Текст книги "«Строгая утеха созерцанья»: Статьи о русской культуре"

Так для Львова тема Зимы явилась поводом поставить вопрос о качественной смене времен, произошедшей в России, о конце того времени, когда русский народ был силен и здоров, когда он радовался приходу Зимы, легко переживал холод, безудержно веселился на зимних праздниках.

Конец XVIII века есть для Львова свидетельство конца «русского золотого века». Изображенная им фантасмагория в идейном плане для него очень важна, но тон поэмы шутливо-ироничен.

Стоит упомянуть о том, что несколько лет спустя, когда действительно наступила смена веков, Львов пишет стихотворения «Новый XIX век в России» и «Народное воскликновение на вступление нового века», где он, с одной стороны, обращаясь к «русскому Богу», молит его «восстановить златые дни» (то есть утраченный «золотой век»), но одновременно с этим и как бы забыв свои мысли об изнеженности «русских северных сынов», пишет о «незамерзающих сердцах российских огненных сынов»505505
  Львов Н. А. Избранные сочинения. С. 46, 44.


[Закрыть].

Во всем гротескном оформлении поэмы видится игровой характер (вообще присущий Львову). Двойная его датировка (1 апреля 1791 года и 11 декабря 1791 года, завершающая текст) позволяет воспринимать его как первоапрельскую шутку, что уже отмечалось506506
  Лаппо-Данилевский К. Ю. Комментарии // Львов Н. А. Избр. соч. С. 406.


[Закрыть]. Первоапрельские забавы и розыгрыши, пришедшие в Россию с Запада, к этому времени уже получили распространение, главным образом среди горожан.

К. Ю. Лаппо-Данилевский пишет о том, что «жанровая дефиниция „Зимы“ весьма затруднительна». И он прав. Но такова судьба всех новаторских литературных произведений, каковым, несомненно, является текст Львова. Его двуплановость (мир природных стихий и мир современного русского города), его сложная и причудливая топика, порою ставящая читателя в затруднительное положение человека, отгадывающего загадку, и вместе с тем – конкретность при описании антуража современного города, вплоть до мельчайших деталей, свидетельствует о неуемном воображении автора, его фантазии и умении видеть как смешное, так и прекрасное в обыденной жизни. Думаю, что текст Львова – это шутливая поэма с элементами игры, иронии, шутки, но и не лишенная при этом просветительской тональности. Усвоив и развив топику времен года своих предшественников, Львов решается на создание необычной для современной ему литературы поэтической формы, соединив фантастический мир природных стихий и пересекающийся с ним мир современного ему города.

Что же касается будущего, то Львову и его предшественникам в изображении природных стихий и времен года мы должны быть благодарны за появление многих классических строк, в первую очередь о зиме. Рабочий и экспериментальный XVIII век, решая свои задачи, одновременно с этим сослужил русской пейзажной (в особенности – «зимней») лирике последующей эпохи неоценимую службу.

С примерами персонификации и антропоморфизации времен года современный читатель встречается достаточно часто. Использование этого тропа, являющегося перенесением на понятие или явление признаков одушевленности в применении к тому или иному годовому сезону, в настоящее время в поэзии обычное явление: «…и вот сама / Идет волшебница зима», «И рады мы / Проказам матушки Зимы» (Пушкин) или «Эта белая шубейка / Всем знакома, чародейка, – / Матушка-зима» (Л. Чарская) и пр. Однако вопрос о персонификации времени, в том числе и времен года, дней недели, времени суток не так уж элементарен. Он связан не только с проблемами поэтики (в частности, с особенностями тропа персонификации и его образным потенциалом), но и с достаточно сложными мировоззренческими проблемами, касающимися концепций времени, свойственным той или иной культуре507507
  См., например: Амосова С. Н. Образы персонифицированных дней недели у восточных славян // Календарно-хронологическая культура и проблемы ее изучения: К 870-летию «Учения» Кирика Новгородца. Материалы научной конференции. М.: РГГУ, 2006. С. 79–80; Пчелов Е. В. Время в пространстве русской культуры // Там же. С. 71–76.


[Закрыть].

Для начала в качестве весьма показательного примера обращусь к письму князя Андрея Курбского, адресованному одному из представителей православной интеллигенции Речи Посполитой пану Андрею Древинскому, написанному в начале 1576 года508508
  См.: Андрей Курбский. Цыдула Андрея Курбского до пана Древинского писана // Сочинения князя Курбского. Т. 1. Русская историческая библиотека. СПб., 1914. Т. 31. С. 459–460.


[Закрыть].

Это письмо (или «цыдула», как называет ее Курбский) было спровоцировано письмом пана Древинского, в котором он поздравлял Курбского с Новым годом. Курбский в это время все еще продолжал участвовать в полемике по церковным вопросам и занимался разоблачениями неправедных воззрений своих адресатов. Поэтому неудивителен не только гневный, но и дидактический тон его ответного письма. Оно написано в форме суровой отповеди и содержит обвинения своего адресата в грехе язычества. Для православного сознания, яростным поборником которого оставался Курбский, поздравление с Новым годом являлось фактом олицетворения времени, бездушного по своей природе. «Сицевые глумления и ругания», то есть поздравления с Новым годом, по словам Курбского, не мог написать истинный христианин, но разве что некий «прегрубейший варвар», поскольку время – это «бездушная тварь», «сотворение не токмо не чювственное, но и бездушное». Годы и время по повелению Бога только служат человеку; в них Бог не вложил тех сил, которые могли бы способствовать сохранению человеку здоровья. Потому и поздравление с Новым годом недопустимо для истинного христианина. Курбский велел Древинскому впредь не срамить себя высказыванием пожеланий, которые противоречат здравому смыслу, а вместо «языческого» праздника Нового года требовал поздравлений с христианскими праздниками, такими как Рождество Христово, Богоявление и др.509509
  Там же.


[Закрыть]

Решение о едином новогодии, согласно которому церковный и гражданский год начинался 1 сентября, было принято на церковном соборе 1492 года. Но в XVI веке день этот не почитался за праздник с присущими любому празднику атрибутами и обрядностью, а значит, и поздравление с этим днем не практиковалось и даже, как видим, считалось недопустимым, порочным и греховным. Новогодие лишь отсчитывает годы и ничего более. Смена лет происходит независимо от человека по извечным законам бытия.

Изменения по отношению к стыку старого и нового времени произошли в XVII веке, когда наступление нового года (новолетие) начинает отмечаться как значимое событие510510
  См. об этом: Шустова Ю. Э. Праздник Нового года в России в XVIII в. // Календарно-хронологическая культура и проблемы ее изучения: К 870-летию «Учения» Кирика Новгородца. С. 192–201.


[Закрыть]. Этому сопутствовала определенная церемония, проходившая на Соборной площади Кремля с участием царя и патриарха. «Наступление нового года стало значимым хронологическим рубежом» (курсив Е. Пчелова. – Е. Д.)511511
  Пчелов Е. В. Время в пространстве русской культуры. С. 73.


[Закрыть]. Адам Олеарий в своем «Описании путешествия в Московию в 1663 году» рассказывает, как во время торжественной церемонии в честь дня новолетия патриарх желал всем счастья в наступающем году512512
  Олеарий А. Описание путешествия в Московию. М., 1996. С. 65.


[Закрыть]. А Павел Алеппский, бывший свидетелем празднования нового, 1655 года, отмечал, что праздник новолетия был в России одним из самых больших праздников513513
  Алеппский П. Путешествие антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII века, описанное его сыном архидиаконом Павлом Алеппским / Пер. с араб. Г. Муркоса. М., 2005. С. 239.


[Закрыть]. При этом его участники всегда поздравляли друг друга и желали счастья в наступившем году.

Еще более существенные изменения произошли в самом начале Петровских реформ. Западные нововведения, учрежденные специальным указом Петра I в конце декабря 1699 года о переходе на новое летоисчисление и переносе новогодия с 1 сентября на 1 января, кардинально изменили отношение ко дню нового года. В петровских указах уже не только считалось допустимым, но предписывалось 1 января поздравлять друг друга с наступившим годом. Этим была введена и утверждена в русской культуре новая концепция времени, принципиально отличная от старой православной традиции.

Однако празднование Нового года и поздравление с его наступлением еще не означало персонификации времени и, тем более, его антропоморфизации, то есть не означало того, что время стало наделяться признаками живого существа, а значит способностью переживать и чувствовать. Сведений о том, что в Петровскую эпоху на Новый год разыгрывался сюжет об уходящем старике (старом годе) и приходящем на его смену младенце (новом годе), столь популярный в более поздние времена, не сохранилось.

Но уже через несколько лет при обустраивании новой столицы наряду со многими другими статуями-аллегориями, выражающими отвлеченные понятия («Сладострастия», «Истины», «Искренности», «Милосердия» и пр.), устанавливались и персонифицированные аллегории времен года. Так, в 1717 году в Летнем саду появились бюсты Весны в виде цветущей молодой женщины и Зимы в виде страшного и грозного старика. Отмечу здесь маскулинность этого образа, противоречащую грамматическому роду русского слова «зима» (в отличие, допустим, от итальянского или немецкого языков), с чем позже мы никогда не встречаемся: в русской традиции Зима всегда изображается существом женского пола. Эти бюсты были выполнены итальянским скульптором Пьетро Баратта и, как считается, наиболее ярко выражали собой позднебарочный стиль. Таковы же появившиеся в Петровскую эпоху статуи-аллегории и других времен года – Лета и Осени. Тем самым персонифицированные образы времен года в изобразительном искусстве (в частности – в скульптуре) постепенно становятся обычным явлением новой русской культуры. Образы эти, естественно, были тесно связаны с барочной западноевропейской традицией, откуда они и пришли в Россию, и свидетельствуют о связи персонификации времени со спецификой мифологического мышления эпохи барокко.

Что же касается поэзии, то здесь с первой, достаточно робкой, попыткой персонификации времен года мы встречаемся в известной «Песенке…» В. К. Тредиаковского «Весна катит / Зиму валит…», написанной, по указанию самого автора, весной 1726 года, «еще будучи в московских школах», то есть до отъезда в «чужие краи»514514
  Тредиаковский В. К. Избр. произведения / Вступ. ст. и подгот. текста Л. И. Тимофеева. Примеч. Я. М. Строчкова. М.; Л., 1963. С. 94.


[Закрыть]. Здесь действительно, хоть и не вполне отчетливо, но все же угадывается некое живое существо (Весна), побеждающее или вытесняющее другое живое существо (Зиму).

Свойственная барокко аллегоричность мышления не могла не привести в конце концов к возникновению словесных аллегорий, подсказанных барочными скульптурными приемами. Первым поэтом, давшим вполне узнаваемый, хотя и достаточно компактный образ русской зимы, был Ломоносов, который в «Оде на день восшествия на престол императрицы Елисаветы Петровны 1747 года» писал: «Хотя всегдашними снегами / Покрыта северна страна, / Где мерзлыми Борей крылами / Твои взвевает знамена…»515515
  Ломоносов М. В. Избр. произведения / Вступ. ст. А. А. Морозова. Подгот. текста М. И. Лепехина и А. А. Морозова. Изд. 2‐е. Л., 1986. С. 118.


[Закрыть]. Здесь Россия, как северная страна, покрыта снегами, и потому именно на ее территории властвует древнегреческий бог северного ветра Борей. При этом российский холод оказывается столь сильным, что крылья Борея вполне оправданно получают эпитет «мерзлые». Несколько лет спустя стихотворение «Начало зимы» написал Н. Н. Поповский, где тот же Борей, разверзши «свой буйный зев», покрыв «поля зеленые снегами», лишил счастья и веселости идиллических пастушек и пастушков. Показательным в этом стихотворении (как, впрочем, и в ряде других) является то, что местом действия горюющих по летним дням персонажей идиллий Феокрита и Вергилия являются берега Невы: «Пустился с встока лед по невским быстринам, / Спиралися бугры, вода под ним кипела / И, с треском несшися в морской залив, шумела»516516
  Поповский Н. Н. Начало зимы // Поэты XVIII века / Вступ. ст. Г. П. Макогоненко. Сост. Г. П. Макогоненко и И. З. Сермана. Подгот. текста и примеч. Н. Д. Кочетковой. Л., 1972. Т. 1. С. 78.


[Закрыть].

И все же активное обращение русских поэтов к описанию природы, а значит и выработка приемов ее изображения, датируется более поздним временем – последними десятилетиями XVIII века. Природа и ее образы в поэзии (а вместе с этим и погодные, метеорологические, фенологические и климатологические явления) начинают приобретать самостоятельную ценность и постепенно все в меньшей степени оказываются зависимыми от древнегреческой топики.

Так, Державин в оде 1779 года «На рождение в Севере порфирородного отрока» использует зимнюю образность при описании рождения наследника престола. Он остроумно мотивирует свое вторжение в сферу русской зимней природы датой рождения царевича Александра – 12 декабря. Напомню всем хорошо известное начало оды: «С белыми Борей власами / И с седою бородой, / Потрясая небесами, / Облака сжимал рукой; / Сыпал инеи пушисты / И метели воздымал…»517517
  Державин Г. Р. Стихотворения / Вступ. ст., подгот. и общая ред. Д. Д. Благого. Примеч. В. А. Западова. Л., 1957. С. 87.


[Закрыть]. По мнению Д. Д. Благого, образ Борея был заимствован Державиным из ломоносовской оды, но обновлен конкретными деталями, позволяющими увидеть в нем именно русского Борея, бога северных холодных ветров518518
  Благой Д. Д Литература и действительность. Вопросы теории и истории литературы. М., 1959. С. 136.


[Закрыть]. Дополняя ломоносовское описание действий и поступков Борея, а также его портрет новыми климатологическими подробностями, Державин отбросил, однако, одну важную деталь: у державинского Борея отсутствуют крылья (или не без лукавства поэта они не попали в его поле зрения?). В результате, оставив своему персонажу античное имя, Державин превратил его, по словам В. А. Западова, в «„лихого старика“ русских народных сказок, в прямого предшественника некрасовского „Мороза-воеводы“»519519
  Западов В. А. Поэтический путь Державина // Державин Г. Р. Стихотворения. М., 1981. С. 8.


[Закрыть]. Думается, что, сближая державинского Борея с образом Мороза, В. А. Западов сильно преувеличивает, забегая вперед. Формирование этого образа начинается и в литературе, и в культуре значительно позже, в середине XIX века, а как мифологический персонаж русского фольклора Мороз в литературной культуре XVIII веке был еще неизвестен.

Так или иначе, но в русской поэзии возникают (вернее, русифицируясь, проникают в нее через Европу из греческой мифологии) антропоморфные образы природных стихий (Борея как северного холодного ветра, Зефира как мягкого западного ветра и ряда других). Однако это еще не были образы персонифицированных времен года. Это были образы персонифицированных природных стихий.

Как отмечает С. Ю. Воскресенская, «персонификация как способ выражения определенного мировосприятия предполагает характерное для мифологического мышления отношение к окружающему миру как к живому, равноправному партнеру». При этом в художественном тексте имеет место «модус фиктивности», как бы отключающий критическое восприятие текста520520
  Воскресенская С. Ю. Гендерные стереотипы лексико-грамматической персонификации: Автореф. канд. дис. Тверь, 2007. С. 6.


[Закрыть]. То есть и автор, и читатель допускают персонификацию как некую условность, не подвергаемую сомнению и оценке. Это происходит и в поэзии.

Едва ли не впервые мы встречаемся с персонифицированным образом времени года в стихотворении М. Н. Муравьева 1776 года «Желание зимы». Здесь поэт адресуется к зиме, призывая ее к решительным действиям: «Приди скорей, зима, и ветров заговоры, / Владычица, низринь…» И далее: «Стели свой нежный пух воздушною тропою, / С зарею иней сей…». У Муравьева зима персонифицирована, но не антропоморфизирована, не очеловечена. (И потому не удивительно, что слово «зима» пишется со строчной буквы.) Зима здесь – некое существо с крыльями (как и Борей у Ломоносова), всплеск которых оживляет и возбуждает души: «Сверши, зима, сверши! / Лишь крылья ты сплеснешь, пойдет их осязанье / По жилам до души». Именно всплеском крыльев зима оживляет природу, увядшую осенью (не умертвляет, как часто впоследствии говорилось о зиме, а именно оживляет). И еще одно: образ зимы здесь (и позже во многих подобных случаях) связывается с зимним праздничным сезоном («И с играми спеши со пляшущей толпою / Со праздностью своей…»), а потому воспринимается как позитивное явление. В художественном мире стихотворения Муравьева все образы, кроме зимы, заимствованы из античного мира: это и известный уже нам Борей, и бегущие богини, и подруги Дианы, и Сатурн521521
  Муравьев М. Н. Стихотворения / Вступ. ст., подгот. текста и примеч. Л. И. Кулаковой. Л., 1967. С. 158–159.


[Закрыть]. В этом отношении поэт еще вполне традиционен. Но шаг к олицетворению русского сезона (времени года) им был сделан.

В шутливом стихотворении Державина 1787 года с тем же названием («Желание зимы»), где, по словам В. А. Западова, смена времен года нарисована «в откровенно грубых, „площадных“ тонах»522522
  Западов В. А. Поэтический путь Державина. С. 8.


[Закрыть], мы также встречаемся с античными мифологическими персонажами (Бореем и Эолом). Но в нем дана и развернутая антропоморфизация времен года – Осени и Зимы (которые уже пишутся с заглавной буквы). И те и другие – и боги ветров, и времена года – оказываются равноправно олицетворенными, так что сюжет этого полупристойного стихотворения развивается при участии четырех персонажей: Борея, Эола, Осени и Зимы. Неожиданная для Борея и не вполне понятная шутка Эола («На кабаке Борея / Эол ударил в нюни…») приводит к тому, что Борей, названный здесь «богом хлада и слякоти», «источил слюни», а Осень, подзадоривая их и, видимо, издеваясь над ними, свершает непотребства: «Подняв пред ними юбку, / Дожди, как реки, прудит, / Плеща им в рожи грязь, / Как дуракам смеясь». И тут на сцене появляется Зима: «Со ямщиком-нахалом, / На иноходце хватском, / Под белым покрывалом – / Бореева кума, / Катит в санях Зима». Обращаясь к ней, поэт (или Борей, чьей кумой она названа – это остается не вполне понятным) говорит: «Кати, кума драгая, / В шубеночке атласной, / Чтоб Осень, баба злая, / На астраханский красный / Не шлендала кабак / И не кутила драк»523523
  Державин Г. Р. Стихотворения. С. 117–118.


[Закрыть]. Мы не будем сейчас обсуждать повод, по которому это стихотворение было написано: к нашей теме он не имеет отношения524524
  См. об этом: Сочинения Державина с объяснительными примечаниями Я. Грота. Т. 1–9. СПб., 1864–1883. Т. 3. С. 343–344; Шкловский В. Б. Чулков и Левшин. Л., 1933. С. 195.


[Закрыть]. Достаточно подчеркнуть еще раз только то, что в поэтическом тексте появляются антропоморфизированные и весьма конкретно «человечески» охарактеризованные (поведение, речь, внешность, одежда) образы времен года: Осень показана как злая баба, которая, подняв юбку, справляет малую нужду («Дожди как реки прудит…»), а Зима – «младая», «белоликая», «в шубеночке атласной» (вполне привлекательный образ) призывается, чтобы навести порядок в этом непристойном мире и примирить Эола с Бореем.

Год спустя, 1 ноября 1788 года, Державин пишет оду «Осень во время осады Очакова», где олицетворенные времена года представлены в высокопоэтическом стиле. Напомню ситуацию, спровоцировавшую написание этой оды. Державин губернаторствует в Тамбове. По соседству с ним, неподалеку от Тамбова в селе Зубриловке проживает княгиня Варвара Васильевна Голицына, жена одного из участников осады турецкой крепости Очаков. Понятно, что долгое отсутствие известий из армии беспокоит и Державина, и княгиню Голицыну. В результате Державин, как он сам позже объяснит, «не имея тоже известия о наших войсках, между страхом и надеждой послал ей (то есть Голицыной. – Е. Д.) сию оду»525525
  Сочинения Державина с объяснительными примечаниями Я. Грота. Т. 3. С. 621.


[Закрыть]. 6 декабря Очаков был взят, Голицын вернулся в Зубриловку.

Обратимся к тексту оды. Напоминаю – время ее написания 1 ноября, на дворе осень. Поэтому все начинается с уже известной нам картины: мы опять встречаемся с Эолом и Бореем, который, расширив свои ужасные крылья, «погнал стадами воздух синий, / Сгустил туманы в облака, / Давнул – и облака расселись, / Пустился дождь и восшумел». И тут на сцену является Осень в образе собирающей урожай крестьянки: «Уже румяна Осень носит / Снопы златые на гумно…». Осень выполняет свои сезонные работы, и в природе свершаются все те процессы, которыми сопровождается наступление этого времени года. Борей, раздраженный благодеяниями Осени, призывает Зиму: «Борей на Осень хмурит брови / И Зиму с севера зовет», и, хотя ее календарное время еще не наступило (1 ноября!), Зима приходит. Дается картина перемен, произошедших в природе с воцарением Зимы, и ее деятельности: «Идет седая чародейка, / Косматым машет рукавом; / И снег, и мраз, и иней сыплет / И воды претворяет в льды; / От хладного ее дыханья / Природы взор оцепенел»526526
  Державин Г. Р. Стихотворения. С. 121–122.


[Закрыть]. Зима в данном случае показана умертвляющим существом (достаточно редко встречающимся в русской поэзии527527
  Такова, например, Зима в «Россияде» М. М. Хераскова (1771–1779), фантасмагорический, причудливый и устрашающий образ которой требует особого рассмотрения.


[Закрыть]), да и сама она – седая страшная старуха. Она все мертвит и всех пугает, всех, кроме российских воинов: «Российский только Марс, Потемкин, / Не ужасается зимы…» Завершается ода обращением к плодородной Осени: «Румяна Осень! радость мира! / Умножь, умножь еще твой плод! / Приди, желанна весть! – и лира / Любовь и славу воспоет». Осень воспевается здесь как сезон, не только дающий земные плоды, но и приносящий плоды победы: 6 декабря (по старому стилю) Очаков был взят русскими войсками.

И наконец, последний текст, к которому я хочу обратиться, – это поэма Н. А. Львова, впервые вышедшая отдельным изданием без подписи с датой «11 дек. 1790 г.», но с виньеткой на титульном листе: «Льво. Нико. 1 апреля 1791 года». В 1796 году она была переиздана в первой части журнала И. И. Мартынова «Муза» без подписи под названием «Зима» и с вопросом издателя: «Кого благодарить за сию пиесу? Я надеюсь, что всяк будет повторять за мною сей вопрос, прочитав оную»528528
  См.: Лямина Е., Пастернак Е. 200 лет назад была напечатана поэма Николая Александровича Львова «Русский 1791 год» // Памятные книжные даты. 1991. М., 1991. С. 113–118.


[Закрыть]. В первом издании поэма начинается с названия «Русский 1791 год», после чего следует стихотворное обращение «милостивой государыне» (жене Львова Марии Алексеевне). Затем – дается еще одно название («Зима»), и далее уже следует собственно текст поэмы. Во всем этом странном оформлении чувствуется игровой характер (вообще присущий Львову). Прежде всего, обращу внимание на ее двойную датировку (11 декабря 1790 года и 1 апреля 1791 года), отчего вся поэма может быть воспринята как первоапрельская шутка.

Здесь Зима появляется вслед за неким «резвым вестником», приезжающим «на лыжах костяных, / Весь в серебряном уборе / И в каменьях дорогих, / Развевая бородою / И сверкая сединою…». Вестник этот (то ли Мороз, то ли тот же Борей) «вынимает из сумы / Объявление от Зимы», в котором Зима отдает приказание, «чтобы все приготовлялись, / Одевались, убирались / К ней самой на маскарад; / Кто же в том отговорится, / Будет жизни тот не рад: / Или пальцев он лишится, / Или носа, или пят»529529
  Львов Н. А. Избр. соч. / Предисл. Д. С. Лихачева. Вступ. ст., сост., подгот. текста и коммент. К. Ю. Лаппо-Данилевского. Кёльн; Веймар; Вена; СПб.: Бёлау-Ферлаг, 1994. С. 166.


[Закрыть]. В этом объявлении от Зимы присутствует некая двойственность. Автор играет смыслами. С одной стороны, в связи с приближающимися святками, бывшими сезоном маскарадов, рекомендуется запасаться маскарадными костюмами; с другой стороны, речь идет о необходимости готовиться к зимним холодам. Маскарадные костюмы, в которые начинают облачаться жители, – это на деле просто теплая одежда: шубы, которые должны сберечь их от зимнего холода. И потому далее сказано, что люди поспешно «одеваются лисой, / Наряжаются волками, / Иль медведем, иль бобрами – / Всяк согласно с кошельком»530530
  Там же.


[Закрыть]. Подключение маскарадной (святочной) темы является свидетельством того, что Зима выступает здесь в качестве главного персонажа праздников зимнего календарного цикла. Она – их инициатор и организатор: «Едет барыня большая, / Свистом ветры погоняя, / К дорогим своим гостям; / Распустила косы белы / По блистающим плечам…»531531
  Там же. С. 167.


[Закрыть].

И далее следует подробное (одно из первых в русской литературе) описание святок, причем не столько деревенских святочных забав, сколько городских зимних празднеств. Изображается праздничное убранство города, костюмированная городская толпа, иллюминация и пр. Однако вскоре обнаруживается, что изнеженные жители современного русского города оказываются неспособными перенести зимние холода: «Сделалась премена злая / В русских северных сынах». Они, «эти русские северные сыны»532532
  Там же. С. 173.


[Закрыть], посещая западные страны и усваивая западные обычаи, стали «расслабшими», изнеженными, они не в состоянии жить в таком холоде. «…Морозы, – как пишет К. Ю. Лаппо-Данилевский, – для автора неотделимы от русского „золотого века“, гармонического уклада, видеть который еще сейчас можно в „дальних русских деревнях“ <…> зимняя стужа обнаруживает полную к ней неприспособленность земляков поэта, отошедших от образа жизни своих предков, утративших силу и здоровье»533533
  Лаппо-Данилевский К. Ю. О литературном наследии Н. А. Львова // Львов Н. А. Избр. соч. СПб., 1994. С. 15–16.


[Закрыть]. И потому начинается оттепель, а Зиме, чтобы не погибнуть, приходится красться под заборами, прячась в темных местах до тех пор, пока бывший в маскараде камчадал не «посадил ее на санки / И из здешних стран споранки / На оленях укатил…». Для Львова тема Зимы явилась поводом поставить вопрос о качественной смене времен, произошедших в России, о конце «золотого века», когда русский народ был силен и здоров, когда он радовался приходу Зимы, легко переживал холод, веселился на зимних праздниках. Теперь же ориентация на западный образ жизни изнежила русских, и они уже не в состоянии перенести холод «русской зимы». Изображенная Львовым фантасмагория в идейном плане для него очень важна, но тон поэмы шутливо-ироничен. Именно поэтому, я думаю, Львов и дает двойную датировку поэмы и двойное название, превращая ее в первоапрельскую шутку. На самом деле она была написана в декабре, как свидетельствует первая дата. Конец XVIII века есть для Львова свидетельство конца «русского золотого века».

Подведу итог. Модели семантической структуры персонификации времен года могут быть разными. В русской поэзии вырабатываются устойчивые стереотипы изображения персонифицированных времен года. Впоследствии (в XIX веке) мы встретимся с десятками примеров персонификации и осени, и лета, и весны («Весна идет, весна идет!» и многое-многое другое), но количество персонифицированных Зим ни в какое сравнение не идет с другими временами года. При этом Зима (как уже отмечалось) всегда изображается как существо женского пола, и это (за редким исключением, типа: «Взбесилась ведьма злая…») – образ не только положительный, но и необыкновенно обаятельный и какой-то домашний, теплый (хотя странно применять это слово к самому холодному сезону). Зима – волшебница, красавица, матушка, чародейка и пр. Зима в русской поэзии – это не просто одно из четырех времен года, а некий ментальный образ. Она приобретает особый «русский» колорит и становится как бы «русским сезоном», формирующим и определяющим, по мнению поэтов, русскую жизнь, русский характер и пр. Зима становится, как сейчас выражаются, чем-то вроде русского бренда, логотипа с устоявшейся репутацией. Напомню частые противопоставления русской зимы европейским зимам и вообще – реакцию европейцев на них. В качестве примера приведу написанное в 1853 году в Дрездене стихотворение П. А. Вяземского «Масленица на чужой стороне», где поэт пишет: «Здравствуй, русская молодка, / Раскрасавица-душа, / Белоснежная лебедка, / Здравствуй, матушка-зима!» Здесь поэтом выражена вся любовь и восхищение настоящей зимой, русской зимой, неожиданно вдруг пришедшей в Европу, где ее явление отнюдь не приветствуется и выглядит неестественным, и потому она вызывает сочувствие автора: «Здесь ты, сирая, не дома, / Здесь тебе не по нутру; / Нет приличного приема / И народ не на юру», потому что, как говорится в пословице: «Что для русского здорово, то для немца карачун!»534534
  Вяземский П. А. Стихотворения / Сост., подгот. текста и примеч. К. А. Кумпан. Л., 1986. С. 301–302.


[Закрыть]