Текст книги "Матрица любви. Правда о счастливом детстве"

Часть третья. Раннее развитие и личное дело ребёнка

Глава первая. Короткая

Моему сыну было меньше года, когда от одной знакомой, очень хорошей и образованной женщины, мамы уже больших детей-школьников, я услышала: «Ой, Лена, начинайте всему обучать уже сейчас. Чем раньше, тем лучше. Везде водите, учите и учите. Сейчас везде такие требования!» Она вздохнула и покачала головой, а я вежливо улыбнулась и согласно кивнула. Потому что не нахожу смысла спорить. Даже если в голове моей в ответ прозвучало: «Везде – это где? Какие требования? И при чём здесь мой ребёнок?»

Я знаю множество родителей, чьи дети в возрасте моих малышей (примерно трёх-пяти лет) уже отлично рисуют, лепят, вырезают и клеят, считают и читают по слогам, очаровывая взрослых своими умениями. От души радуюсь за них и хвалю, но это вовсе не значит, что я разбегусь прямо сейчас прививать своим сыну и дочке эти драгоценные навыки.

Как и мои родители, я во всём жду инициативы от своих детей. Подошёл сын с вопросом: «Это какая буква?» – отвечу. Попросил: «Давай посчитаем» и принёс в пригоршне цифры – считаем. Захотели рисовать – вот вам альбом и карандаши. И тому подобное. От меня они ни разу не услышали: «Пора учиться считать до десяти!» Это им надо. Значит, научатся. А мы с мужем всегда рядом.

Не знаю ни одного человека, в какой бы семье он ни рос, чтобы он не владел способностью читать, считать и писать, став взрослым. О грамотности я не говорю – и самые старательные частенько до седых волос пишут с ошибками и не могут обойтись без калькулятора.

Глава вторая. Стрелка большая, стрелка маленькая…

Существуют, без сомнения, очень эффективные способы обучения детей элементарным для современного человека вещам. Например, определять время по часам. И эти способы десятилетиями применяют в детских дошкольных учреждениях. Есть развивающие игры и специальные занятия, при помощи которых ребёнок осваивает тот или иной навык. А меня никто и не спешил этому учить… Представляете?!

Мне было наверно более четырёх лет, когда мы с братом открыли для себя такое удовольствие, как мультики! Но вот в чём была загвоздка: весь день, пока родители были на работе, телевизор оставался выключенным. Включать его умела только бабушка, но она… настолько плохо видела, что не могла прочесть в программе – по причине очень мелкого шрифта, – в какое время эти самые мультики идут… Что было нам делать?! Ждать родителей…

Первое время так и было, а потом мама нашла выход. Она подвела меня к часам, показала, какие есть цифры и стрелки, и сказала, что будет оставлять нам записку с указанием времени, в которое начинаются мультфильмы. Это было, когда мы с братом уже освоили чтение.

С тех пор, просыпаясь, мы находили на столе в зале написанную печатными буквами инструкцию следующего содержания: «Маленькая стрелка на 3, большая стрелка на 4.» И целый день следили за стрелками часов, чтобы вовремя попросить бабушку включить телевизор.

Ну а потом было дело техники: то мама просила сообщить ей, когда большая стрелка дойдёт до 6, чтобы суп выключить (пока она стирала в ванной), то папа мимоходом отвечал, что такое «полседьмого». Вот и всё.

Родители так вели себя с нами, что я вынесла из детства мнение: ребёнок всему способен научиться сам, если ему это нужно, а взрослые должны выступать здесь не инициаторами обучения и не наставниками, а только помощниками, делящимися своим опытом по просьбе ребёнка.

Я не помню, чтобы кто-то специально чему-то нас учил. Например, пользовались ложкой мы как хотели до определённого возраста, и я не помню, чтобы мама хоть раз заметила, что я держу её неправильно – зажатой в кулак (из-за этого я очень удивилась, когда кто-то из знакомых, бывший у нас дома, сказал, что «такой большой девочке пора уметь правильно пользоваться большой ложкой, а не чайной», на что я, по-моему, не отреагировала).

Всякий навык легко усваивается, когда он действительно нужен. Я в свои 37 лет умею самостоятельно одеваться и есть, умываться, стирать и пользоваться иголкой с ниткой, писать и читать, считать и т. д. и т. п. А кто этого не умеет? Это никак не зависит от того, насколько рано родители начали обучать нас и как много усилий они потратили. Даже выходцы из самых неблагополучных семей всё это умеют. Потому что это пригодилось всем нам в жизни.

Глава третья. «Волостные писари»

Помню, как в детском саду (мне было шесть с половиной лет) нас на занятиях учили пользоваться швейными принадлежностями. «Возьмите нитку, – сказала воспитательница, – и вденьте её в игольное ушко». Сидим, сопим, вдеваем. Не могу сказать, что это занятие доставило мне удовольствие. «Что же дальше?» – думаю. А воспитательница продолжает: «Теперь выньте нитку». Вытаскиваю нитку и вдруг слышу, что, оказывается, её снова нужно засунуть обратно. Мне это совершенно не понравилось (настолько, что это занятие запомнилось мне из десятков других!), поэтому, когда вновь прозвучала просьба вынуть нитку из иголки, я оставила её там, закрыв ушко пальцем, чтобы не было вопросов. И последующие действия мои заключались в том, чтобы создать видимость исполнения заданий. Я тогда так и не поняла, зачем мы это делали: я ничего в ближайшее время не собиралась шить. А если бы собралась, мама всегда под рукой, чтобы показать, как что делается. Впечатление, что, вместо массы интересных и нужных мне в тот момент дел, я занимаюсь неизвестно чем, не покидало меня.

Нас с братом не учили рисовать и клеить. Вместо этого, мама покупала нам стопки тетрадей (так было экономичнее, потому что альбомов бы на нас не напаслись), цветные карандаши, фломастеры и цветные ручки, а уж остальное было делом наших рук. Увидев маму покупающей канцелярские принадлежности, знакомые смеялись: «Ты столько покупаешь, как будто у тебя уже школьники!»

Ни отец, ни мама не обладали талантом к изобразительному искусству, поэтому ни одного совета от них мы не услышали. Больше всего мы любили рисовать людей: целые тетрадки уходили разом, когда мы сочиняли истории про своих героев – неказистого вида человечков с клювами вместо рта и волосами, похожими на мочалку (я думала, что как раз из-за этих кудрей мама называла нас «волосными писарями», не зная, что «волостные» происходит от слова «волость»).

Наверно при упоминании о рисовании у многих возникает такой образ: дети сидят за столом на стульях и прилежно водят по бумаге карандашами или кисточками. Нет, всё было не так. Мы рисовали и лёжа на животе – на полу или на диване, уперевшись локтями, но больше всего мне нравилась эта поза: стоя на полу, навалиться животом на край дивана (рост позволял) и рисовать, рисовать, поглядывая на стоявшего рядом в такой же позе брата и обсуждая сюжеты. Рисовать за столом мы стали, уже учась в школе.

Ещё я очень любила рисовать в книжках. Не в любых, а в тех, где были иллюстрации с лошадьми или другими похожими животными. Я обязательно на всех рисовала человечков: мне это было очень нужно – рисуя, я представляла себя верхом, и это было наслаждение! Разве где-то, кроме дома, могла я себе позволить такое?!

Конечно, в детском саду были занятия по изобразительному искусству. Но, во-первых, я начала их посещать уже после шести лет, а во-вторых, ходила в сад нерегулярно, потому многие пропускала. Пару занятий помню. На одном мы рисовали вынутую из шкафа куклу в национальной одежде, а на втором – натюрморт с чайником и блюдцем. Натюрморт особенно запомнился, потому что мы выполняли его красками, которыми я за неудобностью не пользовалась дома: мне важен был стремительно разворачивающийся сюжет, ради которого делались рисунки, поэтому карандаши и фломастеры были всегда более уместны. Разумеется, краски у меня тут же растеклись по бумаге. Воспитательница, выбирая лучшие рисунки, выразила неудовольствие моим творением, и я в который раз не поняла этого. Для меня в шесть лет было загадкой, какое отношение имеют посторонние взрослые люди к тому, что, как, чем и когда мне делать вообще и рисовать, в частности. Мне совсем не нужна была похвала, поэтому я никогда не старалась ничего делать в садике хорошо. Но и то, что меня (я, конечно, это чувствовала) считали бесперспективным, неумелым, мало способным к обучению, человеком, было для меня странным: родители были о нас высокого мнения. И я тоже.

Я очень не любила занятия по лепке и аппликации, хотя дома с братом мы что только не мастерили для своих игр из пластилина! Однажды зачем-то мы даже слепили чайник и налили в него воды, хотя у нас была игрушечная посуда. А в саду оказывалось, что я всё делаю не так: неровно катаю какие-то колбаски и шарики и т. д. Я не любила на занятиях пачкаться клеем, а потом мыть руки, хотя дома мы смело и весело пачкались. Потому что дома ни перед кем не нужно было отчитываться в своих играх, а в саду игра превращалась в нудную обязанность, которую кто-то контролирует и оценивает. Кроме того, дома мы лепили из пластилина, сидя на полу, а в детском саду нас всё время усаживали за столы. Кстати, спокойно сидеть за столом (или партой) я так и не научилась. Конечно, в школе я сидела часами (флегматичный темперамент выручал), но дома, делая уроки, я постоянно раскачивалась на стуле, и эта привычка сохранилась у меня даже в вузе – на лекциях я любила качаться на стуле или хотя бы болтать ногой под столом, а на работе – вертеться на крутящемся сиденье, сочиняя экскурсию или статью.

Глава четвёртая. Стихи на стульчике и город из ореховой скорлупы

Мне с ранних лет легко давалось запоминать стихи. Возможно, в чём-то и помогало то, что гуляя с мамой, мы весело декламировали «Уронили мишку на пол», «Спать пора. Уснул бычок – лёг в коробку на бочок» и другие детские стихотворения. Но их знали, по-моему, почти все дети, а хорошую память в школе демонстрировали далеко не все. Мне кажется, умение легко и быстро запоминать развилось во мне благодаря, опять же, тому, что мама с папой мало придавали этому значения, не ставили перед нами цели заучивать стихи, не проверяли, помним ли мы их, то есть, никак не выказывали своей заинтересованности. Мне лично самой нравилось произносить ритмичные строчки, к тому же я не отдавала себе отчёта, что у меня, оказывается, хорошая память – родители не подчёркивали этого свойства, и мне казалось это само собой разумеющимся, как умение есть ложкой и самостоятельно одеваться.

Став постарше, я с удивлением узнала, что некоторых детей родители просили рассказывать стихи или петь песни, когда дома были гости. Им хотелось показать, какие умненькие и талантливые у них ребятишки. Такой, знаете, образ малыша на стульчике. Сюда же можно отнести и декламацию стихов перед Дедом Морозом на новогоднем утреннике, когда дети получали за это сладкий подарочек. Я этим не занималась, скажу честно. Во-первых, потому, что до садика лишь в глубоком детстве (и у мамы на руках) присутствовала на утренниках, а во-вторых, в садике мне, ходившей туда нерегулярно, учить стихи не давали.

Самой главной причиной же было то, что родители, считавшие нас и умными, и талантливыми, как-то не стремились выставлять это напоказ. Конечно, они нас не прятали. И когда, переступив впервые порог школы, куда мы с мамой на минутку зашли за несколько недель до первого сентября познакомиться с будущей учительницей, я громко прочла вывеску в фойе: «Здравствуй, школа!», меня кто-то похвалил, что такая крошка так читает, нам обеим было приятно. Но не более того.

Кстати, вопреки мнению старших, далеко не всем детям нравится публичная демонстрация их способностей и похвалы посторонних людей. Например, этого категорически не выносил мой младший брат. А муж, с девяти лет не расстающийся с гитарой, признался однажды, что всю жизнь испытывает неприятные чувства, если его просят в кругу знакомых просто что-либо сыграть или спеть. Причиной стали как раз его детские выступления перед сидевшими за столом гостями, когда он, мальчик, не находил способа отказать родителям.

Мне повезло: никто из знакомых не видел моих самодельных книжек, собственноручно иллюстрированных, которые я писала, освоив печатные буквы. Мои рассказы и сказки читали лишь мама и папа – им они и предназначались. А в первую очередь – мне самой, потому что как иначе было выплеснуть из себя переполнявшие мою голову впечатления и фантазии?

Написала всё это и вспомнила: нет, конечно, были у нас в дошкольном возрасте и выступления перед публикой! Как же я могла забыть те концерты, которые мы устраивали для папы с мамой в дни их рождения? Мы готовили их вдвоём заранее. Тогда я сочиняла свои первые неуклюжие стихи и даже песни, которые мы с братом исполняли по написанному мной сценарию, пока родители удобно сидели на диване и хлопали нам. Они были единственной нашей и весьма благодарной публикой.

Ещё с восхищением вспоминаю я, как, не проявлявший никаких талантов в группе, став школьником, мой брат клеил из бумаги и вручную раскрашивал маленькие модели самых разных легковых автомобилей, создав целый автопарк. Это было настоящее чудо: крошечные колёсики, бамперы, эмблемы, всё было настолько тонко и виртуозно сделано! А ещё у меня захватывает дух при воспоминании о средневековом городе, который он построил из бумаги и картона на листе ватмана: крепостная стена, башня, ворота, центральная площадь и узкие улочки меж серых «каменных» домов, вымощенные наклеенной скорлупой от грецких орехов. В этом городе жили наши с ним мушкетёры или рыцари, случались дуэли и похищения, герои влюблялись, королей свергали и т. д. и т. п.

Мы с ним сами – на меньшей, конечно, площади – делали и картонно-бумажные макеты квартир с перегородками между комнатами, с настоящими обоями на стенах, бумажной мебелью, вырезанными дверьми и окнами, на которых вешали кусочки тюли. Не только играть со всем этим было настоящим наслаждением, но и процесс изготовления увлекал необыкновенно.

Я вдруг подумала, что, будь у нас другая мама, она непременно отправила бы наши поделки на выставку! А наши самодельные игрушки никто не видел, потому что они так и не покинули пределов квартиры. За исключением средневекового города, который был слишком хорош, чтобы его выбросить, но и пылиться, занимая много места, когда мы подросли, ему было ни к чему. Мама отнесла его в свою группу, чтобы играли дети, и старалась не сообщать моему брату, что кто-то из взрослых видел эту поделку и хвалил, чтобы не рассердить его.

Нас как-то не учили что-то делать для выставок, конкурсов. Когда в школе всё-таки приходилось принимать участие в конкурсах рисунков и поделок, я чаще всего делала всё наспех, лишь бы отметиться (потому что тема выбиралась не мной, и участие было обязательным, а значит, удовольствия особого не приносило), хотя об этом не догадывались и оценивали хорошо. Потому что, вопреки неудачам в садике, рисовать мы любили и, как показало будущее, умели. В школе по изобразительному искусству у меня были неизменные пятёрки, иногда и с плюсом. Просто я была старше, у меня было больше возможности выбора, я многое могла делать, в отличие от себя пяти-шестилетней, по принципу «надо», идя на компромисс. И рисунки для конкурсов делались по принципу «надо», а не из желания показать себя и получить похвалу. Поэтому однажды, нарисовав королеву Марго, я так сама поразилась её красоте, что мне стало жаль относить её в школу… Оставив полюбившийся рисунок дома, я просто нарисовала другую Марго – попроще – и отнесла на выставку.

Глава пятая. Свобода или дрессировка?

Я вовсе не берусь утверждать, что абсолютно права в своих выводах, но так получилось: они напрашиваются у меня сами…

Без сомнения, отдавая ребёнка в дошкольное учреждение двух-трёхлетним, легко внушить ему, что все его умения и навыки – результат труда наставников – воспитателей и родителей. И что, если бы они не выступили с инициативой, не приступили к обучению и не проявили терпение и настойчивость, ребёнок не умел бы ничего делать самостоятельно. Ведь он не помнит иного. Ему постоянно говорят: «Тебе уже два года, пора самому одеваться», «Тебе – четыре, значит будешь учить буквы», «Нужно различать левую и правую руку», «Учись считать до десяти» и т. п. И его задача – только усердно выполнять требования взрослых, которые его похвалят, если будет за что.

Какие мотивы у взрослых поступать так с детьми? Подозреваю: неосознанное желание чувствовать себя нужными, важными, чтобы вызвать в детях чувство долга и благодарности по отношению к себе. Это наверно приятно – быть наставником ребёнка, быть выше него. Это питает самолюбие, доставляет радость. И это гораздо проще, чем, оставаясь на равных, не давая понять, что ребёнок чем-то вам обязан, быть для него всю жизнь нужным и важным человеком. В последнем случае придётся постоянно работать над собой и самосовершенствоваться.

Мои родители ничего этого, конечно, не знали. Они нечаянно (мама не ставила такой цели специально, а папа вообще не задумывался об этом) воспитали во мне абсолютную уверенность в том, что только я могу решать, когда и чему мне учиться и что у меня всё получится. Им не нужно было осуществлять «обучение в игровой форме», потому что они интуитивно понимали: у ребёнка не может быть иного занятия в жизни, чем игра. Игра – это естественное состояние, само содержание бытия, а не форма, в которую нужно облекать какие-то выдуманные взрослыми обязанности. Сам процесс игры требовал от нас ежедневно овладевать новыми умениями.

Я очень благодарна маме с папой за то, что они берегли мою свободную волю, воспитывая меня самостоятельным человеком. Причём под самостоятельностью я имею в виду вовсе не умение пользоваться горшком в один год или мыть за собой посуду – в три. Нет. Ведь никто не назовёт дрессированного медведя более самостоятельным, чем дикого, потому лишь, что первый умеет кататься на велосипеде? Я говорю о самостоятельности внутренней, которая неизмеримо выше и нужнее человеку и делает его уверенным в себе, счастливым и самодостаточным даже в том случае, если шарф ему ещё завязывает мама.

Я прекрасно осознаю, что, видя мою пассивность, медлительность и закрытость, воспитатели в садике думали примерно так: «Как сапожник без сапог. Мама – педагог, а дети и половины не делают из того, что должны в этом возрасте…» Вряд ли маме говорили об этом – её всегда очень ценили и уважали на работе, как одного из лучших сотрудников и профессионалов. По крайней мере, она ничего такого не помнит, да ей бы и в голову не пришло выслушивать такое о нас.

А потом, когда я уже несколько лет училась в школе и была круглой отличницей, мы на улице остановились поговорить с мамиными коллегами – среди них была одна из моих бывших воспитателей. Зашла речь о моих успехах, и она с гордой улыбкой произнесла: «Моя воспитанница!» Мы с мамой переглянулись и потом дома улыбались этим её словам.

Часть четвёртая. Никогда мы не забудем наш любимый детский сад

Глава первая. В детский сад… с ночёвкой

Сколько лет мне было, когда я впервые узнала о том, что на свете есть детский сад, не припомню точно. Может, четыре года, может, уже и пять…

Но первое упоминание врезалось в мою память навсегда. И вот почему.

Я иду с мамой за руку по улице. Конечно, и младший брат с нами. По-моему, под ногами поскрипывает снег. Да, зима, точно, ведь уже сумерки, а мы в этом возрасте не гуляли допоздна. Мама разговаривает с идущей рядом с нами знакомой, которая, как я понимаю сейчас, начала водить в садик своего ребёнка. Тогда я почти не слушала их, пока не уловила эту фразу: «Он как поспит, я его сразу забираю домой».

Помню, какой я испытала в тот момент шок. Я не знала о том, что женщина имела в виду дневной сон, так как мы с братом уже давно не спали днём и напрочь о таком забыли. Перед взором моим мысленным предстала страшная картина двухэтажного кирпичного здания, стоящего рядом с наши домом. Это был детский сад, в котором позже много лет работала моя мама. Итак, что же я себе представила? Ночь, в окнах нет света, и там спят дети, которых родители водят в садик. Они одни, рядом наверно чужие люди – воспитатели (даже нельзя было предположить, чтобы мама с папой оставили нас с чужими людьми ночью!). И только когда они проснутся, за ними, наконец, приходят мамы…

Так в моём детском уме было посеяно предубеждение относительно детского сада.

В пять лет я убедилась, что ничего по-настоящему страшного в этом учреждении нет, узнала, что дети спят в садике не ночью, а днём. Мама, которую со всех сторон – родственники и знакомые – упрекали в том, что держать детей дома – значит, не дать им возможности привыкнуть перед школой к коллективу, что мы растём взаперти, что мы «дикие» и т. д. и т.п., вконец сдалась: робкие согласные замечания папы склонили её к мысли поводить нас в детский сад.

Было лето. Нас с братом вначале записали (адаптации наверно ради, а может, ещё отчего-то) в одну группу. Садик был не тот, что рядом с домом, а в другом микрорайоне. Подробностей я не помню, в памяти много чужих детей, чужие взрослые, чужие игрушки, чужая мебель, посуда и еда. Даже полотенца были чужие.

Буду честной: месяцы, проведённые в детском саду, были самыми скучными, самыми тоскливыми в моей жизни. Слишком сильный был контраст между всем, к чему я привыкла дома, и тем, что приходилось делать там. Это была пропасть.

Начиная с того, что нам приходилось вставать принудительно рано-рано утром. Находиться много часов в месте, где каждый шаг был подчинён режиму, правилам, где ни одно моё личное желание не могло свободно реализоваться. Нельзя было есть, когда хочется, переносить игрушки из одного уголка в другой (из магазина в парикмахерскую, например), переодевать кукол и расплетать им волосы, нельзя было отказаться выполнять задания на занятиях, отказаться от прогулки, когда не хотелось на улицу, просто сидеть, когда шла зарядка, или бегать и прыгать, когда надо было сидеть на стульчиках. Невыносимо было ложиться спать днём и долго-долго лежать, стараясь не ворочаться, потому что воспитателю это не нравилось: «Сам не спишь и другим не даёшь».

Нет ничего, что я вспомнила бы с удовольствием из того времени. Меня сначала утешало то обстоятельство, что братишка был со мной и я была больше занята не своими переживаниями, а им, ведь он был на год младше и нуждался в моей поддержке. А потом его перевели в другую группу, согласно его возрасту, и я осталась одна.

Надо сказать: не то совсем удручало меня, что я была одна. Напротив, мучительной была невозможность остаться одной, уйти в другую комнату, побыть наедине со своими мыслями каждый раз, как в этом была необходимость. Мне, правда, повезло: один из мальчиков в группе был сыном маминой хорошей знакомой, и он по какой-то причине решил взять на себя роль моего рыцаря. Мы с ним практически не разговаривали, он и с другими детьми не слишком ладил: я часто слышала, как его обзывали. Впрочем, и остальные между собой не слишком мирно сосуществовали, по моим наблюдениям. Конечно, и дома с братом мы часто ссорились и дрались, но это был родной человек, который всегда оставался мне близким. То, что могли позволить себе мама, папа, брат, бабушка в отношении меня, не рискуя разорвать отношения, ни в коем случае не распространялось на остальных людей. Поэтому те из детей, кто чем-то пытался мне досадить в группе, навсегда переставали быть для меня привлекательными.

Что касается знакомого мальчика (звали его Саша), то вспоминаю я его с благодарностью: он подарил мне самое ценное, в чём я там нуждалась, – уединение. Он отчего-то занимался тем, что никого почти ко мне не подпускал. Кто бы из детей ни подошёл ко мне – о чём-либо спросить или позвать куда-то – он всех отгонял. Меня, честно говоря, это устраивало. День кое-как скорее заканчивался, если я могла между завтраками-обедами-занятиями-прогулками-играми побыть одна и подумать о своих планах на вечер, когда буду, наконец, дома.

Вот так уныло прошли недели. Правда, я всё же кое-чему научилась в ту пору: пользоваться настоящими ножницами, что в скором времени привело дома к одному из приключений, о которых расскажу в другой главе.

Не только для меня это время было мучительным. Мама рассказывает теперь, что на работе не находила себе места, сломя голову мчалась в сад вечером, до слёз расстраивалась, когда соседка, работавшая там няней, говорила, что братишка мой почти всё время плачет… Это совершенно не походило на то, что она испытывала, оставляя нас дома с бабушкой или с папой, когда у того были выходные.

Последней каплей, заставившей маму прекратить нашу «социализацию», стал мой поход в кино. Я помню, как нашу группу после полдника повели в кинотеатр на детский фильм. Мы шли по дороге строем и держались за руки. Вот тоже было испытание для меня, потому что я не любила, когда меня брали за руку: родители протягивали мне указательный палец, чтобы я держалась, и это давало мне ощущение необходимой свободы.

Ну вот, пришли в кинотеатр, сидим, смотрим. Тоже, знаете ли, для ребёнка, у которого дома есть телевизор (чёрно-белый «Садко»), не особо диковинка. И в какой-то момент мне захотелось в туалет, о чём я, видимо, постеснялась сказать воспитательнице… Не помню точно, где это произошло – в зале или по дороге в садик, – но вечером мама (по её воспоминаниям уже) обнаружила на мне мокрые колготки.

Так и закончился первый эксперимент с детским садом. Наверно, длилось это всё месяца два, а может, и меньше, никто уже точно не скажет.

А второй… Дело было так…