Текст книги "Стрекозка Горгона"

Глава 19

Николай был принят в Московское коммерческое училище без проблем и даже зачислен сразу на третий год обучения. На вступительных экзаменах выяснилось, что дома он нужные здесь науки хорошо освоил, всё ж учителя у него благодаря Лапину Александру Петровичу получше были, чем обычно купцы для своих чад нанимали…

Целищевы в Москве всю осень провели – хотелось понаблюдать, как в училище дела у внука пойдут. Начало было неплохим, педагоги хвалили мальчика за быстрый ум, заверяли, что довольны тем, как он науки усваивает. Главное, чтобы ещё и усидчивость проявлял! Тётки обещались приглядывать за отроком, хотя качали головами, сомневались, что за таким шустрым уследить можно. И не ошиблись в предчувствиях своих: слишком Николай был активным и непоседливым, не мог он только одной учебой заниматься, не мог не впутаться во что-нибудь. Но проблемы начались позже, а пока всё складывалось как нельзя лучше.

К Рождеству генерал с женой и с внуками вернулись в своё имение. Здесь Танюша с Сенечкой грустно бродили по опустевшему дому, долго не могли свыкнуться, что ни Лапиных, ни Николая рядом нет. Зато все учителя, что прежде пятерых детей обучали, в эту зиму на них двоих навалились: отбиться удавалось лишь с помощью бабушки, которая уже сама рвение учительское осаживала, отправляя внуков на улицу, по снежку свежевыпавшему побегать, порезвиться, вольным воздухом подышать. А когда за окнами метель завывала, да после, когда распутица началась, отговориться от уроков было мечтой несбыточной. То учитель географии их вокруг большого глобуса водил, просил показать, где там Кордильеры, и где мыс Доброй Надежды, то, поскольку историю преподавал тоже он, требовал, чтобы дети нашли на карте Карфаген да Египет, обвели бы границы империи Каролингов. То учитель словесности свои манускрипты доставал, просил зазубрить наизусть строки Гомера иль Державина да Хераскова. То математик детей целый день формулами терзал, то гувернантка мамзель Аделия Таню своими наставлениями донимала. Менее всех утомлял детей месье Валери, учитель музыки. Сеня, тот вообще со всеми прочими педагогами заниматься бы перестал, целыми днями был готов новые музыкальные пьесы в компании с месье разыгрывать. Вечерами иногда Семён брал скрипку, месье Валери – гитару, а Таня за фортепиано садилась. Но скучной казалась им жизнь без Николая и Лапиных, и чаще мелодии у них выходили печальными. Как-то там, в военном корпусе, Серж? Как непоседливый Кало в Москве?

Иногда они в эту зиму к Прилежаевым в гости заглядывали, а те к ним наведывались. У Прилежаевых в имении лишь три дочери теперь жили – пока что все незамужние, а сыновья служили. Старшей из них, Верочке, похоже, запал в душу гостивший у них прапорщик. Семён с Кавказа писал, что службой доволен, приветы от Светикова передавал, а интересуется ль тот девушкой, было совсем неясно. Так что и Прилежаевы в минорном настроении пребывали, и для них Сеня и Таня наигрывали те же печальные мелодии.

Когда появились знакомые цыгане, Семён с Таней стали почти все время в таборе пропадать. Семён с братьями двоюродными, троюродными больше общался, а Таня – с Пелагеей.

Глава 21

В мае, на фоминой неделе, неприятности большие начались. Днём в имение Целищевых прибежал Лоло – именно прибежал, а не прискакал, поскольку коня не смог увести. Сообщил, что табор окружили полицейские, ищут что-то, в вещах копаются.

Павел Анисимович встревожился и сразу же решил ехать в табор, чтобы выяснить, в чём тех подозревают. Лоло ехать не хотел, но дед приказал:

– Если не виновен ни в чём, то вернуться обязан, этим невиновность свою докажешь. А коль виновен, то я тебя укрывать не буду, не рассчитывай. И так я уж слишком покрываю ваши грешки, общество мне этого простить не может.

Лоло почесал затылок и согласился. С дедом поехали и Таня с Сеней. Выехав из дубравы, ещё с пригорка заметили, что на лугу полная суматоха: полицейские и инвалиды[5]5
  Инвалид – в настоящее время это слово заменено словом «ветеран». Инвалид в 18–19 веках – это солдат, вышедший в отставку по окончании срока службы. В губернских и уездных городах инвалиды зачислялись в команды, которые занимались обучением рекрутов, охраной застав, служили на почте, в случае необходимости помогали полиции. Полиция тоже формировалась чаще всего из таких инвалидов, то есть ветеранов. Пушкин в своем стихотворении имеет в виду инвалида, что были на въезде в любой город: «…Иль чума меня подцепит, Иль мороз окостенит, Иль мне в лоб шлагбаум влепит Непроворный инвалид…»


[Закрыть] из уездной команды вокруг табора цепью стоят, меж палаток жандармы в серых мундирах ходят. Кони цыганские тоже в одно место собраны, под охраной. Женщины голосят, дети в плаче заходятся.

Когда подъехали к оцеплению, один унтер хотел было остановить, испуганно прокричал:

– Куда? Не велено пускать никого!

Но не хватило у него смелости генералу с его эскортом дорогу преградить. Таня взглянула на унтера строго, тот и отшатнулся, а Целищев и не посмотрел в его сторону, проехал в центр.

– Эй, кто тут у вас начальствует?

Начальствующий фельдфебель как раз отбивался от двух разъяренных цыганок, что висли у него на руках, готовы были мундир порвать.

– А ну-ка тихо! Прекратить безобразие, старшему подойти ко мне! – зычно прокричал генерал. Стало несколько тише, но успокоились далеко не все. – Таня, переведи-ка на цыганский моё пожелание.

И Таня звонко прокричала:

– Тихэс! Штыл!

И водворилось спокойствие: шум прекратился, даже детский плач, и тот стал потише. Тощий, среднего роста фельдфебель лет 45, отпущенный цыганками, подбежал к генералу. Лицо его было в царапинах и подтёках – похоже, бестии цыганские в глаза ему норовили впиться. И видать, не знал он, что сказать: понимал, что надо б потребовать посторонних удалиться, потому как по уставу не положено, но видел, что цыганки только благодаря генералу угомонились.

– Здравия желаю, Ваше превосходительство! У меня приказ обыск произвести, исполняем!

– Приказ, значит? А что ж вы первым делом ко мне, хозяину земли, не наведались, не доложили? Луг этот – мой, и я, кажется, имею право знать, что на нём происходит!

– Приказа не было!

– Ну не было, так не было. Видишь, сам не поленился приехать. Эй вы, принесите-ка мне стул какой-нибудь!

Целищев спешился, дети – тоже, цыган принёс складной табурет – всё ж такая-то мебелюшка и у них имелась. Генерал метнул взгляд, махнул рукой, и цыган отбежал подальше, туда, где стояли мрачные мужчины с вожаком табора Гузело и его сыновьями Зуралом и Кхамоло.

Павел Анисимович опустился на стул, Таня и Сеня уселись на землю рядом с ним, и генерал, полюбовавшись фельдфебелем, сказал:

– Хорош! Эко тебя здесь разукрасили! Ну, докладывай, ради чего обыск?

Тот мялся: вроде как по уставу он никому, кроме своего начальства, докладывать не должен, однако и спорить с генералом не мог.

– Как звать-то?

– Федотом звать, Ваше превосходительство. Федот Окулькин.

– Ну, говори, Федот, говори.

– Так… У помещика Стюры в эту ночь двух коней свели, да и конюха зарезанным нашли. – Наклонившись к Целищеву, тихонько, чтобы не слышали цыгане, доложил он. – Вот и приказали нам всех цыган в округе обыскать, улики найти.

– Коней свели да и смертоубийство учинили?.. А для чего ж тогда вы тряпьё-то перетряхиваете, думаете в котомках сих коней сыскать? Какой толк?

– Есть толк, есть. Эй, Сидор, покажь-ка генералу, что мы тут нашли.

И два полицая приволокли одеяло, расстелили перед ногами у Целищева, а на нём чего только не было!

– Извольте сами посмотреть, Ваше превосходительство, что у них среди тряпья было. Не у Стюры, так у кого другого украли, не иначе.

И генерал стал перебирать.

– Ну, оружие-то ты, фельдфебель, зря украденным считаешь. Здесь вожаком Ворончагирэ Григорий. Он и сыновья его – кузнецы знатные, так что оружие не крадут, а сами делают. Вот эта сабля моя. Не украдена, а дана на время. – Целищев поднял из кучи вещей саблю в красивых ножнах, потом потянулся за другой. – А вон, дай-ка, точно такую же, только поновее. Вот эту они сами сделали по подобию моей. Сделают несколько штук, продадут, а мою мне вернут… Про остальное сказать не могу.

Целищев саблей покопался ещё в куче вещей, лежащих перед ним, поддел за цепочку большие часы.

– А вот это интересно. – Крикнул. – Григорий, поди-ка сюда.

И вожак, а следом, на шаг отставая, два его сына, подошли к генералу.

– Вот что это, Григорий, а? Чьи часы? – (В таборе вожака звали Гузело, Целищев знал цыганские прозвища, но сам звал их только теми именами, что были в крещении даны). Григорий-Гузело молчал, призадумавшись, как будто впервые видел часы эти: карманные, на золотой цепи. – У нас с тобой ведь уговор был. Помнишь? Ежели узнаю, что хозяин часов в нашем уезде живёт, более на луг свой не пущу.

Гузело мрачно посмотрел на генерала, покачал головой:

– Не знаю пока, кто часы принёс, но клянусь, что не из этого уезда они. Не нарушают мои люди уговора с тобой, генерал, помнят.

Генерал повернулся к стоящему навытяжку фельдфебелю.

– Слышишь, Окулькин, что вожак говорит? У меня с ним уговор таков, что я табор на луг свой пускаю, а они смирно в нашем уезде себя ведут. А что они в других местах делают, я уследить не могу, потому и не требую. Хозяина часов вы уж сами ищите, а к краже коней да убийству у Стюры, думаю, они не имеют отношения.

Окулькин всё слышал, похоже, соображал он быстро.

– Может, оно и так. Однако приказ-то я исполнить обязан, сами понимаете. Вы уж, пожалуйста, Ваше превосходительство, прикажите, чтобы дали нам обыск провести. А то ведь меня за неисполнение приказа по головке не погладят.

– Вот как дело обстоит, Григорий. Приказ у фельдфебеля, и не прихотью вызван, а тем, что убийство произошло. Ну, я-то уверен, что твои люди не замешаны, однако моего слова для следствия недостаточно, позволь людям обыск закончить.

– Обдумать надо… – Гузело кивнул цыганам, и сюда принесли еще два складных стульчика (все, что были в таборе), уселся сам, сказал. – Позовите-ка Пелагею.

И когда та, важная, надменно поглядывавшая на солдат и полицаев, пришла, уселась на табуреточку, а сыновья вожака – на траву рядом с ними, заговорил:

– Убийство – это, конечно, серьезная причина. Надо было сразу и объяснить, а то обложили со всех сторон, ничего не объясняя, женщин и детей перепугали…

Генерал посмотрел с улыбкой на фельдфебеля:

– Слышишь? Да ты садись рядом, садись.

Фельдфебель попереминался с ноги на ногу – не приучен он перед генералом сидеть, однако, не хуже ведь он, чем цыгане эти, коим осмелились усесться, присел на траву и сам, сказал:

– Не было приказа объясняться, приказ обыскать, улики найти.

Пелагея смотрела строго, обиженно:

– Знаю я этого Стюру, а ещё лучше – зятя его, Апухтина, пропойцу беспробудного. Тот сам мог коней свести, продать на сторону, потому что тесть деньги ему уж давно перестал давать, а пить-то хочется… Цыгане-то, может, и совсем не причастны, а чуть что случается, так все сразу: цыгане-цыгане. Вот и ты, генерал, тоже чуть что нас винишь, а напрасно. В прошлом годе ты поверил бабе, которая жаловалась, что мы у неё телёнка украли, деньги ей заплатил, а телёнка потом нашли, в трясине застрял…

– Права Пелагея – там не цыгане были. Цыган украсть может, а убить – нет. – Поддержал Гузело.

– Так, Ваше превосходительство, значит, воруют всё ж цыгане эти? – заметил фельдфебель.

– Только то, что сварить можно, чтобы дети не голодали: гусей да баранов разве что! – отрезал генерал. – Но это наше с ними дело, тебя не касается. О более важном заботься.

– И гусей с баранами мы покупаем. Только если уж продать никто не захочет, сами берём. Детей-то надо кормить. – высокомерно сказала Пелагея.

– Так я, Ваше превосходительство, и думаю о более важном. Обыск-то мне закончить надобно. – Уже не обращая внимания на Пелагею, ответил Окулькин.

– Надобно, значит, надобно, – согласился Целищев и обратился к цыганам. – Приказ у него, и исполнить его фельдфебель обязан, так что лучше подчиниться, иначе еще больше солдат приведут, да все равно обыщут. Власть уважать надо.

Цыгане переглянулись, поняли, что обыска не избежать. Единственное, что мог сделать генерал, это проследить, чтобы полицейские не бесчинствовали, обыск строго по букве закона проводили. И люди в мундирах потихоньку стали дальше копаться в вещах, выносили из палаток, вытаскивали из кибиток на одно одеяло, а потом и на второе подозрительные – то есть слишком дорогие на их взгляд – вещи, какие не ожидали найти у оборванных цыган. Им больше никто не препятствовал: мрачные мужчины сидели неподалёку, поглядывая на вожака и генерала, женщины с детьми отошли к берёзам, уселись, переговариваясь меж собой, даже посмеиваясь над чем-то, как будто и не касалось их больше то, что там солдаты с их скарбом делают.

Целищев, видя, что порядок установлен, и что он более ничем помочь не может, собрался домой. Напоследок сказал вожаку:

– Григорий, если твоих людей беспочвенно обвинят, можешь на меня рассчитывать, защитой буду, а если вину серьёзную выявят и докажут – тут уж, не обессудь, не хочу вмешиваться.

И в надежде, что всё одним обыском и закончится, что переполох цыганам только на пользу пойдёт – поменьше будут на чужое зариться – вернулся домой.

Глава 22

Оцепление на ночь не снимали, ждали следователя, который вместе с помощником приехал на следующий день. Фельдфебель к утру обнаружил, что кое-кто из молодых цыган исчез за ночь – не уследили. Однако доложил, что здесь, вроде как всё спокойно, не должны эти цыгане быть замешаны в убийстве. Доложил и о вчерашнем визите генерала. Следователь не первый день в уезде жил, знал, за кем замужем дочь генеральская, потому не удивился, сам нанёс Целищеву визит. Не прочь он был о цыганах кое-что повыведать: если в родстве с ними состоит, немало должен знать. Помощника оставил в таборе разбираться, составлять протоколы, описи изъятого.

Целищев принял Завьялова Евстафия Арсентьевича, следователя, то есть, уважительно. На том были погоны капитанские, что соответствовало званию титулярного советника, потому спросил:

– Что, советник, по-доброму советоваться приехал иль начальству своему жаловаться на вмешательство моё будешь? Фельдфебель ваш вчера мне всё твердил: не по уставу да не по уставу.

– Никак нет-с, жаловаться не буду. Наоборот, поблагодарить хочу. Мы вчера и в других таборах были, так везде шум и дра ки, а здесь, благодаря Вам, всё спокойно.

– Да уж, спокойно! – хмыкнул генерал. – Рожи-то, небось, у всех служак поцарапаны?

– Немного-с, Ваше превосходительство, совсем чуть-чуть, в других местах служакам нашим поболе досталось.

– Ну и слава Богу! Что от меня хотите ещё узнать?

А хотел следователь обсудить многое: точно ли из этого табора никто конокрадством не занимается, правда ль то, что цыган на убийство не пойдёт, как вчера вожак заверял, с какой стати в таборе так много вещей дорогих – золото, кольца, оружие – неужели всё это они покупали, а не крали? Да и хотелось ему взглянуть на оружие, которое у Целищева есть, но это уже личное желание. И любопытствовал, со всех ли его сабель, мечей цыгане копии снимали, да сколько такая копия стоить может?

Целищев пригласил следователя в кабинет, побеседовал, потом и отобедать пригласил. За столом спросил Таню:

– Таня, вот следователь интересовался, правду ль Григорий вчера говорил, что цыгане убить не могут? Если верно это, так, получается, что у Стюры не цыгане были, а?

– Не думаю. Ничем они русских мужиков не лучше, – ответила Таня. – Видела я раз, как от ревности два цыгана сцепились, только Пелагея и могла разнять. Не растащили б, так и ножи бы в ход пустили.

– Вот и мне так кажется. Это один из мифов, что цыгане о себе сочиняют, – подытожил генерал.

– Однако Вы доверяете их слову, уверены, что Ваши цыгане там не могли быть? – решил уточнить следователь.

– Ну, голову на отсеченье не могу дать, однако уговор они не нарушали. Для этих смысла нет! Они и так доход имеют: мужчины оружие продают задорого, цыганкам за лечение и гаданье хорошо платят, многие помещицы Пелагею да Зару приглашают. Если цыгане конюха зарезали, то не местные, а те, что издалека заявились да и умчались уже на скакунах украденных.

Таня решила ещё наблюдениями своими поделиться.

– Мне кажется, что цыгане в одном русских мужиков лучше, и намного. Если нашего мужика начнёшь обвинять, так он сразу же: это не я сделал, а вон сосед Ванька, и всё о том Ваньке выложит. Иль сам, даже если не спрашивает никто, может рассказать, что сосед что-то нехорошее творит. А у цыган так не бывает – они никого не выдают, так что от них самих полиция ничего не узнает…

– Ах, Танюша, не идеализируй ты сей народец, – с ноткой сожаления покачал головой дед и объяснил. – Надо ж понимать, откуда это качество происходит, истоки искать. Русский мужик ни в барине, ни в полицейском врага себе не видит, потому и разговаривает с ним, как со своим. А для цыгана русский – если и не враг, то уж, во всяком случае – не свой, чужак, потому и таятся. От русских, от власти таятся, а меж собой-то всё равно болтают обо всём. Если вожак табора кого-то из них обвинит, то перед ним тот, как и русский Ванька перед помещиком, будет на соседа по табору вину перекладывать.

– Очень интересно Вы рассуждаете-с, Ваше превосходительство. Весьма точный, на мой взгляд, вывод сделали-с. Вот только не могу согласиться с Вами-с, что перед полицией русские мужики достаточно искренни. Верю, что перед барином своим они и не таятся, потому что смотрят на него, как на отца родного, а перед нами, – увы! – нет-с. Тоже выгораживают друг друга, как те ж цыгане. Разве что преступление столь страшное совершено, что и сами напуганы, тогда следствию помогут.

– Может быть, может быть, – потянул Целищев. – Ну, думаю, если мужики в полиции видят не защитников, а чужаков, то тут и вина полиции есть.

– Не вина, Ваше превосходительство, – вздохнул следователь. – Просто функции у полиции таковы-с: за исполнением закона строго следить. А кто у нас законы соблюдать любит? Даже дворяне, и те далеко не все и не всегда-с. Потому нас и не жалуют. Это у немцев народ более законопослушен, так там и полиция в чести. Но без полиции-то как государству быть? Невозможно-с. Ах, простите, заболтался я, надо и честь знать, и дело своё.

Вышли из-за стола, следователь стал раскланиваться. Заверял генерал-лейтенанта, что тот за «своих» цыган может не печалиться, от переполоха оправятся, да и дальше жизнь по-прежнему пойдёт. Но Целищев всё ж поехал вместе с ним. И Танюшу с собой взял. Объяснил, что Таня о жизни табора больше его знает, даже болтать по-цыгански научилась, так что не помешает нисколько.

Глава 23

В таборе выяснилось, что всё не столь благополучно, как надеялись. Ретивый помощник все вещи, что полицейские из кибиток и палаток собрали, уже распределил. Те, что цыгане называли своими и доказать смогли, вернул, те, в принадлежности коих сам сомневался, хотя и настаивали цыгане – пока в кучу возле себя сложил, и ещё остались вещи, у коих хозяева не объявлялись. Как, например, заинтересовавшие Целищева часы. Были они найдены в таборе, а у кого – и сами служаки отчего-то подзабыли, и цыгане только плечами пожимали: не знаем, мол, откуда, как здесь очутились. Как будто и не часы это дорогие и довольно тяжелые, а листик, с дерева сорванный да ветром сюда заброшенный!

Но более всего привлекли внимание помощника следователя ножи: длинные узкие с ручкой из морёного дуба. Оказалось, что неподалеку от убитого конюха валялся точь-в-точь такой же! Помощник следователя, Вернер, уже выяснил, что ножи эти смастерил Кхамоло, и теперь допрашивал того строго, требовал сообщить, кому он такие же продавал. Кхамоло и сам признался, что делает только по 12 одинаковых, никогда тринадцатого не делал, вот и настаивал Вернер, не верил, что не может вспомнить кузнец имён двенадцати своих покупателей.

Целищев и сам зятя спросил, неужель не помнит?

– Отец, как упомнить? – пожал плечами Кхамоло. – Когда дорогую вещь продаю, помню, конечно, а ножи – дешёвка. Я их ещё прошлой осенью продал. Помню, что помещик местный, Заруцкий, два таких взял. Он охотник, и говорил, что ему особо разукрашенные не нужны, как раз и выбирал надёжные, но попроще, чтоб, если потеряет где в лесу, не обидно было. Купил тогда набор ножей разных, два таких.

– Так-с, – обрадовался Вернер, – стало быть, одну фамилию вспомнил. Здесь четыре ножа обнаружены, и получается, что ещё шесть имён нам неизвестны. Думай, цыган. А чтобы никто не мешал вспоминать, придётся тебя с собой забрать да запереть покрепче.

Завьялов тоже включился:

– Что ж, к Заруцкому съездим, проверим, не потерял ли. А скажи-ка, кузнец, у зятя Стюры, Апухтина, мог быть твой ножичек? Иль у конюха зарезанного?

Кхамоло усмехнулся, покачал головой отрицательно:

– Того конюха ни в лицо, ни по имени не знаю. В деревни Стюры я давно не заезжал, не торговал там ничем. Разве что он сам в уезде на базаре был да у матери моей купить мог… Хотя вряд ли. Мужики у нас ножи не берут: сами мастерят – плохо делают, зато деньги не тратят. А зятя стюровского знаю, тот-то постоянно по трактирам околачивается, да только ему я никогда ничего не продавал и не предлагал даже.

Следователь похмыкал и сообщил Целищеву:

– Ваше превосходительство-с, получается, что вынуждены мы задержать кузнеца. Как важного свидетеля-с. Причем, учтите-с – для его же блага! А то вдруг убийца нас опередит, да потом придётся ещё и убийство кузнеца расследовать. Уж лучше, если он под нашим присмотром побудет.

Генерал видел, что хитрит следователь – и сам не верит, что его зятя может кто-то убить, но возражать не стал. Во-первых, понял, что теперь бесполезно. Во-вторых, знал, что зять не виновен, и держать его долго никто не сможет. Помощник доказывал, что и вожака табора арестовать нужно:

– А его-то за что? – изумился Целищев.

– А за всё украденное, – горячился Вернер. – Вы только послушайте, как он объясняет наличие вот сей табакерки: говорит, что его отцу она была самим Светлейшим князем Потемкиным-Таврическим подарена!

«И что за человек: он прям от радости прыгать готов, что есть люди, к которым он власть применить может!» – подумала Таня. Помощник следователя, демонстрируя подозрительные вещи, и впрямь почти сиял, как самовар начищенный. Девочке показалось, что и дедушка думает то же самое, он посмотрел свысока на сего человечка, хмыкнул и сказал медлительно:

– Ну, насчет князя Таврического не знаю, однако могу засвидетельствовать, что вещица сия у Григория давно. Когда мы с ним только познакомились, а с того дня вот уже… восемь лет минуло, он меня табачком как раз из неё угощал. Приметная вещица, я ещё тогда внимание обратил. Как и на вон тот портсигар золотой, у Константина в руках он уже в то время был. Давно они у Ворончагирэ, и не понимаю, как вы сумеете в краже их обвинить? Иль приметесь по архивам копаться, не было ль от светлейшего князя Потемкина-Таврического в своё время требований табакерочку разыскать?

Так благодаря генералу список вещей, которые жандармы сочли украденными, уменьшился. Однако и Гузело, и Кхамоло были задержаны, увезены в сопровождении полиции в город. Следом и команда инвалидная ушла, стали цыгане в таборе порядок наводить.