Текст книги "Неприкаянный дом (сборник)"

– Как-как? – она переспрашивает. – Долбаться? Не-ет… Еще и принимать наркотики. Ага, как вариант… А потом, – устраиваясь поудобнее, она закидывает ногу на ногу, – долбаться можно и на работе. Нет, не в этом смысле. Когда какое-нибудь трудное задание… Ну, о-очень занудная работа… Нет. Заканать сюда точно не подходит. Это значит – надоесть, утомить своей назойливостью.

Я прислушиваюсь: и правда иностранный.

Александра прикрывает трубку ладонью:

– Наш папсик взялся за словарь синонимов.

Не понимаю, с чего его потянуло на филологию… Или история и вправду закончилась? Закончилась значит закончилась. Такая история, что и черт с ней…

– Посоветуй ему заняться чем-нибудь осмысленным. Например, защитить докторскую диссертацию. Или заработать денег.

Мое замечание остается без комментариев.

– Ой, забыла, – она подмигивает, – папочка, а ты знаешь такое слово: пу-тас-су?

Кажется, наши объяснения совпадают. Александра кивает удовлетворенно.

Я выхожу в кухню, выдвигаю сломанный ящик. Передняя панелька падает. Поднимаю, прилаживаю к месту, совместив шпеньки. Этот ящик мы называем долгим. В нем хранятся всякие кухонные мелочи: старые крышки, ситечко, темный деревянный пестик… Шевелю, запустив руку. Не могла же я ее выбросить!..

Полиэтиленовый пакет. На самом дне. Картонки, бумажки, рецепты… Да вот же она: моя заляпанная картонка. Список, по которому я готовила к праздникам. Слева – что купить, справа – что приготовить.

Господи… Я-то думала, она исчезла. Та самая фотография: мы с Яной стоим у дерева. Я помню. В десятом классе мы ездили на пикник. Случайность, пустое стечение обстоятельств: кто-то из мальчиков подошел и щелкнул. Я улыбаюсь, потому что рада ее видеть. На старых фотографиях никто не бывает в ссоре.

Мелкие кругловатые листочки, дрожат на ветру… Раньше я не всматривалась. Какая разница? Но теперь вижу: осина – Иудино дерево.

Просто мы ни о чем не догадывались. Откуда нам было знать?..

– Ой, а это кто? Господи, какие вы… – видимо, ей хочется сказать: молодые.

– Представляешь, случайно нашла. Рылась в ящике…

Дочь рассматривает фотографию.

– Мусик, вы с тетей Яной похожи на боснийских беженцев. Или чеченских… Хотя нет: беженцы, пожалуй, шикарнее. Им шлют гуманитарную помощь. Ой, – она подносит к глазам, – это что – твоя кожаная куртка? Жалко, что не сохранилась. Клево… Самый настоящий винтаж…

– У нас не было кожи. Кожзаменитель.

– Как это не было? – она вскидывает брови. – А сапоги?

Сапоги – совсем другое.

Если бы дочь могла понять, она спросила бы иначе: «Сапоги, они что – ваша мечта?» Я могла бы сказать: не мечта, а яблоко раздора. В детстве ее отец читал ей «Легенды и мифы Древней Греции». Она должна помнить: Парис, три богини, спор о том, кто из них прекраснее…

Но я бы кивнула: «Конечно, мечта».

В сущности, дело не в сапогах, а в натуральной коже. Сначала она бывает сырая и вонючая. Потом ее складывают в поддоны и загружают в фуру. Чтобы обработать в Финляндии. Но для этого надо придумать схему.

Схему, по которой сбываются мечты.

В моей жизни сбывались только чужие.

– А это что? Неужели шарфик? – моя дочь снова смеется.

– Это – штапельный платок.

– Ой, так я же его помню! Ты мне повязывала после бани: такой синенький с зеленым…

Мой школьный платок захватил ее раннее детство. Это она будет помнить. Я думаю: хоть это. Не зря же они придумали: винтаж.

Их винтаж – родительская память, которую не вынесли на помойку. Но скоро вынесут – как обрезки от наших старых юбок. Или пачки негодных банкнот.

Часть III

Прибыли и убытки

В его бумагах мы разобрались.

Главный бухгалтер отчиталась по акту сверки: финский партнер делает вид, будто 500 у.е. за комплект – реальная цена.

«Он что – идиот? Не понимает, что здесь – двойная бухгалтерия?!» – «А вы говорили ему об этом?» – не попадая в сгибы, главный бухгалтер складывает итоговую простыню. «О чем именно?» – Фридрих глядит зверем. Еще секунда, и наверняка взорвется. «О двойной бухгалтерии», – она отвечает едва слышно. «И что я должен был говорить? – Фридрих дышит тяжело. – Пусть возьмет карандаш и посчитает в столбик. Если все отражать, откуда возьмется такая прибыль?

Мы сами загнали себя в эту ловушку. По документам, прошедшим таможню, наши комплекты столько и стоят. Цена, которую мы выставили, занижена в три раза. С нее мы платим налоги. Копии документов лежат в таможне. И у фиников, и у нас.

«Но вы… Вы обговаривали реальную цену?»

«Вы. Считаете меня. Идиотом?» – у него белеют глаза.

«А если прервать поставки?» – я стараюсь смотреть мимо.

«Нельзя, – он мотает головой. – Формально нет никакого права. С Лахтиненом у нас договор… И потом, – Фридрих ломает сигарету. – С нашими документами этот финский ублюдок выиграет любой европейский суд».

На этот раз мы смотрим прямо. Глаза в глаза. Если дойдет до суда, всплывут и подлинники, и копии. А заодно и мешочек…

«Сами мудаки, – Фридрих откидывается в кресле. – Думали, раз европеец значит, честный…»

* * *

Лахтинен оглаживает полы пальто. Снимает, аккуратно пристраивает на вешалку. Пальто действительно шикарное: светло-коричневая кожа. Даже на взгляд понятно, до чего она натуральная. Раньше ходил в полуперденчике. Молочный переводчик стягивает пуховую куртку. Вешает поверх пальто. Его шеф косится недовольно.

«Пожалуйста, проходите», – я делаю широкий жест в направлении столовой. Все приготовлено и накрыто. Сегодня воскресенье. Но ради такого случая на Парнас вызвали официантов и поваров.

Мы садимся попарно: с одной стороны – Фридрих с переводчиком. С другой – я с Лахтиненом. Работая в связке, мы с Фридрихом должны друг друга видеть. На ходу корректировать тактику, если что-то пойдет не так.

Я вынимаю блокнот. Кладу рядом с прибором. Это – на всякий случай. Все основные цифры я помню наизусть.

От водки Лахтинен отказывается. Переводчик тоже. «Пожалуйста, воду. Без газа».

Официантка наполняет бокалы. Вопросительно смотрит на Фридриха.

«Спасибо. Если понадобится, мы всё нальем сами».

Она одергивает кружевной фартучек, уходит в кухню.

«Ну что ж, – Фридрих поднимает прозрачный бокал. – За наше плодотворное сотрудничество», – делает глоток, ставит на стол.

Закуски доставлены из Финляндии. Все самое лучшее: рыба, икра, копченая убоинка. Свежие овощи. С нашей стороны – только салат оливье.

Лахтинен кушает с аппетитом. Я поглядываю на переводчика: этот тоже не отстает.

«У русских говорят: помимо водки – грех. Потреблять такую закуску. Вы как хотите, а я, пожалуй, выпью, – Фридрих наполняет свою рюмку. – А?» – смотрит на меня вопросительно.

Я киваю: и правда, – грех.

«Последнее время, – Фридрих смакует копченую рыбу, – у нас с Татьяной Андреевной создалось впечатление… Возможно, ошибочное. Но как бы то ни было, в любом случае нам лучше обсудить».

«По вашей просьбе мы подготовили акт сверки. Если учитывать предварительные устные договоренности, вы остаетесь нам должны…» – я называю пятизначную цифру. Сумму долга в у.е.

Молочный переводчик бормочет вполголоса.

«Здесь какая-то ошибка, – Лахтинен смотрит исключительно на Фридриха. Как будто я тоже переводчик. С русской стороны. – По нашим расчетам никакого долга не осталось. По договору мы рассчитались полностью. Это легко проверить: количество, цена за комплект. Наши встречные платежи».

«О цене за комплект мы договаривались особо, – Фридрих улыбается доброжелательно. – Вы согла-сились с тем, что 500 долларов – цифра для таможни».

«Для тамо-ожни? – финский партнер вскидывает бровь. – У на-ас так не работают. У на-ас имеет значение только то, что напи-исано в договоре».

«В финских мебельных магазинах наши комплекты выставлены по полторы тысячи. – Неделю назад я заказала мониторинг. Первые данные поступили позавчера. – Это означает, что ваша прибыль, с учетом налогов и магазинных накруток, составляет как минимум…»

«Вы держите нас за идиотов? – перебивая меня, Фридрих интересуется вежливо. – Исключительно вкусный салатик. Очень рекомендую».

«Кстати, как идет реализация?» – я спрашиваю, но не потому, что не знаю. По моим данным, реализация идет очень прилично. Не ажиотажный, но постоянный спрос.

«О… – Лахтинен качает головой. – Есть небольшие проблемы. Фи-инны привыкли к высочайшему качеству. Ваши дива-аны… Конечно, они неплохие, но до настоящего западного ка-ачества…»

«Равно как и до настоящей западной цены… – я делаю большой глоток. Водка обжигает внутренности. – В любом случае наше качество вы видели заранее. Когда соглашались с тем, что цена, установленная между нами, составляет 1500 долларов. За комплект».

«Ви-идимо, – Лахтинен приосанивается, – я просто вас не по-онял. Иначе никогда не пошел бы на нарушение зако-она. Финляндия – не Россия».

Фридрих сжимает кулаки. В сущности, его сделали как мальчишку. Устный договор заключен без свидетелей. Обезьяний бугор вздувается. Сейчас он пошлет Лахтинена подальше. И тогда…

«Евгений Фридрихович, простите, мне надо было сразу… Вылетело из памяти, – я моргаю овечьими глазками. – Вас просили зайти в сборочный цех».

Фридрих смотрит ошарашенно: сегодня воскресенье – завод стоит.

«Срочно, – я настаиваю. – Там какие-то проблемы».

Фридрих кивает: послать мы всегда успеем.

«Проблемы? Я так и думал, – он качает головой озабоченно. – Извините. Буквально на десять минут».

Лахтинен переглядывается с переводчиком. Оба чувствуют себя на коне.

Десять минут – много времени. За десять минут можно успеть всё.

«Закон – это хорошо, – я смотрю вслед Фридриху. – По договору, подписанному обеими сторонами, все конфликты, если таковые возникнут, должны решаться в европейском суде».

Лахтинен кивает важно.

«Вчера, – я тянусь к салату оливье. С той стороны границы он называется русским, – наши юристы закончили подготовку документов. Мы подаем в европейский суд».

«Вы делаете оши-ибку, – финский партнер сохраняет спокойствие. – Европейские суды не работают по понятиям».

Переводчик гордится тем, что знает русский сленг.

«Вот именно, – краем глаза я слежу за минутной стрелкой. – Мы очень рассчитываем на то, что на суде всплывут подробности с мешком. Сырые обрезки. Как вы объясните, что оформили их официально?»

«А что здесь такого?!»

Мне кажется, он слегка переигрывает.

«А такого здесь то, что у меня есть свидетели: мешок уехал из России. А потом вернулся обратно. Сама я на суд не поеду. Но пришлю полное описание схемы, из которой суду станет ясно, как ваша фирма работает. Именно так, как вы изволили выразиться: по понятиям», – я улыбаюсь молочному поросенку.

Лахтинен слушает перевод.

«Но этим са-амым вы призна-аете, что тоже нарушили законы».

«Отходы больше 50 %, – я подцепляю ломтик финской рыбки. – Ваш суд пригласит экспертов. Как вы собираетесь им объяснять? Думаете, они поверят, что вы, опытный мебельщик, не понимали, что подписывали?»

«Но вы то-оже это подпи-исывали».

«Да. Но не только мы. С нашей стороны стоят подписи таможни и Торгово-промышленной палаты. В мебельном бизнесе мы – новички».

Лахтинен молчит. Крестьянские мозги шевелятся туго и медленно.

«Правильно, – я киваю. – Если суд признает, что ваша фирма была с нами в сговоре… Здесь мы по-любому откупимся. А вы – вряд ли. Там, у себя…»

Восемь минут. Переговоры завершены досрочно. Фридрих ни при чем. Его здесь не было. С этой стороны моя ответственность: разгребать нашу общую гниль.

Теперь она пахнет по-другому: настоящими вкусными продуктами. Совсем не похожими на советские суррогаты. Какому-нибудь европейцу может показаться, что это не гниль, а нормальные переговоры.

Фридрих возвращается. Садится за стол. Игры в переглядки – ни к чему. Он уверен: я сделала. За это мне платят деньги.

* * *

У себя в комнате Елена глотает слезы. Вздрагивает, отводит глаза. Прячет платок в сумочку.

«Не бери в голову, – я берусь за телефонную трубку. – Ты – ни при чем».

Фридрих на нее наорал: не успела подготовить бумаги.

После обеда у него важная встреча. Надеется выбить невозвратный кредит. Если все организовать правильно, его покроют из местного бюджета. Подходящий поручитель имеется. Какой-то деятель из городской мэрии. Осталось уломать банк. Вчера я слышала, как он рычал в трубку: «При таком откате эти банковские еще и кочевряжатся!»

«Лахтинен ответил?» – Елена припудривает вспухшие веки. «Ага, вчера. Лучше бы молчал. – Телефон Кузьминского не отвечает. Попробую позже. – Сказал, рассчитается к концу года. Мол, деньги вложены в производство». – «Го-ода?»

Ей не надо ничего объяснять. Ясно как божий день: год – это там, у них, в Европе. Наши кредиторы считают по месяцам. И это еще в лучшем случае. Случается, что и по дням. После того как ставят на счетчик.

«Сколько осталось?»

Мне не хочется ее расстраивать.

Нам осталось месяц и три дня. Если не вырулим…

«Ничего! – я подмигиваю весело. – Пробьемся! Живы будем – не умрем…»

«Плохо. – Из банка Фридрих вернулся туча тучей. Сидит, просматривает сводку реализации. Похоже, с банковскими не заладилось: видимо, не пришли к соглашению по откату. – Что там этот? Мэр?»

Провинциальный мэр окончательно затаился. Не мычит, не телится. Если бы рассчитался, дослал остаток денег… Там довольно приличная сумма, с которой мы попытались бы проскочить.

«Может, съездить? Взять с собой мальчиков…»

Мальчиков, похожих на куски мяса.

Фридрих морщится:

«Чтобы вас всех положили? Там тоже свои мальчики. И девочки… Ну и где этот идиотский город, как его?.. Блядь! – Он роется в своем столе. Шуршит бумагами. – Есть у кого-нибудь карта? Работаем с Россией, а сами ни хера не знаем… – Жмет на кнопку. Я слышу девичий голосок. Секретарша директора. – Ольга… – он смотрит на меня. – Как ее… по отчеству?..» Я пожимаю плечами: Ольга и Ольга… Фридрих дергает шеей: «Ольга, зайдите ко мне».

В коридоре стук каблучков. Секретарша директора стоит на пороге.

«Вызывали, Евгений Фридрихович?»

Он морщится едва заметно: в таких случаях Катерина молчала, не задавала лишних вопросов.

Катерина осталась на Садовой. На Парнас перебрались все, кроме нее. Сидит, отвечает на звонки. С Фридрихом они начинали. Ей он всегда доверял безоговорочно. Примечала, докладывала, печатала самые ответственные бумаги. Вчера я туда заезжала. Мне показалось, она обрадовалась. Попили кофе.

По дороге на Парнас я вспоминала ее лицо. Осунулась и сникла.

Вечером мы сидели с Еленой.

«А ты разве не знаешь? У нее же роман с водителем. С этим, который недавно». – «Кто – недавно?» – «Ну этот… Возит бухгалтерию». – «Бухгалтерию? – этого водителя я видела. Мельком. – И что?» Елена оглянулась на дверь: «Он – родственник Намира. Или знакомый». – «Она что – дура?» – «Можно подумать, у нее богатый выбор? – Елена улыбается кривоватой улыбкой. – Кстати, мужик вроде бы нормальный». – «А если вообще выгонит?» – «Не боись, – она усмехнулась, – не выгонит. На хрена ему скандал? Проще так, слегка отставить: и волки сыты, и овцы не в курсе…»

Раньше ее губы складывались иначе. Я помню ее прежнюю улыбку: простодушную, как песня у костра. Мягкие скулы, нежный абрис подбородка… В ее лице что-то изменилось. Как будто прошлись резцом. Особенно по линии губ.

Я сидела напротив, смотрела на ее волосы. Натуральные, цвета соломы. Прикидывала: новый водитель – неспроста. Казачок, пятая колонна. Когда начнутся военные действия, должен открыть ворота. Чтобы они вошли. Если предположить, что входить будут именно люди Намира, а не те, другие, о которых я знаю только то, что они есть.

Сегодня утром я его видела. Мужик как мужик. Восточные черты, дешевая кожаная куртка. Турецкая. Теперь их носят все. Сидел у бухгалтерской «Волги». На корточках, у заднего колеса. Проходя мимо, я повернула голову. Наши взгляды встретились. Я подумала: в этом что-то есть – глянуть в глаза тому, кто обеспечит условия твоей смерти.

* * *

«Поезжайте в город. Купите карту России. Побольше, – Фридрих разводит руками, демонстрируя габариты. Секретарша кивает и исчезает. – Повесим на стену, – он подмигивает, как будто нашел выход. Из нашего тупика. – Ничего, еще поглядим… Бог не фраер!»

Фридрих шагает по кабинету. «Та-та-та-та!» – вскидывает руки, словно бьет из автомата, стреляет от живота. Мальчик, играющий в войнушку. Палит в наши широкие окна, завешанные зелеными занавесками. В окна, как в небо. В небо, как в овчинку.

Я слышу шум отъезжающей машины. Это недолго: доехать до проспекта Луначарского, зайти в канцелярский.

«Вот так, – Фридрих возвращается к столу. – Нонче – не давеча, – обезьяний бугор вспухает довольной ухмылкой. – Кулаками не отобьешься… Ну, – он переходит к текущим делам, – что там наш юрист?»

«Работает. К вечеру отчитаюсь».

Помечаю в блокноте: встретиться с юристом. Новая налоговая схема.

На первый взгляд она кажется непроходной. Новые правила ввели на прошлой неделе. Пришли соответствующие материалы. Главный бухгалтер жаловалась: «Тупик. Нам не обойти».

Позавчера мы обсуждали с Фридрихом, листали нормативные документы. Если действовать строго по правилам, производство проще остановить. Все равно оборотных средств не хватит. Наши скорости не соответствуют их аппетитам. Так могут крутиться только банки. Короче, те, кто имеют дело с деньгами, не вложенными в товар. Товар – обуза, гиря…

«Прижмите юриста. Сам не сумеет, вызовем аудиторов. Пусть порешают».

На языке нашей рухнувшей истории порешить – значит поставить к стенке. Пустить в расход.

Последнее время Фридрих плохо выглядит. Такое впечатление, будто скульптор, работающий над нашими лицами, проложил вертикальные морщины. Обвел обезьяний бугор.

Наш юрист – выпускник ленинградского юрфака. Я видела его красный диплом. Раньше с такими дипломами оставляли на преподавательской работе.

«Татьяна Андреевна, я бы и рад. Но правда никак. Судите сами», – он листал, предъявляя непроходимые параграфы.

Я не слушала: смотрела в его лицо. Чистое. На языке нового времени это слово означает «глупое». Педагоги из бывших, преподающие на юрфаке, учили действовать строго по правилам. К Фридриху попал по рекомендации. Жена и новорожденный сын. Живут в однокомнатной квартире. Фридрих обещал помочь. Не сейчас, со временем, года через три. Если молодой специалист себя покажет. На его месте я рыла бы землю.

«Олег Петрович, – я отодвинула толстую распечатку. – Не надо пудрить мне мозги. Вы обязаны это сделать – это ваш вопрос. Иначе…»

Он моргает глазами. В его юридической голове такое не укладывается. Закон есть закон.

«У законодателей есть родственники. Или знакомые… Вы меня понимаете?» – я объясняю терпеливо. «Родственники… или знакомые? А при чем здесь?..»

Похоже, мне попался тупой ученик.

«Значит, законодатели заинтересованы. Не станут действовать в ущерб себе. Не знаю, как это назвать юридически, но там должна быть лакуна. Лазейка. Щель. Чтобы те, кому нужно, в нее пролезли. Надеюсь, вы меня поняли. Идите и думайте, – я слышу интонацию Фридриха. – Ваше дело ее найти».

* * *

«Во-от, – Фридрих раскатывает карту. Раньше такие висели в кабинетах географии. – Сейчас и посмотрим… Ну и где?» – его палец скользит по русской равнине. Карта раскрашена в мягкие тона: от бежевого до темно-зеленого. Зеленый – наши вечные болота. В которых завязнет любая птица-тройка. Не говоря уж о нашей бричке.

На физической карте России этого города нет. Надо было выбрать другой масштаб.

«Черт! – Фридрих вынимает верблюжью сигарету. – Где этот идиот?»

В данном случае идиот – Сергей Николаевич. Начальник отдела реализации. Мне он скорее нравится: молодой, энергичный. Раньше про таких говорили: работает с огоньком. Отца нет. Мать – школьная учительница. В прошлой жизни это называлось: мальчик из приличной семьи.

«Почему идиот? Нормальный парень».

«Хорошо, – Фридрих морщится. – Где этот неидиот?»

«Может, на складе?»

Фридрих снимает телефонную трубку: «Ну где они?.. Провалились…»

Склад готовой продукции молчит.

«Татьяна Андреевна, не в службу, а в дружбу… Если вам не трудно…»

Я киваю: не трудно. Конечно, схожу.

«Я запрусь, – Фридрих трет глаза. – Подремлю полчасика. Если что-нибудь срочное, будите».

* * *

 
Добро должно быть с кулаками,
Добро суровым быть должно,
Чтобы летела шерсть клоками…
 

Прежде чем спуститься на склад, я заглядываю в столовую. Два часа – обеденное время. Все столики заняты. Женщины в платках, мужики в рабочих комбинезонах… Я ищу взлохмаченную голову. Здесь его точно нет. Иду по коридору, заглядываю во все двери: отдел рекламы, дизайнер. Бухгалтерия.

«Сергея не видели? Сергея Николаича?»

Главный бухгалтер поднимает голову.

«Ни хрена не понимаю. Может, вы объясните?» – она протягивает мне бумагу.

Факс. Вчерашним числом. От городничего того самого города, куда я собиралась наведаться с мальчиками.

«Это что? Новый заказ?!» – я смотрю как баран на новые ворота.

«То-то и оно…»

Вдвое больше старого. Что ж у них за губернское присутствие? Судя по этому заказу, какой-то небоскреб. Похоже, их городничий сошел с ума. Собрался заставить свою мэрию нашими диванами и креслами? Двужопными и трехжопными.

«У них что, столько жоп?»

«Может, и столько… – Главный бухгалтер кутается в платок. – Пришел в одиннадцать вечера. С утра поехала в банк. Думаю, раз заказал, должен был дослать остаток».

«И что?»

«И – ничего. Вот выписка, полюбуйтесь», – она протягивает банковскую сводку.

Я просматриваю колонки, читаю соответствующие суммы.

«Может, не капнула?.. А копия?» – Я пытаюсь найти логическое объяснение: деньги перечислены, но банки их прокручивают. Таких случаев у нас много – капнут месяца через два. С другой стороны, копия платежки – не гарантия. Скорее, жест вежливости. При желании копию можно подделать. Легко.

«Не было», – главный бухгалтер говорит уверенно. Раз говорит, значит знает: платежки – ее хлеб. И копии, и подлинники.

«Может, просто позвонить?..»

Главный бухгалтер смотрит мне в глаза. Позвонить можно, но все не так просто. В этой истории что-то не сходится. Мы обе знаем: когда не сходится, это признак. Плохой.

«Звоню?» – она снимает телефонную трубку. Я киваю: плохой или не очень, все равно надо выяснять.

Похоже, в губернских городах с мэрами соединяют сразу. Разговор как разговор: первый платеж, общая сумма, непроплаченный остаток…

«Налом?.. В каком смысле? – главный бухгалтер слушает ошарашенно. – Да, конечно. Три дня назад. Поняла…»

Она кладет трубку. Я вижу: что-то случилось.

«Ну?»

«В пятницу. – У нее странный голос. Обычно она говорит громко и уверенно. Во всяком случае, со мной. – К ним приезжал наш представитель. Предъявил доверенность. Остаток выдали наличными. Говорит, есть расписка. Документ».

«Оп-паньки!» – я повторяю чертово слово. Прилипло, как банный лист.

Эти. Пронюхали, заслали своего человечка, задурили мэрскую голову.

Главный бухгалтер качает головой. Как будто прочла мои мысли:

«Мэру звонил Сергей… Николаевич. Лично. Предупредил, что пришлет нашего представителя».

А вот это действительно плохо. Очень плохо. С этим надо срочно к Фридриху.

«Ну уж не-ет… Брр! – главный бухгалтер передергивает закутанными плечами. – К шефу – без меня».

Добро должно быть с кулаками… Чтобы летела шерсть клоками…

Как же там дальше? Я иду по коридору, пытаясь вспомнить ускользающую строчку.

«Татьяна Андреевна, есть лакуна! Она – есть! – наш юрист спешит мне навстречу. Глаза сияют неподдельной радостью. – В приложении. Там одна сноска. Можно толковать двояко… Пойдемте, я вам все покажу».

«Очень хорошо. Я зайду. Попозже».

Он смотрит разочарованно. Выпускник факультета ненужных вещей. Теперь они стали нужными. Ему казалось, я должна все бросить, зарыться в бумаги, разделить его радость: задачка почти решена. Этот раунд мы точно выиграем.

Выиграем. Если нас не поставят к стенке. Здесь, у нас, другая игра.

«Где. Этот. Чертов ублюдок?» – Фридрих цедит слова. Приглаживает встрепанные волосы. Похоже, и вправду спал.

Я молчу.

«Этот мэр, – он тычет в физическую карту. – Он что?! Если по договору – безналом… Возить такие деньги… Как он сказал? Три дня назад. В пятницу, – Фридрих сводит брови на переносице. – Сегодня что? Вторник. Значит, не три, а четыре… По-любому должен вернуться. Вернуться… Когда вы видели Сергея… – Он мнет сигарету. Белый столбик ломается в пальцах. – …Николаевича?»

Табачные крошки сыплются на стол. Фридрих сметает их широким жестом.

«В пятницу. У вас, на совещании. Здесь, – я киваю на пустой стул. – Сидел».

В пятницу мы все сидели допоздна. Закончили в первом часу ночи.

«И что, не мог сказать?!»

Мы смотрим на пустой стул. Мог, но не сказал. Значит – не мог.

Принял самостоятельное решение? Пригнать налом, чтобы шеф расплатился с бандитами, – я хватаюсь, как за соломинку. Нет. Подробности этих разборок знаем только мы с Фридрихом. На совещании сидел как ни в чем не бывало…

«Вчера его тоже не видели». – Прежде чем идти к Фридриху, я поспрашивала в цехах. Поинтересовалась аккуратно.

Фридрих встает. Идет по кабинету. Медленно, как будто цедит шаги. Мне кажется, я слышу его мысли. Механизмы, сидящие в наших головах, работают синхронно. Так. Положим, заставили. Сунули телефонную трубку: звони. А дальше? Пятница. Сидел на совещании. Ну и кто бы его выпустил?.. Позволил вернуться на фабрику? Нет, этот вариант тоже не катит.

«Сейчас мы должны решить главный вопрос, – Фридрих останавливается у сейфа. – Найти деньги. Остальное станет понятно по ходу… Кстати, где он живет? Узнайте в отделе кадров. Позвоните. Если не ответит, пусть кто-нибудь съездит».

«Уже, – я смотрю в пол. – Узнала. Его телефон не отвечает».

Если не отвечает, посылать не имеет смысла. Дверь не откроют. Некому. Особенно если…

Механизмы, работающие синхронно, щелкают: комната, следы погрома. Голова, неловко вывернутая, лежит на полу. Распластанное тело. На сером лице сгустки крови. Сизые кровоподтеки…

«А водитель? – Фридрих спохватывается. – Где? Его водитель?»

«Там. Во дворе».

Фридрих молчит. Вариант, который мы себе представили, не имеет смысла. Чтобы забрать деньги, у них была уйма времени. И возможностей. Если и убили, то не здесь, а там, в губернском городе N. Точнее, не его, а этого… представителя. Но тогда, в таком случае… механизм дает сбой. Еще вчера мы с ним были в одной команде, встречались на совещаниях, обсуждали детали отгрузки. Если бы меня спросили накануне, я ответила бы вполне определенно: да, ему можно доверять.

В прежние времена это называлось: предал.

Про себя я усмехаюсь. Мы с Фридрихом не идиоты, чтобы произносить такие слова. Эти слова усижены проклятыми сойками. В дивном новом мире они не имеют никакого смысла. Теперь – каждый за себя.

Я отгоняю лишние мысли, не имеющие отношения к делу: предательство – всего лишь версия. На то и версии, чтобы отрабатывать с холодной головой.

Положим, эти вообще ни при чем. Все спланировал сам. Позвонил, договорился, отправил своего человека. Пятница, суббота, воскресенье – мысленно я загибаю пальцы. Три дня ни ответа, ни привета. Свой человек так и не явился. Они что – не обговаривали такой возможности? Должны были предусмотреть…

Мой механизм прокручивается на холостых оборотах. Слишком мало информации. Но это только пока. Информация скоро появится. Не может быть, чтобы не появилась. Так не бывает. В конце концов, мы не в космосе. Не на Луне.

«С кем он живет?» – Фридрих ищет простое объяснение.

«С матерью. Ее нет дома. Видимо, еще на работе».

Я смотрю на часы: сейчас без пятнадцати три. С работы учителя возвращаются не поздно, часам к пяти. Значит, скоро вернется. Про себя я думаю: надо послать водителя. Пусть съездит, поднимется в квартиру: типа приехал передать документы… Лишь бы не спугнуть.

Стук в дверь. Мы с Фридрихом оборачиваемся одновременно. Елена.

«Извините. Евгений Фридрихович… Там, на проходной… Мать Сергея Николаевича. Хочет видеть вас».

У нее испуганный голос. Слишком испуганный. Похоже, народ в курсе. Что-то просочилось.

«Мать?! – Фридрих вскидывается. – Так. Отлично. Ведите сюда».

Информация. Пришла информация. Механизмы, сидящие в наших головах, урчат, как пустые желудки. Органы, предвкушающие пищу. В таких делах важным может оказаться все.

Типичная училка. Вошла, замешкалась на пороге. Серый костюм. Я окидываю быстрым взглядом: юбка, жакет с подкладными плечами. На левом лацкане след от мела. Волосы собраны в строгую кичку. Белая синтетическая блузка… Чтобы не воняло по́том, синтетику надо стирать каждый день. По утрам она выходит на кухню, стягивает с веревки привычным жестом. Гладит, расправляя мелкие складки. Эту сценку ее сын видит ежедневно. Каждый божий день.

Она подсаживается к столу. Открывает обшарпанную сумку. Достает тетрадный листок. Листок, сложенный вчетверо. Мы следим за прерывистыми жестами. Пальцы движутся по пунктирным линиям. Протягивает Фридриху.

Фридрих разворачивает. Читает. Передает мне.

Краем глаза я отмечаю: у него напряженное лицо. Как будто стянули кожу: вздернули к вискам.

Мама, я должен уехать. Может быть, надолго. На месяц два месяца. Все будет хорошо. Если получится, позвоню.

Если получится… Интересно, что он имел в виду? Получится позвонить? Или – сделать?..

Я ловлю взгляд Фридриха. Похоже, мы сделали один и тот же вывод: или. Когда-то давно это называлось: украсть.

Если так, эту тетку надо ломать. Выцеживать по крохам. Какую тактику она выберет: молчать или выгораживать? Выгораживать или молчать? На ее месте я молчала бы как мертвая.

Она опускает глаза. Лацкан, испачканный мелом, попадает в поле зрения.

«Ой», – она трет дрожащими пальцами. Как будто это имеет значение: чистота и красота.

Красота, которая что-то там спасает… Теперь, когда сын вляпался, ей ничего не поможет: ни чистота, ни красота. На ее месте я бы вообще не пришла. Сидела бы как приклеенная. Ждала звонка. Если бы это был мой сын… Сын, написавший такую записку.

Овца. Я смотрю глазами ее сына. По-любому должна играть на его стороне.

Я перехватываю взгляд Фридриха. Прямой и ясный. Боится спугнуть, сделать ошибку. Хочет, чтобы разговор начала я. Как женщина с женщиной.

«Сережа? В субботу. Он уехал в субботу, – она отвечает с торопливой готовностью. – Сказал, на пару дней. В командировку. Я еще удивилась: на выходные? А эту… записку… Нет-нет. Записку я нашла не сразу. Вчера вечером. Зашла к нему в комнату. Не ложилась, ждала. Думала, вдруг позвонит. Сережа знает: звонить надо вечером. Днем я всегда на работе…»

По-нашему это называется: идти на сотрудничество.

Фридрих смотрит аккуратно: по глазам не прочитать. Мы должны решить этот ребус. Нашу задачку на движение: из пункта А в пункт B.

Пункт А – мэрия губернского города.

Пункт В – мебельная фабрика.

Где-то там, по пути следования, вырисовывается пункт С. В котором что-то случилось. Она ищет мой взгляд. Смотрит жалко и доверчиво.

Что я могу сделать? В игре, в которую ввязался ее сын, на кону волчьи ставки…