Текст книги "Нажми на кнопку. Сборник рассказов"

* * *

…Он очнулся живой, одинокий, в холоде и в полумраке тьме. Где-то там, далеко, в невообразимой вышине за слоем песчаника, еще оставались тепло и жизнь. Боли в лодыжке Ромашов больше не ощущал. Тело Кати, если даже находилось поблизости, отвердело, стало холодным, и почти не отличалось от камней. Он поискал на поясе фляжку, нашел, открыл, прижал горлышко к губам, но последние капли влаги не утолили жажду.

– Врешь, меня не сломать…

Он трясущимися руками нащупал коммуникатор, включил и жадно уставился на перечеркнутый свежей трещиной тусклый экран, пытаясь вспомнить спасительный номер, но сигнал все равно не проходил сквозь камни.

«Ничего. Даже со дна можно подняться. Выход всегда есть». Теперь Ромашов четко видел этот выход на карте – близкий, помеченный жирным крестиком. Он пополз в ту сторону, ужом огибая камни и морщась от вновь вернувшейся боли. По мере движения мышцы согревались, и боль становилась все сильнее, одежда до самой кожи пропиталась влагой, но сухой рот горел, пришлось остановиться и слизать капли с мокрого валуна – они почему-то отдавали соленым. Ромашов решил, что, как только выберется наружу, придумает план расправы с «Купером». Может даже казнит врага в этой самой пещере. Он попытался продумывать детали, но мысли ворочались как-то странно – непоследовательно и туго. Силуэт зверя с острыми ушами появился на фоне стены, и обрел плоть. Это молчаливый спутник беззвучно шагал рядом – одновременное воплощение как преданности, так и угрозы.

– Ничего, Тузик, прорвемся, – прошептал Ромашов, помогая себе руками.

Он сорвал ногти, протаскивая тело через узкий лаз, но теперь точно знал, что выход совсем рядом. Фонарик еще теплился, но батарея коммуникатора села. Впрочем, Ромашов обрел особую форму сознания и больше не нуждался ни в карте, ни в свете. Он смутно понимал, ползет все глубже в смертельные лабиринты Кирьяновки, но вместе с тем не сомневался, что свобода близка. Пару раз ладони кололи не камни, а кости – возможно, они принадлежали рабам, а, быть может, летучим мышам или крысам. Мягкое кожистое крыло коснулось ромашовских волос (шапку он давно потерял).

– Эй, есть здесь кто-нибудь!

Издали и впрямь доносились голоса. Они говорили неразборчиво, словно на чужом языке. Разговор сопровождался миганием фонаря.

– Сюда, на помощь!

Люди приблизились, окружили Ромашова тесным кольцом, подняли на руки и понесли. Слезы радости затуманили зрение, обильно потекли по скулам.

– Спасибо вам, мужики.

Его тащили все быстрее и все более грубо, звуки становились громче, сливались в хоровое пение. Потом полыхнули факелы, стены раздвинулись. Люди, которые несли Ромашова, замедлили шаг и грубо бросили его на нечто твердое. Грубые веревки впились в запястья и лодыжки, растягивая тело на плоском камне. Чужие руки разворовали одежду.

– Нет, нет! Не надо! – кричал он, с опозданием понимая, насколько ошибся.

Жертвенный нож сверкнул так ярко, что напомнил навсегда потерянное солнце. Еще через миг острое лезвие c хрустом вошло в живот.

* * *

…«Есть, вроде бы, хочется, а может, жить…», – подумал Ромашов, очнувшись, в большой луже пещерной воды. Похоже, вода, прибывала, просачиваясь из водоносного слоя, но озноб прошел, сделалось даже жарко, и Ромашов на ощупь расстегнул молнию, наполовину освобождаясь от комбинезона. Он был цел, враги померещились, зверь куда-то улизнул, но фонарик погас, и теперь первородная тьма смотрела человеку в лицо. Двигаться не хотелось, и он просто корчился будто раздавленный червяк, имитируя движение и подчиняясь далекому зову.

«Призываю тебя, иди».

– Точно, меня ведь ищут.

Это казалось невероятным, но Ромашов все же пополз, уже без цели, без мысли и без особой надежды. Временами сознание меркло, временами возвращалось, и тогда накатывало лютое отчаяние.

В конце очередного узкого лаза забрезжил свет.

– Иди ко мне, Павел, – раздался голос Кати.

– Не пойду к тебе, я не хочу умирать, – попытался он пробормотать он цепенеющими губами.

Женский голос, впрочем, принадлежал не Кате, просто у незнакомки тоже оказались такие же рыжие волосы. Одетая в нарядный дорогой комбинезон, она протягивала Ромашову руку.

– Встать можешь?

– Да.

– Тогда пошли.

– Куда?

– Увидишь. Я тебя с самого утра искала.

С огромным трудом, он все же встал на цепенеющие ноги. Спотыкаясь, двинулся вперед. Через час они вдвоем выбрались наружу через потайной лаз. Ромашов был счастлив. Алый закат окрасил небо и верхушки сосен.

– У меня тут джип припаркован, садись – предложила незнакомка, и Павел рухнул на кожаное сиденье, ощущая, как от усталости дрожат ноги.

…Чуть позже девушка пригласила Ромашова погостить на даче, и он не отказался. Дача оказалась миниатюрным трехэтажным дворцом в окружении идеального газона. Следующим утром Ромашов нежился в бассейне, ощущая на себе ласковые касания женских рук.

– Извини, я все еще не спросил, как тебя зовут, – сказал он.

– Имя не важно, главное, я хозяйка Кирьяновских пещер, – со странным смешком ответила девушка.

– Я думал, хозяйка там – смерть.

– А с чего ты взял, что ошибался?

– Значит, так и есть.

– Молчи, не дергайся. Тебе ведь хорошо, остальное не важно.

Ромашов запрокинул голову и уставился в голубое небо, сквозь которое неумолимо проступали очертания черного пещерного потолка.

«Ну и ладно, мне и вправду очень хорошо», – решил он, опуская веки и окунаясь с головой.

* * *

…Ледяная вода из подземного все прибывала, омывая скорчившееся на полу пещеры неподвижное тело человека. Лицо почернело, заледеневшие руки почти без ногтей вцепились в камень. Полностью потеряв способность мыслить, он продолжал дышать, пока вода не залила рот.

Хранитель талисмана

I. Проводник

Луи Ренар наклонился, всматриваясь едва заметные, словно птица коснулась пером, следы на песке. Цепочка отпечатков огибала бархан и обрывалась возле куста пустынной колючки. На песке осталась лежать одинокая чешуйка, большая, с человеческий ноготь, она не могла принадлежать наследившей здесь ящерице-агаме. Верблюд за спиной человека вновь беспокойно переступил, бубенчик на шее животного печально шелестел, словно не отваживаясь на громкие, уверенные звуки.

Джамал терпеливо ждал, пока упрямый француз удовлетворит сове любопытство. Путь на юго-восток от высохшего русла Узбоя до Сумбара, через зной центральной пустыни, с самого начала казался ему безумием. Деньги, впрочем, сделали свое дело – проводник молчал, делано равнодушно рассматривая косые дорожки, оставленные на песке ветром.

– Что это?

– Не знаю, таксыр1818
  Почтительное обращение


[Закрыть]. Может быть, варан. Большой голодный варан.

– Ты опять шутишь?

– Я не сказал, что варан прошел здесь. Ветер дует везде.

Проводник отвернулся, скользя взглядом узких блестящих глаз вдоль изогнутой линии бархана. Ренар подержал на ладони мутную чешуйку, а затем сунул ее в футляр для образцов, подвешенный к поясу.

– Трогаемся дальше.

Верблюды легли на песок, принимая на спину привычный груз, слабых и неуемных двуногих существ. Колокольчик забормотал в такт размеренным шагам свою бесконечную жалобу. Ренар отвел утомленный взгляд от мутно-белого марева горизонта. Зной уже отметил лицо европейца сухим, ранящим загаром. Песок, местами прорезанный чахлыми кустами колючки, упруго осыпался под ногами животных. Шли без тропы.

Француз подумал о фляге, но тут же прогнал искушение – выпитая вода на короткое время пропитывала потом рубашку, создавала иллюзию облегчения, и тут же бесследно испарялась. Перегретый воздух дрожал, похоже, собираясь породить очередную фата-моргану. Мираж пустыни, в отличие от реальности, появляется и исчезает безмолвно. Вчера это были всадники. Призрачные кони шли вереницей. В полной тишине мерно покачивался строй пик, бесшумно мотали головами низкорослые лошади, не звякали стремена. Всадник, скакавший впереди, качнув султаном, повернул покрытую островерхим шлемом голову.

На какой-то миг Луи показалось, будто он вот-вот увидит лицо полководца, но воздух задрожал, обволакивая ломким маревом неподвижные черты. Ренар испытал разочарование, смешанное с облечением – ему уже чудились жесткие контуры обнаженного черепа. Коренастые всадники на низких, косматых конях, черной вереницей ушли куда-то в раскаленный зенит.

Далеко на юге, за бесконечной грядой мягко обрисованных песчаных холмов лежала древняя дорога монгольского полководца Субетея. Когда-то давным-давно там ревели нещадно гонимые животные, унося от стрел и клинков кочевников беглого хорезм-шаха. На драгоценный пол мечети полегли под мечами победителей последние защитники Самарканда и тридцатитысячный отряд нойонов Джеме и Субетея погнал коней на юг, к Балку, чтобы, хлынув лавиной с гор, взять цветущие города долин. Джеме вырезал или щадил жителей по своему усмотрению, пока не узнал, что султан Мухаммед бежал по краю черных песков в отдаленную провинцию Хамадан. Беглецы и погоня уходили на запад.

Трижды тридцать три раза «наполнялся бокал горизонта до краев кровью алой зари», пока шах, потерявший страну, не увидел морской прибой Каспия. Там, на плоском блюде безлюдного острова, он умер, и о нем не плакал никто – ни избиваемый пришельцами народ, ни бросившие повелителя сановники, ни смуглые насурмленые жены, покинутые шахом в горных крепостях Мезендерана. Это было потом. А вначале…

Ренар устроился поудобнее меж мохнатых горбов. Исторические хроники остались в марсельской квартире – они не нужны – каждое слово надежно врезано в память.

…Беглецы отчаянным рывком уходили на запад. Ревели навьюченные поклажей бактрианы, усталых сановников несли отощавшие за месяцы скитаний породистые скакуны. Нуйир ал-Мулька Зузани, визирь хорезм-шаха, вез в тюках достояние обреченного повелителя – немного золота, уже не способного купить ни верности солдат, ни дней жизни. Золото ссыпали в кожаный мешок, опустив сверху лакированный ларец. Бархатное гнездо под крышкой ларца хранило Голубую Розу Долин – бесценный алмаз, которому не было ему равных под солнцем.

Нуйир ал-Мулка Зузани не торопился умирать, как не хотели смерти прочие сановники свиты, воины, верблюды, ящерица на склоне бархана и сам шах Мухаммед. Уста Зузани скрепляло благоразумие, однако, в сердце его давно поселился страх, а где долго живет страх, там вьет гнездо и предательство. За поясом визирь припрятал свиток. Красная ал-тамга, печать вождя победителей, скрепляла обещания хана, данные Нуйиру ал-Мульке взамен клятвы принести голову побежденного Мухаммеда…

Ренар явственно представил себе утонченную, легкую вязь древней рукописи Ала ад-Дина Руххи. Неизвестно, сколько раз и чем наполнялся этот пресловутый небесный бокал, пока тайное не сделалось слишком явным. Во всяком случае, садр-предатель не дошел с отрядом бухарцев до Каспия и смерть хорезм-шаха наступила хоть и скоро, но от естественных причин – вмешалась обычная пневмония. Легенды нередко лгут, еще чаще – скрывают правду за прихотливыми извивами сказки. Рукопись не обманывала в самом главном – Голубая Роза Долин, алмаз-цветок, сердце легенды, действительно когда-то существовал. Ренар смахнул слипшиеся волосы со лба, поднял голову и уперся взглядом в непроницаемую спину Джамала. Cогнутый хребет и опущенные плечи проводника, казалось, излучали равнодушное недоверие.

…Садра разоблачили и зарезали по приказу шаха, но монгольская погоня все равно шла на запад, и степные кони дышали в затылок беглецам. Безысходность уже пеплом лежала на повелителе и, хотя изменник не стоил погребения, в печали шах сказал: да будет так, и последние верные солдаты оттащили в пески и зарыли мертвое тело Зузани.

Небесный бокал наполнялся еще многократно, пока свита хорезм-шаха достигла, наконец, берегов Каспия. Уцелевшие в скачке тюки сняли с бактрианов, люди согласились приютить беглецов, и золото пошло в уплату жителям Гургана. Лишь Розы Долин не досчитался шах – ларец оказался пуст. Мертвый садр-изменник нанес прощальный удар еще живому повелителю – Нуйир ал-Мулька украл алмаз и унес с собой в песок его тайну, а мертвые хорошо хранят секреты…

Ренар перестал бороться с искушением – снял с пояса флягу и сделал глоток. Теплая солоноватая влага смочила пересохшее нёбо, но почти не принесла облегчения. Манускрипт Руххи не обрывался на истории бегства. Шах отправился в счастливые райские кущи, но это уже не имело для преследователей никакого значения – тридцатитысячное войско кочевников, следуя по пятам за беглецами, вторглось в цветущие области южного побережья, наводя настоящий, а не эпический ужас. Жители Казвина так боялись жестокости осаждавших, что кончали с собою, не дожидаясь конца штурма, в Мераге оцепеневшие от страха люди сотнями безропотно позволяли резать себя.

История неслась галопом на спинах косматых лошадей и вершилась жалами пик. Голубая Роза Долин осталась где-то на обочине, и постепенно канула в туман легенды. На сите логики, отделившей шелуху домыслов от золотой крупы фактов, осталось немногое: Ала ад-Дин Руххи вскользь описывал место погребения Зузани как подножие скалы с тремя вершинами, растущей посреди песков. Рост камня следовало отнести к поэтическим преувеличениям, скорее, он мог разрушиться под воздействием ветра и песка, и Ренар выбросил из головы заманчивую идею – до тех пор, пока не узнал у колодцев Узбоя, что Трехглавый Камень, не обозначенный ни на одной карте, и в самом деле существует…

– Джамал!

Проводник обернулся. Глаза-щелочки, казалось, улыбались, однако нижняя часть лица оставалась каменно-спокойной.

– Остановимся здесь.

Верблюды неторопливо опустились на колени, Джамал, что-то неразборчиво пробормотав, принялся распаковывать тюки.

* * *

Тьма поспешно упала на пески – как будто невидимая рука задернула плотный полог. Ренар, подбрасывая в костер мелкие сухие ветви саксаула, всматривался в черноту. В отдалении (ночь скрадывала настоящее расстояние) мерцала пара зеленых светящихся точек. Точки двигались по кругу, временами исчезали, чтобы вспыхнуть в другом месте. Хищник?

Пару раз французу казалось, будто он слышит мягкие, осторожные шаги. Спящий Джамал в свете костра как никогда напоминал статую – Ренар не стал будить проводника, осторожно достал пистолет и взвел курок. Сухой щелчок металла прозвучал неожиданно громко. Огоньки мигнули напоследок и исчезли. Джамал неожиданно потерял невозмутимость истукана, беспокойно перевернулся во сне, откинув руку, пробормотал что-то не незнакомом языке. Ренар замер, вглядываясь в темноту. Ночь дышала едва ощутимым ветром, шептала шелестом осыпающегося песка, острые, злые лучи крупных, чужих звезд кололи глаза. Холод ночи, вытеснив дневной зной, упрямо боролся с теплом костра.

Ренар метнул в пламя кусок дерева – круг света немного расширился. В тот же миг что-то грузное, приземистое, но проворное, метнулось сквозь зыбкую границу света и тени, волоча за собою тяжелый хвост. Ренар прицелился, метя по вновь мелькнувшим светлячкам глаз. Сухой треск выстрела разорвал тишину. Пронзительный визг царапнул слух, невидимое в темноте грузное тело шумно забилось, расшвыривая песок. Зашевелились потревоженные верблюды. Ренар помедлил – идти в темноту не хотелось, а невидимый пришелец, повозившись, утих.

Джамал проснулся и сел, забавно крутя головой.

– Стрелял, таксыр?

– Да. Кто-то пришел из темноты.

Проводник поднял над головой горящую ветвь, пытаясь расширить круг света. Ночь молчала, стих даже шорох ветра.

– Спи, таксыр. Это просто бродячий дух. Здесь старое, плохое место. Спи. Я покараулю.

Ренар вытянул ноги, укрывшись кошмой. Рядом мирно дышал косматый бактриан. Сон пришел незаметно, тонкой вуалью отделив реальность от иллюзии. Ветер тихо шелестел, где-то снова осыпался песок, черный бархатный полог колебался, белесые звезды мигнули, превращаясь в серебряные бляшки, нашитые на черную ткань. Ткань извивалась складками, шевелилась, надуваясь балахоном. Балахон шевельнулся, черная фигура повернулась, открывая бледное, не тронутое загаром лицо. Ренар попытался рассмотреть незнакомца, но ему мешал взгляд, упершийся прямо в его, Ренара, зрачки. Радужки неизвестного отливали янтарно-желтым, взгляд давил, в нем чувствовалось равнодушное терпение, присущее хищным птицам. Ренар попытался шевельнуть губами, язык плохо слушался, собственный голос казался чужим.

– Кто ты?

Старик с желтыми глазами молчал.

– Ты кто?

Желтоглазый отвернулся и растворился в ночи. Занавес немой черноты сомкнулся за ним, где-то вдалеке насмешливо прошелестели бубенчики.

* * *

Ренар проснулся, когда белесое солнце уже поднялось над краем барханов. Джамал возился неподалеку, перекладывая тюки. Беспокойно переступали верблюды. Луи откинул кошму, встал и огляделся. К его немалому удивлению, следов ночного пришельца нигде не обнаружилось. Песок с северной стороны все еще хранил следы верблюдов и людей. С юга земля была девственно чистой – ее украшали лишь аккуратные ребристые бороздки, оставленные ветром. Ни трупа хвостатого гостя, ни крови.

– Джамал! Этой ночью ты видел что-нибудь странное?

Проводник молча смотрел куда-то в сторону, и Ренару впервые пришло в голову, что там, у колодцев Узбоя, он чересчур поспешно доверил свою жизнь этому молчаливому уроженцу востока.

Джамал повернулся, солнце осветило смуглое лицо – теперь оно казалось открытым, честным, но одновременно встревоженным.

– Таксыр, нужно вернуться.

Ренар подавил готовое сорваться проклятье. Бунт проводника никак не укладывался в его планы.

– Почему нам нужно возвращаться?

– Здесь плохое место, таксыр. Дух пустыни, голодный дух, он ищет кого-нибудь. Пускай дух найдет другого и насытится – потом вернемся.

Ренар ощутил слепое бешенство – он оказался бессилен против местных суеверий. Если проклятый смуглый идол откажется вести маленькую экспедицию на юг, останется лишь тащиться по собственным следам к Узбою и искать там другого проводника.

Отказ от тщательно взлелеянного плана казался немыслимым – Ренар усилием воли подавил ярость и окинул взглядом наглого туземца. Потрепаная одежда проводника обвисла, казалось, ее владелец съежился и уменьшился в размерах. Круглое лицо потеряло каменное спокойствие и почти что выражало мольбу.

Обжигающий гнев требовал выхода. Ренар подчеркнуто медленно вынул пистолет, взвел курок, поднял ствол и выразительно посмотрел на Джамала.

– Если ты не идешь на юг – ты мне не нужен. Никчему зря тратить воду.

Проводник в упор посмотел на Луи – в глазах стыла серая обреченность – и промолчал. Ренар прикинул – сможет ли выстрелить при надобности. Если противник кинется прямо на него, ничего другого не останется. Не стоило, пожалуй, начинать переговоры с угроз, теперь, даже если Джамал подчинится, придется каждое мгновение ждать от него удара ножом или иной пакости. Проводник с видимым усилием проглотил комок в горле (дернулся кадык, обтянутый сухой кожей) и молча кивнул, опустив сморщенные веки. Ренар слегка расслабился.

– Я понимаю – дух пустыни. Извини, погорячился. Не беспокойся, дойдем до Сумбара, и ты получишь двойную плату.

* * *

Три следующих дня пути прошли относительно спокойно. Песок, местами прочерченный тонкими цепочками следов, больше не преподносил сюрпризов – ни странной чешуи, ни ночных гостей. Жара слегка спала, мираж больше не показывался, горизонт оставался безжизненно-спокоен.

Экспедиция стремительно уходила на юго-восток. Один раз попался колодец, и хмурый, ставший совсем неразговорчивым Джамал спешно пополнил запасы воды. Ренар не притронулся к кожаным мешкам, предпочитая не расставаться с оружием – проводник больше не бунтовал, он почти не разговаривал с французом, но даже слабый налет доброжелательности с его круглой физиономии как будто сдуло пустынным ветром. Первое время Ренар боялся «проснуться с перерезанным горлом», но Джамал, по-видимому, или примирился с поражением, или оставил расплату на потом. Луи забавляло стоическое терпение проводника, однако он всегда устраивался по другую сторону костра. Джамал, сузив глаза, презрительно отворачивался.

Закаты были лиловы, оранжевы и желты. Ночами пустыня дышала – Ренару казалось, будто он слышит беззвучный зов, порой, на самой грани сна и бодрствования, он даже различал слова, но, проснувшись утром, не мог вспомнить ничего – пил и ел, привычно следил за Джамалом, собирался в дорогу, мучался от жары. Безмолвно уходило время, и путь без тропы стлался под ноги верблюдов.

Трехглавый камень показался на четвертый день.

Ренар прикрыл слезящиеся от яркого солнца глаза, снова открыл их и задохнулся – сердце мелко колотилось о ребра. Скала, описанная Руххи, слегка возвышалась над верхушками соседних барханов, издали она напоминала крошащийся зуб. Над камнем поработали ветер и песок, но на гребне все равно явственно выделялись три головы. Макушки истуканов покрывали остроконечные клобуки, черты лица почти стерлись. Недобро выделялись могучие дуги бровей и грубые щели ртов. Время иссекло скалу – казалось, камень лиц испещрили следы оспы. Два плоских абриса смотрели на север, один на северо-восток. Ренар слез на песок, покинутый седоком верблюд мягко поднялся, качнул лобастой, мохнатой головой и шумно вздохнул. Луи потрепал по шее животное.

– Станем здесь лагерем.

Пока проводник возился с костром, Ренар еще раз осмотрелся. Пески вокруг скалы скрепляла редкая пустынная растительность. Он потратил полчаса, обойдя вокруг скалы, подножие уходило в почву ровно и чисто, камень сменялся песком так, будто его срезали ножом – в этом однообразном совершенстве было что-то неестественное. Для раскопок у подножия скала была велика, слишком велика. С момента смерти Зузани пески огибали валун шестьсот лет – что он, Ренар, надеялся здесь найти? Если даже Голубую Розу случайно захоронили вместе с телом казненного садра, где она теперь? Отыскать алмаз в пустыне труднее, чем пресловутую булавку в груде соломы. Беги-беги за призраком удачи…

Раскаленный диск солнца жег лицо, камень тоже раскалился и опалял ленивым жаром, отвесная стена твердой породы неприступно уходила вверх. Луи повернул обратно к лагерю – ствол саксаула жарко горел в костре, нехотя булькала вода в котелке, Джамал отошел за барханы – Ренар присвистнул, представив себе возвращение к Узбою ни с чем, в компании с обозленным как демон и униженным проводником.

– Эй! Иди сюда, таксыр!

Голос Джамала долетал невнятно, приглушенный преградой песчаного холма. Ренар поправил ножны на поясе, переложил пистолет в карман кителя, и мягко, по-кошачьи ступая, двинулся на зов. Проводник сидел на корточках, вороша песок рукой и беззащитно выставив сгорбленную спину. Он обернулся и протянул навстречу Ренару короткопалую, бурую от солнца руку – на раскрытой ладони невесомо лежала серая чешуйка.

– Варан, Джамал?

Проводник промолчал.

– И что ты мне собирался сказать? Опять собираешься удрать?

– Таксыр, ты видел варанов, которые не оставляют следов на песке?

Ренар напрягся, сжимая в кармане рукоять пистолета – пристрелить проводника посреди песков глупо, позволить человеку, одержимому суеверием, убить себя – еще глупее. Дьявольщина, что же с ним делать?

– Это ветер, Джамал. Ты сам сказал, ветер дует везде. Отдай это мне…

Ренар дружелюбно протянул безоружную левую руку. Проводник помедлил.

– Дай сюда…

Джамал сунул находку французу и, развернувшись, нехотя побрел в сторону лагеря.