Текст книги "Нить наяды"

Бабки с характером

Разговор с Борисоглебским оставил в голове сумбур из мыслей, образов и непонятных ощущений.

Андрей давно ушел, а она все продолжала думать и удивляться.

Совершенно непостижимым образом дело о ритуальных убийствах оказалось связанным с историей столетней давности, где были зеленоглазая наяда Зинаида Гиппиус, старый Тифлис и дом Мурузи.

Вот только не выдумка ли та история? Не плод ли воображения экзальтированной девицы?

– Пойди разберись, – вслух сказала Кира, глядя, как по оконному стеклу струятся длинные нити дождя, и решила, что попробовать стоит.

Подумав еще немного и выпив пару чашек кофе, Кира набрала номер своей замечательной во всех отношениях бабушки – Гордеи Яковлевны.

Кирины родители любили дочь, но каждый по отдельности и в своем роде. Собравшись вместе, родители тут же начинали ссориться, ибо во взглядах на воспитание расходились кардинально. Мама мечтала вырастить из дочери прямо девочку-девочку, чтобы все розовое и сверху бант, а папа – своего парня, чтобы ссадины на коленках и секция бокса.

Устав от их противоречащих друг другу указаний и советов, Кира избрала спасительный вариант: во всех сложных случаях обращаться за помощью к маминой маме, которая всегда была рада приветить внучку.

– Привет тебе, любовь моя Кирюша, – весело откликнулась Гордея Яковлевна.

– Бабуль, можешь поговорить?

– Отчего же не поговорить в час ночи, – хмыкнула бабушка. – Делать-то все равно нечего.

Кира кинула взгляд на часы. Блин! Вот кретинка! Разбудила!

– Да ладно, не парься. И прекращай на людях называть меня бабулей.

– Ой, прости, бабуль! Я, кстати, одна.

– А где же соломенный человек? Сгорел на работе?

«Соломенным человеком» Гордея иногда называла Игоря, но вовсе не из-за желтых волос и бледного лица. Таким образом она демонстрировала свое неприятие его бесцветности в широком смысле слова и слабости – в глубоком.

– Он пока не может переехать в Питер, – ровным голосом ответила Кира, опасаясь, что разговор сразу свернет в неприятную для нее сторону.

– Да и хрен с ним! – констатировала Гордея Яковлевна и собралась было развить мысль, но Кира торопливо спросила:

– Расскажи все, что знаешь о Зинаиде Гиппиус.

– Святые угодники! Это с какого перепугу?

– Мне нужно по работе.

– О! – поразилась бабушка. – У нас следователи уже осваивают символизм. Наверное, как основу для нетривиальных выводов по уголовным делам. Похвально.

Кира забралась с ногами на диван и приготовилась. Она не сомневалась, что разговор получится нескучным. Гордея Яковлевна не только была историком по образованию, но и поэтом в душе, поэтому о литературе могла говорить часами.

– А ты знаешь, что брак Гиппиус с Мережковским был духовно-платоническим? – с ходу залепила та.

Не готовая к такому началу, Кира опешила.

– Как? То есть… без секса?

– Совершенно.

– Да не может быть? Еще скажи, что она умерла девственницей.

– За это не поручусь, но точно известно, что конкретно с мужем она не спала.

– То есть брак был фиктивным? По моде?

– Тьфу ты! Почему сразу фиктивным! Нет, брак был настоящим, но… специфическим. Как писала Зинаида Николаевна, они прожили пятьдесят два года, не разлучаясь ни на один день. А Мережковский утверждал, что Зинаида – это он сам, только в женском обличье. Понимаешь?

– Нет, не понимаю, – призналась Кира.

Бабушка задумчиво посопела.

– Честно говоря, я тоже. Ведь Гиппиус была красавицей, да еще такой… роковой. Дьяволица, сельфида, ведьма, даже сатанесса! Как только ее не называли! Неужели у мужа ни разу нигде не дрогнуло? Не идиот же он!

– Может, дело не в нем, а в ней?

– Вот! Я тоже так считаю. Именно в ней. Это не фригидность. Что-то глубинное. И корни кроются где-то в детстве или ранней юности.

– Хочешь сказать, что у нее была психическая травма? – насторожилась Кира.

– Откуда я знаю! Я же не клинический психолог!

– Ну бабуль…

– Не нуди, Кирюха. Не стану наговаривать на уважаемую поэтессу. Найди настоящего специалиста и проконсультируйся, а я помогу с материалами. Гиппиус ведь вела дневник, причем с самого детства. Можно там кое-что поискать.

– Серьезная девочка.

– Непростая, я бы сказала. Да и жизнь у нее была довольно сложная. Безоблачных лет выдалось немного, пожалуй, только в Нежине Черниговской губернии, и то недолго. Представляешь, совсем маленькой ее отдали на обучение в Киевский женский институт, а через полгода забрали. Девочка так тосковала по дому, что практически все время провела в лазарете.

– Повышенная чувствительность?

– Как у всех поэтов. Зина с семи лет писала стихи и уже тогда довольно взрослые. Ее отец умер, когда девочке было двенадцать, а вскоре выяснилось, что она тоже больна туберкулезом. Мать с дочерьми – их было четверо – переехала сначала в Москву, затем в Ялту, а потом к брату в Тифлис. Там, уже девятнадцатилетней, Зинаида встретила Мережковского и через полгода вышла за него замуж.

– Торопилась покинуть родной кров? Бежала от чего-то?

– Говорю же: я не психиатр! К тому же кроме серьезности и глубины в ней было много всего. Она не только стихи писала, но и музицировала, танцевала, отлично ездила верхом!

– Как все девушки ее круга в то время.

– Конечно! То есть была и легкомысленной, и шаловливой, и кокетливой! Разной! Да еще и красавицей! Зеленоглазой наядой ее, кстати, Блок назвал. Уверена: мужики штабелями падали!

– Бабуль! Тогда не мужики были, а молодые люди!

– Один хрен! Но из всех претендентов на ее руку она выбрала неказистого мужичонку, правда с недюжинными интеллектуальными способностями.

– Такое ощущение, что искала того, кто будет безопасен в сексуальном плане.

– Только не умничай, Кирюша! Может, и так, но пусть тебе скажут об этом специалисты. Сама Гиппиус писала, что Дмитрий произвел на нее впечатление широкими энциклопедическими знаниями и тем, что умел говорить интересно – об интересном.

– Точно, покорил умом и сообразительностью. Убедительная причина для замужества!

– Почему нет? Я твоего деда тоже не за экстерьер выбрала.

– А за что? Неужели…

– Только не надо пошлостей! Твоя работа действует на тебя разлагающе!

– Прости, бабуль, но я не верю в такой брак. За ум человека можно ценить, уважать, можно с ним дружить, но замуж!

– Э, да ты у нас романтик…

– И что в этом плохого?

– Да ничего, собственно. Не пойму только, почему тогда ты вышла за Гречина.

– Во всяком случае, не потому, что у него имелась трехкомнатная квартира.

– Неужели по любви?

– Если хочешь знать, то да! По любви!

– Бедняга.

– Ну, завела пластинку. Эту тему мы давно обмусолили. До каких пор ты будешь об этом говорить?

– До свидетельства о разводе, хотя, боюсь, не доживу.

– Это я не доживу, потому что ты меня в могилу вгонишь своими приставаниями.

Кира злилась и очень правдоподобно, хотя на самом деле втайне ей нравились эти бабушкины заходы.

Гречина Гордея, конечно, ненавидела, но ненависть свою порой выражала оптимистично и даже весело, чему Кира искренне удивлялась. Будто бабушка ни минуты не сомневалась, что, наигравшись в брак, внучка в конце концов взбрыкнет и сбросит с себя надоевшие путы.

Их разговоры на данную тему напоминали пинг-понг и никогда не оставляли тягостного впечатления. Даже наоборот. Поговорив об этом, Кира как будто утешалась. Хотя было неясно, чем именно.

– У меня есть старинная подруга, – вдруг сказала бабушка и почему-то хихикнула. – Отличный психиатр. Сброшу тебе ее телефон. Позвони. Только на меня не ссылайся.

– Почему?

– Мы уже тридцать лет не разговариваем.

– Из-за чего поссорились?

– Она хотела отбить у меня любовника.

– Дедушку?

– Какого дедушку! Да за твоего деда я бы ее убила! Нет, речь совершенно о другом человеке.

– Подожди-ка, – наморщила лоб Кира, – но тридцать лет назад ты уже была моей бабушкой.

– И что?

– Ну как что? Какие любовники?

– Не знала, что ты ханжа и шовинистка.

– Я не ханжа, но…

– Тогда прекрати держать меня за нимфоманку. Лучше мотай на ус насчет Ляли. Если сумеешь ее заинтересовать, она разложит эту Гиппиус по полочкам. Впрочем, сильно напрягаться не придется. Ляля обожает поэзию Серебряного века, но терпеть не может Ахматову.

– Блин! Ахматова тут с какого боку?

– А с такого, что Гиппиус ее тоже не любила.

– А кого она вообще любила, эта Гиппиус?

– Из женщин однозначно никого, хотя ее подозревали в том, что она латентная лесбиянка. Ведь и с мужиками у нее не очень ладилось. С Акимом Волынским она возилась довольно долго, но, кажется, до грехопадения дело так и не дошло. Одно время они вообще жили втроем: Зинаида Николаевна, Мережковский и Дмитрий Философов. Последний, кстати, был двоюродным братом Сергея Дягилева.

– Это который «Русские сезоны» в Париже устраивал?

– Он. Дягилев с Философовым были любовниками.

– И зачем мы об этом говорим?

– Несмотря на то что все считали отношения в триаде Мережковские – Философов извращенными, интимной связи там не было и быть не могло.

– Что-то я вообще ничего не понимаю про эту Зинаиду. Она, что ли, весталка была? Идейная девственница?

– Так, а я о чем? Было в ее жизни такое, что породило отвращение к отношениям некоторого типа.

– Какого именно?

– Кирюха, не беси меня! Ты же в академии училась!

– При чем тут мое образование?

– Оно формирует способность к анализу, синтезу и обобщению.

Кира закатила глаза.

– Ты меня уморишь научными терминами. Лучше расскажи, кого там увела у тебя подруга?

– Всего лишь попыталась! Всего лишь! Но не на ту нарвалась! Чужой земли не нужно нам ни пяди, но и своей вершка не отдадим!

– Не знала, что ты такая собственница, бабуль.

– Ты вообще плохо меня знаешь, – гордо заявила Гордея Яковлевна и понизила голос, как будто их мог слышать кто-то еще: – Ладно, расскажу, только матери своей не передавай. Она такая нетолерантная.

Кире оставалось только диву даваться.

А бабуля-то, оказывается, у нее – огонь!

После бабулиных признаний на рандеву с Лялей Исааковной Бутман Кира шла с особым любопытством. Ей не терпелось посмотреть на ту, с которой гордая Гордея билась не на жизнь, а насмерть из-за мужчины. Она даже представила несостоявшуюся разлучницу. Должно быть что-то сдобное, пышное и блондинистое. Во всяком случае, в прошлом. То есть совершенно противоположное бабушке.

Каково же было ее удивление, когда ей навстречу вышла Гордея дубль два. Та же сухопарость, тот же пучок на затылке. Крупные черты лица, узкие губы. Даже пристальный изучающий взгляд тот же самый. Черт! Да они как двойняшки! Стоило неведомому бабушкиному любовнику менять одну на другую?

– Майор Смородина, Следственный комитет, – представилась Кира и пожала сухую твердую ладонь знаменитого психиатра.

– Вы внучка Гордеи? – тут же спросила Ляля Исааковна.

Кира, которая уже открыла рот, чтобы начать излагать суть просьбы, заткнулась и в смятении заправила за ухо прядь волос.

Ну и бабка! Рентген!

– У вас ее скулы и лоб, – усмехнувшись, сообщила та.

Кира криво улыбнулась, полагая, что сейчас получит от ворот поворот. Но, похоже, Лялю ее появление по непонятной причине обрадовало.

– Давайте продолжим в моем кабинете, – предложила она и, идя по коридору, кинула через плечо:

– Признайтесь, Гордея просила на нее не ссылаться?

Кира пробормотала нечто невнятное.

– Так я и думала, что она все еще несет ту историю в голове.

«А вы нет?» – чуть было не ляпнула Кира, но прикусила язык. Вдруг ударит по больному?

– Я подготовила для вас подборку, Ляля Исааковна. Тут выжимки из дневников разных лет, отрывки из воспоминаний знавших Гиппиус людей.

– Хорошо. Посмотрим, – усаживаясь за компьютер, произнесла та, открыла флешку, стала листать материалы и вдруг усмехнулась.

– Она подбирала?

– Как вы догадались? – не удержалась Кира.

– Знает, что меня может интересовать. Когда-то Гордея уже делала подобную работу. По моей просьбе. Могли бы не скрывать.

– Не думала, что вы настолько проницательны.

– Как-никак, пятьдесят лет в профессии. Грешно не научиться. Вот, например, очевидно, что для вас это дело – не просто работа. Примешивается что-то личное, так?

Не бабка, а Следственный комитет в миниатюре! И как она догадалась?

– Да ничего сложного, поверьте, – усмехнулась Ляля. – Вы смотрите не выжидающе, а ожидающе. Чувствуете разницу?

Кира дернула уголком рта и промолчала. Просить содействия – одно, а играть в навязанные, пусть даже знаменитым психиатром, игры – совсем другое, и на это она подписываться не собирается. Не в той весовой категории уже.

Ляля Исааковна оторвала глаза от компьютера, коротко взглянула и, кажется, поняла.

– Насколько это срочная задача?

– Не очень срочная, но важная, – честно ответила Кира и взглянула собеседнице прямо в глаза.

Она умела бросать «правильный» взгляд, то есть такой, который точно передавал нужную мысль. Сегодня он говорил: я при исполнении, поэтому веселиться за мой счет никому не позволю.

– Я позвоню, когда буду готова к разговору, – сухо сказала Ляля Исааковна.

Кира поднялась и, попрощавшись, вышла из кабинета.

Может, не надо было ставить знаменитого психиатра на место? Все же бабка ей помогает и за просто так.

А впрочем, никто ее не заставлял. Это первое. А второе – старушка, кажется, старается вовсе не для нее.

И это весьма интересная мысль.

Ляля Исааковна оказалась особой весьма обязательной – или просто заинтересованной? – и позвонила буквально на следующий день.

Как только Кира вошла в кабинет, она объявила:

– Несомненно, у Зинаиды была психическая травма, и случилось это лет в шестнадцать-семнадцать.

– Почему вы так решили?

– Долго рассказывать, милая. Считайте, что это профессиональный секрет.

Кира растерялась. Ей казалось, что простого заключения в данном случае явно недостаточно.

Ляля Исааковна почувствовала Кирино разочарование.

– Среди представленных мне для анализа материалов были свидетельства, достойные доверия. Я – как и вы, догадываюсь, – человек с развитым критическим мышлением, но… Можно не верить этим девиантам – поэтам и поэтессам начала века, – однако я вполне доверяю, например, Павлу Флоренскому. Его сестра Ольга дружила с Мережковскими и некоторое время даже жила у них. Вот что писал отец Павел.

Ляля Исааковна нацепила на тонкий крючковатый нос очки и, покрутив колесиком мышки, прочла: «Я хорошо знаю, что бывают такие люди, которые, боясь неестественности, надевают маску ее – такую неестественность, которая не искажает подлинную природу личности, а просто скрывает ее».

Сняв очки, Ляля взглянула на посетительницу с застенчивой улыбкой, так не идущей к ее строгому лицу.

– Вполне грамотное заключение для священника, знаете ли. Своего рода ключ к натуре Зинаиды Николаевны. Конечно, он не мог знать, где истоки этой скрытности, потребности играть роль, а себя настоящую прятать под маской. Как там ее называли: ломающейся декадентской дивой с лорнеткой?

Профессор еще раз взглянула на Киру и откинулась в кресле.

– Поверьте, подробности тут излишни. Все признаки налицо. У меня было достаточно материала, к тому же диагноз не такой уж редкий. Нужно было лишь определить, в каком именно возрасте произошел слом и что стало триггером. Утомлять терминологией не буду, но Гиппиус в юном возрасте столкнулась с чем-то ужасающим, что оказало на ее неокрепшую психику сильное влияние.

– Это могло быть убийство?

– Разумеется. Причем оно имело сексуальный характер или подтекст, связанный с насилием над женщиной.

– Что это значит?

– Даже если Гиппиус непосредственно сцену насилия не видела, то почти наверняка это было убийство женщины мужчиной. И такое, знаете, впечатляющее. После подобного стресса у человека часто меняются гендерные установки. Вы знали, что все, написанное Гиппиус, было от лица мужчины? Антон Крайний, Лев Пущин – так она себя именовала. И это вовсе не псевдонимы, а ее способ уйти от страха быть женщиной. Поймите меня правильно. Тут не было ничего противоестественного. Никаких извращений. Она была женщиной до мозга костей, но страдала от беззащитности. Поэтому хотела спрятаться от жестокой силы. Отсюда – всякие крайности, эпатаж. Много чего.

– Спасибо, Ляля Исааковна, – с чувством произнесла Кира.

– Всегда пожалуйста. И… – знаменитый психиатр помедлила и вдруг улыбнулась, – приходите, если понадобится моя помощь.

Кира кивнула и подумала, что Гордея не права. Ее соперница давно отпустила ту ситуацию с неподеленным любовником. Просто слишком гордая, чтобы первой протянуть руку.

А что касается Зинаиды Гиппиус, то версия Борисоглебского уже не казалась ей такой уж утопичной.

Потомственный русский леший

Рассказывать о своих изысканиях Борисоглебскому Кира не стала. Решила не торопиться, чтобы зря не обнадеживать. Она не была уверена, что вина Кружилина – не плод воображения бабки Андрея, да и его самого, если честно. Ведь ясно же, что оба горели желанием найти убийцу Ирины. А чересчур сильное желание часто приводит к абсолютно ложным выводам.

Всю дорогу до тридесятого царства Андрей рассказывал о деде Паше. Он и воевал, и грудь вся в наградах, и после войны трудился геройски. В общем, по всему выходило, что дед боевой и такой замечательный, что бояться его не стоит.

– А с чего ты взял, что я могу его забояться?

– Ну… как сказать… по-разному к нему люди относятся, – уклончиво ответил Борисоглебский.

– То есть?

– Он с соседями не очень дружит и пришлых не любит.

– Ясно. Поскольку я и есть пришлая, то выкладывай все сразу. И лучше не виляй. Не на дипломатическом рауте.

– Да понимаешь…

Договорить он не успел. Внедорожник неожиданно обиженно хрюкнул и ухнул в яму. Автоматически Кира нажала на газ, машина натужно взревела, рванулась и, несколько раз кашлянув, заглохла.

Кира открыла окно и высунулась наружу. С тех пор как свернули с шоссе, прошло минут сорок, и все это время они тащились со скоростью старой кобылы. Рытвины, ямы – еще куда ни шло. Но теперь под ними разверзлась воспетая Гоголем настоящая Миргородская лужа, которую Кира, увлекшись разговором, благополучно не заметила.

– В России дорог нет, одни направления, – философски заметил Борисоглебский. – Это, кстати, Бонапарт сказал. И лично проверил. Как видишь, с тех пор ничего не изменилось.

– Восхищена энциклопедичностью твоих познаний, – сердито буркнула Кира и полезла в бардачок за перчатками. – Сиди и не вылезай. Сейчас попробую что-нибудь сделать.

– Лучше послушай меня, девочка. Сама сиди и сама не вылезай. А лучше – перелезь-ка.

Кира даже удивиться не успела. Бесцеремонно подтолкнув под зад, Борисоглебский запихнул ее на заднее сиденье и уселся за руль.

– Только под руку не говори, – предупредил он и осторожно повернул ключ зажигания.

Неизвестно, по какой причине, но машина завелась и сурово зарычала, готовясь к борьбе за жизнь.

Андрей поерзал, устраиваясь поудобнее, потыкал в кнопки бортового компьютера и ласково произнес:

– А теперь, моя душенька, давай.

И машина послушалась. Кира с удивлением наблюдала, как, мягко урча, автомобиль вылез из лужи и поехал.

– И что ты сделал? – спросила она, когда Борисоглебский уступил ей место водителя.

– Просто отключил ESP.

– Чего?

– Систему стабилизации. Ну или противобуксовочную систему.

– У меня и такое есть?

– Ты что, только вчера на права сдала?

– Я двенадцать лет за рулем, – обиделась Кира, услышав в его голосе отголоски мужского шовинизма.

– И все на внедорожнике?

– Нет. Эту машину… Короче, ей всего полгода.

– Тогда обойдемся без нравоучений, хотя за шесть месяцев…

– Спасибо, что обошелся без нравоучений.

Андрей посмотрел на ее надутую мордашку и вдруг подумал, что они с дедом Пашей понравятся друг другу.

И еще – ему никогда и в голову не приходило привезти к деду Паше Ирину.

Странно, почему?

И все-таки, предвкушая первую встречу с дедом, он недооценил Киру. Вернее, майора Смородину. Увидев перед собой настоящего лешего, она не вздрогнула, не вытаращила глаза и ни на секунду не замешкалась, она тепло улыбнулась и сказала:

– Доброго здоровья вам. Меня Кира зовут.

И протянула деду руку.

Андрей почувствовал, что начинает гордиться этой женщиной.

А вот дед Паша растерялся. Он-то как раз рассчитывал на другую реакцию и уже приготовился чудить: ухнуть филином, свистнуть соловьем-разбойником или на худой конец гусем зашипеть и пройтись перед заезжей городской кралей гоголем. На Кирину улыбку он ответил робкой ухмылкой, почесал затылок и сердито взглянул на двоюродного внука.

Поди предупредил, гаденыш!

Андрей сделал невинное лицо и, подхватив вещи, понес их в хату.

– Дед, у тебя баня топлена?

Дед Паша сплюнул и утерся рукавом.

– Дурак, он завсегда и вопросы дурацкие задает, – ответил он, глядя на гостью.

– А веники?

Тут дедово терпение лопнуло, поэтому отвечать он вообще не стал, а сплюнул еще раз, подтянул широченные портки – где только взял такие? – и почесал куда-то за угол.

«Сами, как хотите, разбирайтесь тут», – перевела Кира и пошла вслед за Андреем.

– Ну как тебе мой дед?

– Отличный дед, а что?

– Не испугалась?

– Это ты про бороду, тулуп и штаны? Так дело обычное. Человек в деревне живет, сам себе хозяин. Как хочет, так и наряжается.

Андрей подошел, обнял ее сзади и потерся носом о теплые волосы.

– Ты молодчина.

– Лучше скажи, почему насчет бани не предупредил. Мы же вроде по делу.

– Одно другому не мешает.

– То есть делами завтра займемся?

– Только не утром. Утром у деда всегда грибы. Уклонистов он не уважает.

Кира покрутила головой. Такое ощущение, что на самом деле ее привезли не дела делать, а на смотрины. С какой стати?

Она уже хотела спросить напрямую, но тут на крыльце раздался топот, в комнату ввалился дед Паша в трухлявом заячьем тулупчике и, почесав мокрую, до невозможности спутанную бороду, пробурчал:

– Идите, что ли. Стынет уже.

Баня по-черному произвела на Киру впечатление. Такого ей видеть еще не доводилось. Да и Андрей удивил, показав себя заправским банщиком. Кира только охала, припадая к земляному полу, и кряхтела, когда Борисоглебский охаживал ее веником.

Оказывается, дипломаты вовсе не белоручки, как про них думают.

И совсем не такие снобы, какими кажутся.

Ночью, когда они забрались по шаткой лестнице на чердак – дед Паша почему-то называл его «гостиной» – и улеглись на пахнущий сеном матрас, Кира попросила рассказать про деда.

– Бабкина семья тут испокон веку жила. Прапрадед лесничим служил еще при царе. А так как рождались в роду все мужики, то другой судьбы и не искали. Бобылем только дед Паша остался. Остальные женились. Бабка Поля родилась, когда детей уже не ждали. К тому же девчонка. Ей-то что в лесу делать? Думали-гадали, да и выслали ее, семилетку, к троюродной тетке в Питер. Приживалась она туго. Пять раз сбегала обратно, но дед Паша – он тогда только с войны вернулся – ее назад выпроваживал. У них разница большая в возрасте, поэтому Паша ее опекал и не хотел сестренке судьбы лесной лешачихи. В результате она выучилась на архивариуса и осталась в городе. Замуж вышла, родила и всегда благодарила брата за то, что заставил в цивилизацию податься.

– Ты говоришь, как деревенский сказитель, – усмехнулась Кира, гадая, сколько еще сюрпризов преподнесет ей Андрей.

– Это просто я бабкин рассказ повторяю. В детстве любил слушать эту историю, вот и запомнил почти слово в слово. Тебе смешно?

– Нет, интересно. Очень. Но, честно говоря, я была уверена, что ты из правильной московской семьи.

– С папиной стороны так и есть. Он из бывших. Из дворян. А в остальном… Мои родители оба всю жизнь в МИДе проработали.

– То есть твоя мать тоже окончила МГИМО?

– Институт международных отношений, только ленинградский. Я не уточнил, но бабка Поля замуж вышла не абы за кого, а за будущего проректора этого самого института.

– Ясно, – усмехнулась Кира. – То есть ты тоже из потомственных.

– Как выяснилось, это неплохо. Мой отец, кстати, про существование деда Паши долго не знал. То есть знал, что есть у жены какой-то дальний родственник в каком-то захолустье, но увидел его только лет через десять после свадьбы. Не представляешь его реакцию! Я маленький был, а все помню!

– Напугал его дед?

– Ужасно! С тех пор отец о нем и слышать не желает. А Паша – он добрый, просто людей не любит. У них в роду все мужики такие были.

Кира тихонько засмеялась и залезла Андрею под мышку.

– Выходит, он тоже из потомственных. Из потомственных леших.

И вдруг спросила совсем не то, что собиралась:

– У тебя после Ирины были женщины?

И тут же пожалела. Глупый вопрос задала. Разумеется, были. На монаха Борисоглебский не похож ни разу.

– Была женщина в Лондоне, – без паузы ответил Андрей. – Работали вместе.

– Она тебя ждет?

– Нет.

Кира надеялась, он скажет что-нибудь еще, но Андрей молчал.

Да, собственно, какое право она имеет лезть ему в душу? Он же не спрашивает про Гречина. И хорошо, что не спрашивает. Ей есть, что сказать?

Она немного подышала ему в подмышку и сама не заметила, как уснула.

Вечером рассмотреть Киру как следует дед не успел, но когда утром она вышла к ним с растрепанными волосами и румянцем во всю щеку, только крякнул. А уж когда городская краля, засучив рукава, приготовила отменный завтрак, вообще размяк.

– Садись, девонька, со мной. Конфетку хочешь? – спросил он, протягивая Кире подушечку «дунькина радость» всю в хлебных крошках.

«Сейчас откажется», – подумал Андрей, но Кира взяла.

– Спасибо. Мои любимые.

И засунула за щеку.

Андрей улыбнулся в кружку с чаем, а дед Паша – глазки масленые – предложил еще и меду. Липового, из тайных запасов.

Андрей только диву давался да чай с привезенным из города печеньем пил.

После завтрака дед сразу засобирался по грибы и велел всем одеться так, чтобы об их планах никто не догадался.

– А кто догадается? Тут же на сто километров ни души, – шепнула Кира.

Андрей дернул ее за рукав и скорчил рожу.

– Русский человек на хороший гриб падок. И завистлив, – обстоятельно пояснил дед. – Чуть увидит у кого в корзинке, сразу следом бежит. Иначе слюной захлебнется или его кондрашка хватит. Это уж проверено. Поэтому уходим задами, а возвращаемся огородами.

С этими словами дед Паша намотал на голову женский платок, а сверху пристроил кепку.

– Кепка выдаст, лучше бабкин плащ надень, – авторитетно заявил Андрей. – Он длинный, мужских штанов никто не увидит.

– Точно. Выдают портки-то, – огорчился дед Паша, но кепку снимать не стал.

Покрутившись, он нырнул куда-то в закуток и вытащил женское пальто.

– Надену Полькино. Она еще в седьмом классе его нашивала. Авось налезет.

Расправив пальто, дед с силой встряхнул его. Борисоглебский с Кирой дружно чихнули.

– Ага! – возликовал дед. – Нафталином прет! Ну так будут знать, как за мной шпионить!

– По запаху они тебя и обнаружат!

– Ну и пусть! – нашелся старик. – Как кого увижу, тут же из рогатки пальну, чтобы неповадно было!

Кира сделала вид, что собирается чихнуть, и отвернулась. Губы сами разъехались в улыбку.

Ну что за дед!

Киру он обрядил в белый в горошек платок – Полька в нем в церковь ходила – и байковый халат, а внуку протянул свой старый «капелюх» – истертую до безобразия меховую ушанку.

– Никто не признает, честное слово, Андрюх.

– Не сомневаюсь, – принюхиваясь к капелюху, согласился тот.

Кира с трудом сдерживала смех. В бесформенной то ли шапке, то ли вороньем гнезде Борисоглебский выглядел просто уморительно.

Видели бы в МИДе!

Дальнейшее стоило пера Ильфа и Петрова. Уходили в самом деле задами. Впереди с рогаткой наперевес и с воинственно торчавшей в окружении женского платка бородой дед Паша, за ним след в след – как велено – они с Борисоглебским.

Кира забавлялась от души. В ее жизни никого подобного деду Паше отродясь не бывало, поэтому от грибной охоты она получила ни с чем не сравнимое удовольствие.

Вернулись они с полными корзинами и уселись чистить, мыть и жарить щедрые дары леса. Потом к грибам прибавились картошка в мундире, соленья, деревенский хлеб и водка. Оказалось, что дипломаты вовсе не только односолодовое виски уважают. Водочка тоже неплохо идет.

В результате до документов, оставленных бабой Полей, добрались к вечеру.

– Слушай, у меня глаза слипаются. Я, наверное, ничего не пойму в этих бумагах, – пожаловалась Кира, ныряя вслед за Андреем в отгороженную занавеской каморку за печкой.

– Ну не поймешь, так не поймешь. Все равно их надо брать с собой. Тут работы не на один вечер, – согласился Борисоглебский, снимая с огромного сундука кучу тряпья – оказалось, постель хозяина дома – и доставая из него папку, набитую бумагами.

«Так зачем ты меня сюда волок?» – чуть не крикнула Кира и прикусила язык.

Неужели в самом деле на смотрины?

– Давай все просмотрим бегло и решим, – развязывая тесемки, предложил Андрей.

– Я спать хочу, – закапризничала она.

– Не выйдет. Дед хочет тебе Награду показать.

– Так он же вчера их надевал. Все до одной.

– Награда – это лошадь. Она сейчас на выпасе. Вечером вернется, – не отрываясь от документов, пояснил Борисоглебский.

– Как на выпасе? Кони, они разве…

– Кира, не глупи. Лучше взгляни профессиональным глазом. Стоит с этим возиться или нет.

Кира взглянула, и хмель вкупе с усталостью мигом вылетели у нее из головы.

На листе бумаги, который держал Андрей, глаза выхватили одну фразу. «Маньяк Кружилин», – вот что было там написано.

Кира уткнулась в бумаги и с каждой страницей все больше убеждалась, что Апполинария не зря работала в архиве. Она знала толк в своем деле. Никаких сомнений в том, что Олег Сергеевич действительно был прямым потомком того, кого Гиппиус считала маньяком, не осталось.

– Все это очень убедительно, но вовсе не доказательство.

– Почему?

– Начнем с того, что того маньяка тоже не поймали. Получается, единственным уверенным в его виновности была Зинаида Гиппиус. Прямых свидетельств она не оставила. Вся версия строится на ее словах, к тому же пересказанных сестрами. Как вообще к этому можно относиться серьезно?

– Бабка Поля считала это веским доказательством.

– Андрей, мне даже смешно спорить с тобой по этому поводу.

– С тем, что родство нашего Кружилина с «серой обезьяной» не является доказательством его вины в убийстве Ирины, я согласен.

– Неужели? Недавно ты говорил совсем другое.

– Я готов идти на уступки на данном этапе расследования.

– Расследование – слишком громко звучит. Пока я просто изучаю материалы, которые могут иметь отношение к делу. Подчеркиваю, могут. Но пока не имеют. Понимаешь, само основание шаткое. Почему вы начали с родословной? При чем тут родственные связи, если не доказано даже, что надворный советник Иннокентий Кружилин и маньяк – одно и то же лицо?

– Кира, наверное, я дилетант и все такое…

– Андрей, дело не в этом, – прервала она. – Просто вы с бабушкой слишком хотели найти убийцу, поэтому убедили себя в том, что это Кружилин, и стали подтягивать факты к своей версии.

– Да я не спорю! Просто…

– Андрей, я согласилась вернуться к этому делу, потому что и для меня оно…