Текст книги "Шакалота. Цена свободы"

– Багряный закат. – Макс говорит с прежним спокойствием и так пристально смотрит, будто не хочет пропустить ни одной эмоции на моем лице. – Костик так в шутку его назвал. Он для тебя этот снимок сделал.

Смотрю на помятую фотографию и не знаю, что испытываю, слишком много всего и одновременно ничего. Только горький комок в горле растет все больше, так что сглотнуть не получается.

Присаживаюсь на корточки, прислонясь спиной к каменному парапету, и неотрывно смотрю на фотографию. Это чувство – бессилия, оно невыносимо, оно душит. Я совсем не знала Костю, но живее, чем сейчас, он для меня никогда еще не был. Это так… Это так несправедливо!

Закрываю глаза и вижу его лицо, его смущенную улыбку, которой никогда не придавала значения – разве кто-то мог смущаться при виде такой, как я? Вспоминаю, как его голова просовывалась в дверь нашего класса после каждого звонка на перемену, и вижу… Теперь вижу, как он смотрел на меня тогда…

– Прочти, – слышу голос Яроцкого.

Переворачиваю фотографию и вижу несколько строк, написанных от руки неуклюжим, детским, но, кажется, очень старательным почерком.

Лиза – первое слово.

– Это письмо Кости? – хмурясь, встречаюсь взглядом с Максом, который так и стоит надо мной.

– Да. Четвертое.

– И… и почему оно у тебя?

– Хочешь спросить, почему оно у меня, а не у Паши?

– Не знаю, – теряюсь, пожимаю плечами. – Просто… ты сказал, что все письма…

– Три письма, – перебивает. – Я сказал, Костик передавал через Чачу три письма. А это – четвертое. Которое… я у него забрал. Не веришь мне?

Я уже не знаю, кому верить. Все это… Все это настолько запутано.

– Прочти, – кивает на фотографию и вновь отворачивается к морю.

Лиза… От одного моего имени вкус горечи во рту троекратно усиливается.

Лиза!

До этого я отправлял тебе стихи, но, видимо, ты не очень любишь поэзию, поэтому решил сказать так, как умею, – своими, простыми словами. Чувствую себя, правда, полным идиотом… Все-таки выражать чувства чужими словами намного проще, руки не так дрожат и сердце не так колотится, но все же… я должен набраться смелости и признаться тебе наконец. А это не так просто, как кажется… Фух. Вот стояла бы ты сейчас передо мной, я бы, наверное, умер уже.

Прости, что так и не смог сфотографировать для тебя зеленый луч солнца на закате, но я верю, что однажды, если ты, конечно, не будешь против, ну я надеюсь, что однажды ты не будешь против, мы вместе, в смысле ты и я, когда-нибудь обязательно его увидим…

Лето перед десятым классом

Конец августа

– … когда-нибудь обязательно его увидим. Вот так. Блин! Нет! Это бред какой-то! Как тупица какой-то малолетний написал! Не умею я чувства так выражать! Стихи всякие записать могу, а чувства выражать вот так вот – нет!

– Покажи, – выхватываю у Костика недописанное (уже четвертое!) письмо Багряновой и сминаю в кулаке.

– Ты что… Ты что делаешь?!

У Костяна от возмущения глаза на лоб лезут, а изо рта вылетают какие-то странные нечеловеческие звуки, прежде чем он набрасывается на меня в попытке забрать эти чертовы сопли на чертовой фотографии, которые на фиг его Багряновой сдались!

– Хватит, Костян! – кричу на полном серьезе и толкаю его в грудь так, что Костик приземляется на пол моей комнаты, тяжело дышит и прожигает меня свирепым взглядом. Таким же взглядом смотрю на него и я.

Больше не могу сдерживаться! Кто-то же должен, в конце концов, снять с него эти розовые очки, пока они стеклами внутрь не разбились!

– Хватит! Успокойся уже! Плевала она на тебя! ПЛЕ-ВА-ЛА! Уясни уже наконец! Она… она… сука она – вот кто твоя Багрянова!!! Пофиг ей на твои письма, на твои стихи, на старания Чачи и на это, – сжимаю крепче смятую фотографию, – тоже пофиг ей! Над твоим признанием она просто поржет!!! Разуй глаза, Костян!!! Не нужно ей все это твое фуфло! Чувства?!! Какие, на фиг, чувства?! К кому?! К той, кто даже не смотрит в твою сторону?! К той, которая делает вид, что знать тебя не знает?! К той, кто даже не здоровается с тобой?!

– Закрой рот! – орет на меня Костик, сжимая кулаки и заливаясь краской. – Ты ничего не знаешь!!!

Не сдерживаю мрачного смеха:

– Да что я знать должен?! Все очевидно! Это ты… ты, Костян, ничего не видишь!!!

– Лиза не такая!!!

– А какая?!! Милая? Добрая? Понимающая?! В каком, к черту, месте?! Сколько ты перед ней стелиться будешь?! Она об тебя ноги вытирает, а тебе это будто и нравится!

– Нет!

– Да!

– Отдай фотку.

– Нет.

– Отдай фотку, Макс!!! Или ты мне больше не друг!!!

Несколько раз шумно вздыхаю, подхожу к Костику и опускаю руку ему на плечо. Вижу, как глаза горят от гнева и бессилия. Он понимает… Он все понимает…

– Дурак ты, – шепчу, качая головой.

– Знаю, – говорит не сразу и падает на диван. – Просто… просто я… блин, Макс, я был уверен: она не такая, как все. А ты… Блин, ты мне всю уверенность ломаешь.

– Потому что я прав, – сажусь рядом и с пониманием смотрю на Костика.

– Но она не такая… Я знаю, – продолжает твердить свое таким голосом, словно вот-вот разрыдается. – Лиза не может быть такой, какой ты ее считаешь.

Я не понимаю:

– Почему? Ты же видишь, Костян, я не придумываю, она не замечает тебя. Знает, что ты втрескался в нее по уши, но полностью тебя игнорирует. Как будто ты… пустое место. Так что просто заканчивай уже это все, не будь идиотом. И хватит уже… – отправляю смятую в комок фотографию на пол, – хватит уже писать ей всю эту чушь.

– Я скажу ей, – вдруг объявляет Костян, глядя в потолок. – Скажу! Завтра! Прямо в лицо возьму и скажу! Приду к ней домой и прям с порога как скажу!

– Ага, – тихонько посмеиваюсь. – Просто заканчивай с этим, Костик. Хватит, правда. Забудь ты ее.

– Завтра, Макс! Слово пацана даю! Пойду и признаюсь!

– Ну и пошлет она тебя.

– Не пошлет.

– Вот увидишь.

– Завтра, – продолжает сам себя убеждать Костик. – Завтра. Точно – завтра!

– Как скажешь, – обреченно вздыхаю.

– Но у нас еще есть «сегодня», – проницательно замечает. – Напьемся?

– Я не пью.

– Сегодня можно. Завтра у твоего друга самый важный день в жизни! Напьемся! По рукам, братишка?

– Нет.

– Ты мне друг или сосиска?! – рычит.

– Блин, – сдаюсь.

– Ну вот и отлично! – С довольным видом Костик хватается за телефон. – Позвоню пацанам.

* * *

– Я не дал дописать ему признание. – Чувство вины в голосе Макса выворачивает его наизнанку. Присел рядом, но в глаза не смотрит. Достает сигарету и крутит между пальцами. – Его сбили в тот же вечер.

Море шумит, бушует, но в голове настолько тихо, в мыслях тихо, что даже не слышу, как пенные волны разбиваются о берег.

Одинокая слезинка сбегает по щеке и падает на фотографию, которую я сильно сжимаю и смотрю на надпись в самом уголке, выведенную тем же почерком:

 
Над раной насмехается лишь тот,
Кто не был еще ранен этим чувством[1]1
  Шекспир У. «Ромео и Джульетта».


[Закрыть].
 

Звуки возвращаются в сознание, как и способность двигаться, лишь тогда, когда прямо с парапета на колени к Максу падает какой-то черный комок и тот от неожиданности подпрыгивает на месте.

– Не трогай его! – неосознанно кричу на весь пляж, подскакиваю на ноги и, как сумасшедшая, тычу пальцем то в Макса, то в маленького котенка, которого он схватил за шкирку и с придирчивым видом рассматривает.

– Не трогай его! – повторяю с угрозой в голосе. – Не смей делать ему больно! Или я… или я за себя не отвечаю!

– Кого не трогать? – Макс переводит на меня скучающий взгляд и снова смотрит на котенка, который жалобно мяучит, дергая задними лапками. – Его, что ли? Блохастого этого?

– Только попробуй сделать ему больно! – пытаюсь забрать малыша, но Яроцкий вскакивает на ноги и поднимает руку еще выше – не дотянуться.

– Да успокойся ты, – мерит меня взглядом. – Не буду я ему больно делать. Всего-то в море заброшу.

– Т-т-ты… ты…

– Шутка, – ухмыляется, выбрасывает неприкуренную сигарету, опускает котенка на ладонь и говорит ему: – Прикинь, совсем меня извергом считает. Странная какая-то, да?

Опускаю руки и смотрю с недоверием:

– Ты с ним что… разговариваешь?

– Говорит, что я с тобой разговариваю, – посмеивается, а у самого глаза на мокром месте после рассказа о Косте. – Ты откуда вылез такой уродливый?

– Надо найти его маму, – вращаю головой, но вижу лишь свору собак вдали. – Нельзя его здесь оставлять. Они загрызут его.

– Почему до сих пор не загрызли – более актуальный вопрос, – проницательно замечает Яроцкий и получает от меня новый гневный взгляд.

– Не говори так.

– Да из подвала, наверное, вылез, – кивает на ближайшие заброшенные дома. – Надо отнести обратно.

– Куда? В подвал? – смотрю на него во все глаза. – Так. Ладно. Отдай его мне.

– И что ты с ним делать будешь? – задумчиво смотрит на котенка, который сжался в клубочек у него на руках и глядит глазами-щелочками, точнее, одним глазом, второй настолько воспален, что даже не открывается.

Яроцкий вдруг разворачивается, запрыгивает на парапет и протягивает мне свободную руку, помогая подняться следом.

– Куда ты его несешь? – шагаю к дороге и упрямо сверлю взглядом затылок. – Мы не можем его тут оставить! Он умрет.

С тяжелым вздохом разворачивается ко мне и смотрит, склонив голову набок. Смотрит так, будто я тут вообще несусветную чушь несу.

– Себе забрать его хочешь?

– Мм… Я бы забрала, но… отец вышвырнет его.

– Ну вот, – кивает Макс, словно поучая меня чему-то. Расстегивает молнию на куртке и прячет под нее котенка. – Прокатимся, мелкий?

– Нет, мы не можем его в подвал… Что? Что ты сказал?

Протягивает мне шлем и вновь с такой теплотой улыбается, что скоро я сама в одну большую бабочку превращусь.

– Едешь или сама доберешься?

– Мы не можем привезти его в школу. – Надеваю шлем и сажусь позади Макса.

– Кто сказал, что мы едем в школу? – заводит мотор и протягивает мне руку. – Только кепку мою сначала верни. Ни стыда ни совести.

И смотрит с таким наигранным возмущением, что больше не выходит с собой бороться – не сдерживаю смеха даже после всей горечи, которую испытала, а улыбка Макса в это время гаснет, а взгляд становится каким-то завороженным, будто и не я позади него сижу, а кто-то более симпатичный и удивительный.

– На, – надеваю кепку ему на голову, лишь бы только этот неловкий момент закончился. Но он продолжается.

– Что? – спрашиваю смущенно.

– Впервые услышал твой смех, – отвечает немного погодя.

Не знаю, сколько проходит времени, пока мы молча смотрим друг на друга. Неловкость проходит, а теплота все больше разливается по телу, щекотание в животе усиливается, и по коже разбегаются мурашки, и только где-то в глубине души одиноким колокольчиком звенит тревога: «Не влюбляйся, Лиза. Только не в него. Не влюбляйся».

Жалобное «мяу» слышится из-под куртки, и Макс первым отводит взгляд, заводит мотор и двигается с места.

Глава 3

– Это твой дом? – замираю на плиточном полу просторного холла дома Яроцких и собираюсь еще раз повторить этот вроде бы глупый, но очень даже уместный вопрос, пока Макс запирает за нами дверь.

Видимо, дело в том, что мое представление о доме – именно о доме, где живет семья, – ассоциируется с такими словами, как «уют», «тепло», «свет». Но стоило переступить порог, и по коже невольно мурашки побежали от необжитости этого места. Элитный двухэтажный коттедж с большой, прилегающей к нему территорией, окруженной высоким забором как снаружи, так и внутри, скорее выглядит так, будто выставлен на продажу.

Холл плавно перетекает в просторную гостиную, в которой практически нет мебели, за исключением дивана, накрытого прозрачной пленкой, торшера на высокой стальной ножке и журнального столика по центру, на котором пылится одинокий бокал. Широкие окна плотно завешаны темными шторами, а вместо люстры из круглых отверстий в потолке свисают провода.

Смотрю вверх, уверенная, что и в холле с освещением дела обстоят так же, но нет, прямо над головой висит красивая хрустальная люстра, и по периметру разбегаются встроенные точечные светильники.

Делаю несколько робких шагов и замираю рядом с лестницей на второй этаж, но рука Макса вдруг падает мне на плечо, и он разворачивает меня в другую сторону.

– На втором этаже тебе еще больше не понравится, – ведет меня в противоположную от гостиной сторону, и вскоре взгляду предстает еще одно странное помещение дома Яроцких – кухня. Почему странная?.. Стол без скатерти – для меня уже странно. Возможно, сейчас не модно прятать дорогие столешницы под невзрачными тряпочками, но никак не могу избавиться от мысли, что на этой «голой» мраморной поверхности, от которой практически буквально веет холодом, какая-нибудь миленькая скатерть в цветочек точно не помешала бы. Нет, она просто спасла бы эту жутко неприятную кухню!

В раковине пара невымытых тарелок, и это определенно хорошо. Кто-то здесь ест, а значит, кто-то все же живет в этом доме.

Кто-то очень одинокий, судя по всему.

Взгляд падает на Макса, водружающего на дугообразную барную стойку пакет с товарами из зоомагазина, и внутри все так неприятно сжимается, что хочется обнять себя руками, да покрепче. Или… Или обнять его?..

Достает из-под полы куртки это маленькое пушистое создание, недавно без очереди зашедшее на прием к лучшему ветеринару в городе, и чешет его за ушком. Почему без очереди? Не думаю, что Яроцкий вообще знает слово «очередь».

– Садись, – поднимает на меня глаза и кивает на один из стульев за круглым столом. За тем самым, который так хочется застелить чем-нибудь ярким и миленьким. Потому что обстановка больше склеп напоминает, чем чью-то кухню.

– Подержи Бродягу. – Стоило присесть, опускает котенка мне на колени, который тут же принимается играть с пуговицей на пальто, а я в недоумении смотрю на Яроцкого, который уже занимается распаковкой пакета.

– Бродягу? – повторяю, будто ослышалась. – Ты не можешь его так назвать.

– Ладно, – простодушно пожимает плечами. – Чудовище. Блохастый. Упырь…

– Не-е-ет!

Бросает на стол упаковку сухого корма и, усмехнувшись, смотрит на меня.

– Нужно что-нибудь милое придумать. Посмотри, какой он хорошенький.

– Этот – нет, – продолжает распаковывать пакет.

– Это ты при мне так говоришь.

– О’кей, – взмахивает рукой. – Твои предложения?

– Ну… – смотрю на котенка, сворачивающегося в клубок на моих коленях, и пытаюсь придумать ему достойное имя. – Он черный. Может, Дымок?

– Кто-о-о? – Лицо Яроцкого кривится в отвращении. – Не повторяй это больше, ладно?

Раздраженно вздыхаю, почесывая котенка за ухом.

– Фрик, например, ему больше подходит, – заявляет Макс.

– Лучик? – выдаю, и рука Яроцкого замирает с поднятым над столом кошачьим лотком.

– Я просто подумала… – неловко прочищаю горло, – что… что это было бы символично.

– Луч? – повторяет скептически.

– Нет, Лучик. Он еще маленький.

– И ни разу не зеленый. Хотя можно…

– Даже не думай! – восклицаю с угрозой.

– Ладно, – ставит лоток на пол. – Забудем про покраску.

– Просто повтори: Лучик. Лу-чик. Это просто.

– Отстань.

Смеюсь, но тут же замолкаю под пристальным взглядом Яроцкого.

Странно как-то смотрит на меня. От ощущения этой дикой неловкости уже не знаю, куда и деваться.

И зачем вообще меня домой к себе привез? Сказал, что только котенка оставим и обратно в школу вернемся.

«А ты и поверила, глупая… А может, и знала. Что значит – еще более глупая…»

Смотрю через дверь на пустую гостиную, и жужжащий в голове вопрос вдруг сам вырывается: «У тебя ремонт?» – правда, в более мягкой формулировке.

– Нет. – Макс ставит передо мной стакан с соком и опускается на противоположный стул; с расслабленным видом выдавливает в миску пакетик влажного корма, перегибается через стол, забирая у меня Лучика, и тыкает его мордочкой в еду, пока тот не начинает с аппетитом есть.

– А где… где вся…

– Мебель? Брата заставил забрать, – смотрит на меня. – Мебель ему нужнее.

– Ярослав не живет с тобой?

– Ярослав живет в новой квартире со своей невестой. Ни о квартире, ни о невесте наш отец не знает. Так что, если что – мебель я просто продал. Достала она меня, все равно не нужна никому.

Наблюдаю, как притягивает к себе пепельницу из черного стекла и собирается закурить. Замирает, смотрит на меня, будто вспомнив о моем присутствии, бросает сигарету в пепельницу и отодвигает в сторону.

– А Ярослав – он…

– У нас с ним разные матери. – Макс, хмуря лоб, смотрит в сторону окна. – Отец пытался обеспечивать их с Ярославом, пока ему не исполнилось восемнадцать, затем предложил ему работу в своей фирме. Догадаться было не сложно, что отцу от старшего сына нужно.

– Почаще видеться?

Приглушенно усмехается и переводит взгляд на меня:

– Смешная ты.

– Что я такого сказала?..

Вздыхает и вновь берет в руку сигарету, принимаясь крутить ее между пальцами:

– Ему наследник нужен. На меня можно не надеяться, а Ярослав его на фиг послал, как только получше соображать начал. Обида у него за мать. От денег папаши постоянно отказывался, матери подачки принимать запретил, ментом, чтоб его, стал… Ненавижу ментов.

– Я думала, твой отец и Ярослав ладят, – осторожно поглядываю на Макса. – Прости, просто… просто я слышала ваш разговор в учительской.

– Знаю. – Макс откидывается на спинку стула и закладывает сигарету за ухо. – Я не могу жить в этом доме один, когда папаша в постоянных разъездах. Так что Ярик делает вид, что присматривает за мной, а я делаю вид, что ничего не знаю о его свадьбе. Нас это устраивает. Папаню и новую тетю-маму тоже устраивает, что им никто не мешает.

– Отец будет против свадьбы?

– Нет, – невесело ухмыляется, – только против невесты.

– Почему?

– Потому что она на пять лет Ярика старше и у нее ребенок есть. Не от Ярика, несложно догадаться. А папаня наш… Как бы это помягче выразиться?.. Мудак.

– Понятно, – мямлю. Не ожидала, что Макс вообще со мной личным поделится. Как и не ожидала, что теперь смотреть на него еще больнее станет.

– А где твоя мама? – «Ну и что это было, Лиза? Удачу испытываешь?»

– Моя очередь, – говорит, выдержав паузу, складывает руки в замок на столе и глаз с меня не сводит. – Ты ведь не за границей была?

– Мы не договаривались задавать вопросы по очереди.

– Можешь не отвечать, если не хочешь, – пожимает плечами. – Главное, не врать.

– Ты помешан на играх.

– Нет. Просто хочу узнать тебя получше.

– Для чего? – ожесточаюсь. Все еще не доверяю ему. Да и должна ли после всего?

Вздыхает и принимается раскручивать пепельницу на столе, будто просто не знает, чем еще руки занять.

– Не ответишь, значит?

– Я была у бабушки, – ну вот и сдалась. – За пятьсот километров отсюда. Никакая это не заграница.

– И что ты там делала целый год?

– Ничего особенного.

Вновь взглядом, как рентгеном, сканирует:

– А почему болезнь свою скрываешь?

– А почему не могу?

– Понять пытаюсь зачем? – хлопает по пепельнице, чтобы та прекратила крутиться, и ждет от меня ответа.

– Доучиться нормально хочу. Жалости не хочу. Нормальной быть хочу.

– В каком смысле «нормальной»? – фыркает. – Такой же, как и все? Это в твоем понимании «нормальная»?

– Не всем, как тебе, выделяться нравится.

Цинично улыбается:

– Выделяться тем, что мне плевать, кто и кем меня считать будет? Ладно… Пусть тогда я ненормальным буду, уговорила.

– Тебе не понять, – отвожу взгляд, кусая губу.

– А ты объясни.

– Людям незачем знать о том, что их в принципе не интересует. Общество слишком эгоистично, чтобы делиться с ним своими проблемами, а затем изо дня в день видеть их фальшивые сочувствующие улыбки. Все, чего я хочу, – это спокойно доучиться.

– Со мной спокойно не получится, – усмехается, поразмыслив.

– Моя очередь, – заявляю, делая вид, что не расслышала. – Это ты порезал мой рюкзак?

– Я ведь тоже могу не отвечать, – склоняет голову набок и продолжает слабо улыбаться.

– Значит, ты. Напугать меня хотел?

– Это уже второй вопрос. Теперь я. Насколько все серьезно? – кивает на мою грудь.

Не отвечаю. Сам дал право не отвечать.

– За что ты всем мстишь? – задаю следующий вопрос.

– Насколько все серьезно? – повторяет требовательно.

Непонимающе сужаю глаза:

– Тебе-то что?

– Ответь.

– А историю болезни почитать не хочешь?

– Против не буду.

Невесело усмехаюсь и опускаю взгляд на свои руки, которые почему-то дрожат.

– За что? – спрашиваю тихо. – За что мстишь всем? Про меня можешь больше не объяснять, это я поняла. Но за что всем остальным? Сколько их было? «Птичек». За что ты Полину в игру втянул?

– Потому что мне это было выгодно.

– Выгодно? – сужаю глаза и не сдерживаю мрачного смеха. – Ее изнасиловали. Это тебе выгодно было?

Молчит. В глаза мне смотрит, а пепельница вновь с противным звоном на столе кружится.

– Это Оскар с ней сделал? – Голос повышается. – Просто скажи.

– А что ты сделаешь, если скажу?

– Да или нет? Просто скажи правду.

– Спроси у сестры. Она знает правду.

– Серьезно? – фыркаю. – Она любит этого урода! Даже если это он ее изнасиловал, она…

– Если она его любит, то разве стала бы сопротивляться? – перебивает, и я замолкаю с приоткрытым ртом.

– Значит… не Оскар?.. – слабым шепотом.

Первым взгляд отводит:

– Скоро все закончится.

– Я тебя не об этом спрашивала. Просто понять пытаюсь все это… Тебя понять пытаюсь.

– Хочешь знать за что? – поднимается на ноги и замирает напротив моего стула, одной рукой упираясь в его спинку, второй – в столешницу. – За что я мщу им? Об этом ты спросила?

Выдерживает паузу, видимо, подтверждения от меня ожидая, а у меня все слова закончились, стоило ему лишь подойти так близко.

– Хочешь пожалеть их? – спрашивает тихо. – Тех, кого Костик друзьями считал? Что, Лиза? Хочешь осудить меня? Потому что я больной на голову урод, раз порчу жизнь тем, кого Костик уважал, любил, друзьями считал?

Слабо качаю головой, сама не понимая, что ответить хочу. У меня нет ответа.

Лицо Макса перекошено от боли и злости. Вижу его так близко, чувствую, буквально сквозь себя его эмоции провожу.

– Почему молчишь? – головой качает. – Ты ведь хотела знать.

– Это… это сложно понять, – хрипло.

– Мне тоже, – болезненно улыбается. – Мне тоже было сложно понять, почему, когда Костик умер, ни одна тварь с ним попрощаться не пришла. Он один там лежал! В гробу. С загримированным какой-то хренью распухшим лицом, мокрым от слез его матери! Почему никто таким его увидеть не захотел, а? – шепчет вкрадчиво. – Почему жиртрест Романович, с которым Костян со второго класса одну парту делил, не пришел с ним попрощаться? Когда этого жирного урода весь класс гнобил, Костик был единственным, кто на его защиту вставал, рты всем затыкал! А стоило Костику в дерьмо вляпаться – в гроб попасть, – так и забыли про него все. Добряк Костик на фиг никому не нужен стал! Он ведь мертв уже, зачем время тратить на того, кто все равно уже ничего не слышит, не видит. Не дышит! – вздыхает и еще тише произносит: – Не пытайся понять, Лиза. Все равно не получится.

– Неужели… неужели вообще никто не пришел? – будто со стороны себя слышу.

Макс выпрямляет спину и складывает руки на груди:

– Ни одна сука из тех, кого Костик другом считал.

– И поэтому ты им мстишь?

– Мщу? – горько усмехается. – Клетка не гроб. Из нее выбраться можно. Но вот каково в ней сидеть, одному, без поддержки, без помощи… Потому что никто не придет, никто не поможет. Сиди и душись своим одиночеством.

– И сколько их таких… было? «Птичек», – языком с трудом ворочать удается. – Сколько до меня?

– Всего? Не знаю. Меня другие не волнуют. А тех, кто на Костяна забил, – семеро. Ты седьмая.

Опускаю взгляд и пытаюсь как-то переварить услышанное.

– А Оскар и… и Паша? – спрашиваю.

– Десерт обычно напоследок оставляют, – отвечает небрежно, неверно истолковав мой вопрос, и шагает к окну, пока я провожаю его взглядом. – Ни один компромат Оскару жизнь не сломает, если его жизнь уже полное дерьмо. А Чача… – И Макс не договаривает, но, чувствую, определенно есть что сказать.

– Я имела в виду… почему… почему они не пришли? – Наблюдаю, как Лучик бродит по кухне, исследуя новое жилище, и внезапно все размытым становится – слезы на подходе.

– Потому что трусы, – отвечает Макс, не задумываясь. – Я говорил тебе: Чача – трусливый кусок дерьма. Еще и лжец.

– Паша не мог не прийти! – для чего-то отстоять его пытаюсь. Не могу поверить, что Паша… тот Паша, каким я его знала, такой трус.

– Тогда почему не пришел? Или я слепой, не заметил его просто? – Макс разворачивается ко мне, сложив руки на груди, и смотрит пристально. – Не было на похоронах твоего Чачи. Может, у него спросишь, раз так и не поняла, какое он чмо?

И вновь слишком тихо становится. Эта тишина хуже любого шума, слишком давящая, слишком напряженная.

Поднимаюсь со стула и говорю, не подбирая правильных слов, говорю, как думаю:

– Ты не на них зол. Ты на себя зол и на весь мир за компанию. Только вот злость и обида никогда не принесут облегчения и друга твоего не вернут. И если Костя был таким, каким ты про него рассказываешь, он даже не пожалел бы тебя… Месть и жестокость не заслуживают похвалы.

Макс не отвечает. Даже не смотрит на меня.

– Я пойду, – говорю негромко и шагаю к выходу с кухни. – Позаботься о Лучике.

– Подожди. – Макс преграждает дорогу. Это выглядит не требовательно, а так… так, будто он просто не хочет оставаться один.

– Я в школу возвращаюсь.

– Недавно последний урок начался. Нет смысла.

– Я пойду.

– Останься, – шепчет.

– Зачем? – так же тихо.

– Не знаю, – сглатывает, и «черная птица» на шее тут же приковывает мой взгляд. – Просто… просто останься еще ненадолго.

– Прости, но… – Боже, почему так сложно говорить? – Не думаю, что твоей девушке это понравится.

Не краснеть. Не краснеть. Только не сейчас, пожалуйста.

«Не отводи взгляд, Лиза. Не показывай, что его девушка каким-то левым боком тебя волнует».

Не выдерживаю. Прячу глаза и чувствую себя полной идиоткой. А сердце-то как трепещет. Из-за него? Из-за Яроцкого?.. Даже после всего, что услышала?

– Говорят, что от любви можно сойти с ума… Буквально. Веришь в это? – мягким шепотом, и у меня колени дрожать начинают. От того, как близко стоит. От того, каким тоном говорит со мной. От того, как смотрит. Он добавляет: – Ты хотела знать: где моя мать?

– Нет.

Лгу. В действительности мне интересно. Мне настолько интересно, почему в его доме так холодно, почему на стенах нет ни одного фото, почему… По каким вообще страшным причинам этот парень живет здесь один? Ест один. Почему даже свет не включает? Почему все оставили его?

– Она бросила тебя? – нерешительно спрашиваю.

Болезненная улыбка, которую Макс пытается спрятать под маской безразличия, промелькнула на его губах, но в глазах не видно того холода, который обжигал прежде. Той ненависти, с которой на меня смотрел, словно я ему кинжалом под дых ударила. Нет больше этого, пропало.

И только хуже теперь стало.

– Если расскажу, останешься?

«Нет. Нет, Лиза. Ты не останешься. Ты и так половину дня провела с тем, кого за километр обходить должна».

– Как надолго? – Глупость моего вопроса подтверждает веселый смешок Макса, который теперь на меня смотрит даже с умилением. Примерно с тем же, с каким смотрел на больного страшненького котенка, но это ведь котенок, разве можно смотреть на него по-другому?

– Только ты могла это спросить, – не может перестать улыбаться. – Будто я тебя запереть собираюсь и принуждать к чему-то. Эй? Ты опять покраснела.

– Тебе кажется.

Если бы! Обхожу его сбоку и направляюсь к выходу.

Ловит меня за руку и разворачивает к себе.

– Пусти.

Да, мне страшно – себя боюсь. И он видит этот страх в моих глазах, потому что больше не улыбается, больше не выглядит расслабленно и слегка печально, теперь кажется… обессиленным. Одиноким. Ничем не лучше Лучика.

Все ближе подходит. Скользит ладонью по руке, пока не находит мои пальцы и не переплетает со своими.

– Что… ч-что ты делаешь? – смотрю на него затаив дыхание. Руки – две ледышки, в то время как спина уже взмокнуть успела.

– Не знаю, – произносит спокойно, мягко.

Делает шаг вперед, а я не могу заставить себя отойти назад или в сторону, я вообще ничего не могу. Только смотреть на него могу, слушать, с каким грохотом в груди сердце бьется, чувствовать, как кожа мурашками покрывается.

Второй ладонью осторожно дотрагивается до моей шеи, касается кожи мягко, почти невесомо. Его руки теплые, дыхание размеренное и глубокое… Не то что мое: на каждом судорожном выдохе обрывается.

Наконец включаются остатки разума: отступаю назад. Ладонь Макса падает с шеи, но вторая продолжает держать меня за руку. Шаг вперед делает и ловит за талию, когда я вновь отойти пытаюсь.

– Боишься меня? – шепчет с горечью.

– Нет.

И это правда: себя боюсь.

– Не простишь никогда?

– Не знаю. – И это тоже правда. Во рту пересыхает, голова кругом идет. – Зачем ты это делаешь?

– Что я делаю?

– Ты знаешь что.

Не могу сказать. Спросить, почему за руку держит, почему глаз с моего лица не сводит. Язык не поворачивается, это все моя неуверенность в себе. Разве я могу нравиться ему? Я мышь по сравнению с Вероникой.

Припадает лбом к моему лбу, скользит пальцами по шее, а я всем телом напрягаюсь, глаза зажмуриваю, но не могу и не хочу убегать, оттолкнуть его не могу. Хочу стоять так до бесконечности, хочу касаться его, хочу вдыхать его запах, чувствовать его тепло.

«Ты сошла с ума, Лиза. Это конец. Обратно дороги нет».

– Не помнишь, что мне в баре сказала? – шепотом скользит по губам, всего в сантиметре от моих. – Когда мне в шею дышала и засыпала у меня на руках. Не помнишь?

– Нет, – приоткрываю глаза, предчувствуя катастрофу.

Макс беззвучно усмехается, а в глазах еще больше печали появляется, вины и даже некоего сожаления.

– Костя сначала меня попросил с тобой в друзья поиграть, – будто с трудом это произносит, слегка отстраняясь. – И вот я думаю… а что было бы, согласись я?

– Не понимаю, о чем ты…

Проводит ладонью по моей пылающей щеке, так что улететь хочется, куда-нибудь далеко, в космос желательно.

– Понимаешь. Сейчас все чаще думаю о том, как все сложилось бы, если бы в тот день Костик уговорил меня, а не Чачу… Возможно, Костик не напился бы перед тем, как собирался признаться тебе в чувствах. Возможно, Чача не стал бы предателем. Возможно, им бы стал я… Что, если бы им стал я?.. Чертова история, в которой при любом раскладе не обошлось бы без разбитого сердца. Но, возможно, если бы твоим другом попытался стать я, карты легли бы иначе. Возможно, не было бы столько лжи. – Делает паузу и потом обрушивает как снег на голову: – Возможно, ты бы до сих пор меня любила, Лиза.