Текст книги "Стрекозка Горгона"

Глава 10

Через пару дней Таню позвала Пелагея – конечно, чтоб отчитать. Таня признавала: есть за что, но фыркнула, мол, могла бы цыганка и сама в гости зайти, заодно бы и с бабушкой пообщалась. Но… неожиданно осознала, что как раз при бабушке Пелагея и не желает разговор вести. Вдруг разом открылось ей, что неспроста тётушка, тогда еще шестнадцатилетняя девочка, в таборе оказалась: не потеряла она память, как всем рассказывали, а это Пелагея, ведьма старая, постаралась. С какой-то непонятной целью уважаемая всеми цыганка заманила девушку в табор, и теперь тёте жизни нет ни там, ни тут. Сил у свою испытывала, что ли? Хотя… Пелагея всегда только мудрые и добрые советы давала, уж что-то, а обмануть Таню даже она бы не смогла – девочка всегда чувствовала, если кто-то ведёт себя неискренне. Может быть, только мерещится ей? В смутном расположении духа поехала Таня в табор.

Пелагея, седая цыганка, сидела в отдалении от всех, на берегу, задумчивая, пасмурная. Осмотрела присевшую рядом с ней Таню пристально, строго спросила:

– Ну что? Довольна, иль вину свою признаёшь? – Девочка сокрушённо вздохнула, виновато опустила глаза. – Сколько я тебе говорила: держи себя в руках. Научись пыл свой охлаждать, а то тебе ж хуже будет. Неужто по-доброму нельзя было разойтись?

– Не получилось… – буркнула Таня виновато.

– Не получилось? Могла бы и не затевать скандал-то по пустякам! Ничего бы с Настей не случилось.

– Ничего?! – возмутилась девочка. – Её УЖЕ унизили, а Вы говорите – ничего?! И если ей самой среди цыган нельзя слова молвить, то я не могла не вмешаться!

– Чего несёшь-то, а? Кто у нас Насте что запрещает? – укоризненно покачала головой цыганка. – Жужа раскапризничалась, так и то лишь потому, что беременная. Была… И её бы урезонили со временем… Ну, да ладно, что случилось, то случилось. Это и для Жужи, и для тебя хорошим уроком стать должно. Вишь, что бывает, если норов свой не укротишь.

– Я бы на Жужу нападать не стала, если б она тётю не оскорбила. – Негромко, но упрямо произнесла Таня. – Нельзя, чтобы тётю здесь унижали. Вы-то отчего её не ограждаете от насмешек? Ведь лучше меня знаете, что не по своей воле она среди цыган оказалась. Поступили с ней несправедливо, так хоть позволили бы ей жить спокойно.

– О чём это ты?! – недовольно спросила Пелагея.

– О том, что тётя по Вашей милости памяти лишилась, и Вы потом её увезли. – Угрюмо проговорила Таня: в данную минуту она уже была уверена, что не ошиблась.

– Ах, вон о чём! – грозно кивнула Пелагея. – Догадалась, иль само открылось?

– Открылось! – с вызовом бросила ей девочка. – Не понимаю только, ради чего?

Пелагея помолчала, внимательно разглядывая свою худенькую светлокожую ученицу – без злобы, без досады.

– Так, получается, что ради тебя. Не была б ты племянницей Кхамоло, как бы я с тобой познакомилась? Кто бы тебя уму-разуму учил? Бабка твоя немало знает, да с тобой, экой прыткой, ей не совладать.

– Не может быть! – ужаснулась Таня. – Лжёте Вы!

– Лгу. – Спокойно согласилась колдунья. – Тебя тогда ещё и в помине не было, и не знала я, что ты появишься. Однако, когда Настя, совсем молоденькая, с глазищами нараспашку, подошла ко мне погадать, я и увидела, что судьба её – с нами быть, что она за цыгана должна выйти. Вот и подтолкнула немножко. Не поломала я её судьбу, а, наоборот, сбыться помогла.

– Всё равно это подло! Это обман! – Почти уже закричала Таня, потом опустила голову, всхлипнула. Как тут удержаться от слёз, если сколько всего обрушивается на её голову, как осмыслить? И как примириться с сей вопиющей несправедливостью!?

– А кто без обмана живет? Дворяне, что ль, не лгут? – презрительно махнула рукой Пелагея, сплюнула на траву. – Ещё как лгут, поверь уж мне, старой! И подличают, и изворачиваются. Только что вид благопристойный при этом держат. А что лучше-то? Мы обманываем, так об этом весь свет знает, повсюду мошенниками да ворами кличут. А дворяне подлостей больше нашего делают, и обвинить их нельзя. И против закона идут, и денежки воруют. Твоя родня не такова, знаю, а за других не отвечай – мало еще людей-то изучила. Вот сравни хотя бы. Если б ты не с Жужей, а с дворянкой какой скандалила, чем бы это закончилось? Назавтра весь уезд бы тебе косточки перемывал, детей бы тобой стращать начали. А то и потребовали б, чтобы тебя в монастырской келье заперли. Ну а цыгане поговорили промеж собой да и простили, и никто, кроме нас, об этом не узнает. Понимают, что мала ты пока, не за все поступки отчет держать можешь.

– Всё равно, что б Вы ни говорили, тётя по Вашей вине несчастной стала, и этому нет оправдания.

– Несчастной, думаешь? А, по-моему – счастливой. Знаешь ли ты, как её щечки румянились, как глазоньки сверкали, когда Кхамоло за ней ухаживать начал? Душа радовалась, на них глядючи. И с какой радостью она потом с Кало возилась, как они с мужем первенцем своим непоседливым любовались – уж сколько счастья в них было, не передать! Сияли оба. Лишь когда память к ней вернулась, плакать начала.

– А как иначе? Заплачешь после всего этого! И не верю я, что по-настоящему счастлива была тётя, пока в беспамятстве жила. Конечно, радовалась мужу и сыну, но о себе не помнить ничего – это ведь ужасно!

– Думаешь? А многие бы не отказались забыть свою жизнь, желали бы такое испытать. – Насмешливо сказала Пелагея и продолжила. – А и сейчас несчастливой называть Настю ни к чему. Я ведь помню подружку ейную – Дарьюшку. Муж картежник всё приданое спустил, бил нещадно. В прошлом годе, кажись, вовсе сбежал невесть куда. Вся и радость, что муж – дворянин. Счастливей она Насти, что ли? А ведь подумай: Насте-то хоть ни перед кем вид делать не надо, что всё хорошо. Радость пришла, так, слава Богу, радуйся, печаль – так поплачь, хоть и на виду у всех, никто не осудит. А Дарье, что бы муженёк ни вытворял, ещё и о том забота: как перед светом-то форс держать, благоверного выгораживать, потому как все знают, кто он таков, а жене не простят, если она открыто признается в беде своей. И поплакаться-то может только девкам дворовым, коих он ещё проиграть не успел.

Таня поняла, что слишком уж по-разному они на жизнь смотрят. Вон как Пелагея считает: если есть у женщины муж заботливый, дети, не болеет никто, все сыты, и есть во что одеться, так и всё – ничего более не надобно для счастья! А то, что от тёти, дворянки, общество отвернулось, что бабушка и дедушка страдают из-за этого, Пелагею нимало не заботит.

– Хотите сказать, что все дворяне – картежники, и что все жены их несчастны? – с обидой спросила Таня.

– Нет, конечно. Тут уж кому какая судьба выпадет. Ты счастлива с мужем будешь… Пока он будет рядом. – Помолчала цыганка, потом заохала. – Ой, все косточки с дороги болят, отдохнуть мне надо, а ты иди, иди, вон муж-то твой будущий дожидается. Приезжай завтра, будем разбирать, каким это образом ты проклятье сотворить сумела.

На сём аудиенция у «всесильной колдуньи» закончилась. А думать над её словами ещё долго придётся…

Сказать, что будущий муж изнывал, томился, поджидая Таню, было нельзя. Кажется, она его сейчас вовсе не интересовала: с мальчишками из табора он с азартом увлечённо метал кости. Конечно же, на деньги, и, конечно же, проигрывал. Наверное, кучки меди, что лежали возле Данко и Ивана, набрались именно из того, что поутру выделила Сержу и Юрику их бабушка. Цыганские ребятишки не воровали у своих – такими считались в таборе внуки Лапиных и Целищевых, но зато, если барчата садились играть, не упускали случая обчистить их карманы хотя бы таким способом.

– Мухлюете, как всегда? – подойдя к компании, язвительным тоном произнесла Таня. – Что, Серж, они ещё не все денежки из тебя вытрясли?

– Мы не мухлюем, Таня, нисколечко, по-честному играем. – Испуганно захлопал глазами Иван.

И Коля, тоже сосредоточенно катающий в пригоршне костяшки, подтвердил:

– Сестричка, не волнуйся, всё, как договаривались. Никто никого не обманывает.

– Ну да! Так я вам и поверила, – очень даже не миролюбиво улыбнулась ему Таня.

Серж поднял голову. Оказывается, он был доволен тем, что его обманывают!

– Тань, не вмешивайся, ладно? Меня самого интересует как раз сей мухлёж. Разобраться хочу, в чём фокус. Слежу, слежу, да пока не понял ничего. Вот что забавно! – И повернулся к Данко. – А ну-ка, давайте ещё раз! Если сам не пойму, то растолкуете, как договаривались, хорошо?

– Ладно уж, растолкуем, – снисходительно пообещал Данко.

Глава 11

Серж любил обучаться всем подряд наукам, ему было интересно разбираться в каких-нибудь секретах, в том числе и в приемах обмана при игре в карты, кости, зернь. И пусть его при этом обманывали – считал, что это тоже наука, а за науку всё равно надо платить. Главное – понять, в чём секрет. Глафире Ивановне, требующей отчета, на что деньги потрачены, так прямо и объяснял. Бабушка вздыхала: «И что за напасть такая, неужель ты, внучок, надеешься цыганят обыграть?» «Цыган не обыграю, зато потом дворяне меня не сумеют обдурить, я уже не один секрет успел выведать» – заверял её внук, даже демонстрировал некоторые фокусы, и снова получал небольшие суммы на карманные расходы. Глафира Ивановна была любящей бабушкой и верила, что к её внукам никакая грязь не пристанет, и что ни Сержу, ни Юрику не грозит судьба лудомана-картежника.

Не один Сергей, а все в их компании, включая Таню, с увлечением изучали всё, что можно было изучить. Ведь это же очень интересно: узнавать что-то новое! Их учителя незадаром деньги получали: математику, языки, музыку, географию и прочие необходимые для дворян науки дети усваивали успешно. Особенно хвалил учитель математики Иоганн Шварц, коего звали на русский манер Иваном Густавичем. Он говорил, что таких способных учеников у него ещё не было. А кроме светских наук постигали к тому ж и науки цыганские, даже немножечко кузнечное дело освоили. Кузнецами были дядя Кхамоло, его отец и брат, причём не просто кузнецами, а хорошими оружейниками. Кхамоло делал крепкие клинки, умел разукрасить их так, что залюбуешься, за большие деньги продавал их, он обучал сыновей, а заодно и Сержа с Юриком. Хорошими кузнецами мальчики, разумеется, не стали – всё же не один год надо этому посвящать, а сыновьям дворянским это и ни к чему, однако ножи собственного изготовления были у каждого.

Коле было бы интересно и лошадей чужих похищать, и обчищать карманы иль сумки. Ну как это: братья двоюродные умеют, а он – нет!? Но Серж считал, что это – чересчур дурно, недостойно не просто дворянина, а и вообще звания человека (о цыганах речь не вёл, это особый народ). Коле с Сеней объявил, что если они воровать начнут, то перестанет с ними водиться. Однако не отказался изучить приемы карманников – чтобы знать. Недели три учился ловкости рук, практикуясь на приятелях – то Кало залезал ему в карман, то наоборот, а потом оба хохотали и трясли перед носом друг у друга похищенным. Иногда Серж и мальчишкам из табора сам предлагал обокрасть его. И, в конце концов, научился вовремя хватать тех за руку. И потом, уже взрослыми, Лапины могли среди всякого сброда, толкущегося на почтовых станциях, постоялых дворах, на улице, безошибочно определять того, кто чрезмерно интересуется содержимым чужих карманов.

Глава 12

Мальчишки не раз ещё, когда видели, что Таня начинает злиться по какому-нибудь поводу, её медузой Горгоной обзывали, и от едких слов Кало, от ироничных взглядов Сержа она тушила свой гнев. Понимала: ещё раз вспылит, так уже всё, от сего противного позорного прозвища не отделаться, не отмыться. Когда ребята стрекозой её называли, ничего не имела против, а вот быть фурией, буйной Горгоной в их глазах не хотелось.

Но вскоре после случая с Жужей бабушка Лапиных объявила, что Сергей и Юрий на учебу поедут – отец их в кадетский корпус думает отдать. Александр Петрович письмо прислал, где сообщал, что приедет за сыновьями в середине лета. И дети запечалились. Поняли, что заканчивается детство, предстоит им расставание, и надолго. Близость разлуки омрачала веселье, но она же приучала всматриваться пристальнее в окружающих, ценить каждую минуту, проведённую вместе. Братья Лапины одновременно и радовались, что их ждёт новая жизнь: заманчивая, раздвигающая горизонты, и к ним уже по-взрослому будут относиться, но и не могли не печалиться: ради новой жизни надо было расстаться с друзьями, с бабушкой, родные края покинуть. Мысль о разлуке наводила кручину. И они с грустью осматривали знакомые луга, поляны, жадно вбирая в себя увиденное, услышанное, стараясь запомнить всё, что их окружало здесь, как можно крепче…

В то же лето у детей появились друзья и среди помещиков. У Прилежаевых гостили сын Семен и Станислав Светиков – двадцатилетние прапорщики, только что выпущенные из училища и получившие на значение в Кавказский военный округ. Бывшие юнкера имели право не спешить к месту службы, навестить родню, чем и воспользовались по дороге на юг. Прилежаев рад был заново объехать родные места, по которым тосковал во время учебы: леса, дубравы, памятные поляны, луга, и с удовольствием знакомил с ними друга. И они не могли не встретиться с детской компанией.

Если небо обещало вёдренный денёк, то компания внучат Лапиных и Целищевых уезжала куда-нибудь подальше. Брали с собой крестьянских детей – подростков лет четырнадцати, то есть постарше себя, покрепче, но коим пока ещё и детские забавы не приелись, чтобы исполняя приказы, не морщились: мол, эко какая дурь хозяевам в голову пришла. В июне, пока дни погожие да длинные тянулись, бабушки не очень отчитывали, если дети и совсем поздно домой возвращались. В это лето бабушки вообще позволяли им больше. Только следили, чтобы и еду с собой на весь день брали.

Один раз рано оседлали коней, далеко вдоль Аргунки уехали. Любовались на яркую зелень полей, на разнотравье цветущих лугов, на которых кое-где уже перекрикивались мужики, вжикали да посвистывали косы. Это ещё не настоящий сенокос был, не страда, крестьяне говорили, что только косы пробуют. По бору сосновому проехались, поискали землянику – та тоже ещё не поспела, была белобокой, и только на солнцепёке сочные, красные ягоды попадались. Когда сильно припекать стало, остановились на полянке, полого спускающейся к реке. Заметили выпрыгивающих из воды серебристых рыбёшек, решили бредешок закинуть. Рыбалку дети любили, и ежели брали с собой слуг, то и небольшой бредень при них был – это ж не удочки, которые верхом на коне везти неудобно, что цепляются за всё, бредешок кинь в мешок, и таскай с собой, куда хочешь.

Мальчики были в реке: одни сеть тянули, другие брели им навстречу, колотили палками по воде изо всех сил, гоня рыбу. Таня бродила возле берега, поначалу приподнимая подол, а потом перестала: и пусть намокнет, в такую жару это даже приятно. Фомка и Венька на берегу дрова для костра собирали. В это время на угоре показались двое всадников в офицерских мундирах. Постояли, потом подъехали поближе, один поприветствовал компанию:

– Доброго здравия всем! Можно полюбопытствовать, как рыбалка? – а потом по-французски сказал спутнику: – Et je le faisais avant à cet endroit le plus aimé de poissons à pêcher. (И я раньше на этом самом месте любил рыбачить).

И Таня поприветствовала их тоже по-русски, а потом уже по-французски спросила: – Donc, nous sommes à Votre place occupent? (Значит, мы Ваше место заняли?)

– О, здесь понимают язык Вольтера? – удивился один.

– Non, ce que Vous avez! (Нет, что Вы!) – Съязвила Таня. – Ici, en effet, le désert, le coin des ours, et nous sommes tous, à l’exception baissier de la langue ne comprenons plus aucun autre. (Здесь ведь глушь, медвежий угол, и мы все, кроме медвежьего языка, не понимаем более никакого другого.)

– О, каков ответ! – засмеялся светлоглазый прапорщик и спрыгнул с коня. – Позвольте узнать, кто Вы? Француженка?

– Вот уж нет! – Таня вышла на берег, ноги в туфельки засунула, подошла к ним. – Татьяна Андреевна Телятьева. Думаю, Вы должны знать моего деда, генерал-лейтенанта Целищева. – Конечно, глупо было делать реверанс в мокром платье, но она простым кникенсом решила не ограничиваться, сделала старательно именно реверанс, приподнимая чопорно мокрый подол.

И офицеры оценили, заулыбались, сами представились, галантно раскланиваясь. Мальчишки уже подводили сеть к берегу – какой-то улов у них, похоже, был. Подтянули поближе, стали доставать запутавшихся в ячеях рыб, выкидывали их, вертящихся, скользких: мелочь – в воду, крупных – на берег. Переговаривались, мол, если б не в жару, когда рыба спит, а на утренней зорьке здесь с бреднем пройтись, улов был бы куда как больше. Крупных попало лишь шесть штук, маловато на такую компанию. Ребята – мокрые, в тине и водорослях – вышли из воды, и Таня их любезно представила офицерам: перепачканные, так что с того? Серж поклонился сдержанно, зато Коля, оценив комичность ситуации, решил её усилить. Он сделал испуганное лицо, вытаращил глаза: «Ах, простите, я без шляпы!» (а то, что босой и в мокрых портках – ничего!), стал очень уж старательно и суетливо раскланиваться. Выглядело это смешно, и молодые люди, конечно, поняли, что мальчик дурачится, но не обиделись. Какой-нибудь напыщенный сноб сию выходку мог бы за оскорбление принять, а прапорщики были молоды и на шутки отзывчивы. В общем, молодые люди и дети понравились друг другу, и Таня предложила офицерам присоединиться к их компании.

Мальчики прошлись по реке с бреднем ещё раз – в другую сторону. Прилежаев и сам пожелал было залезть в воду, но Таня его отговорила: «Зачем Вам-то белые брюки марать?» И офицеры ограничились тем, что шли за рыбаками по берегу, активно давая советы. Слушая их, Таня хихикнула про себя: «Как будто и без них тут умников не хватает!» Ох уж эти мужчины: их хлебом не корми, дай покомандовать. На этот раз ребята прошли подальше, выловили немного, но, если считать и дворовых – их-то ведь тоже кормить надо! – на человека по полторы рыбёшки пришлось, вполне достаточно. Почистили рыбку, пожарили, клеёнку на траве расстелили, вывалили из котомок домашнюю снедь: мясо копченое, сыр овечий, пироги с разной начинкой, яйца вареные, бутыли с молоком да квасом, огурцы и яблоки прошлогоднего урожая – и получилась отменная трапеза.

Лапины как будущие кадеты прапорщиков об учебе расспрашивали, те вызнавали у ребят о здешней жизни. Таню неприятно кольнуло, раздосадовало восхищение Сержа, с каким он слушал рассказы о кадетской жизни. Она вздохнула тихонько: он желает уехать отсюда быстрее, а будет ли вспоминать? Юрик интересовался морским корпусом, но Прилежаев и Светиков мало о нём знали, сообщили только, что там, по слухам, учиться сложнее. В сухопутных корпусах, если и не проявляет недоросль способностей к точным наукам, его все равно в офицеры выводят, совсем бестолкового, в крайнем случае, в дворянский полк переведут, а оттуда – в юнкеры, ну и всё равно шанс стать офицером есть. А в морском, как и в арт и ллерийском, нужно математику, баллистику, механику и прочее назубок знать. Неуспевающих отчисляли быстро – ну, например, в тот же дворянский полк.

А о местных помещиках, оказывается, больше всех любопытных историй знал Николай – вот уж проныра так проныра, и как успевает?

Прилежаев, посматривая на девочку, поинтересовался:

– А Вы не боитесь так далеко от дома уезжать?

– Кого бояться? – удивилась Таня.

Семён сказал уверенно:

– С Таней ничего не страшно, она у нас сама всех распугает!

Мальчики хихикнули, вспомнив кое-какие приключения. Коля, сообразив, что сказано лишнее, стал исправлять ситуацию, т. е. сочинять всяческую околесицу, чтобы и Сенины слова были приняты за чеп ух у.

– Ага, за ней такое водится: то истории самые жуткие рассказывает, что волосы дыбом встают, то в привидения играть желает. Как выскочит посреди ночи откуда-нибудь, в простыню белую замотанная, с испугу и обделаться можно. Из-за неё у нас одна баба даже родила раньше положенного.

Таня вздохнула снисходительно:

– Ну и балабол же Вы, братец! Не слушайте его. – А потом, подумала, подумала, и решила продолжить в том же духе, что и Коля. – Всё как раз наоборот. Иду я по темному коридору и не знаю, что за углом ждёт, то ль привидение то самое – в простыне, с нарисованной углем страшной мордой – скалиться будет, то ль меня там в мешок засунут. Живу рядом с такими вот, так ко всему привыкла, и, конечно же, я уже ничего и никого не боюсь.

Коля ухмыльнулся, ответил её же словами:

– Ну и балаболка же Вы, сестрица!

Семён тоже посмеялся, но обиделся:

– Таня, зачем ты о нас так плохо говоришь?

– Ах, Сенечка, прости, пожалуйста! Господа, сознаюсь, что всё сказанное мною – неправда. – Хихикнула, а на Колю посмотрела хитро и сообщила. – Ради Сенечки сознаюсь, а не ради Вас, балабол Николя!

Серж посмотрел на них с улыбкой, покачал головой укоризненно и объяснил офицерам:

– Братец с сестрой сегодня соревнуются, кто солжёт лучше.

Прапорщики улыбнулись, Светиков осмелился вынести вердикт:

– Если здесь соревнование, то позвольте быть независимым судьёй. Забавны оба варианта. Но слова мадемуазель, несомненно, кажутся более правдоподобными. Никак не могу я представить милую барышню в виде привидения. А вот Вас, молодой человек, в простыне иль с мешком в руках, по-моему, вполне…

Дети, хихикавшие исподтишка над словами братца с сестрицей, переглянувшись меж собой, захохотали. О, они-то знали, чья история на самом деле более близка к истине! В Колиной болтовне была хоть какая-то доля правды, а в Таниной – ни единого слова.

Поболтали ещё о том о сём, помолчали. Когда компания располагается на берегу, полулежа, полусидя, то и помолчать приятно, наблюдая, как ветерок воду колышет, как облака над ними очертания свои причудливые меняют, как тени от деревьев передвигаются, растут. И вот, наконец, Таня поёжилась: стало свежо, тень наползла на них и обещала, что больше полянку для солнца не откроет.

– Ой, засиделись мы, день к вечеру клонится.

Коля, задумчиво покусывающий травинку, отозвался:

– Правда, засиделись, я снова пожевать чего-нибудь не прочь.

И сколько часов они здесь возле костра провели? Прилежаев стал живо приглашать детей к себе в гости:

– Поедемте к нам. Через 20 минут я представлю вас своим сестрам, а через полчаса будем ужинать.

Коля хмыкнул, поднял брови вопросительно: он-то бы не прочь. Сергей нахмурился. Таня окинула взором компанию и, вздохнув, ответила:

– Мы Вам очень благодарны за приглашение. Однако это невозможно. В таком виде, грязными, и заявляться в гости?! Нет и нет.

– Вы прекрасно выглядите, сударыня! И потом, это мы ведь в гости Вас приглашаем. Ничего предосудительного в том, чтобы после трапезы на берегу, где вы нас угощали, вы приедете на ужин к нам. Так сказать, нанесёте ответный визит, вот и всё. Маман поймёт.

– Боюсь, у бабушки будет другое мнение. У меня перчатка порвалась, платье испачкано, езжу я в мужском седле, а не в дамском, и если в таком виде в гости к кому-то заявлюсь, она меня более никуда не отпустит. И буду я лишь под надзором мамзель Адели из дому выходить, под зонтиком с нею чинно разгуливать. Моя гувернантка такова: сходит по парку до речки и обратно и весь вечер вздыхает, что устала, однако о пользе моционов все эскулапы говорят, потому она и совершает ежедневные прогулки. И что мне с нею день-деньской делать?.. Нет. Будет гораздо лучше, если Вы к нам приедете. Думаю, моего дедушку Ваш визит порадует.

– О! Если Вам грозит столь серьезное наказание, не смею настаивать!