Текст книги "Расскажите, тоненькая бортпроводница. Повесть"

Однажды в горах был такой смешной случай. Нас с моей подругой Светкой поселили в продуктовую палатку, строго-настрого наказав, ничего не брать. Мы честно старались не смотреть на рюкзаки с продуктами, долго боролись с чувством голода, а потом все же решили съесть по шоколадке. Но только мы зашуршали оберткой, в палатку вошел Командор руководитель восхождения. Он воткнул руки в боки и приказал нам немедленно убираться вон из продуктового блока. Ночь мы провели под открытым небом, наблюдая, как падают звезды. На нарисованный замок, который повесил Командор на палатку, нам смотреть не хотелось.

Утром Командор прочел обвинительную речь в наш адрес. Мы почувствовали себя врагами народа и дали честное слово, что никогда, ни при каких обстоятельствах больше чужого не возьмем и про шоколад навсегда забудем… Ой, Мария Николаевна, я вас совсем заговорила, – всполошилась Оля.

– Милая деточка, мне было очень приятно с тобой побеседовать. Но боюсь, что мне уже пора, – она глянула на часы и, покачав головой, добавила:

– Время неумолимо бежит вперед. Неизбежно приходит пора прощаний. Если захочешь, то запросто сможете поболтать со мной по телефону или даже зайти в гости.

Мария Николаевна написала свой телефон и адрес, вырвала из блокнота лист и протянула Оле со словами: «Звони, милая».

Оля дала себе слово, что в самое ближайшее время позвонит, но снова обстоятельства оказались сильнее.

Их следующая встреча с Марией Николаевной произошла лишь через пятнадцать лет…

Работа

Работа в службе бортпроводников была совсем не похожа на работу в проектном институте. Вместо одного милого начальника Геши – Геннадия Борисовича Оля должна была подчиняться сразу нескольким начальникам: начальнику службы, парторгу, начальнику отделения, инструктору, диспетчеру. Порой приказы всех этих людей были настолько несогласованными, что выполнить их не представлялось никакой возможности.

Сколько раз хотелось Оле бросить все и вернуться к чертежным доскам, чтобы в полной тишине изобретать детали. Но неизменно это желание заглушал звук взлетающего самолета. Оля поднимала лицо к небу и улыбалась, зная какой работой заняты сейчас стюардессы, в пролетающем самолете.

– Нет, – говорила сама себе Оля, – никуда я не уйду. Ведь я же самая настоящая небесная принцесса, и мое место на небесах.

Однажды Оля заболела ангиной, и добрая врач отряда радостно сообщила ей:

– Вот ты и попалась на крючок, крошка! Теперь весь год будешь ежемесячно кардиограмму делать и все анализы сдавать.

– Зачем? – удивилась Оля. – Мы же и так четыре раза в год медицинскую комиссию проходим.

– Комиссия здесь ни при чем. А вот ангина – самая опасная болезнь для бортпроводника, – без тени улыбки заявила врач. – Аэрофлот по всему миру летает, а ты ангиной людей заражать собралась. Попадут твои бациллы на поднос с питанием, что тогда?

– Но я же больная не летаю, – возразила Оля. – Потом, насколько мне известно, ангина воздушно-капельным путем не передается. А ложки пассажирские я не облизываю.

– Не умничай тут, – рассвирепела добрая женщина. – Не забывай, кто ты и кто Я! Анализы будешь еженедельно сдавать. Скажи спасибо, что я тебя на землю не списываю, а только к психиатру направляю.

– Зачем? – поинтересовалась Оля, хотя чувствовала, что вредит себе подобным вопросом.

– Людмила, – обратилась добрая врач к медсестре, – направь ее заодно к окулисту, стоматологу, лору и хирургу, пусть выяснят, чем она еще больна. Ой, я совсем про дерматолога забыла. Ангина ведь может дать кожные высыпания. Направляй ее к дерматологу.

Оля вспомнила толстую тетю Люсю – жену дяди Коли и мысленно сказала сама себе:

– Ты забыла, милая глупышка, что взрослые не любят, когда им говорят правду. Они любят ложь, лесть и низкопоклонство. Исключения из правил категорически не допускаются. Это нонсенс!

– Не забывай, милая, что мы заботимся о твоем здоровье, – улыбнулась добрая женщина. – Иди, мы теперь с тобой часто видеться будем…

Оля сидела в сквере перед зданием медицинского корпуса и размышляла о несправедливости, которая липкой, сладкой жижей растекается по фарфоровому блюдцу.

Потом умные люди объяснили ей, что «ласковый теленок двух мамок сосет», что за кожаный плащ комиссию может пройти безрукий, безногий и даже безголовый. Но Оля, с детства не любившая подхалимаж, упорно ходила сдавать анализы, четко уяснив одно: больше диагноза «ангина» у нее не будет никогда.

Оля вообще больше не болела с тех пор. Наверное, выработался стойкий иммунитет на болезни или на врачей добрых, заботливых, внимательных.

Когда было трудно, Оля повторяла магическую фразу: «Я – самая настоящая стюардесса!» и смело шла сдавать зачеты осенне-зимнего и весеннее-летнего периодов: ОЗП и ВЛП. На этих зачетах строгая партийная комиссия задавала вопросы, связанные с международной обстановкой, внимательно проверяла конспекты всех съездов партии, начиная с двадцатого.

Бортпроводник должен был без запинки рассказать обо всех мировых событиях, назвать номера всех приказов, подписанных за полгода, и точно передать их содержание. Ответить на интересующие комиссию вопросы личного характера, сдать зачеты на знание иностранного языка, а лучше двух. Предъявить свою рабочую тетрадь, где были записаны рационы питания пассажиров, компоновка самолетов, расположение аварийно-спасательных средств, полный перечень стран, в которые летает Аэрофлот, маршруты всех полетов, информация о каждом месте, над которым пролетает самолет во время полета, словно бортпроводник весь рейс должен был смотреть в иллюминатор и рассказывать пассажирам о красотах за бортом.

В действительности рассказывать о маршруте полета удавалось только в длительных рейсах. Но по-настоящему проявляли интерес к маршрутным картам немногие пассажиры. Поэтому со временем работу с маршрутными картами отменили, нарисовав маршруты в журнале «Аэрофлот».

Нелепостей, с которыми приходилось Оле сталкиваться, было множество. То уборщица начинала кричать:

– Я тебя уволю! Ты у меня работать не будешь!

– А я у вас и не работаю, – смеялась Оля.

– Да кто ты есть? – распалялась женщина.

– Я – стюардесса!

– Ты – воздушная уборщица, – следовал новый вопль. – Да я тебя…

После рейса приходилось караулить контейнеры с остатками питания и грязной посудой. Бортпроводник – лицо материально ответственное должен сдать все под роспись работникам цеха бортпитания. А они люди наземные, им торопиться не надо. За контейнерами они могли приехать и через полтора часа после посадки. Рейсов много на все не успеваем. А во время пересменки просидеть можно было еще дольше. Одни работники уже спешили домой, другие – еще не торопились на работу.

Никого не интересовало, что рабочее время бортпроводника давным-давно закончилось, что он сидит в холодном, обесточенном самолете. Никто не думал о хрупкой стюардессе, которая после разгрузки самолета должна будет спускаться вниз по трясущейся стремянке, совершая настоящие цирковые трюки. Ведь трап давно уехал, а выбраться из самолета можно только по стремянке, которую поставил техник, обслуживающий самолет.

– Почему вы не жалуетесь? – удивлялись сердобольные техники.

– Жалуемся. Но делаем только хуже себе. Начальство отвечает так: «Не нравится, пишите заявление об уходе. У нас нехватки в желающих нет».

– А если ты упадешь с этой стремянки?

– Упадешь – сама виновата. Никто тебя не заставлял по стремянкам лазить. Рабочее время закончилось, почему ты еще не покинула территорию аэропорта? А рабочим временем считается только полетное время плюс тридцать минут до и после посадки. Все остальное – ваше личное время. Замкнутый круг безобразий. Бортпроводник должен, обязан, но не имеет никаких прав. Никаких… Недаром сокращенное название службы бортпроводников СБП – Совершенно Без Прав.

Но самым неприятным было существование иерархической лестницы, по которой бортпроводнику приходилось подниматься черепашьими шажками. Начиналось все с полетов по Советскому Союзу, где молодые бортпроводники получали основные навыки работы, учились выполнять конкретные задачи: помогать пассажирам в полете. Эти союзные рейсы были совсем не похожи на рейсы из аэропорта Внуково. Самолеты были чище. Питание пассажирам предлагали на индивидуальных подносах, а не в пакетах. Причем на аккуратных, застеленных салфетками, подносах лежала холодная закуска, булочка, джем, масло и даже «мраморное» пирожное, названное так за орнаментную поверхность из глазури.

Шереметьевские куры имели весьма съедобный вид и пахли очень аппетитно. Оля радовалась, что нет никаких «прямых» яиц в шуршащих пакетах, нет синюшных кур, умерших своей смертью, нет «огрызков» киевской колбасы. Еще ее радовало наличие на борту разнообразного ассортимента напитков и даже вин, которые наливали в стеклянные, пузатенькие стаканчики. Денег за бутылки у бортпроводников никто не требовал, и это тоже была несказанная радость.

Питание бортпроводники развозили на тележках. Правда, тележки были с норовом: они не хотели ехать вперед, цеплялись за ковры или наоборот самопроизвольно двигались туда, куда их не просят. Но это все равно было лучше, чем носить в руках охапку пакетов с едой.

Самым же важным отличием было наличие пассажиров первого класса. Обслуживание таких пассажиров велось на фарфоровой посуде. Вилки, ложки, ножи были мельхиоровые, а фужеры стеклянные на тонких коротких ножках для устойчивости. Пассажиру на столик и колени стелили белоснежные, льняные салфетки, пахнущие свежестью, и предлагали закуски мясную и рыбную, потом горячие блюда, сыры, фрукты, чай или кофе с конфетами и пирожными.

Каждый пассажир первого класса за время полета мог выпить четыреста пятьдесят грамм вино-водочных изделий в ассортименте. Бывали случаи, что перепробовав все вина, коньяки и даже шампанское, пассажиры потом не могли вспомнить своих имен. Но все же чаще летала приличная, малопьющая публика.

Олю сначала пугало то, что бутылки бортпроводник должен открывать прямо в салоне. Но потом она так ловко научилась справляться со своими обязанностями, что, откупоривая шампанское, ни разу не выпустила на волю бьющий пенный фонтан, не пролила ни капельки вина.

– Это какой-то фокус! – восхищались пассажиры.

– Разумеется, – поддакивала Оля. – Я училась у Игоря Кио.

Однажды она даже самому Кио сказала, что является его ученицей. На что великий маг смущенно посетовал:

– Все могу, а вот за шампанское ни за что не возьмусь. Но пусть это останется нашей маленькой тайной.

– Пусть! – согласилась Оля, поместив эту тайну в свой лабиринт, где прятались старинные буквы SGM, где КВН произносил: май наме из и dear children, где был Madrid con sus barrios…

Полеты по Союзу длились от трех месяцев до года. Все зависело от комиссии, которая решала: достоин бортпроводник подняться на новую ступень иерархической лестницы или нет.

Достойным открывали советское разрешение, то есть выдавали заграничный паспорт и переводили в 207 отряд, совершающий полеты по странам социалистического лагеря: Польша, Чехословакия, Югославия, Болгария, Германия, Венгрия, Китай, Корея, Монголия.

При полетах в Венгрию, Болгарию, Польшу и Германию бригадир должен был читать информацию о полете на языке той страны, в которую летит самолет. Оле очень нравился венгерский язык. Она медленно выговаривала: «Ё регелт киванок кедвиш уташоинк…» Венгры очень активно реагировали и даже аплодировали, выражая свой восторг.

А еще была смешная информация о Москве, которая заканчивалась так: «Встреча с главным городом первого в мире государства рабочих и крестьян всегда радостное и волнующее событие. Благодарим за внимание». После таких высокопарных слов хотелось кричать: «Ура!»

Однажды зимой Оле пришлось лететь из Иркутска в Улан-Батор на самолете монгольской авиакомпании. Когда члены экипажа вышли на заснеженное летное поле и увидели, как монгольский летчик метлой смахивает снег с самолета, то на миг все остолбенели. Одна стюардесса упала на колени и запричитала:

– Товарищ командир, миленький, оставьте меня в Иркутске. Я боюсь лететь на таком самолете. Я боюсь с такими летчиками…

– Не бойся, если что, я управление возьму в свои руки. У меня же допуски на все типы самолетов есть, – проговорил командир, успокаивая плачущую девушку.

Экипаж поднялся на борт самолета, где их встретила испуганная монгольская стюардесса с лицом похожим на полную луну. Монголка несколько раз кивнула и скрылась за шторкой.

Бедняжка так сильно нервничала, что забыла прочесть информацию, а после взлета один раз с быстротой молнии пронеслась по салону, раздав пассажирам воду. Новое появление луноподобного лика произошло только после посадки. Стюардесса открыла двери и исчезла в неизвестном направлении.

– Вот это сервис! Нам бы так работать, – заявили хором бортпроводники.

– Что вы на луноликую напали? Она, наверное, впервые видела так много русских сразу и испытала настоящий стресс, – сказала Оля, пытаясь объяснить странное поведение монгольской проводницы.

– Ну, милая моя, русские – это еще не стресс, – проговорил командир. – Вот летчик с метлой – это настоящий стресс!

К счастью таких стрессов в Олиной жизни больше не было. Через год полетов в 207 отряде советское разрешение заканчивалось, и нужно было проходить новую комиссию, чтобы заслужить право подняться на следующую ступень. Достойных переводили в 63 или 37 отряды, которые совершали полеты в развивающиеся страны Африки и Азии. Новое разрешение давалось уже на три году. Целых три года бортпроводник мог летать спокойно, получив синий служебный паспорт.

Потом шли 210 и 217 отряды, летающие в Америку и Японию, которые были просто недосягаемыми. Бортпроводник должен был отлетать не менее десяти лет, чтобы получить разрешение на перевод в эти отряды. Но даже стаж и опыт не гарантировали переход. Все зависело только от переводной комиссии, возглавляла которую парторг Валентина Семеновна, ее Величество Валентина Семеновна, царственная особа Валентина Семеновна, владычица морская Валентина Семеновна… Эпитеты можно было продолжать до бесконечности.

Непреклонной повелительницей восседала парторг во главе стола и, насупив брови, рассматривала стоящего перед ней человека, всем видом показывая свое превосходство, наслаждаясь собственной значимостью, потому что именно от ее благосклонности зависело будущее всех без исключения бортпроводников. «Захочу казню, захочу помилую» – было написано невидимыми красными чернилами на лбу грозной, «неподкупной» повелительницы. На комиссию бортпроводники шли, как на эшафот.

Оля глубоко вздохнула, лучезарно улыбнулась и вошла в кабинет, где за длинным столом восседала строгая комиссия.

– Так… – проговорила Валентина Семеновна, оглядев Олю с ног до головы, а потом с головы до ног. – Значит, собираешься летать в развивающиеся страны, милая?

Слово «милая» прозвучало, как «dear children», Оля поняла, что хорошего в этом мало.

– А вот скажи мне, почему это у тебя на лице и очки и челка? Не слишком ли это много?

Оля ничего не успела ответить, потому что парторг уже отложила ее документы в сторону и произнесла:

– Придешь через неделю. Рано тебе с такой внешностью в европейские страны летать.

Ровно через неделю, аккуратно убрав все волосы со лба, чтобы угодить строгой комиссии, Оля вновь стояла в кабинете парторга.

– Что это у вас за прическа? – возмутилась Валентина Семеновна. – Неужели вы не понимаете, что ваш некрасивый, ужасный лоб надо прятать? Пойдите подстригитесь. Придете через неделю.

– Простите, – не выдержала Оля, – но ведь в прошлый раз вы мне порекомендовали челку спрятать.

Оля достала из кармана расческу и начала возвращать челку на прежнее место.

– С челкой вам намного лучше, – сказала парторг. – Неужели я вам посоветовала ее убрать?

– Посоветовали, – ответила Оля. – Но теперь вы мне даете иной совет. Как быть?

– Убрать челку, – улыбнулась парторг. Оля повиновалась. – Нет, верните на место. Но очки вам следует поменять. У вас же совершенно некрасивая оправа. Купите себе новую, потом покажете.

Оля не двинулась с места. Парторг подняла на нее глаза и нехотя выдавила:

– Ладно. На первый раз я вам переход в другой отряд подпишу. Но… – она постучала карандашом по столу и, недовольно крякнув, закончила, – вы должны учесть все замечания, сделанные нашей комиссией. Вы же лицо – авиакомпании. На вас весь мир смотрит. Идите.

Оля вышла в коридор и зло прошептала: «Ненавижу». Бортпроводники, ожидавшие своей очереди, обступили ее.

– Прошла? Прошла?

– Прошла, – сказала Оля.

– Поздравляю, товарищ бригадир, – обняла ее Галина. – Улыбайся и про все, что тебе наговорили, забудь. Мне, она знаешь что сказала? – Оля подняла вверх брови.

Галочка поправила воротничок блузки и проговорила голосом парторга:

– Что это вы вздумали детей рожать? Вы не забывайтесь – у нас работа. Из-за вас бригаде в неполном составе летать приходится, – Оля рассмеялась. А Галя продолжила уже своим голосом:

– А летают бригады в неполном составе не из-за меня, а из-за глупой, недальновидной политики, которую ведет наше руководство, увольняя тридцатипятилетних, опытных проводников. Но всего этого говорить перед лицом парторга ни-и-зя, уволят. Приходится молчать и терпеть, надеясь на лучшие времена.

– А мне задали весьма прозаичный вопрос: «Почему я еще не член партии?» – присоединилась к разговору Яна. – А я честно ответила, что не достойна быть в партии, где такие замечательные, добрые, отзывчивые люди, как вы, Валентина Семеновна.

Она улыбнулась и сказала:

– Хорошо, что вы понимаете свою никчемность. Поднаберитесь опыта, полетав пока в шестьдесят третьем отряде. А я и не против. Мне этот отряд очень нравится. Бригада замечательная, летчики отличные, командировки, пусть консервные, но какие: Азия, Африка! А член я или не член – это к делу не относится. Подумаешь, пять минут постояла у позорного стола, зато потом можно спокойно летать целых три года. Поэтому давайте не будем вешать носы. Проживем этот день радостно, забыв обо всех неурядицах. Помните, как у царя Соломона «Все пройдет!» Значит, оставляем на завтра будущие заботы. Главное, что мы вместе, что у нас отличная бригада!

Свою отличную бригаду ребята в шутку называли «ЯГО» или «ВИ – ЯГО» по первым буквам своих имен: Оля, Галя, Яна, Вадим, Илья.

– Простите, ВИ ЯГО? – задавался вопрос.

– ВИ, ВИ, ЯГО, ЯГО, но не тот из трагедии Шекспира, о котором вы подумали или не подумали. Наш ЯГО – просто класс, супер класс, first class, – следовал ответ.

Обязанности в бригаде распределялись так: Яна управлялась с бытовым имуществом: полотенца, салфетки, пледы, щетки, которые милые пассажиры (dear children) постоянно роняли в унитаз или уносили с собой, как сувенир от Аэрофлота. Уносить пытались пледы, подушечки, салфетки. Приходилось, лучезарно улыбаясь, объяснять, что все эти, так полюбившиеся пассажирам мелочи, являются собственностью Аэрофлота, которую, к сожалению, выносить с борта самолета запрещается.

Галина отвечала за рекламу, газеты, сувениры, металлическую музыкальную кассету весом в полкило и аварийно-спасательные средства – плоты и жилеты, которые принимались по счету.

Вадим отвечал за питание или «кашу», важно называя себя «господин кок».

Илья отвечал за груз и багаж пассажиров. Он стоял внизу под самолетом и считал количество загружаемых чемоданов, поэтому его звали «подлючным работником» от слова «люк».

Оля была бригадиром, ответственным за все «безобразия», которые творились в рейсе. «Безобразий», конечно, никаких не было. Ребята любили свою работу и относились к ней с полной ответственностью. Оля считала, что погасить скандал лучше до того, как он разгорится. Поэтому скандалов никогда не было. А были многочисленные благодарности от пассажиров и экипажей, с которыми они летали.

Ребята настолько сдружились, что стали одной семьей, где мужья, жены, дети были неотъемлемой частью, связывающей земное и небесное в единое целое, именуемое простым словом «ЖИЗНЬ». Частенько собираясь вместе, они пели:

 
Быть может, когда-то твой сын или дочь
Вдруг спросят несмело: «Куда же ты прочь?
Ужели так нужен вечерний полет?
Важнее семьи для тебя самолет?»
Потом будет долгая, трудная ночь,
Не сможет никто ни понять, ни помочь.
И наш экипаж, став единой семьей,
Сжав волю в кулак, полетит над землей.
Российские крылья над миром парят.
Работает честно полвека отряд,
Но сколько осталось работать ему,
Известно Всевышнему лишь одному.
Инструкций, законов, бумаг кутерьма,
Карьера зависит от взмаха пера.
Мы учимся вечно, зачеты сдаем,
Нет, что вы, конечно, мы не устаем.
Не нужен нам отдых, альпийский кряж,
Женевское озеро, мальтийский пляж.
Уж лучше, конечно, в Норильске сидеть,
В замерзшие окна на тундру смотреть.1515
  Сергей Калиниченко, штурман 63 л/о.


[Закрыть]
 

Нет, они не смотрели в замерзшие окна на тундру. Они летали через безлюдную пустыню Сахару, где когда-то Антуан де Сент-Экзюпери сидел над обломками своего самолета, теряя сознание от жажды.

Они любовались азиатскими странами, где рядом с прекрасными дворцами ютятся убогие, грязные хижины из картона. Невероятная роскошь, соседствует с ужасающей нищетой, белое – с черным и нет полутонов. Грязные хижины время от времени сносят бульдозерами. Люди безучастно смотрят на разрушения, а потом потихонечку начинают отстраивать свои картонные жилища заново, чтобы не нарушался баланс белого и черного.

Любовались они и неповторимостью европейских городов, и африканскими саваннами и пустынями. Окунались в неземную красоту Сейшельских и Мальдивских островов, островов Маврикия и Мальты.

Александр всегда с нетерпением ждал возвращения Оли из рейса. С интересом слушал ее рассказы о новых странах, новых людях, о тех трудностях, которые приходилось преодолевать его милой, хрупкой Олечке. Она прижималась к нему и шептала на ухо:

– Шурка, ты даже не представляешь, сколько я должна тебе рассказать.

– Даже не представляю, – улыбался он, обнимая свою маленькую райскую птичку, свою смешную девчонку, свою стюардессу, маму румяного, толстощекого мальчика Артемки…

Вернувшись из очередного рейса, Оля подбежала к мужу, повисла на шее, воскликнула:

– Знаешь, кого я встретила на Мальте, где жили мальтийские рыцари, где до сих пор сохранились старинные замки, где горы покрывает солнечный румянец, а море бирюзовое до неприличия? Ни за что не догадаешься.

– Ни за что не догадаюсь, – насупил брови Александр. – А, может, попробовать?

– Нет, не пробуй, потому что я тебе все-все сама потом расскажу. Но сначала ты расскажи, как вы тут без меня жили? – Оля взяла Сашу под руку и повела к выходу из аэропорта.

Внимательно выслушав рассказ о московской жизни своей семьи, она проговорила:

– Вы у меня молодцы! А теперь представь узкую мальтийскую улочку, совершенно безлюдную в час сиесты. Жара такая, что плавится даже асфальт и на нем видны отпечатки ног, как на мокром песке. Полуденный зной течет с неба на землю, разливаясь, расплескиваясь сонной ленью, заставляя людей прятаться в прохладные колодцы домов. По улице бредем только мы – «русо стюардессо», оставляя свои отпечатки на мальтийском асфальте.

И вдруг, из полуденного зноя возникает фигура… Нереальная, никак не вписывающаяся в облик мальтийской столицы Ла Валетты, фигура старика, – Оля зажмурилась, вспомнив эту странную встречу.

– Неужели на Мальте нет стариков? Что такого необычного, нереального ты увидела в старческой фигуре? – поинтересовался Александр.

– Необычным было все: странный средневековый наряд, чалма с огромным камнем в самом центре и, даже рваная обувь с загнутыми вверх носами, из которой торчали крепкие пальцы. Этот старик был точной копией нашего ташкентского старичка, у которого мы с тобой купили лысые персики! – победоносно произнесла Оля.

– Наш ташкентский старик на Мальте? – Саша резко затормозил и съехал на обочину. – Ты уверена, что это был он?

– Совершенно уверена, – дрожащим голосом произнесла Оля. – Я даже сфотографировалась с ним…

– Он предлагал вам персики? – глядя вдаль, спросил Александр каким-то чужим, глухим голосом.

– Нет. Он предлагал нам фантастические мандарины-клемантины. Причем их было пятнадцать штук, а нас пятеро. Выходило по три на каждого. Удивительно, да? – сказала Оля тихо-тихо. Она думала, что Саша обрадуется, узнав про старика, а он, почему-то огорчился. Лицо стало напряженным. Он смотрит вдаль и отвечает невпопад.

– Странно…

– Ах, да почему же у Саши такой голос чужой? – подумала Оля. А вслух проговорила:

– Мы с ребятами взяли клемантины со скрипучей, ржавой коляски, и старичок тут же испарился, растворился в жарком, текущем с небес полуденном зное. Он исчез, но звук от его скрипучей коляски остался. Мы стояли и слушали, как она поскрипывает, как шаркает башмаками старичок, но на мальтийском асфальте никаких следов ни от него, ни от скрипучей тележки не осталось. И, если бы не клемантины, которые мы держали в руках, то можно было считать это видение общей галлюцинацией. Но мы не только держали в руках ароматные гибриды апельсинов с мандаринами, но с особым наслаждением съели их, чтобы избавиться от жажды.

– От жажды… – повторил Александр. – От жажды… помог вам избавиться старичок. А где-то у подножия горы сидит совершенно седая старушка и вяжет белоснежное, причудливое кружево, похожее по форме на чулок. Ловко работает она сверкающими спицами, сплетая белоснежный чулок из нитей судьбы… Вот чей-то клубок летит в пропасть… Ау? Нет ответа. Нет у пропасти дна…

– Саш, ты что такое говоришь? – испуганно спросила Оля. Впервые увидела она в глазах мужа отчужденность, холодность и пустоту. Ей даже показалось, что рядом сидит посторонний человек, на время принявший облик ее мужа.

– Не пугайся, – Саша улыбнулся, снова став настоящим Александром, которого знала и любила Оля. – Не пугайся и помни, что ты находишься под стеклянным колпаком Божьей любви. Страх может ходить вокруг тебя, но никогда не проникнет внутрь, если ты сама того не захочешь. Но как только ты испугаешься, поверишь страху, стеклянный колпак разлетится со звоном. А страх, смешавшись с дождем и ветром, будет хлестать тебя тонкими плетками, как тогда в горах, помнишь?

– Конечно, помню.

– Вот и умница. Дома напомнишь мне, чтобы я все записал. Потом, когда-нибудь, ты будешь внимательно изучать мои записи и удивляться той проницательности, которая мне была присуща.

– Болтун ты, Шурка, – рассердилась Оля.

– Я не болтун, милая моя Ольга, Оленька, Оля. Я – писатель! А это накладывает определенные обязанности не только на меня, но и на тебя, потому что ты жена не какого-то слесаря Пупкова. Ты жена писателя Карельского! Пусть пока неизвестного, но мой чистый, весело журчащий родник уже пробивается сквозь лесные завалы и буреломы. Его не так-то просто найти, поэтому только единицы могут пить из него живительную влагу. Пока обо мне знают единицы, но… придет время, и обо мне еще заговорят. Заговорят непременно!

– Непременно заговорят, Санечка! И тогда ты станешь важным, надутым господином с бородой и тросточкой. Зазнаешься. Будешь смотреть на всех свысока и посмеиваться, – развеселилась Оля, представив, как будет важничать Александр.

– Да, милая, я буду смотреть свысока, потому что меня уже не будет на этой земле, – тихо-тихо проговорил он. Его голос звучал так спокойно, словно он знал точное количество отмеренной ему жизни. Знал, но не позволял страху восторжествовать над собой, не давал ему возможности отхлестать себя, не пускал его под стеклянный купол, понимая, что основная задача: научить эту маленькую, беззащитную женщину двигаться вперед, к свету Божьей любви и милости. Ему еще нужно сделать из сына Артемки настоящего мужчину работящего, щедрого на добро и ласку, отзывчивого и ответственного за тех, кто рядом. Надо было завершить начатые рассказы, привести в порядок дневники. Надо было еще многое успеть, а времени оставалось совсем мало. Поэтому тратить его следовало осмотрительно, не пугая жену. Да и что он мог ей сказать?

– Дорогая – я пришелец, временный гость на этой земле. Она не поверит. Хотя все мы вечные странники, пришельцы, временные гости, изгнанные из Рая вместе с Адамом, несущие на себе вечное проклятие за его грех, усугубляя это проклятие своими собственными грехами.

Никто из людей не желает искать причины своих бед внутри себя. Хотя это самое верное место поиска, потому что враг внутри каждого из нас. Это так просто и очень сложно для человеческого ума. А, между тем, это чистая правда: враг внутри каждого из нас. Но беда в том, что мы лишены внутреннего видения. Оно нам ни к чему, потому что мы привыкли нести собственное «Я» над головой, забыв о том, что за гордыню Господь карает человека.

Потом, когда уже совершено нечто предосудительное, мы начинаем задавать глупейшие вопросы: за что? почему? что я такого сделал? Мы бесконечно оправдываем себя и хулим других: «Я нахамил, потому что они сами меня к этому принудили. Подумаешь, солгал. А кто в наше время говорит правду? Подумаешь, не помог в беде. Добро делать нельзя. Не зря же мудрые говорят: «не делай добра, не будет зла».

Оправданиям не видно конца, потому что никто не решится честно заявить, что он не прав. Никто не скажет: «Да, я виновен в не прощении, в нелюбви, в том, что не могу сделать счастливой самую лучшую женщину в мире… не умею жалеть, не умею делать добрые дела, лгу, завидую, злюсь.» Нам всем катастрофически не хватает времени, чтобы заглянуть в глаза другу, выслушать его, сказать добрые слова и улыбнуться…

Как жаль мне тебя, девочка моя! Сколько испытаний предстоит тебе пройти… Но ты не бойся. Я буду рядом… Прости, что я не могу всего тебе сейчас рассказать. Ты не поймешь. Ты еще не готова… Как ты вздрогнула, когда услышала, что меня не будет на земле, что я буду смотреть на тебя свысока… А ведь это – правда. Правда еще и в том, что нет никакой второй, третьей, седьмой жизни. Земная жизнь дается нам один раз. Один лишь раз мы можем принять правильное решение: идти нам направо, налево или прямо.

Налево – темно. Прямо – ровная, широкая дорога. Направо – колючий, терновый кустарник. Мы не хотим идти в темноту, не желаем пробираться через колючий терновник. Нас влечет широкий, просторный, освещенный ярким светом путь, по которому идут все. Но стоит лишь ступить на него, как моментально попадаешь в змеиное логово, в террариум единомышленников, которые затопчут тебя, сотрут в порошок и сделают вид, что потерпевший умолял их о подобном одолжении.

Измученные предательством люди бросаются в темноту, чтобы спастись, чтобы укрыться от назойливого, человеколюбия. Но темнота не несет спасения, потому что темнота – это пустота, где ничего нет. Ничего…

Зато терновник может расцвести нежнейшими цветами. Его ветки могут раздвинуться в разные стороны, пропуская идущего, и тогда впереди можно будет разглядеть узкую тропинку, ведущую к вечной жизни. Каждый из нас сам должен пройти тернистый путь, потому что только «побеждающий наследует все… Боязливых же и неверных, и скверных и убийц, и любодеев и чародеев, и идолослужителей, и лжецов – участь в озере, горящем огнем и серою…»1616
  Откровение 21:7—8.


[Закрыть]