не пойду, он мне отца заменил, я не предатель». Можно подумать, Березин предатель. Шеманский сам виноват, его никто за язык не тянул: сказал «А», будь готов к «Б», пусть и сопряженному с опасностью.