Текст книги "Останкинские сезоны"

Глава 7

Когда-то телекомпания ТВ-Прайм была одним из самых свободных и авторитетных средств массовой информации в стране – выражаясь заштампованным языком ежедневной российской прессы, «флагманом нового телевидения». Слово «свободный», впрочем, требует оговорки, поскольку даже студенту известно, что независимых СМИ не бывает. Действительно, у ТВП имелся свой олигарх – довольно корректный и ненавязчивый в плане творчества гражданин иудейского происхождения. Профессионалов он ценил, платил им большие деньги, в результате чего группа журналистов смогла подняться на небывалые высоты, и разве что не была канонизирована. Рейтинги у канала зашкаливали, намного обгоняя показатели государственных телекомпаний. Об этих чудесных временах на ТВП до сих пор вспоминали со сладким вздохом. Но однажды олигарха и его команды стало слишком много, и государство вдруг сообразило, что пригрело у себя под боком мощную оппозиционную гидру, которая затмевает множеством своих говорящих голов государственных мужей и тем самым приносит вред на федеральном уровне. В довольно непродолжительные сроки олигарх был вынужден продать свой контрольный пакет акций и оказался в эмиграции, а прежнего директора ТВП сняли с должности. На его место главный акционер телекомпании – крупнейший нефтяной холдинг – назначил американского бизнесмена по фамилии Боулт. Было объявлено, что финансовое положение ТВН довольно шаткое, поскольку люди творческие совершенно не способны вести дела, и господин Болт с помощью достижений американского менеджмента все исправит.

Достижения американского менеджмента проявились не сразу. Вероятно, финансовые дела ТВП действительно поправлялись, как писали в газетах, однако на рядовых телевизионщиках это никак не отразилось. Впрочем, они получали не так уж мало и были довольны, что зарплату, по крайней мере, не урезали. Вместе с тем в компании вдруг стало расти количество сотрудников, не имеющих непосредственного отношения к телевидению. Сергей Храмов то и дело останавливался у какой-нибудь двери, к которой привинчивали табличку «Контролеры» или «Плановый отдел», и, поскребывая лысеющую макушку, тихо ругался:

– Зам начальника по контролю – охренеть! А это что – заместитель заместителя главного продюсера? Они что – спятили?

Вскоре пришельцы развили бурную деятельность. Заключалась она в том, что в срочном порядке для руководителей программ и прочих сотрудников было подготовлено огромное количество циркуляров, с которыми они должны были ознакомиться, подписать и немедленно воплотить в жизнь. Бумаги разного свойства, начиная от запрета пользоваться визитками старого образца и заканчивая талмудами по технике безопасности, приводили телевизионщиков в состояние крайнего раздражения. Долгие годы они превосходно обходились минимумом бумажек, визитками вообще пользовались довольно редко и, тем не менее, сумели стать профессионалами, на которых не без зависти поглядывали люди с других каналов. У их в голове просто не укладывалось, что вся эта обширная документация может иметь какое-то отношение к качеству съемок или творческим идеям. Однако это оказалось лишь малой толикой того, что им было уготовано в ближайшем будущем.

Как-то утром операторов и водителей ТВП поставили перед фактом: отныне после каждого выезда они должны отчитываться в том, где были, с кем и что там собственно делали. Немедленно были розданы особые бланки, в которые изумленно уставились несколько десятков мужских глаз. Через минуту удивление уступило место недоумению, а затем и гневу.

– Это вам не банк! – рычал Федор Иваков. – Они договор читали, менеджеры хреновы? Рабочий день у нас не-нор-ми-рованный! Как это они собираются высчитывать количество моих рабочих часов? Да если я подсчитаю, сколько я работал, компания на бабки попадет! Откуда они пришли, эти умники? Это только в банках с девяти до шести зады протирают, а здесь – круглосуточно парятся!

– Да что это за бредятина? – вторил ему Витя Мальцев. – Мое дело снимать или бумажки подписывать? В день на три съемки пошлют и каждую – описывать?

В водительской стоял густой мат, предлагали на Боулта забить болт. Поговаривали, что те же самые правила собирались ввести и для корреспондентов, однако их ежедневное местонахождение и деятельность во благо телекомпании настолько не поддавались никакому учету, что «умники» так и не придумали, по какому принципу их можно контролировать. И при всей этой разболтанности, когда невозможно понять, кто где находится и сколько часов работает, для людей господина Боулта было удивительно, что программы продолжают выходить и довольно успешно.

Судя по всему, Боулт действительно привел свою команду из бесстрастных банковских интерьеров, где каждое телодвижение рационально и равномерно распределено во времени и пространстве. Когда в банках вечерами гас свет, и охрана запирала стеклянные двери, Останкинская башня в фокусе распыленных прожекторных лучей продолжала вещание, и обе стеклянные коробки телецентра пестрели огнями. В большинстве комнат – редакциях, аппаратных, тон-ателье, монтажных – вообще не было окон, но и там горел свет, дымили сигареты и черный кофе, и грань между днем и ночью была стерта. Изредка в пустых, плохо освещенных коридорах звучали шаги, на лестничных площадках в огромные окна гляделась разбавленная огнями тьма. Так было всегда, и у этого механизма существовал свой график, свои принципы контроля – понять их можно было, только поработав на телевидении. И американскому менеджменту Болта предстояло с этим столкнуться.

Лиза снимала элитный дом «Альфа-Омега» на улице Маршала Жукова в Хорошево. Его возвели ровно наполовину, и уже было видно какое это грандиозное сооружение: «Альфу-Омегу» задумали в виде осовремененной сталинской высотки, чье грозное великолепие, видимо, не давало покоя руководству «Олимп и Ко». Пока оператор снимал стройку с разных точек, Лиза имела беседу с мужчиной крупных размеров, оперативно подъехавшим на большой серебристой машине. Разговор вышел вполне традиционный.

– Что вы здесь снимаете?

– Строительство.

– Зачем?

– Для сюжета.

– Что за канал?

– ТВН.

– Здесь нельзя снимать, уходите.

– Это объект повышенной секретности? Государственного назначения?

– Я сказал – здесь снимать нельзя. У вас есть разрешение нашего руководства?

– Нам оно не нужно. Мы на территорию стройки не заходим, снимаем издалека, так что все в порядке.

– Девушка, вам что – непонятно? Прекратите съемку.

– Покажите бумажку, что здесь снимать нельзя.

Мужчина замолчал и оценивающе оглядел Лизу, нависая над ней каменной глыбой.

– Что за программа? – наконец, произнес мужчина.

– «Авоська», – нехотя сказала Лиза. В ее планы не входило, чтобы в «Олимп и Ко» о ее расследовании узнали так быстро, но и скрываться было глупо.

– Так…

Мужчина развернулся и хлопнул дверцей «Мицубиси».

– Система оповещения работает неплохо, – заметил оператор.

В спешном порядке сняв все необходимое, Лиза со съемочной группой отправилась к жилым домам. Там она успела познакомиться с бойкой женщиной лет шестидесяти, которая представилась Тамарой Петровной и посвятила Лизу во все местные происшествия.

– А провалы эти я сама видела, вот те крест, – верещала Тамара Петровна, выпучив глаза. – Метра три шириной и глубина – метра два. Сейчас-то их заделали уже.

– Ну, и фантазия у тетки, – шепнул Лизе оператор. – Надо же – три метра!

Взяв с женщины обещание сообщать обо всем, что творится вокруг «Альфы-Омеги», Лиза уехала.

Потом она записала интервью с профессором Института геоэкологии, который сообщил ей, что район Хорошево-Мневники – наиболее опасный в смысле карстовых провалов: с 60-х годов их было зафиксировано 42. В 1969 разрушился дом на Хорошевском шоссе, 1977 – два дома в Новохорошевском проезде, а менее значительные провалы происходили и происходят регулярно.

– Северо-запад Москвы вообще неблагоприятен с точки зрения карстово-суффозийных процессов. Не лучшее место для строительства, особенно если речь идет об огромных высотных зданиях.

– Суффозия – это вынос подземными водами мелких частиц из толщи грунтов?

– Примерно так.

– Получается, строить там вообще нельзя?

– Ну, почему же. Все зависит от проекта, от технологий, от глубины свай, в конце концов. Если строго придерживаться рекомендаций геологов, риск минимальный. Но кто сегодня их придерживается? Сами по себе массовые карстовые провалы не произойдут, нужно это искусственно спровоцировать.

– А что вы скажете о строительстве высотки вот в этом районе? – Лиза ткнула пальцем в карту, когда оператор выключил камеру. Она была уверена, что иначе профессор ничего не расскажет.

– Здесь мы недавно фиксировали карстовые провалы, – сдержанно произнес профессор, словно не желая сказать чего-то лишнего. – Зона геологического риска. Если вы об «Альфа-Омега», то боюсь, что нагрузка на грунт… м-мм… значительная. К сожалению, к нашим рекомендациям никто не прислушался. Пожалуй, вам стоит обратиться в Москомархитектуру.

– Вы бы купили там квартиру?

– Упаси Боже.

Следующий день Лиза провела в бесплодных попытках получить хотя бы какую-то информацию об «Альфе-Омеге» в Москомархитектуре. К четырем часам дня у нее набралось два тетрадных листа номеров телефонов, однако толку от этого не было никакого. Каждый новый человек диктовал ей очередной номер, который снова оказывался не тем, который нужен. К тому же при упоминании строительной компании «Олимп и Ко» некоторые Лизины собеседники начинали как будто нарочно мутить воду и спешили попрощаться. Наконец круг замкнулся: Лиза набрала свежепродиктованный номер и попала в справочную Москомархитектуры, куда уже звонила несколько часов назад. Тогда она решила зайти с другого бока и позвонила в компанию «Арх-групп», чьи координаты дал ей Волкевич. Услышав, что Лиза из «Авоськи», секретарша быстро соединила ее с генеральным директором.

– Звонарев Илья Сергеевич, – голос, раздавшийся в трубке, был молодым и бодрым. – Чем обязан уважаемой «Авоське»? Жильцы нажаловались?

– А есть на что? – рассмеялась Лиза.

– Ну, вы же просто так не звоните. Обязательно с критикой.

– Это верно. Но сегодня не по вашу душу – нас интересуют ваши конкуренты.

– Это кто же? – Звонарев заинтересовался.

– «Олимп и Ко».

Лиза вкратце изложила суть дела. На том конце провода повисло молчание – видимо, директор «Арх-групп» обдумывал ситуацию.

– Не для эфира, – наконец произнес он.

– Понятно… – вяло согласилась Лиза. Она уже сомневалась, что найдет человека, который бы решился сказать что-то для эфира.

– Вы же понимаете, что это было бы в высшей степени некорректно. Нам еще работать на одном рынке. И потом – это необъективно: одна компания обвиняет другую, все сочтут, что мы просто хотим попортить им крови. Но я готов с вами встретиться и поделиться кое-какой информацией.

«А это – корректно?» – ехидно подумала Лиза, но поспешила договориться о встрече.

– Завтра часов в семь вам удобно? Я как раз закончу съемки.

– Отлично, завтра в семь.

Лиза положила трубку и отметила, что народ прибывает – в шесть намечалась планерка. Вернулся со съемки Паша Кошкин с парой кассет в одной руке и упаковкой йогуртов в другой, пришел из монтажки режиссер Егор Усоев, смуглый, угрюмый и недовольный всем на свете. Он тут же нажаловался Храмову, что Бровушкина, снимая сюжет о лечении облысения, не запечатлела на кассете ни одного лысого мужчины, и теперь ему, Усову, придется искать материал в архиве.

– Неправда! – вскричала Валя с округлившимися от возмущения глазами. – Там был лысый охранник…

– …который стоял к камере спиной, а когда повернулся, аппаратура содрогнулась от мата, – язвительно продолжил Усов.

– А ты что думал? – не сдавалась Валя. – Они же не хотят сниматься, эти лысые. Вот ты бы стал?

Храмов кашлянул и провел рукой по собственной лысине.

– Егорушка, – сказал он, – давай хоть день без кляуз, а? Ты испортишь отношения со всеми корреспондентами.

– Вот-вот, – поддакнула Валя.

– А тебе придется ехать на досъемку. И чтоб непременно был какой-то лысый чувак в кадре, иначе сюжет заверну, поняла? Меня не уговаривай, не соглашусь.

Валя раздосадовано зыркнула на Усоева, который уселся в угол вполне удовлетворенный. Он был сложный человек. Мрачный и нелюдимый, он обитал в маленькой обшарпанной монтажке, точно пещерный тролль, и скрипел на каждого, кто нарушал границы его владений. Во время смены Усоева корреспонденты предпочитали обходить монтажку стороной, ассистент Гарик же был вынужден подстраиваться под Егорово настроение. Чаще всего у него случались стычки с Валей Бровушкиной, которая знать не знала, что такое конформизм, и с Пашей Кошкиным, который в силу своей медлительности просто не успевал нужным образом реагировать на режиссерские выходки. Правда, режиссер Усоев был хороший, за то и терпели. Ему удавалось соединить самые обычные кадры таким образом, что корреспондент не мог узнать свою же собственную съемку (иногда, надо заметить, довольно жалкую).

Вскоре в комнате стало тесно: подтянулись ассистент Гарик, второй режиссер Славик Пожидаев, несколько внештатников.

– Ну, чего, планируемся что ли? – спросил из-за перегородки Храмов.

– Панцова нету, – отозвалась Валя.

– Он на съемках, не будем ждать. Планерок две недели не было, все разболтались, – сказал Храмов, возникая из своего закутка. Сегодня он заметно хромал, отчего еще больше походил на Мефистофеля. Хромота его настигла во время вчерашней попойки, но вот в какой именно момент и вследствие чего это произошло, Храмов никак не мог вспомнить. Немного смутно всплывала в памяти ночная Рублевка, по которой они с приятелем уходили от преследования на «Лексусе». Джип несся на немыслимой скорости, однако трасса была правительственная, а на машине вовсю сверкали проблесковые маячки, поэтому гаишники чуть было не приняли Храмова с его другом за важных персон и оттого слегка замешкались. Но ненадолго – через минуту на хвосте у джипа уже висели две патрульные машины, а редкие встречные автомобилисты жались к обочине, думая, что это не иначе как кортеж какого-нибудь министра. Храмов с легким чувством стыда вспомнил, что улюлюкал и побуждал приятеля Веню – известного кинопродюсера – к акту гражданского неповиновения. Сидевший за рулем Веня был сильно пьян и с Храмовым во всем соглашался, но когда гаишники сделали первый выстрел по колесам, все же счел благоразумным остановиться. Сотрудники ГАИ были в бешенстве.

– Документы! – рявкнул лейтенант исполинского роста.

Веня икнул и, закатив глаза, томно произнес:

– А это вообще не… не моя машина.

– А чья? – лейтенант угрожающе наклонился к кинорежиссеру.

– Это машина моей баушки…

Это была чистая правда. Веня, отягощенный значительным бременем материальных ценностей, предпочитал некоторые свои приобретения записывать на родственников – причем на тех, которые вряд ли стали бы предъявлять какие-либо права на машину или квартиру. Рожденный в СССР, Веня предпочитал не выглядеть слишком богатым в глазах властей, тем более, как показывали реалии нового времени, от тюрьмы да от сумы не следовало зарекаться никому. Сотрудникам ГАИ история с бабушкиной машиной не понравилась – Веню ждали самые суровые карательные меры. Однако, проторчав на Рублевском шоссе еще полчаса, участники событий разошлись с миром: джип поехал в одну сторону, милицейские машины – в другую. Цена вопроса равнялась нескольким сотням долларов.

Таким образом, Сергей Храмов вступил в полосу очередного кризиса, повторявшегося с интервалом в полгода. Сверхчеловеки и танцующие боги Ницше были лишь прелюдией к тому безобразию, которое Храмов уже сотворил и которое ему еще предстояло сотворить.

– С чего бы начать? У меня жутко трещит башка в последнее время. От ваших текстов, – начал планерку Храмов, когда все, наконец, расселись. – Это прямо-таки нетленка какая-то: «За сутки человеческое тело выделяет около 800 сантиметров кубических пота, из них два процента приходится на долю потовых желез подошвы…»

Валя Бровушкина, устроившаяся на коленях у второго режиссера – Славика Пожидаева, который уже пару месяцев задаривал ее цветами, хихикнула.

– Читаю дальше: сандалии с закрытым носком защитят пальцы при ходьбе и спрячут от глаз окружающих грязные ногти…

Хихиканье усилилось.

– Смешно? —Храмов приподнял брови. – Это потому что вы забили на телезрителей и на великий и могучий наш язык. Это был текст о выборе сандалий одного нашего внештатного корреспондента, фамилию называть не буду – он себя узнал.

– А почему бы и не назвать… фамилию? – предложила Валя.

– Если хочешь, могу назвать твою, – остудил ее Храмов. – Наш заслуженный и вполне штатный корреспондент Валя Бровушкина сегодня написала: «душевая кабина – вещь комфортная и коммуникабельная».

На Валином лице отразилось недоумение. Она была бойким, удачливым корреспондентом, но смысл некоторых слов оставался для нее загадкой.

– В смысле – общительная? – поддела ее Лиза. – Или же ты хотела сказать – компактная?

– Ну, все, все заклевали, – нимало не смутившись, отозвалась Валя. Накануне она избавилась от своих африканских косичек, постриглась и выкрасилась в ярко-рыжий, отчего приобрела еще более задиристый вид.

– Что еще? – подал голос Храмов. – Назревает судебное разбирательство с производителями йогуртов, в которых… чего там, Кошкин?

– …эксперты не нашли признаков живой йогуртовой культуры, – подсказал Паша.

– Йогуртники на нас обиделись и угрожают иском, а Паша возьми да и потеряй бумагу с заключениями экспертов!

– Я же ее нашел!

– А мог ведь и не найти. И тогда мы от руководства получим по шее, телекомпании придется выплачивать компенсацию, а тебя, Кошкин уволят, – Храмов подумал и добавил: – А, может, и меня.

Появился ведущий «Авоськи» – бородатый мужчина, похожий на Николая Второго. Это было уже второе «лицо» программы и подбирали его в точном соответствии с первым ведущим, тоже бородатым, который исчез с канала вместе с Вительсом и Самчуком. Такое клонирование на телевидении происходило сплошь и рядом: если приходилось по какой-то причине менять ведущего, зрителю подсовывали двойника. Иногда это делалось так ловко, что подмену практически никто не замечал, а следовательно, обновленная программа сохраняла рейтинги. В руках ведущий держал вешалку с обернутым в полиэтилен костюмом – через час в студии должны были записываться подводки к выпускам «Авоськи».

Разобрав еще несколько проколов, Храмов уже собирался было поинтересоваться творческими планами своих сотрудников, но Валя со Славиком Пожидаевым изумленно раскрыли рты и одновременно показали пальцами в телевизор, стоявший на сейфе за спиной руководителя «Авоськи». Телевизор работал без звука, и в данный момент с экрана на них глядел Максим Панцов, разевая рот, словно бессловесная рыба. За Панцовым простиралось поле, полыхали какие-то обломки. Храмов моментально прибавил громкость.

– … пассажирский самолет Ту-154, направлявшийся в Санкт-Петербург, рухнул буквально на наших глазах через три минуты после взлета. Наша съемочная группа совершенно случайно стала свидетелем этой трагедии, вы видите кадры, которые мы отсняли спустя двадцать минут после крушения…

Возле горящего самолета с криками бегали люди, одна за другой подъезжали машины с мигалками, оператор взял пожар крупнее и теперь экран застилал черный дым.

Картинка оборвалась, и в кадре возникла ведущая:

– Итак, около часа назад наш корреспондент Максим Панцов стал свидетелем крушения пассажирского лайнера Ту-154, выполнявшего рейс Москва-Санкт-Петербург. Самолет упал неподалеку от аэропорта «Шереметьево» в 17.03 по московскому времени. По предварительным данным на борту самолета могли находиться от 100 до 130 человек, выжил ли кто-либо из них, пока неизвестно.

Храмов стал подряд нажимать кнопки других телеканалов, на двух из них тоже шли новости, но ни слова о теракте там не было. На третьем, государственном, канале сериал вдруг прервала заставка новостей, и ведущий зачитал сообщение Итар-ТАСС с пометкой «срочно». Речь шла о катастрофе.

– Понятно, – сказал Храмов. – Значит, мы первые. Как повезло Панцову и как не повезло пассажирам… Боже мой, я каждый раз надираюсь до чертиков в этих самолетах, особенно эти внутренние рейсы…

Он махнул рукой и ушел вместе с Глебом Доромановым на запись. Планерка закончилась.

Лиза вместе со всеми вышла в курилку. Валя жадно затянулась сигаретой и тряханула Лизу за плечо:

– Да! Вот это да! Как это он так сумел? Теперь Панцов точно свинтит в новости, будет богат и знаменит. А мы – кто нас знает, мы даже в кадре не работаем!

Лиза меланхолично кивнула:

– Знаешь, назвать это удачей как-то язык не поворачивается…

– Такова жизнь… – Валя вздохнула – Но вообще-то кошмар, конечно.

В коридоре возник Максим Панцов, все разом завопили, чтобы он немедленно завернул покурить. Панцов подошел с немного усталым видом человека, только что совершившего подвиг.

– Ну? – Валя цепко взяла его за руку.

– Я вижу, вы новости смотрели, – усмехнулся тот.

– Брось ломаться, как ты туда попал, чучело? – Славик Пожидаев хлопнул Панцова по плечу.

– Да, ребят, хотелось бы, конечно, пафосу нагнать, но такой стресс, сами понимаете… Отсняли, примчались сюда, отдали кассету как раз к эфиру… – Панцов развел руками.– Короче, это случайность. Я же сегодня в этом самом «Шереметьево» сюжет про бизнес-класс снимал, только мы закончили, сматываем удочки, Витек камеру выключил, вдруг вижу – падает!..

С Максимом Панцовым произошел тот редкий случай, о котором в глубине души мечтает каждый нормальный репортер и который, как правило, не происходит – просто-напросто оказаться в нужное время в нужном месте. И все же этот случай ждут – и корреспонденты, и операторы, ждут ежедневно, почти неосознанно, и потому никогда не вынимают кассету из камеры вплоть до самого Останкино в расчете на внезапное приземление НЛО или похищение государственного деятеля. Трагедии и катастрофы – хлеб и соль журналистики, она ими живет и питается, а что касается морали и нравственности, этики и эстетики, то камера – универсальный фильтр, который как бы отстраняет тебя от происходящего и создает ощущение, что ты над схваткой…

…Дальнейшее освещение катастрофы с Ту-154 на канале ТВ-Прайм было поручено все тому же Максиму Панцову. Эксклюзивные кадры, отснятые через несколько минут после падения самолета, демонстрировали только на ТВ-Прайм, съемочные группы других телекомпаний прибыли на место происшествия значительно позже, когда пожар поутих, а место аварии было оцеплено спасателями, и журналистов туда близко не подпускали. В живых никто из пассажиров самолета не остался. На второй день стали прибывать родственники погибших для опознания останков. В этот день Максим Панцов так пристально заглянул в глаза человеческому горю, что впал в глубокую депрессию, к которой по своему складу был вообще-то не склонен. Подготовив сюжет к эфиру, он сбежал из Останкино и напился вместе со Славиком Пожидаевым в ресторане «Твин Пигс» возле башни. Ночью большая розовая свинья у входа в это излюбленное телевизионщиками заведение равнодушно смотрела на блюющего под деревом корреспондента Панцова. Протрезвев поутру, он сообщил Храмову о том, что уходит в службу информации по приглашению самой Елецкой. Храмов развел руками, сказал, что не смеет задерживать, и пожелал удачи.

На третий день после описанных событий в одном из столичных следственных изоляторов заключенные взяли в заложники нескольких сотрудников правоохранительных органов и не выпускали их целые сутки. Погода установилась отвратительная, с дождем и градом, операторы, подменявшие друг друга у изолятора, приезжали мокрые и продрогшие. На предложение заполнить бланки с отчетом о съемках они ругались нехорошими словами, чем приводили уполномоченных господина Боулта в состояние полной растерянности и душевного хаоса. На этом непонятном телевидении творилось нечто, совершенно не поддающееся планированию.

К вечеру третьего дня отчеты отменили.