Текст книги "Стрекозка Горгона"

Часть I

Глава 1

Дворянские усадьбы – чем была бы Русь без них? Пространство её огромное – леса, луга, перерезанные реками, лесостепи бескрайние – чем бы наполнено было? Сёла, деревеньки издавна на красивых местах ставились, чтобы душе вольготно и радостно было на окрестные места смотреть. Но сколь ни было б хорошо место окружающее, а сами деревни редко глаз радовали. То на избушку-хлевушку кособокую, обветшавшую, с подслеповатыми оконцами, что запылёнными бычьими пузырями затянуты, взор с ужасом наткнётся, то на плетень завалившийся. А если и крепок дом, не пугает бельмами кривых окон, все равно картина уныла и малоприятна. Возле избы – кучи навоза, сани, телеги разобранные, колёса, дрова, в поленницы не собранные, тёс, жерди там и сям валяются, сено из копёшек ветер разносит, куры в пыли копошатся, свиньи в грязи валяются. Конечно, крестьянин русский тоже красоту чует, но если с весны до осени у него день-деньской работой-заботой занят, чтобы зимой голодной смертью не умереть, то когда ему избу да всё, что около, облагораживать? Вот придет зима, завалит всё снегом – и будет кругом красота, чистота. До новой весны…

Зато увидишь издалека усадьбу помещичью, и не можешь не залюбоваться – вот где глазу утеха! И сами дома господские – как дворцы, а рядом аккуратненькие флигельки для гостей, и вокруг парки на английский иль французский манер, через ручейки и овражки изящные ажурные мостики перекинуты, озерца да пруды рукотворные выкопаны, а над ними – беседки для укромных свиданий, скамейки одна другой краше. У помещиков побогаче вдоль аллей статуи под вид античных – аполлоны да афродиты, вазоны с цветами расставлены, фонтаны устроены. И в каждой усадьбе непременно обилие цветов: где-то просто клумбы яркие, запашистые, а где-то и целые оранжереи. Неподалеку, обязательно на пригорочке, и церковь ухоженная сверкает куполами своими – полностью золочеными иль голубыми, но с золотыми, иногда серебряными звездами. Даже скотные дворы, коровники, конюшни у хороших помещиков красоту усадеб не портят: стены и крыши у них под стать домам господским, только что попроще, земля гравием усыпана.

Расплодились, размножились усадьбы помещичьи на Руси после указа о вольности дворянства 1762 года, когда владельцы земли получили право жить, как сами пожелают. При Петре I обязан был дворянин служить, исполнять волю царя-батюшки до самой смерти, и в то время не было нужды на родовых землях хоромы возводить – не для чего, всё равно жить там некогда. Будучи на глазах у государя, не знал дворянин, чего ждать: то ль возвышения, то ль опалы, то ль завтра на войну отправят, то ль на бал-маскарад царя веселить, то ли в генералы произведут, то ли в солдаты разжалуют. Думай, как услужить, трясись непрестанно. После Петра I обязательный срок ограничивали то двадцатью годами, то пятнадцатью, и было дано право в многочисленной семье одного сына не отправлять на службу, чтобы он за хозяйством присматривал. Ну а уж когда Пётр III дворянам вольность даровал, то и ринулись они вотчины свои обустраивать. Живя в деревне, славой имя своё не покроешь, чин не выслужишь, но зато и в Сибирь вместе с семьёй сослан не будешь. И стали строить помещики усадьбы, стараясь превзойти один другого роскошью и фантазией. А при Екатерине, живя в деревне, умудрялись помещики и чинов кое-каких достичь: запишут новорождённого сына в полк, он к совершеннолетию уже до офицеров «дослужится», приедет потом в армию на годик, другой, да и обратно в имение уже с почётом как отставной поручик иль даже майор возвращается.

Для праздной жизни развлечения требовались, да и о воспитании отроков и отроковиц думать приходилось. Так вслед за помещиками в их сёла потянулись и музыканты, и художники, и актеры, и учителя-гувернёры всех мастей. И театры в отдаленных уездах появляться стали. Жизнь в усадьбах, конечно, не бурлила, не кипела, как в столицах, однако неплохой была. Многие отпрыски дворянские, по молодости уезжавшие якобы от скуки уездной, попрыгав на балах светских, побегав по департаментам и местам присутственным, послужив в армии, потом приходили к выводу, что всё это – суета сует, и были рады радёшеньки к своим пенатам, в родовые имения возвратиться.

Глава 2

Предки нынешних Целищевых обосновались на землях, что лишь в 16 веке к Московскому княжеству отошли: среди лесов, но уже близко от степи бескрайней. До этого хозяйничали здесь татары, на богатых пойменных лугах откармливали лошадей перед набегами на север. Хотя разве исконно татарскими были леса и луга эти? До появления монгольских орд и здесь русский народ жил, это была вотчина русских князей. В стародавние времена по степям южным носились, сменяя прозвание и обличье, но не характер разбойничий, полчища кочевых народов; на востоке и северо-востоке булгары жили, ещё далее – угры, а в этих землях – русский люд. Когда Рюриковичи стали границы государства своего раздвигать, Целищевы здесь и поселились, из подмосковных, издревле им принадлежащих деревень крестьян перевезли, стали землю разрабатывать. Переселились сюда не первыми и не единственными. Первыми-то в сей лесостепной край между Волгой-матушкой и Доном-батюшкой малоземельные переезжали. Князья этому способствовали, раздавали право на владение землей охотно – служилые люди, селившиеся здесь, должны были стать надежным щитом для самого княжества Московского. Поначалу неспокойно жилось – пахать, строиться приходилось с оглядкой: не завиднеются ли вдали бунчуки татарские, оружие да коня под седлом земледелец всегда наготове иметь должен был. Однако освоились, распахали целину, с чернозёмов местных хорошие урожаи собирать стали.

Не единожды кочевники угрожали селеньям, но отпор получали всё более и более сильный, и угомонились понемногу. В смутные годы начала 17 века тоже горели здесь села, но и эти беды минули, канули в прошлое.

Границу земель русских Романовы ещё более раздвинули, и к концу восемнадцатого века оказалось, что не на окраине Руси Целищевы живут, а чуть ли не в середине её. Когда с запада полчища двунадесяти языков привел на Русь Наполеон, в сей край ни один отряд его не добрёл, в 19 веке уже не страдали ни усадьбы, ни поля местные от вражьего нашествия.

Отставной генерал-лейтенант Целищев был помещиком средней руки, и усадьба у него была не самой роскошной, но и не самой скромненькой. (Чин генерал-лейтенанта ему при выходе в отставку дали, за заслуги, а в армии он до этого лет шесть генерал-майором был). Барский дом был каменным, двухэтажным, а третьим этажом на крышей возвышалась модная круглая башенка с окнами во все стороны, завершавшаяся остроконечным навершием – под вид шпиля Петропавловского собора в Петербурге.

Поскольку дом стоял на высоком месте, на берегу Аргунки, деревни и почти все поля и луга свои хозяин усадьбы из сей башенки видел. Дубрава, что перед домом росла, была расчищена, через ручей Гремячий не в одном месте мостики перекинуты. К усадьбе от проезжей дороги вела аллея из серебристых тополей. Широченная аллея, чтоб две тройки спокойно разъехаться могли. Статуй и фонтанов в усадьбе не было, а в остальном – всё, как положено. А девятью верстами выше по течению Аргунки в доме примерно такого же фасона проживала помещица Глафира Ивановна Лапина, родственница Целищевых.

Эти-то усадьбы, а не столичные дома, были для Тани и Сержа любимыми, и где б ни путешествовали, эти места снились им, к этим усадьбам возвращала их память.

Глава 3

Сергей и Юрий росли в имении под присмотром бабушки Глафиры Ивановны, а их мать, Ольга Сергеевна, всем прочим местам предпочитала Петербург. Там роди лас ь, там выросла. Детей отпра ви ла в деревню, а сама северную столицу неохотно покидала. Лапины не принадлежали к сливкам общества, к самому высшему свету, но были рядышком, в отражении блеска самых-самых. Ольга Сергеевна прикладывала немало усилий, чтобы в круги придворные попасть, но не удавалось. А муж её, Александр Петрович, в число придворных даже и не рвался. Служил там, куда посылали, и был доволен. По молодости Лапина была чудо как хороша, многие говорили, что очень похожа на императрицу Елизавету, супругу Александра 1. Только муж не соглашался, он говорил:

– Оленька, они не правы. Ты гораздо красивее императрицы, поверь мне.

Муж её любил и не настаивал, чтобы она ради него переезжала куда-нибудь. Да и куда бы она за мужем следовала? В мирное время – это одно, жену офицера ожидала хоть и скучная, но всё ж спокойная гарнизонная жизнь. А на начало века пришлось много войн, походов заграничных, и Лапину где только не пришлось побывать: и в Австрии, и в Пруссии, и в Швеции, и в Турции, и в Бельгии и во Франции. Можно ль было требовать от жены-красавицы, чтобы она с мужем-офицером все тяготы походные претерпевала? Нет, не желал этого любящий супруг. Соглашался и с тем, чтобы сыновья в деревне росли, на попечении его матери. В деревне всё ж детям вольготней, и воздух здоровее.

И Глафира Ивановна не обижалась на невестку, радовалась, что два озорных внука при ней живут, старость её скрашивают. Когда Лапин из заграничного похода из Франции вернулся, в Петербурге служить стал, у него еще детки рождались, но выжила только Ангелина 1817 года, её в деревню уже не отправили, сего ангелочка Ольга Сергеевна сама холила и лелеяла.

А Танюшу Телятьеву воспитывали дед и бабка Целищевы, познавшие много горя, потому не имевшие ни сил, ни желания держать внучат в строгости, баловали, как могли. Было у них пятеро детей. Однако, одна память о больших надеждах, что возлагались на деток, осталась, ничего почти не сбылось… В Отечественную войн у трое сыновей, не успевших жениться, головы сложили. А до этого много слёз было пролито из-за исчезновения шестнадцатилетней дочери, которая через шесть лет вернулась с двумя цыганятами на руках. Потом пришло известие, что в Петербурге умер зять, следом на тот свет ушла старшая дочь, что после смерти мужа места не находила, всё винила себя, что не согласилась ехать с ним в столицу, и не она была рядом, когда супруг разболелся.

Так и остался Целищев Павел Анисимович почти у разбитого корыта. Выходило, что со смертью его пресечётся древний дворянский род. Вместо кучи внучат, (так бы и было, если б сыновья не погибли молодыми), возле него были лишь Антон и Таня Телятьевы – дети Анны, да от Анастасии цыганята Николай и Семен. Отставной генерал упросил отца их, цыгана Кхамоло (в крещении Константина), чтобы хоть один из сыновей носил фамилию матери – вдруг да тому и удастся дворянства достичь и возродить фамилию. Кхамоло, посоветовавшись со старейшинами, согласился. Потому Николай был Целищевым, а его младший брат – Ворончагирэ. Понимал дед, что непростую задачу перед внуком поставил: чтобы не просто разночинец, а сын цыгана был аноблирован[1]1
  Аноблирование (франц. «anoblir», «облагородить», от «noble», «благородный») – облагораживание, усовершенствование. Аноблировать – в применении к обществу означало произвести в дворянство.


[Закрыть], т. е. в дворянство возведен, это надо очень постараться. Но всё ж надеялся.

В свете предубеждение перед столь неравным браком было очень сильно, считали, что Анастасия опорочила не только себя, но и весь род. Юная дворянка, исчезнувшая из дома – уже бесчестье, но лучше бы она и не возвращалась домой, чтобы не открывать всю глубину позора. Если б девица сбежала из дома с гусаром иль уланом, да хоть бы и с армейским прапорщиком-пехотинцем, об этом, конечно, не забыли бы, однако простили б. Но вернуться домой с цыганятами на руках! – такого даже провинциальное общество, не столь уж и чванливое по сравнению со столичным, никак не могло одобрить! Старикам Целищевым сочувствовали, в гости их, тем более самого генерала, приглашали, ну а к ним заезжали разве что по делам, по большой надобности. И речи не могло быть, чтобы отпускать к ним дочерей. Впрочем, громко злословить мало кто решался – всё ж Целищев-то генерал, да к тому ж с цыганами девка связалась, а вдруг какую порчу напустят в отместку за недобрые слова?

Анастасия, объявившись, не сразу осталась жить у родителей. Она вернулась в родные края вместе с табором через шесть лет, зашла в первый раз к родителям с черного хода, сказала, что лишь привела показать детей, да к мужу вернулась. Было это летом четырнадцатого года. Генерал только лишь в отставку вышел. Он в Отечественную войну ополчением командовал, а после того, как армия границу России перешла, ополчение было расформировано, распущено. Вернулся домой, зная, что сыновей уже нет в живых. Двое в битве при Бородине пали, третий в октябре тринадцатого года, в битве народов под Лейпцигом.